Текст книги "Влюбленный странник"

Глава пятая

Когда Люсиль повесила трубку, на губах ее играла улыбка. О плохом настроении не было и речи – она уже получила с его помощью то, что рассчитывала получить.

Люсиль слишком хорошо знала, как не любил Рэндал ее вспышки гнева и как плохо реагировали на них остальные члены труппы. Люсиль так долго делала все по-своему, что даже не могла себе представить, что когда-нибудь настанет время, когда она уже не сможет так легко подавлять и третировать людей, заставляя их делать то, чего хочет она, не считаясь с их мнением и желаниями.

Эдвард Джепсон не раз советовал ей не переигрывать, но Люсиль только смеялась в ответ. Ей достаточно было посмотреться в зеркало, чтобы почувствовать себя безупречной и непобедимой. Однако именно Эдвард заставил ее принять важное решение, когда она летела в Лондон.

Люсиль не так часто выпадало время для размышлений. Дни ее были беспрерывной чередой работы и развлечений, походов по салонам красоты и светским вечеринкам. Люсиль постоянно думала о себе, но у нее никогда не было времени всерьез задуматься о своем будущем и строить планы дальше чем на завтрашний день или дальше следующего контракта.

Но долгие часы в самолете принесли ей возможность взглянуть на себя с другой точки зрения, увидеть себя, а не только свое отражение в зеркале. Кроме того, в последних обращенных к ней словах Эдварда Джепсона ясно звучало предупреждение.

– Я нервничаю при мысли, что впервые появиться на сцене мне придется в Лондоне, – сказала Люсиль Джепсону, который провожал ее в аэропорту Ла Гардия в Нью-Йорке.

На самом деле Люсиль вовсе не нервничала. Ей просто надо было сказать что-нибудь подходящее моменту. Она знала, что это именно те слова, которых ожидают от нее деловые мужчины, во всяком случае, такие как Джепсон. Она думала, что Эдвард приободрит ее несколькими льстивыми комплиментами, но вместо этого он ответил вполне серьезно:

– Ты должна добиться успеха, Люсиль. Всегда лучше натянуть на смычок запасной волос. Особенно на смычок, который уже много лет играет одну и ту же мелодию.

Люсиль была бы слишком тупа, если бы не заметила в его словах недвусмысленного предупреждения. И когда она летела в самолете, несущем ее через Атлантику, то задумалась куда серьезнее, чем когда-либо в последние годы.

И в какой-то момент Люсиль вдруг поняла, чту ей надо делать, поняла так ясно, как если бы слова эти были написаны огненными буквами на небе. На какой-то момент пришедшая в ее голову мысль потрясла ее, но затем Люсиль приняла ее искренне и целиком, мгновенно осознав, что в глубине души она всегда хотела именно этого.

Все оказалось очень просто. А решившись на что-то один раз, Люсиль Лунд больше не ведала сомнений. Итак, она решила женить на себе Рэндала. Идея замужества прежде отнюдь не прельщала Люсиль. Разумеется, она получала множество типично голливудских предложений, как и большинство кинозвезд, а привлекательность Люсиль, гламурной и более успешной, чем большинство ее современниц-актрис, вовсе не была преувеличена журналистами.

Однако Люсиль была вполне довольна жизнью и собственным успехом, чтобы делиться всем этим с кем-то еще. Ей хотелось одного: взлетать все выше и выше, подобно комете, появившейся на небосклоне, чтобы затмить своим светом все звезды.

Люсиль заводила любовников, когда у нее было для них время, затем бросала их легко и без последствий, словно избавлялась от костюмов, которые носила в фильме, или украшений, которые требовались только к определенному наряду и на короткое время.

Люсиль была влюблена в успех с тех самых первых лет в Голливуде, когда Эдвард Джепсон стал ее продюсером и она узнала впервые в жизни сладкий вкус признания и гром аплодисментов. Подобно Нарциссу, Люсиль влюбилась в собственную красоту, и у нее не возникало желания замечать внимание мужчин и их привлекательную внешность.

Мужчины казались Люсиль призрачными фигурами, любовь которых была не более реальна, чем эмоции, изображаемые перед камерами. Роящиеся вокруг поклонники – часть имиджа любой кинозвезды, так же как соболя, орхидеи, французские духи и драгоценности от Тиффани. Но мужчины, с которыми Люсиль занималась любовью, казалось, никогда не существовали для нее как личности. Они могли быть эскортом, партнерами по танцам, отличными хозяевами вечеринок или же щедрыми покровителями.

Люсиль принимала их подарки, как и их восхищение, как нечто принадлежащее ей по праву. А ждала она многого и всегда получала практически все, чего хотела. Разумеется, были в ее жизни несколько мужчин, рядом с которыми ей хотелось быть желанной и привлекательной.

Три месяца Люсиль была любовницей мексиканского миллионера. До этого она думала, что кое-что знает о роскоши, но даже ее поразила до глубины души грандиозность его возможностей, великолепие его замков и домов, а также огромные суммы денег, которые он готов был потратить на один лишь прием, чтобы забыть о нем уже на следующее утро.

Но даже миллионы, которые могли бы стать и ее богатством навсегда или, по крайней мере, на очень длительный срок, согласись Люсиль оставить съемочную площадку и поселиться в Мексике, не соблазнили ее покинуть Голливуд.

Люсиль хотела не денег, а успеха. Это был эликсир, волшебнее которого на свете ничего не могло быть. Люсиль каждый раз с восторгом читала свое имя на афишах, раздавала автографы, получала цветы, появлялась на публике, давала интервью.

У Люсиль не было никаких глупых комплексов вроде желания побыть одной или скрывать от прессы свою личную жизнь. Она любила свет софитов и все время старалась оказаться в его лучах. А поскольку Люсиль была очень красива, она могла себе позволить выносить его жестокие, безжалостные разоблачения куда дольше других актрис.

И только совсем недавно Люсиль вдруг начало казаться, что эта жизнь дается ей не так легко, как раньше. Она по-прежнему была одной из самых знаменитых в киномире фигур, но все же ей начинали наступать на пятки более молодые соперницы. И она чувствовала куда лучше своего агента или управляющего малейшие признаки падения собственной популярности.

Пока что, правда, не было ничего ощутимого. Кассовые сборы по-прежнему оставались высокими, но Люсиль уже чувствовала перемены. И дело было не в ее внешности, которая до сих пор была безукоризненной. Дело также не могло быть в фильмах, в которых снималась Люсиль, так как каждый сценарий проверялся весьма тщательно и критически, прежде чем его вообще показывали Люсиль Лунд, а затем она могла отказаться даже от хорошей роли, если считала, что она будет не такой гламурной и не оправдает надежд, которые возлагают на нее ее зрители.

Нет, за всем этим стояло нечто иное. И это нечто трудно было определить, как момент, когда кончается лето и начинается осень. Однако в глубине души Люсиль прекрасно понимала, в чем дело. Скоро пожелтеют листья и солнце будет греть не так жарко, а признаки среднего возраста изменят ее лицо, фигуру и, возможно, даже ее знаменитые ноги.

Эдвард знал, как знала и сама Люсиль, что песок в ее часах сыплется неумолимо быстро и скоро ей придется изменить свой арсенал приемов, если она не хочет перестать быть центром своего прекрасного, искусственного, целлулоидного мира и исчезнуть или согласиться быть в этом мире на вторых ролях. Но этого не будет никогда. Люсиль поклялась: никогда, пока она живет и дышит, она не пойдет на такое унижение, не позволит себе занять никакое другое место, кроме места лидера.

Она видела, как ее вроде бы незаметно, но упрямо оттесняют на роли «другой женщины» – соперницы главной героини в борьбе за внимание главного героя. Эту роль всегда преподносили как «требующую огромного актерского мастерства», но ее исполнительница никогда не появлялась на экране крупным планом в последних кадрах. О, она хорошо знала эти роли и ту лесть, которая их сопровождала!

«Ты сможешь сделать из этого нечто по-настоящему великое, дорогая. Ты ведь не хочешь просидеть всю жизнь в инженю. В конце концов, в этой роли есть жизненная правда. И ты сможешь сравнять счет с…» Дальше следовало другое имя. Имя девчонки или женщины, исполняющей роль, которая десять лет назад непременно досталась бы ей.

Сидя в самолете, Люсиль сжимала руки в сильнейшем напряжении.

Так вот что запланировал для нее Эдвард! Она просто не могла в это поверить, это было невозможно! Люсиль подумала о мешках писем от поклонников, которые доставляли к ней в дом каждое утро.

Ходили слухи, что она читает их все. И слухи эти не были такими уж необоснованными: Люсиль читала бульшую их часть. Ей приятно было читать слова признательности, восхищения и искреннего юношеского почитания.

Нет, момент, когда она покинет трон, еще не настал. Но Люсиль впервые увидела крошечное облачко на своем, казалось бы, безоблачном горизонте.

И тогда она приняла решение – она выйдет замуж за Рэндала. Люсиль любила его уже три года. Любила так, как никого еще не любила прежде. Рэндал был непохож на тех мужчин, с которыми Люсиль встречалась в Голливуде, – на тех актеров, с которыми она снималась, на Эдварда Джепсона и на окружавших ее друзей.

В Рэндале была изящная элегантность, которая сначала показалась Люсиль несколько женственной, но потом она разглядела в нем также и мужественность и, как многие женщины до нее, нашла это сочетание неотразимым.

Люсиль не могла бы выразить словами, что именно так отличало Рэндала от других мужчин. Иногда ей казалось, что все дело в правильных чертах его красивого лица, в ироничной полуулыбке, вечно играющей на губах. Но Люсиль напоминала себе, что знала многих красивых мужчин, и понимала, что дело не в этом.

Ее восхищало его сильное тело, но Голливуд был полон мужчин со спортивной фигурой, слишком озабоченных тем, чтобы показать себя – если не днем, так ночью.

К тому же Рэндал был англичанином. Люсиль знала не так много англичан, но достаточно, чтобы понять, что и среди них Рэндал уникален. Люсиль влюбилась в этого мужчину прежде, чем начала разгадывать секрет его обаяния, но и тогда, когда они были любовниками уже несколько месяцев, она была ничуть не ближе к ответам на волновавшие ее вопросы и совершенно не понимала Рэндала.

Кроме Эдварда Джепсона, Люсиль знала не так уж много по-настоящему умных мужчин, и осознание того, что она не всегда играет первую скрипку, когда рядом Рэндал, было для нее абсолютно новым. Невежество Люсиль позволяло Рэндалу легко взять над ней верх, и это был единственный случай в ее жизни, когда ей нравилось уступать мужчине.

А еще у нее до этого никогда не было романа с подобным творческим человеком, который мог, охваченный порывом вдохновения, вообще забыть о ее присутствии, а потом очнуться с отсутствующим выражением лица, начисто забыв о своей рассеянности или грубости.

«Я люблю тебя, конечно, я люблю тебя, – сказал ей как-то Рэндал. – Но неужели ты не понимаешь, что мне нужно писать? А это куда важнее какой-то вечеринки. Даже если нас пригласят на открытие рая на земле, я предпочту остаться дома и сяду за письменный стол».

И Люсиль, скорее благодаря таким вещам, чем вопреки им, с каждым проведенным вместе днем влюблялась в Рэндала все больше.

Раньше она сама диктовала мужчинам, что им следует делать, куда идти, как себя вести и когда можно заняться с ней любовью. Теперь же Рэндал решал все и требовал от нее подчинения. И, к собственному изумлению, Люсиль повиновалась ему.

Однажды вечером после ужина в ее доме на Беверли-Хиллз они вышли в сад. Рэндал наклонился, чтобы поцеловать Люсиль, и от соприкосновения их губ огонь страсти, вспыхнув, стал разгораться все сильнее и сильнее, поглощая их целиком, пока Люсиль не поняла, что крепко прижимается к Рэндалу, закрыв глаза и слыша собственное прерывистое дыхание.

Она была очень хороша в лунном свете. Когда Рэндал взглянул на трепещущую в его руках Люсиль, она едва слышно произнесла:

– Пойдем в дом! Я хочу тебя! О Рэндал, дорогой, я так тебя хочу!

Несколько секунд Рэндал молча смотрел на нее сверху вниз, а затем довольно грубым движением, ясно демонстрировавшим сжигавшее его желание, подхватил Люсиль на руки и отнес ее в тень магнолии.

Люсиль вскрикнула, пораженная его пылкостью, и все же этот совершенно новый опыт показался ей восхитительным. Она привыкла к шелковым простыням, к надушенным подушкам и кроватям под пышными атласными балдахинами и меньше всего ожидала, что вдруг поведет себя как провинциальная девчонка, занявшаяся с кавалером любовью в кустах по дороге с танцев.

И именно такие неожиданные поступки, пожалуй, привлекали Люсиль в Рэндале больше всего.

Однажды, уехав с Люсиль за город, он отказался возвращаться и отвезти подругу на очень важный прием, потому что закат был удивительно красив, а сама Люсиль – необыкновенно восхитительна.

В другой раз Рэндал почти силой увел ее с танцев, потому что, когда они, прильнув друг к другу, двигались в такт музыке, близость Люсиль так возбудила Рэндала, что он тут же захотел остаться с ней наедине.

И если бы не было других причин, Люсиль любила бы Рэндала уже за одно то, что он так отличался от остальных ее поклонников, ловивших каждый ее взгляд и благодарных за любой оказанный им знак внимания. Любовь к Рэндалу завладела всем существом Люсиль, но она не сразу поняла, что ее притягивают в нем не слова и даже не поступки, а нечто заключенное в нем самом.

Итак, Люсиль готова была стать женой Рэндала. Сейчас ей даже казалось странным, почему она не задумывалась об этом раньше. В конце концов, трудно было представить себе более подходящую партию. Рэндал успел сделать себе имя в театральных кругах и в мире кино. Он был молод, и карьера его только начиналась. Люсиль поможет ему достигнуть сияющих вершин, забраться выше, чем Рэндал мог представить себе в самых смелых мечтах. Она будет сниматься в его фильмах, пока не поймет в один прекрасный день, что ее время ушло, и тогда она станет его продюсером. Люсиль видела себя эдакой Мэри Пикфорд будущего – блестящей деловой женщиной, главой собственной компании, благодаря умелому руководству Люсиль приносящей сногсшибательный доход. Да, все так и будет. И теперь, приняв решение, Люсиль Лунд не боялась уже ничего – ее не расстроил даже первый обнаруженный у себя седой волос.

Люсиль сошла с трапа самолета в Кройдоне, взволнованная принятым решением, но с удивлением обнаружила, что Рэндал не приехал ее встречать. Пронизывающий холодный ветер уносил остатки радостного возбуждения.

Следующие несколько дней в Лондоне отличались от той картины, которую в своем воображении рисовала Люсиль. Во-первых, ей никак не удавалось остаться с Рэндалом наедине. Они были вместе почти целыми днями, но кругом все время были люди – на репетициях, обедах, ужинах, при обсуждении мизансцен, декораций, грима, костюмов и множества других вопросов, связанных с постановкой. И все они говорили, говорили, говорили, так что у Люсиль не было возможности перекинуться с Рэндалом хотя бы словечком наедине.

Она ожидала, что ночью Рэндал приедет к ней в гостиницу, но он не предложил этого, а унижать себя приглашением Люсиль не стала. Она все время повторяла себе, что у его неожиданной сдержанности должны быть какие-то причины. Наверное, Рэндал был потрясен аварией, в которой по его вине погиб человек. Рэндал называл этого Дарси Фореста своим другом. И еще Рэндал, вероятно, думал о Люсиль, о ее здоровье, о том, что она устала, погрузившись сразу после утомительного перелета через Атлантику в череду изнуряющих первых репетиций и проблем, связанных с постановкой. Люсиль придумывала Рэндалу всевозможные оправдания, но на самом деле она жестоко ревновала его к Джейн, и это приводило ее в бешенство.

Джейн вместе со своим отцом присутствовала на первой репетиции. Она была молчалива, и Люсиль не заметила, разговаривала ли Джейн с Рэндалом, но она была не так глупа, чтобы не видеть привлекательности Джейн или недооценивать соперницу.

Конечно, эта самоуверенная девица была далеко не так красива, как Люсиль, но той хватило честности признать, что парижские наряды Джейн превосходили те, что Люсиль привезла с собой из Америки. Люсиль также смогла оценить блестящее воспитание и безупречные манеры Джейн. Элегантная сдержанность и прирожденная непринужденная грация выдавали в Джейн незаурядную личность, даже когда она молча внимала собеседнику.

Словом, Люсиль возненавидела Джейн с первого взгляда, а когда их наконец представили друг другу, актриса держалась с тщательно продуманной доброжелательностью, хотя в душе ее бушевала самая настоящая ненависть.

Джейн вела себя иначе – она проявила к Люсиль глубочайшее равнодушие. Она видела, как Люсиль обвила руками шею Рэндала и подняла к его лицу свое хорошенькое личико с выражением собственницы. Она слышала, как Люсиль велит Рэндалу принести ее пальто оттуда, где она его бросила, а затем, когда Рэндал набросил пальто ей на плечи, благодарит его словами «спасибо, дорогой».

Выражение лица Джейн при этом нисколько не изменилось. Она словно не замечала, что Рэндал держится непривычно скованно. Но с этого момента ненависть Люсиль не оставалась безответной.

Джейн тоже решила играть роль женщины, которой принадлежит Рэндал. Она приходила на репетиции, настаивала на том, чтобы Рэндал обедал с ней и ее отцом. Если он хотел взять с собой Люсиль, это было его дело, но приглашение не предполагало отказа.

– Ты же должен где-то питаться, – говорила Джейн в ответ на возражения Рэндала. – И отцу многое надо с тобой обсудить.

Эти самые вещи, которые надо было обсудить, были предлогом для совместных обедов, ужинов и покушений на свободное время Рэндала в перерывах между репетициями. Люсиль знала от Эдварда Джепсона точную сумму, вложенную лордом Рокампстедом в постановку «Сегодня и завтра».

«Кто платит, тот и заказывает музыку», – не раз с улыбкой повторял Эдвард.

И Люсиль хорошо знала, что никто, каким бы важным и известным он ни был, не может позволить себе ссориться с человеком, рука которого намазывает маслом его бутерброд, с человеком, от которого зависели в том числе и гонорары Люсиль.

Если лорд Рокампстед хотел поговорить с Рэндалом или еще с кем-либо из членов труппы, они обязаны были его слушать. И Джейн воспользовалась этим обстоятельством как своим оружием.

Это была война не на жизнь, а на смерть, и обе женщины прекрасно понимали это, сидя напротив друг друга за столом в кафе «Плющ» или поглощая обильный ужин на Белгрэйв-сквер. Люсиль не знала, видит ли Рэндал, что происходит, или же пребывает в блаженном неведении. Во всяком случае, Люсиль ничего не собиралась ему говорить. Она слишком хорошо знала, как прореагировал бы Рэндал на ее откровения. Он посмеялся бы над Люсиль, выставив ее ревнивой дурочкой. Более того, признавшись, что она ревнует, Люсиль дала бы ему повод чувствовать себя еще более уверенным, а именно сейчас самоуверенность Рэндала была ей совсем не на руку.

Люсиль хотела, чтобы он испытывал сомнения на ее счет, удерживал бы ее, боясь потерять. За те годы, что они были вместе, Рэндал ни разу не заговорил о свадьбе, а Люсиль считала, что в этом, несомненно, была ее вина. Ее собственные мысли были далеки от подобной перспективы, Люсиль ни разу не задумалась о том, как побудить Рэндала сделать ей предложение.

В глубине души она всегда была уверена, что Рэндал не прочь на ней жениться. Люсиль была не настолько консервативна, чтобы считать брак непременным условием, сопровождающим плотские утехи. Один ее приятель-европеец сказал ей как-то: «Вы, американки, так провинциальны. Вы все хотите вступить в брак со своими любовниками».

Тогда Люсиль посмеялась над его словами, но потом поняла, что это так и есть. Она всегда испытывала чувство вины, ложась с мужчиной в постель без обручального кольца на пальце. И виновато в этом было то ли ее американское воспитание, то ли ее немецкое происхождение.

Отец ее был лютеранином, сыном лавочника из Гамбурга. Он перебрался в Америку, так как рассорился со своей семьей из-за своего брака. Его звали Ганс Шмидт, а первого ребенка – это была девочка, – родившегося через месяц после того, как ее родители ступили на землю свободы, окрестили Марией.

Мария Шмидт была прелестным ребенком с белокурыми волосами, унаследованными от отца, и большими голубыми глазами, также напоминавшими, по крайней мере по цвету, глаза Ганса.

На этом сходство с отцом заканчивалось. Фигурой и темпераментом Мария пошла в мать. Становясь старше, она интересовалась прошлым своей матери, но так и не успела узнать ее лучше, так как та умерла, когда Марии, позже взявшей имя Люсиль, исполнилось пятнадцать.

Мать Марии по имени Данута Шмидт была родом из Польши, но в жилах ее текла также русская, сербская и литовская кровь, и, как часто с нежностью подшучивал над ней муж, была немного дворняжкой. Данута была из крестьянской семьи, то есть у нее не было ни благородного происхождения, ни состояния, которые помогли бы семейству Шмидтов из Гамбурга смириться с выбором Ганса, но стоило посмотреть на эту девушку, как становилось ясно, что силы духа в одном ее мизинце было больше, чем в белокожих тушах всех этих светловолосых немцев.

Может, у Дануты и не было приданого, зато характер у нее, безусловно, был. Она не умела вести дом, но умела заставить мужчину сходить по ней с ума, едва взглянув на него и слегка пошевелив бедрами, словно собиралась танцевать. Люсиль запомнила свою мать горячей, похожей на цыганку и довольно деспотичной, причем трудно было понять, где пролегала граница между ее темпераментом и непреклонной властностью и не придумала ли и то и другое сама Люсиль, вспоминая свою мать.

Но в Люсиль, безусловно, взыграла кровь матери, когда она бросила хорошую и стабильную работу в магазине, найденную для нее отцом, и начала обивать пороги театральных агентств, пока не получила крошечную роль. Люсиль не любила вспоминать те годы, полные трудностей и борьбы за место под солнцем. Годы, когда она порой готова была признать поражение и вернуться домой. Она не сделала этого отчасти из гордости, отчасти потому, что отец ее женился второй раз, а Люсиль была слишком красива, чтобы мачеха стерпела ее присутствие в доме.

Но кое-какие строгие правила, внушенные в детстве отцом, засели в голове Люсиль. Она всегда испытывала легкие приступы раскаяния в воскресенье утром, просыпаясь под звон колоколов и зная, что останется в постели, в то время как должна бы в своей лучшей одежде идти сейчас в церковь.

Она часто ловила себя на том, что вспоминает наставления отца о честности и порядочности, когда впадала в раж, затевала скандал и не останавливалась до тех пор, пока из чьей-нибудь роли не вырезали несколько реплик и не отдавали эти реплики ей.

Ганс Шмидт, может, и не стал успешным человеком, но его дочь хорошо помнила его советы. Вот и теперь размышления Люсиль о святости брака привели ее к заключению, что будет очень правильно, если она выйдет замуж за Рэндала.

Несколько часов спустя, когда Рэндал поднялся перед обедом в ее номер, на лице Люсиль играла безмятежная, почти детская улыбка. После телефонного разговора она провела все время, готовясь к встрече с Рэндалом. Ей сделали массаж от макушки до пальцев ног. Массажистка трудилась над ее стройным телом до тех пор, пока оно не зазвенело от наполнившей его юной гибкости и упругости. Другая женщина накладывала маску на ее лицо, третья занималась маникюром и педикюром.

Люсиль выглядела роскошной красавицей ни днем не старше двадцати пяти лет, когда Рэндал переступил порог ее гостиной и увидел, что хозяйка номера ждет его в белом кружевном платье, щедро расшитом камушками. Шею ее обвивало рубиновое ожерелье, на запястьях были браслеты из того же гарнитура – подарок давно забытого мексиканского миллионера.

Глядя, как Люсиль протягивает руки, спеша заключить его в объятия, Рэндал думал о том, что она самая красивая женщина из всех, кого ему приходилось знать.

Было в Люсиль что-то такое, что невозможно описать словами, но что ясно угадывалось независимо от того, смотришь ли ты на ее грациозные движения на экране или встречаешься с нею в тишине гостиничного номера.

– Рэндал, мой милый Рэндал! – воскликнула Люсиль. – Я так ждала этого вечера!

Она подняла к нему лицо, подставляя губы для поцелуя. Однако Рэндал, нагнувшись, поцеловал ее не в губы, а в щеку.

– Ты выглядишь потрясающе, – восхищенно произнес он. – Куда мы идем? В Букингемский дворец?

– Мы собираемся побыть вдвоем, – сказала Люсиль.

– Эта идея мне нравится, – галантно произнес Рэндал, глядя на приоткрытую дверь в спальню.

В мягком, неярком свете он видел кровать под атласным балдахином с разбросанными по ней кружевными подушечками, которые Люсиль везде возила с собой, видел белое, отделанное горностаем покрывало, согревавшее ее зимой и летом, чувствовал запах экзотических духов Люсиль, который всегда витал в ее спальне. Эта картина соблазняла и возбуждала. Рэндал слишком хорошо знал, что означает приглашение Люсиль. Все это он смутно сознавал, слыша, как шуршит шелковая нижняя юбка под пышным платьем Люсиль, которая отошла в глубь комнаты со словами:

– Я заказала коктейль. Твой любимый.

Рэндал взял бокал из ее рук и поднял его, чтобы произнести тост.

– За самую красивую женщину на свете! – Он использовал те же слова, которые так часто говорил ей в прошлом, те же, которые произнес, когда они выпивали вместе в первый раз.

Они часто вспоминали тот первый раз, когда оба сразу поняли, что за их первой встречей последуют и другие. Они почувствовали это по участившемуся пульсу, неожиданной сухости губ, полным огня взглядам, которыми они обменивались.

«За самую красивую женщину на свете!» – тихим срывающимся голосом произнес Рэндал.

«Никто никогда не говорил со мной так», – вспоминала потом Люсиль, конечно же имея в виду не слова, а голос, которым они были произнесены.

«Каждое слово было искренним, – уверял ее Рэндал. – Я вообще не мог себе представить, что на свете существует такая красота».

«Но ты ведь видел мои фильмы», – улыбалась в ответ Люсиль.

«Я всегда подозревал, что они – подделка, а теперь знаю точно, что до действительности им далеко».

В тот первый вечер они ужинали вместе, а утро застало его стоящим у окна в спальне Люсиль и наблюдающим за тем, как первые лучи солнца прорезают предрассветный сумрак.

«Рэндал», – позвала его Люсиль.

Он повернулся, и, стряхивая с себя остатки сна, Люсиль поразилась его свежей, молодой красоте.

«Я должен идти», – сказал Рэндал.

«Почему?» – в голосе Люсиль слышалось удивление.

«Скоро шесть часов. Меня не должны здесь видеть. Скоро проснутся твои слуги».

Люсиль рассмеялась тогда низким грудным смехом женщины, взрослой и искушенной, женщины, уверенной в себе.

«Ах, дорогой, неужели тебе действительно не все равно, что подумают слуги, да и все остальные, если уж на то пошло?»

Люсиль протянула к нему руки – две прекрасные белые руки, и Рэндал отдался в плен этих рук. Люсиль прижала к себе его голову, нашла губами его губы и припала к ним, жадно целуя.

Нет, их не волновало, что о них говорили и думали в Голливуде в те первые дни их безмятежного романа. Так как же ему объяснить Люсиль, что теперь это ему небезразлично?

Рэндал поставил пустой бокал на стул.

– Еще один? – предложила Люсиль, беря в руки шейкер.

– Ни тебе, ни мне не стоит сегодня увлекаться спиртным, – сказал Рэндал. – Репетиция назначена на завтра на девять утра, и опаздывать на нее не стоит.

– Ты хоть раз слышал, чтобы я опаздывала? – удивилась Люсиль. – Ты ведь сам не раз говорил, что я – единственная пунктуальная женщина из всех, кого ты знаешь.

Это было правдой, когда речь шла о работе. Люсиль была неукоснительно пунктуальной, способной посрамить многих своих коллег.

– Все равно – завтра нас ждет нелегкая работа, – настаивал на своем Рэндал. – Мы и так потеряли много времени. Надо было уже закончить чтение второго акта. А теперь придется пройти две последние сцены и перейти к третьему акту только завтра. Так что времени у нас, как видишь, немного.

– Тебе не стоит из-за этого волноваться, – сказала Люсиль. – Я тебя не подведу.

– Я вовсе не думаю, что ты можешь меня подвести, – поспешно произнес Рэндал. – Ты – чудо, Люсиль, и ты знаешь это, но мы должны помнить о труппе. И не стоит торопиться на репетициях, когда дело касается их. Сегодня я узнал, что мы должны назначить премьеру на двадцать пятое октября.

– Если тебе уже известна дата, то за это надо выпить, – сказала Люсиль, беря в одну руку коктейль Рэндала, а в другую – свой.

Вручив ему бокал, она легонько чокнулась с ним.

– За самый большой успех, который когда-либо выпадал тебе в жизни, Рэндал, дорогой.

В словах Люсиль явно был какой-то подтекст, но Рэндал не мог его разгадать. Он выпил, задумчиво глядя на Люсиль, которая вдруг протянула руку и коснулась его щеки.

– Ты выглядишь похудевшим, – сказала она. – Правда, загар тебе идет. Я постараюсь сделать все, чтобы ты оставался таким же молодым и сильным, каким ты был при нашей первой встрече.

– Это было три года назад, – напомнил ей Рэндал. – Я тогда не работал и вполовину столько, сколько сейчас, Люсиль.

– Мы проводили тогда вместе гораздо больше времени, не так ли?

Рэндал поставил бокал. Ему было явно не по себе.

– Пойдем поужинаем, – сказал он. – Надеюсь, ты проголодалась. Про себя я знаю точно.

– Ты кое о чем забыл, – тихо сказала Люсиль.

Рэндал отлично понимал, о чем она. В прежние дни, прежде чем отправиться с Люсиль ужинать, Рэндал всегда целовал ее, как он выражался, «делал прививку от ревнивых взглядов других мужчин, которым повезло меньше, чем ему».

Это был один из маленьких ритуалов, которые с удовольствием изобретают счастливые любовники. Рэндал целовал тогда ее глаза, губы, щеки, уши, а потом ложбинку на шее, где яростно билась голубая жилка оттого, что его поцелуи возбуждали Люсиль.

Иногда, пока целовались, они успевали забыть о приеме или другом событии, для которого успели одеться, и любили друг друга, пока не наступало утро, безразличные ко всему, кроме собственных желаний.

Несколько секунд Рэндал колебался, потом, словно собрав волю в кулак и приняв решение, произнес:

– Ты не должна искушать меня сегодня, Люсиль. Я хочу поговорить с тобой, а если я начну тебя целовать, мы можем забыть, что нас ждет ужин.

Люсиль впилась глазами в его лицо, словно понимая, что все это лишь отговорки, а затем, желая с честью выйти из неловкой ситуации, наигранно рассмеялась.