Текст книги "Дезире – значит желание"

Глава 2

Когда Корнелия узнала, что должна ехать в Англию, ей показалось, что пришел конец света. Сначала она пыталась спорить, возражать, отказываться, а потом, поняв, что ничего не добьется, если будет противоречить адвокату, пошла искать Джимми.

Она нашла его там, где и ожидала найти, – он чистил стойла, насвистывая сквозь зубы. Он был седой, с ужасно некрасивым лицом, и у него не имелось ни одной целой кости – все они в разное время были сломаны лошадьми, которым он служил.

Корнелия любила его.

– Джимми, они отсылают меня прочь, – пожаловалась она, и он, бросив единственный взгляд на ее бледное лицо, понял, как она страдает.

– Я ждал этого, девочка, – проговорил он. – Тебе нельзя здесь оставаться после того, как мисс Уитингтон – упокой, Господи, ее душу – отправилась на небо.

– Но почему? – горячо спросила Корнелия. – Здесь мой дом, мое место. Эти знатные родственники отца – они прежде и знать меня не желали, зачем я им теперь понадобилась?

– Ты это знаешь не хуже моего, – ответил Джимми.

– Конечно, знаю, – проговорила Корнелия с презрением в голосе. – Дело в моих деньгах – деньгах, которых я не хотела, которые опоздали на целый год и уже ничем не помогут.

Джимми вздохнул. Он уже не раз все это слышал, и выражение его лица заставило Корнелию вспомнить, как горько она плакала, когда впервые узнала, что ее крестная в Америке оставила ей большое состояние.

Быть богатой казалось ей совершенно бессмысленным – ведь она не нуждалась ни в чем, чего не мог ей дать Розарил. Она вспоминала, как отец жаловался на свою бедность, как матери хотелось красивых платьев. И вот теперь, – когда уже поздно, когда их обоих нет в живых, – на нее пролился этот денежный дождь. А ей ничего не нужно.

Забавно, как Джимми воспринял известие о ее богатстве. Она сказала ему об этом намеренно бесстрастным тоном, словно и не проливала горьких слез несколькими часами раньше.

– Я богата, Джимми, – сообщила она. – В Америке умерла моя крестная и оставила мне большое состояние. На английские деньги это сотни и тысячи фунтов.

– О Небеса! И что же ты будешь делать со всем этим золотом?

– Не имею ни малейшего понятия, – пожала плечами Корнелия.

Тогда, может быть, взглянем еще разок на ту славненькую кобылку, которую показывал нам в прошлую среду капитан Фитцпатрик? – предложил Джимми.

В конце концов, поторговавшись несколько дней, они заплатили 25 фунтов за кобылку, и Джимми больше ничего не просил.

Кузина Алин тоже весьма своеобразно отнеслась к известию о наследстве.

– Это большая ответственность, дорогое мое дитя, – мягко сказала она. – И ты должна молить Господа о наставлении в этом деле, потому что такая ответственность ляжет на твои плечи тяжким бременем.

– Не нужно мне ни этих денег, ни этой ответственности, – мрачно заявила Корнелия.

Прошло чуть больше недели, и кузина Алин высказала мнение, что если бы можно было нанять миссис О'Хаган не на два, а на четыре утра в неделю, то это было бы большим подспорьем.

Для себя Корнелия не хотела ничего. И постаралась даже вообще забыть о существовании этих денег. Ей приходили письма из Дублинского банка, но она оставляла их нераспечатанными на захламленном письменном столе, когда-то служившем ее отцу.

Впрочем, было приятно знать, что счета торговцев теперь можно было, не беспокоясь, оплачивать сразу по получении. Эта единственная польза, принесенная богатством, ничего не меняла в ее жизни, но со смертью кузины Алин все разительно изменилось.

Корнелия не могла и предположить, что смерть этой тихой пожилой женщины, на ее памяти всегда жившей в Розариле, так перевернет всю ее жизнь. Она никак не думала, что старый мистер Масгрейв, приезжавший из Дублина на похороны, напишет ее дяде, лорду Бедлингтону в Лондон, что его племянница теперь живет совсем одна и что в связи с этим надлежит что-то предпринять.

И только когда мистер Масгрейв приехал с наказом от лорда Веллингтона доставить ее в Англию, словно какую-то посылку, она поняла, что с ней происходит, и стала протестовать против его вмешательства.

– Это мой долг, мисс Бедлингтон, – спокойно пояснил адвокат. – Вы юная леди с положением. И простите, что я это говорю, но мне уже давно казалось: пора вам занять надлежащее место в тех кругах общества, к которым вы принадлежите.

– Мое место здесь! – вскричала Корнелия, сама понимая, что это уже не так.

– Ты выросла, а мы вроде и забыли об этом, – сказал Джимми, когда они разговаривали в конюшне. – Полгода назад тебе стукнуло восемнадцать, и хоть кажется, будто только вчера ты была такая крошечная, что мне приходилось поднимать тебя на спину старого Сарджента и держать, чтобы ты не упала, время-то прошло. Ты уже молодая леди, и я должен называть тебя «мисс» и дотрагиваться до шляпы, так-то.

– И если ты хоть раз так сделаешь, я тебя ударю! – воскликнула Корнелия. – О, Джимми, Джимми! Почему я должна ехать? Я люблю Розарил. Это часть меня… Я не могу жить без тебя, и лошадей, и собак; и ветра, дующего с холмов…

Она говорила, и по щекам у нее катились слезы. Джимми отвернулся, потому что и у него в глазах тоже стояли слезы.

С этого момента все превратилось в кошмар. Много раз она думала о том, чтобы убежать, спрятаться в холмах и не возвращаться. Но она знала, что тогда ее ждет наказание – продадут лошадей или откажутся платить Джимми. А допустить, чтобы он пострадал из-за нее, она никак не могла. Поэтому, оставив Джимми в качестве управляющего, она поехала с мистером Масгрейвом на станцию. Горе так сильно омрачило ее душу, что весь мир казался ей серым и опустошенным.

В последние несколько дней, проведенных ею в Розариле, она действительно была беспомощной, как ребенок. И только Джимми подумал обо всем, даже об ее одежде.

– Ты ведь не собираешься ехать в Лондон в брюках, душа моя? – спросил он.

Так впервые за восемнадцать лет жизни Корнелии пришлось думать о том, как она выглядит. В Розариле она, как мальчишка, всегда носила брюки, потому что в чем еще можно тренировать лошадей? Она не могла одеваться до-девчоночьи, пока работала с отцом и Джимми, а свои темные волосы носила заплетенными в перекинутую за спину длинную косу.

Корнелии повезло: она могла носить одежду матери. Вещи были ей впору, хотя еще задолго до прибытия в Англию она поняла, насколько они старомодны. Но это ее мало беспокоило, гораздо хуже было то, что длинная юбка путалась в ногах, а шляпка едва держалась на кое-как уложенных волосах: Корнелия скопировала, как смогла, одну прическу из дамского журнала, который любила читать кузина Алин, но результат оказался не очень удачным.

Однако она была в таком горе и гневе из-за вынужденного отъезда из Розарила, что внешний вид ее мало беспокоил. В ночь накануне путешествия Корнелия вдруг поняла, что боится вступить в мир, о котором ничего не знает. Дома, среди своих животных, она по праву была королевой. Жеребята прибегали, когда она звала их, кобылы ждали ее у ворот загона, а Джимми любил ее так же сильно, как и она его.

Да, после смерти родителей, а потом и кузины Алин у нее только и было на свете, что старый Джимми и Розарил. А теперь и их у нее отнимали! И лишь один лучик надежды светил ей в этой кромешной тьме: от своего адвоката Корнелия узнала, что, когда ей исполнится двадцать один год, она станет сама себе хозяйкой.

Чем больше она думала об отцовских родственниках, тем сильнее их ненавидела. С раннего детства, сколько себя помнила, Корнелия слышала, как родители смеялись над чопорной респектабельностью старшего брата отца. Она считала дядю смешным и, после того как мельком увидела его два года назад, когда он приезжал на похороны ее родителей, своего мнения не изменила.

Тогда тучный, краснолицый и напыщенный лорд Бедлингтон не счел нужным пускаться в разговоры со своей бледной и худенькой племянницей. Ему лишь показалось, что она как-то странно одета. А дело было в том, что она надела одно из платьев кузины, которое было ей очень широко в талии и ужасно коротко в длину. Но покупать черное платье специально для похорон не имело смысла. И кузина Алин, и Корнелия знали, что она его больше никогда не наденет и, как только отбудут приехавшие на похороны, снова влезет в брюки, чтобы отправиться на конюшню.

Корнелия была рада видеть, как потрепанная наемная карета увозит дядю на станцию. Она никак не ожидала получить от него известие или увидеть его снова, но теперь оказалось, что он может перевернуть всю ее жизнь, потому что, как сообщил ей мистер Масгрейв, дядя является ее законным опекуном.

– Я ненавижу своих английских родственников, – горячо заявила она Джимми.

– Ты, душа моя, вслух так не говори, будь вежливой со всеми. Нехорошо ссориться с людьми, особенно если они твоя плоть и кровь.

– Да, ты прав, Джимми. Я буду сдерживаться, пока мне не исполнится двадцать один год, а уж тогда скажу им все, что о них думаю, и вернусь сюда.

– Не будет никакого толку, если на языке у тебя будет мед, а в глазах лед, – предостерег ее Джимми.

В ответ на это Корнелия засмеялась, но прекрасно поняла, что он имел в виду. Когда она стала собираться к отъезду в Англию с мистером Масгрейвом, то вспомнила его слова и присмотрелась к своему отражению в зеркале.

Ее волосы, несмотря на бесчисленные шпильки, уже начали неряшливо выбиваться на затылке, и ей вдруг страстно захотелось стащить с головы шляпу, выскочить из нижних юбок и платья с высоким воротником и пластинками в корсете, надеть брюки для верховой езды и вновь почувствовать себя в своей тарелке.

Все это одевание, это ощущение удушья – из-за того, что родственники приказали ей явиться, но интересовала их не она лично, а ее деньги.

– Они мне отвратительны! – Корнелия произнесла эти слова вслух, увидела в зеркале, как вспыхнули ее глаза, и слова Джимми всплыли у нее в мозгу.

Она выдвинула ящик туалетного столика. Там у задней стенки лежали очки с затемненными стеклами, которые ей пришлось носить три месяца после того, как во время охоты она вылетела из седла и так сильно ушибла один глаз, что не могла им смотреть на свет.

Корнелия надела очки. Они дали ей ощущение укрытия и защищенности от окружающего мира. Когда она сошла вниз, ее вид вызвал удивленное восклицание у мистера Масгрейва, но она сказала ему, что у нее болят глаза, и он решил, что она хочет скрыть слезы.

Пусть думает что хочет. Очки – это ее защита, и она будет их носить.

На вокзале Юстон их встречал лорд Бедлингтон. Из своего очкового укрытия Корнелия наблюдала за ним, когда он, поблагодарив мистера Масгрейва за услуги и отпустив его, сел в карету, и они поехали на Парк-Лейн.

Лорд Бедлингтон ничуть не старался быть любезным со своей племянницей-сиротой.

– Твоя тетя познакомит тебя с молодыми людьми твоего возраста, – сказал он. – Сейчас дается много балов, на которые тебя начнут приглашать, как только станет известно о твоем прибытии в Лондон. Тебе будет весело, моя дорогая.

– Благодарю вас, дядя Джордж.

Корнелия решила говорить как можно меньше, чтобы не сказать чего-либо неуместного.

– Я надеюсь, ты умеешь танцевать? – спросил ДЯДЯ.

– Немного, – призналась Корнелия.

Она не упомянула, что единственным ее партнером был отец, а мама играла для них на вечно расстроенном пианино, стоявшем у них в гостиной.

– Найти для тебя учителя не составит труда, – сказал лорд Бедлингтон. – Наверное, тебе захочется многому научиться, раз ты будешь появляться в обществе. Не стесняйся, проси все, что будет тебе нужно.

– Мистер Масгрейв сказал мне, вы желаете, чтобы я жила с вами до совершеннолетия.

– Это верно, – подтвердил лорд Бедлингтон. – Я уверен, что таково было бы желание твоих родителей, особенно теперь, когда у тебя есть небольшое состояние.

Корнелия почувствовала, как ее губы скривились в саркастической усмешке. Значит, вот что дядюшка называет небольшим состоянием, подумала она, эти тысячи фунтов, получаемые каждые три месяца.

Щегольская одноконная карета, в которой они ехали, на хорошей скорости двигалась к Уэст-Энду. Перед тем как сесть в карету, Корнелия обратила внимание на лошадь и одобрила ее ухоженную до лоска шкуру и украшенную гербами упряжь.

– Я надеюсь, ты немного развеселишься, – продолжал лорд Бедлингтон. – У тебя была печальная жизнь, ты потеряла отца и мать, а теперь и кузину.

– В Розариле я была очень счастлива, – возразила Корнелия. – Разве мне нельзя было остаться там?

– Одной? Разумеется, нет. Я и слышать об этом не хочу, – резко сказал дядюшка.

– Я вернусь туда, когда мне исполнится двадцать один год.

– Если захочешь, но к тому времени ты уже будешь замужем, – ответил он.

– Замужем? – удивленно повторила Корнелия и покачала головой.

– Ну конечно же, – весело проговорил лорд Бедлингтон. – Все молодые леди должны рано или поздно выходить замуж. У тебя будет достаточно времени, чтобы подумать об этом – после того как ты устроишься на новом месте. Ты увидишь, что в Лондоне очень весело, а твоя тетя познакомит тебя со всеми подходящими людьми.

– Благодарю вас.

Интересно, размышляла Корнелия, что бы он подумал, если бы она сказала то, что думает, – что не хочет знакомиться с этими «подходящими людьми». Ей нужен только Джимми и такие же мужчины, как он, с кем можно говорить о лошадях. Но разве такое скажешь? Теперь трудно будет говорить прямо и открыто, как она привыкла с детства.

В Лондоне она будет всего лишь девчонкой, только что вышедшей из классной комнаты, и ей надлежит с уважением относиться к старшим, быть благодарной за малейшее проявление доброты и стремиться главным образом к тому, чтобы привлекать молодых людей, среди которых ей полагается найти себе мужа.

Нет, сказать ей было нечего; она лишь чувствовала, что ненавидит в этом чужом мире всех и вся.

Дядя долго молчал, потом прочистил горло и заговорил:

– Сейчас мы проезжаем по Гросвенор-сквер, моя дорогая. Ты видишь, какие здесь красивые дома?

– Да, вижу, – ответила Корнелия.

Вновь наступило молчание, нарушаемое лишь позвякиванием упряжи и цоканьем лошадиных копыт.

– Через минуту мы будем на Парк-Лейн, – пробормотал дядя.

.Впереди образовался небольшой затор, и карета почти остановилась: несколько экипажей выезжали с Парк-Лейн. Корнелия увидела их пассажирок – женщин в боа из перьев и широкополых шляпах, щедро украшенных цветами, которые грациозно держали в руках изящные зонтики от солнца.

«Рядом с ними я буду выглядеть огородным пугалом», – подумала Корнелия.

Карета снова медленно двинулась вперед. Внезапно она услышала, как дядя сдавленно пробормотал какое-то ругательство и уставился в окно. Она тоже посмотрела и увидела: на другую сторону улицы с Парк-Лейн только что вылетел эффектный желтый с черным фаэтон. Внимание Корнелии сначала привлекли лошади – гнедые, с примесью арабской крови, о чем свидетельствовали круто выгнутые шеи и широкие, нервно трепещущие ноздри. А уже потом она заметила, что этими не в меру разгоряченными лошадьми великолепно правил возница – темноволосый, широкоплечий молодой человек в цилиндре, с крупным цветком красной гвоздики в петлице.

А он красивый, подумала Корнелия, гораздо красивее, чем все мужчины, которых она когда-либо видела. Ей раньше и в голову не приходило, что мужчина может быть так изысканно одет и в то же время так привычно и умело управляться с фаэтоном и упряжкой. Она инстинктивно отдала должное его искусству.

Корнелия и лорд Бедлингтон были не единственными, кто разглядывал молодого человека, чьи лошади то и дело вскидывались, порывались понестись вскачь и, казалось, грозили опрокинуть хрупкий экипаж, в который были впряжены. Прохожие останавливались, чтобы понаблюдать за этой древней борьбой между лошадью и человеком, которая закончилась так же неожиданно, как и началась: возница победил, и лошади снова перешли на ровную рысь. Фаэтон быстро покатил по улице и скрылся из глаз.

– Отлично сделано! – негромко воскликнула Корнелия, но, взглянув на дядино лицо, пожалела, что не промолчала.

Его густые брови были нахмурены, а губы плотно сжаты от гнева. Корнелия, хотя и была неопытна во многих вещах, все же понимала, когда мужчина приходил в ярость и распалялся до белого каления. К тому же она вспомнила и ругательство, которое он пробормотал, увидев фаэтон. Ему чем-то не понравился возница, подумала она и, обладая природным тактом, поспешно спросила:

– Там, впереди, – парк? Какой красивый! Взгляд дядиных глаз смягчился.

– Да, это Гайд-парк, – ответил он. – Наши окна выходят на него, так что ты не будешь сильно скучать по сельской местности.

У Корнелии на этот счет было свое мнение, но она промолчала, и через несколько минут они остановились перед парадной дверью с портиком. Соскочивший с козел лакей распахнул дверцу. Как только карета остановилась, на верхней ступени лестницы, ведущей в дом, появился дворецкий. В холле двое лакеев в ливреях и париках поклонились ее дяде и приняли у него шляпу и трость.

– Пройдем в библиотеку, моя дорогая, – сказал лорд Бедлингтон. – Сейчас спустится твоя тетушка.

Корнелия даже не представляла себе, что комната может быть такой роскошной и великолепной. Высокие окна были задрапированы тяжелыми бархатными и элегантными муслиновыми занавесками. В комнате стояли диваны и стулья с атласной и парчовой обивкой, между книжными полками, занимавшими часть стен, висели большие зеркала в позолоченных рамах.

Корнелия раздумывала над тем, что было бы уместнее с ее стороны – выразить свое восхищение или промолчать, и тут в комнату вошла леди Бедлингтон. Корнелия смотрела на нее с изумлением: она не ожидала увидеть такой красавицы в розовых и золотистых тонах, столь элегантно одетой, с такой великолепной осанкой, да еще так молодо выглядевшей.

– Итак, Джордж, это твоя племянница. Познакомь меня, пожалуйста, – услышала она приятный, заметно аффектированный голос.

– Это Корнелия, – отрывисто произнес лорд Бедлингтон.

– Здравствуйте, – тихо проговорила Корнелия, беря протянутую руку тетушки.

– Что ж, теперь я могу оставить Корнелию на тебя, – сказал лорд Бедлингтон с облегчением, будто избавился от чего-то чрезвычайно утомительного.

– Ну конечно, Джордж. А ты поезжай во дворец, к лорду гофмейстеру, и устрой так, чтобы я могла представить Корнелию ко двору на предстоящем приеме. Списки закрыты несколько месяцев назад, но я уверена, что тебе удастся использовать свое влияние. Если же не получится, тогда я сама поговорю с королем. Во вторник вечером я увижу его в Лондондерри-Хаус.

– Лучше это сделать официально, – заметил лорд Бедлингтон.

– Разумеется, если это возможно, – согласилась Лили.

– Вы хотите сказать, что я буду представлена королю и королеве? – спросила Корнелия, внезапно охваченная ужасом. – Это обязательно? Лучше бы не надо.

Она вообразила себя при дворе – неуклюжую и неискушенную, совершающую промах за промахом, являющую собой посмешище для сотен придворных, таких же элегантных и повергающих в трепет, как и ее тетушка.

– Разумеется, обязательно, – заявила леди Бедлингтон категорическим тоном. – Платье для тебя придется делать в страшной спешке, но думаю, что я с этим справлюсь. Полагаю, тебе так или иначе потребуется много новой одежды. – Ее взгляд скользнул по старым пальто и шляпе, которые вышли из моды пять лет назад.

– Да, это так, – согласилась Корнелия. – В Ирландии нелегко что-то купить, да и вообще у меня никогда не было времени съездить в Дублин.

– Не думаю, что дублинская мода – именно то, что подошло бы для Лондона, – сказала Лили. – Джордж, закажи мне, пожалуйста, карету. Как только Корнелия отдохнет, мы поедем по магазинам – посмотрим, что для нее найдется.

Корнелия тихонько вздохнула. Она ненавидела одежду. Есть масса других дел, которые она предпочла бы поездке по магазинам.

– Полагаю, Корнелия, тебе хотелось бы умыться и переодеться во что-нибудь полегче. – Помолчав, Лили высказала то, что явно занимало ее мысли больше всего: – Эти очки… тебе обязательно их носить?

– Да, – твердо ответила Корнелия. – Прошлой зимой на охоте я повредила глаз, и врач сказал, что я должна носить их по меньшей мере девять месяцев.

– Жаль, – заметила леди Бедлингтон, но особого сочувствия в ее голосе не прозвучало. – Моя горничная покажет тебе твою комнату. Она ждет тебя в холле.

– Благодарю вас… тетя Лили.

Корнелия вышла из библиотеки в холл, где ее ждала строгого вида женщина в маленьком белом фартуке.

– Пожалуйте сюда, мисс, – деловито сказала она. В библиотеке Лили опустилась на стул.

– Джордж, что такое ты привез? Ты когда-нибудь видел такую одежду? Пальто, должно быть, вынули из Ноева ковчега… а что касается шляпы, то ее место в музее!

– Послушай, Лили, не придирайся. Как тебе известно, эта девушка – сирота, а Розарил находится в глубинке. У нее не было возможности купить себе одежду.

– Дело не только в одежде, Джордж. Взять, например, эти ее очки. Ты слышал, что она сказала – она намерена носить их еще три месяца.

– Ладно, сделай для нее, что можешь. Во всяком случае, денег на расходы у тебя будет предостаточно.

– Это единственное утешение, – заметила Лили. – Но не жди от меня чудес – я не волшебница.

– Ее мать была красивой женщиной, – припомнил лорд Бедлингтон, – а Берти всегда считался у нас в семье воплощенным Адонисом, хотя человек он был дрянной. Так что у их дочери вполне может оказаться приятная наружность, особенно если ты немного над этим поработаешь.

– Я ведь уже сказала, что я не волшебница, – холодно возразила Лили. – Но не беспокойся, Джордж, я все устрою.

Лорд Бедлингтон повернулся к двери и остановился, явно испытывая неловкость.

– Надеюсь, ты говорила с Рочемптоном?

– Да, я с ним говорила, – сказала Лили. – Я передала ему твои слова, Джордж, но не забывай, что мы вывозим в свет девушку, а он сейчас – самый завидный жених в Лондоне. Нам придется приглашать его на все балы и приемы, которые будем давать в честь Корнелии.

Если он ограничит свои ухаживания Корнелией, то мне от него ничего больше не нужно, – уточнил лорд Бедлингтон. – Но я не такой дурак, чтобы думать, будто молодой Рочемптон в данный момент жаждет вскружить голову какой-нибудь дебютантке.

Он вышел из библиотеки, хлопнув дверью. После его ухода Лили немного посидела, потом поднялась и подошла к зеркалу в позолоченной раме. С минуту она рассматривала свое отражение, потом ее губы тронула улыбка, и, наконец, она рассмеялась.

– Очки! – воскликнула она. – Ах, бедный, бедный Дрого!