Текст книги "Тайная жена Казановы"

Глава 26

Неужели от этой каббалы зависела моя судьба? Неужели все дело действительно в магии? И кто такой Джакомо: волшебник или шарлатан? Я чувствовала, что должна это узнать.

Матушка моталась, как заведенная, с тех пор как получила весточку, что вскоре отец будет дома. Многое осталось недоделанным, когда он уехал. Теперь все постельное белье отправилось в стирку, кухню отскоблили и помыли, а с кресел убрали собачью шерсть. Я обратила мамино внимание на бархатный балдахин с оторванной каймой и посоветовала отдать ее подшить.

– Нет… нет. Кто из портных работает в воскресенье? Я сама подошью. – Она не стала поручать мне эту работу. Нам обеим известно, что от меня толку чуть, когда любое дело требует терпения и усидчивости.

– Я могу отнести его в гетто, – предложила я. – Там много… я слышала, что там много портных. – Чуть не прокололась.

– В гетто? – Вокруг нас бегал с лаем Амор. С кухни доносился запах горелого.

– За час я обернусь, – настаивала я. – И полог будет висеть как должно, а не напоминать дешевую гостиницу.

Матушка поспешила на кухню, я приняла это за согласие. Я была уже на шаг ближе к тому, чтобы поговорить с единственным знакомым евреем.

Я велела посудомойке снять для меня оборванный полог и подхватила пыльный балдахин. Я едва не наступала на него, когда бежала вниз по лестнице. Свернула его в рулон потуже и поспешила в конец города, чтобы нанять гондолу и отправиться на север в гетто.

Так как было воскресенье, на каналах было малолюдно, и мы добрались быстрее, чем обычно. Я поспешила к опущенному мосту, через темный, сырой туннель, а потом опять в летний день, подернутый дымкой. Главная площадь кишела народом, и все витрины были открыты, поскольку евреи не считали воскресенье выходным днем. Я всучила балдахин первому попавшемуся портному и зашагала дальше к ломбарду «Виванте».

Элия вздрогнула и подняла голову, когда я ворвалась в дверь. Но она тут же засияла, когда узнала меня.

– О, синьорина! А вашего веера уже нет. Он быстро продался. Или… или вы пришли еще что-то заложить?

– Нет, синьорина Элия. – Я надеялась, что она будет польщена тем, что я запомнила, как ее зовут. Так и случилось. Я заметила, как она улыбнулась и немного расслабилась. – Я… хочу вас кое-что спросить. Мне нужен еврей… – ох, ужасно звучит, – чтобы кое-что объяснить мне о вашей религии.

– Конечно же, – ответила она, не сводя с меня глаз. Я заметила, какие густые, угольно-черные у нее ресницы. – О чем речь?

У меня от быстрой ходьбы сбилось дыхание и теперь от страха, что я могу узнать. Я подошла к прилавку.

– У меня есть друг… – начала я, – скорее он приятель моего брата, который уверяет, что познал тайны каббалы. Он использует это учение, чтобы… чтобы наставлять людей принимать определенные решения. Но как это возможно? Что именно это такое?

Миндалевидные глаза Элии засияли при упоминании каббалы. Она еще пристальнее вгляделась в меня, как будто оценивая глубину и искренность моих вопросов.

– Ждите здесь, – наконец-то ответила она и скрылась в задней комнате. Пока она отсутствовала, вошел еще покупатель, но я велела ему прийти позже. Мне соглядатаи ни к чему.

Элия вернулась с огромной книгой. Я видела, что книга старая, а ее кожаный переплет потерся и ссохся.

– Это «Зоар», – сказала она, кладя книгу на прилавок. – Ее оставил один человек, который надеялся выкупить ее у нас назад. Но это было давным-давно. – Она казалась немного грустной, когда открывала книгу, почтительно пробегая пальцами по пожелтевшим страницам. Я подозревала, что она знакома с хозяином. – В «Зоаре» содержится ключ к каббале, – продолжала она, – во времена римлян ее написал раввин Бар Йохаи.

Все, что я видела, – буквы, которые я не могла прочесть.

– Она на иврите? – спросила я.

– На иврите и арамейском. Но я могу вам объяснить. Не всю мудрость каббалы – разумеется! Я не ученый. Но я понимаю шифр.

Она потянулась за лежащей рядом ручкой и клочком бумаги.

– На иврите, – начала она, – каждая буква алфавита является еще и цифрой. Поэтому Aleph – наша первая буква, – она нарисовала букву, – это один, Beit – наша вторая буква, это два, и так далее. Таким образом, любое слово в Торе и Талмуде может быть просчитано как сумма его букв. И как только вы получаете эту цифру, любое слово с таким же значением может заменить первое слово. И возникает новый смысл. В этом сама суть каббалы.

– А вы сами умеете так делать? – спросила я.

– Иногда я в это играю, когда в магазине нет работы. Мой дядя – он ученый, врач, у него своя аптека тут рядом – научил меня делать простые вычисления. – Она написала два слова на иврите. – Видите, сумма букв в слове «любовь» – ahbah и «единство» – echad, каждая равна тринадцати. Как по-вашему, что это значит?

Я удивилась, услышав адресованный мне вопрос.

– Любовь… и единство, – подсказала мне Элия. – Подумайте, как эти два слова сочетаются друг с другом.

– Любовь… объединяет всех нас? – предположила я. – Или единство необходимо для того, чтобы существовала любовь?

– Вот именно! – Она улыбнулась. – У каббалы много значений. Для всего существует множество ответов. И в этом вся суть ее великолепия и тайны.

– Что касается вашего друга, – произнесла она, нежно закрывая книгу, – каббала – это инструмент, позволяющий постичь всю глубину слов Господа. Она не предназначена для того, чтобы направлять людей в их мирских делах или кого-то сделать богаче.

– А… Оракул? – спросила я, как будто прыгая с утеса. – Вы когда-либо слышали об оракуле по имени Паралис?

Элия изогнула свои прекрасные брови, явно сбитая с толку. Она не стала сразу отвечать мне. Я чувствовала, что она не хочет разрушать мою веру в друга. Потом она прошептала:

– Нет.

«Не существует оракула по имени Паралис».

Следовательно, Джакомо – мошенник. Обманщик с сияющими глазами.

Но… какое это имеет значение? Может быть, я полюбила его еще больше за то, что он готов был пойти на такой риск, чтобы жениться на мне. Когда моя жизнь переплелась с его жизнью, она стала более опасной, запретной и волнующей.

Я посмотрела на напольные часы в магазине и увидела, что время неотвратимо убегает. Я поблагодарила Элию и поспешила на залитую солнцем площадь, назад через туннель – бегом, заставляя крыс с длинными, закрученными кольцами хвостами разбегаться вдоль стен – и дальше через навесной мост. Я подозвала ждущую гондолу и скользнула в каюту.

И лишь когда мы повернули к Большому каналу, я поняла, что забыла балдахин у портного.

И когда я прибежала домой – отец уже был там.

Глава 27

Венеция, 1774 год

Низкий, глубокий звон покатился из церкви над городом, и утренний воздух запел. Катерина помешивала на кухне готовящийся risi e bisi[31]31
  Рис с горошком (итал.).


[Закрыть]. Пришла весна – самое время для блюд из свежего гороха. А еще это было любимое блюдо ее кузины Джульетты, и Катерина хотела, чтобы этот день стал счастливым. Она пригласила Джульетту в гости, та сейчас жила на материке, возле Виченцы, чтобы познакомить с Ледой.

Катерина лишь туманно намекнула кузине о девушке, которая временно у нее проживает. Упомянула только общие факты: что Леда из монастыря, что он ждет ребенка и Катерину о помощи попросила старинная приятельница. Но об остальных подробностях Катерина умолчала, чтобы ее сестра не была слишком придирчивой.

Леда сидела в своем излюбленном кресле у окна, рисовала. Как-то она нашла в доме бумагу и карандаши и стала по нескольку часов в день рисовать. Она показывала Катерине свои наброски пустых, одиноких гондол, искалеченных уличных котов, цыган – всего, что она видела из окна. За рисованием проходили дни, и это хорошо! Катерина надеялась, что визит Джульетты пойдет и Леде на пользу. Она познакомится с еще одной матерью.

– Buon giorno! Carissima![32]32
  Самая дорогая! (итал.)


[Закрыть] – На пороге стояла Джульетта, она расцеловала Катерину в обе щеки. Катерина в ответ крепко обняла сестру. Она не так часто встречалась с Джульеттой, как ей того бы хотелось. Из Виченцы вела длинная ухабистая дорога, а потом еще необходимо было переплыть лагуну на лодке. Особенно тяжело было приехать Джульетте с ее тремя детьми. Сегодня же она приехала только с младшей, годовалой Джиневрой. Малышка оказалась запоздалым, счастливым сюрпризом для Джульетты.

Леда отложила бумагу и карандаш и начала вставать.

– Нет-нет, cara, сиди-сиди! – настаивала Джульетта. – Я сама подойду! – Она переключилась на Джиневру. Малышка радостно засмеялась.

Как же молодо всегда выглядела Джульетта! У нее до сих пор сохранилась нежная кожа и удивительно живые карие глаза.

– Рада с тобой познакомиться! – сказала она Леде, которая уставилась на ребенка, как на пришельца. – Катерина надеялась, что мы сможем поговорить и… – Но Джульетта, похоже, уже поняла, что любые разговоры о детях не получатся.

– Ты любишь рисовать? – спросила она у Леды.

– Да. – Леда вновь взяла карандаш и продолжила делать наброски на отвлеченную тему.

Джиневра извивалась в объятиях Джульетты. Кузина поставила дочь на пол, и малышка побежала по комнате и уткнулась прямо в колени Катерины. Та засмеялась и высоко подкинула девочку. Восторженный визг.

Леда подняла голову, лицо у нее позеленело.

– Простите… что-то мне нехорошо. – Она поспешила к себе в комнату. Катерина встревоженно переглянулась с Джульеттой, и уже через несколько секунд обе услышали, как Леду тошнит. Резко распахнулось окно, и раздался звук, будто что-то выплеснули в воду.

– Помню я эти деньки, – посочувствовала Джульетта.

Но Катерина чрезвычайно расстроилась. К обеду Леда не вышла.

* * *

– Зачем ты впустила ее в дом? – шепотом поинтересовалась Джульетта.

Остатки риса с горохом слипшимся холодным комом лежали в тарелке. Все внимание кузины ранее было обращено на сидевшую у нее на руках Джиневру, которую она пыталась накормить. Сейчас Джиневра соскользнула вниз поиграть, и Катерина встревожилась из-за того, что малышка не даст им по-настоящему поговорить.

– Как я уже писала, одна старинная приятельница, ставшая теперь настоятельницей монастыря, попросила меня об одолжении, – просто ответила она.

– Она не подумала, что тебе будет тяжело?

– Тяжело? – Неожиданно Катерину бросило в жар. Она залпом выпила стакан воды.

– Что это всколыхнет воспоминания, которые тебе не стоило переживать еще раз? О твоих годах, проведенных в монастыре?

Ох… если бы только Джульетта знала, как сильно всколыхнуло! Но откуда кузине было знать! Катерина всегда хотела, чтобы Джульетта видела ее только с лучшей стороны. Большую часть своей жизни все эти годы она тщательно скрывала, чтобы быть достойной любви своей сестры.

– Все уже быльем поросло, Джульетта. Я почти ничего не помню! – солгала она. – И мне нравится, что Леда рядом. Иногда… когда Бастиано подолгу не бывает дома, я чувствую себя такой одинокой.

Джульетта кивнула, глядя на нее теплым, понимающим взглядом, но Катерина знала, что сама кузина никогда не чувствовала себя одинокой. Из девочки она сразу превратилась в мать – ну почти сразу, – как и ожидали окружающие.

– В таком случае приятельница оказала тебе услугу, – заметила Джульетта. – Катерина! Такое впечатление, что ты сейчас где-то далеко-далеко.

– Разве? Ой… прости! – Катерина похлопала сестру по руке. Широко ей улыбнулась, и эта улыбка отразила все их годы, проведенные вместе.

Может быть, Джульетта не знает ее так хорошо, как ей кажется. Но Катерина все равно благодарила небеса, что эта настоящая старинная подруга была в ее жизни постоянной путеводной ниточкой.

* * *

– Что вчера случилось? – на следующее утро поинтересовалась у Леды Катерина.

Они вместе пили чай с biscotti[33]33
  Бискотти – популярное итальянское кондитерское изделие, представляющее собой сухое печенье с характерной длиной и изогнутой формой.


[Закрыть], солнце, пробивающееся сквозь тучи и проникающее через окно, согревало их. К Леде вернулся аппетит, и она съела все печенья, лежавшие на столе.

– Мне стало дурно, – ответила она, к нижней губе у нее прилипла пара крошек. – А разве вы плохо провели время со своей кузиной?

– Да… не совсем… нет. Я расстроилась, что ты не смогла посидеть с нами. Она приехала специально познакомиться с тобой.

– Зачем? Мы скорее всего не поладили бы.

– Почему?

– Ваша кузина… уж вы меня простите… – милая глупышка, которая так привыкла слепо подчиняться отцу, что даже не смогла сказать, что ее сосватали за идиота. Вы должны были ее предостеречь!

– Ты ничего о ней не знаешь! – обиделась Катерина. Сейчас она жалела, что рассказала кое-какие подробности о Джульетте. – Более доброго и храброго человека трудно сыскать! Она…

– Ой, да знаю я таких, как она! – перебила Леда. – Безвольное создание, бездумно выполняющее веления отца. – Говорила она непривычно резко. – Все отцы – тираны!

Леда разгорячилась, раскраснелась. Было совершенно ясно, что сейчас она говорит не о Джульетте.

– Ты считаешь своего отца тираном? – мягко уточнила у нее Катерина.

– Сами судите, – ответила Леда. – Когда Филиппо узнал, что я беременна, он тут же отправился к моему отцу. Филиппо объяснил отцу, что хочет на мне жениться, – только сказал, что ему нужна пара месяцев, чтобы заработать денег нам на жизнь. – У девушки затряслись руки. – И как поступил отец? Он всучил Филиппо полный кошелек денег и велел ему скрыться с глаз долой. Этот трус схватил деньги и сбежал в Италию!

Леда взяла чашку, чтобы отпить чай, но он расплескался на блюдце и на скатерть. Как только девушка поставила чашку, Катерина потянулась, чтобы взять ее за руки.

– Вы можете себе представить… – начала Леда уже более спокойно, но встревоженным голосом, который, казалось, наполнил комнату, – отца, который опустился до такого? Возводить на пути человека, любящего его дочь, всяческие препятствия, чтобы эта любовь ускользнула?

У Катерины возникло непреодолимое желание убежать от демонов, воскрешенных словами Леды. Но она взяла себя в руки, ради девушки.

– Я отлично себе это представляю, – ответила она. – Откровенно говоря… я сама это пережила.

Глава 28

Венеция, 1753 год

– Катерина! Ты где была? – требовал ответа отец. Он сидел в своем кабинете за огромным письменным столом красного дерева, вцепившись в подлокотники резного кресла. Его седая нестриженая борода спуталась, под ногтями грязь. Слишком много времени он провел на торговом судне.

– Про… прости, что меня не оказалось дома, когда ты приехал, – извинилась я, оставаясь стоять подальше от него. – Я бегала по матушкиному поручению. Нужно было кое-что отдать в починку. – Воздух в комнате стал тяжелым, как будто я задыхалась внутри шерстяного ковра. Неожиданно мне стало дурно.

– Я приехал домой, ожидая теплой встречи, – ответил он. – А сын мой в тюрьме, и дочь бегает по всему городу…

– Я была в гетто…

– Еще лучше! В гетто. Отличное место. А ты, часом, не заходила в один из их храмов помолиться?

Я подумала об Элии и возненавидела его.

– Иди сюда, – велел он. Я почувствовала, как напряглось все мое тело, когда он поманил меня к себе. – Я соскучился по тебе. И привез тебе подарок.

Сердце мое заколотилось от предвкушения – я ничего не могла с собой поделать. Человек всегда может найти немного любви к тому, кто привозит ему подарки. Я медленно подошла.

Отец достал маленький кожаный мешочек и вытряхнул содержимое на стол. В полуденном свете вспыхнули невероятно красивые золотые серьги.

– Они из Греции, – сказал отец. – Торговец, который продал мне их, уверял, что им более тысячи лет.

Я взяла серьги и залюбовалась лежащим на моей ладони украшением. Серьги были неотразимы: в форме полумесяца, усеянные сотнями крошечных золотых капелек. Отец заметил мое довольное лицо.

– Bene… видишь, хорошо, когда отец дома.

Я вспыхнула. Как же легко меня купить.

– Ты же знаешь, что ты папина любимица, Катерина.

Я его единственная дочь. Кому же быть его любимицей? Но так он намекнул мне, что любит меня. Я понимала, что он хочет сказать, когда он произносил эти слова.

– А когда я буду готов, оплачу долги твоего братца и позволю ему вернуться домой, – продолжал он. – И вся семья снова будет вместе.

– Рада это слышать, – и я не лгала. Мне не хотелось долго оставаться с отцом наедине. Кому понравится такое пристальное внимание? Пусть паршивой овцой будет Пьетрантонио.

– Рада? Не вижу, чему тут радоваться, – презрительно усмехнулся он. – Мне приходится выкупать его из тюрьмы, как почерневшее серебро из еврейского ломбарда.

От его последних слов у меня закружилась голова. Неужели он видит меня насквозь? Знает, где я только что была?

– Ох… мой брат стоит большего, чем старое серебро! – запинаясь, произнесла я. Какое идиотское замечание. Я повернулась, чтобы уйти, опасаясь, что выдала себя.

– Принеси мне поднос с письмами, – попросил отец. Поднос стоял на боковом столике у двери. – Я уже начал открывать письма, как только вернулся домой, но кипе нет конца.

– Конечно. – Я подошла за огромным овальным подносом. С одной стороны лежала пачка запечатанных конвертов, с другой – развернутые письма, которые он уже прочел. На самом верху я увидела подпись человека, которого отлично знала: Маттео Брагадини. У меня тут же ёкнуло сердце.

– Ой… дождаться не могу, когда примерю новые сережки! – воскликнула я, глядя на маленькое зеркальце на стене. Оно было из Фландрии, одна из отцовских драгоценностей. Зеркало окружали миниатюрные сцены из Страстей Христовых, изображенные на дереве. – Но сперва нужно снять эти жемчужные серьги. Они не вытаскиваются!

Пока я возилась с серьгами, быстро, как смогла, пробежала глазами письмо, лежащее на подносе.

«Многоуважаемый синьор Капретте!

Не соблаговолите ли вы встретиться со мной в четверг в моем доме в 16: 00? Я хочу обсудить с вами дело крайней важности. Некую договоренность между нами. Уверяю вас, от нее финансово выиграем мы оба.

Ваш самый преданный и покорнейший слуга,

синьор Маттео Брагадини»

К тому моменту когда я подошла и протянула отцу поднос, сердце мое так сильно колотилось в груди, что я подумала, что лишусь чувств.

Наш план начал воплощаться в жизнь.

Глава 29

Той же ночью, когда все уже спали, я прокралась в сад. Я решила, что Джакомо в нашем тайнике оставит для меня записку. Так мы общались между собой. Отец следил за мной с усердием турецкого султана, стерегущего свою любимую жену в гареме. Мне необходимо было узнать новости – на что ради нас согласился синьор Брагадини?

При свете звезд я разглядела мерцающую восковую печать, когда подходила к старой задней калитке. Сердце мое щемило, но еще я чувствовала страх. Раньше Джакомо никогда не скреплял печатью свои послания. Я понимала, что в этом письме могут содержаться опасные тайны. Я достала его из тайника и побежала назад в дом, вверх по лестнице. Я забилась в самый темный уголок спальни с огарком свечи и стала читать.

«Мой замерший в ожидании ангел…

Синьор Б. послал твоему отцу письмо. Как мне это удалось: некая манипуляция с цифрами. Синьор Б. согласился гарантировать ваше приданое… и более того. Он даст нам ежегодное содержание на жизнь.

Разве теперь мы можем проиграть, ангел мой? Оракул – вещающий через таинства каббалы – показал, что наша любовь достойна великих даров.

Я люблю тебя всем своим сердцем, красавица К.

Ваш Дж.»

Наверное, я не верила в магию, но я верила в своего Джакомо. Разве он не блестящий? Не очаровательный? Я не понимала, как мы можем проиграть. Я выйду за него замуж, приданое будет в безопасности, и синьор Брагадини даже даст содержание, чтобы было на что жить. Мои мечты – некогда хрупкие, как разбитое стекло, – начинали сбываться.

Делать было нечего, только ждать.

Глава 30

Почти весь следующий день я просидела в своей комнате, пряталась: то мечтала о своем будущем, то писала до мозолей на пальцах.

Откровенно говоря, хотя меня занимали собственные страхи и фантазии, я все больше и больше тревожилась о Джульетте. От нее пришло письмо, пока я бегала в гетто. Я взяла его с письменного стола и вновь перечитала.

«Ох, Катерина, чем больше времени я провожу с Джорджо Контарини, тем больше боюсь за собственное будущее.

Чаще всего он ведет себя как ребенок и хочет играть со мной в карты или другие игры. Но когда он напивается – а это, если честно, случается часто, – то становится очень жестоким. Сегодня, после того как проиграл в шашки, он разбросал их по комнате и побежал на псарню. Я по глупости поспешила за ним, полагая, что смогу его успокоить, но он уже успел выпустить всех собак из клеток. Потом, когда они начали лаять и носиться повсюду – бедняжки, сбитые с толку, чрезвычайно возбужденные, – Джорджо стал бить их ногами, добиваясь послушания.

– Нет, Джорджо! Прекрати! – кричала я.

От их визга сердце обливалось кровью. Прибежал псарь, схватил Джорджо, грубо заломил ему руки за спину, чтобы успокоить. Все это время Джорджо не переставал орать:

– Отпусти меня, козел! Убери от меня свои руки, придурок!

Я побежала на конюшню, сотрясаясь от рыданий. Спряталась в нижнем сарае, думая, что там меня никто не найдет. Сначала я ничего не видела в темноте, но постепенно запах свежего сена и жужжание мух успокоили меня. Я услышала негромкий топот и лошадиный храп в дальнем стойле. Я медленно приблизилась и увидела большую гнедую кобылу с нежными черными блестящими глазами.

– Привет! Ты здесь совсем одна? – прошептала я. Дала ей понюхать свою руку, потом погладила ее нос, очень осторожно, чтобы не напугать животное. – Как тебя зовут? – спросила я. – Не хочешь мне говорить?

– Ее зовут Фарфалла, – услышала я за спиной мужской голос. Я ахнула, отскочила, но лошадь совершенно не испугалась.

– Ой… простите… мне не стоило сюда приходить. – Я прищурилась, чтобы разглядеть, кто спускается по лестнице. Почему-то, занятая собственными мыслями, я не услышала шагов.

– Ничего страшного, – ответил голос, от которого мне тут же стало спокойно. – Ей компания не помешает. Верно ведь, старушка? – Мужчина подошел к лошади, погладил ее по шее. Отогнал муху, которая хотела сесть животному на холку.

– Добро пожаловать… Джульетта, не так ли? – Я удивилась, что он знал, как меня зовут. – Я – Стефано Каваллини, кузнец.

– Кузнец? – удивилась я, не в силах удержаться от восхищения его мускулистыми плечами, его осанкой – он держался так же прямо и уверенно, как гондольер на носу лодки.

– Я забыл, что жители Венеции ничего не знают о лошадях! – засмеялся он. – Кузнец подковывает лошадей, а еще о них заботится – почти как врач. Фарфалла моя старинная подружка, ей уже двадцать два.

Казалось, что кузнец ровесник животного.

– Ты заботишься о ней всю свою жизнь? – поинтересовалась я.

– Почти, – улыбнулся он. – Мне было три, и я помогал отцу, который работал на этой же конюшне, когда она родилась. Я до сих пор это помню. – Он помолчал. – Уверен, что тебе неинтересно слушать о том, что происходит на конюшне. Ты сюда пришла в шелковом платье и домашних туфлях.

– Да, в туфлях… – подтвердила я, не в силах отвести от него взгляд. Бог мой, Катерина, как же он красив! Но совсем не похож на аристократа. И разумеется, никаких пышных одеяний. Он не может похвастаться стройностью и утонченностью – невысокий, сбитый и крепкий. Широкое, пышущее здоровьем лицо, квадратная челюсть.

– Ты… от кого-то прячешься? – спросил он, вытягивая голову в сторону псарни. И тогда я поняла, что он все знает. Мне даже отвечать не нужно.

– Эта лошадь больна? – поинтересовалась я, меняя тему. – Почему ее здесь держат одну?

– Она не больна, дело в том… – он отошел от Фарфаллы и сделал вид, что шепчет мне на ухо, чтобы лошадь не слышала, – что она в семье больше никому не нужна. Она утратила быстроту бега. Я боюсь, что мне велят ее усыпить, поэтому я и держу ее здесь. Подальше от глаз. Они вообще забыли, что она здесь. – Он вернулся опять к Фарфалле, погладил ее по холке. – Верно, милая? А так о тебе заботится Стефано. – Он подмигнул мне.

– Джульетта! – услышала я голос сверху, в главном сарае. Джорджо. Я замерла, увидела, как у Стефано округлились глаза. – Джульетта… только не говорите мне, что вы здесь! – Топот сапог по половицам, потом грохот по лестнице.

– Я здесь! – отозвалась я на удивление беззаботно. – Мне стало… стало жарко, и я пришла сюда, в тенек. – Разве ты мне не говорила, Катерина, что я не умею врать? Чистая правда! Врать я не умею. К счастью, Джорджо – дурак.

Он подошел к нам, недовольно нахмурившись. Грудь моя вздымалась и опускалась от страха, и я положила руку на воротца стойла, чтобы не упасть.

– Любите лошадей? – спросил он меня, но таким странным тоном, что стало страшно. Я заметила, что он полностью игнорирует Стефано, как будто того тут вообще нет.

– Д-д-да, – запинаясь, произнесла я. – Хотя в Венеции мало пастбищ, чтобы держать лошадей…

– Чепуха! – отрезал он. – Можете взять… вот эту лошадь. – Он засмеялся, дразня меня. – Эта старая кобыла – ваша.

– Ой, нет… – Я с отчаянием смотрела на Стефано, чье веселое лицо побелело, как полотно. – Я не могу… ее место здесь… в Венеции мне негде ее держать, да и в седле сидеть я не умею!

– Когда будете уезжать, заберете ее с собой, – велел он мне. – Этот… – он указал на Стефано, – слишком много времени проводит рядом с ней. Зачем возиться с лошадью, которая уже ни на что не годится? Мне следовало бы ее просто пристрелить…

– С радостью ее заберу! – воскликнула я и переглянулась со Стефано. Он казался очень грустным, но едва заметно закивал в темноте. – Благодарю, милорд! – сказала я Джорджо. – Спасибо! У меня еще никогда не было такого чудесного подарка!»

Может быть, виной тому была не только история кузины, но и мои собственные расстроенные нервы, но, когда я закончила читать письмо Джульетты, меня всю трясло. Я думала о той ужасной партии, которую подобрал для нее отец, и о своей идеальной, о которой мой отец еще ничего не знает. В конечном итоге ни одна из нас была не в силах повлиять на судьбу. Дочерний долг – повиноваться решениям, принятым за тебя.