Текст книги "Уроки вечности"

Пустота

Господи, как же пил муж рабы Божьей Екатерины! Синюшно-бордового цвета, с ввалившимися мутными глазами, он искал с утра способ напиться. Он знал все злачные места, забегаловки, притоны, а напившись, становился злым, агрессивным, бил стекла, дрался, матерился, поэтому и знала его милиция как отъявленного пьяницу и дебошира. Влетало ему пару раз по пятнадцать суток, но его это нисколько не образумило.

Дмитрий в детстве был тихим, забитым ребенком. Властная мать налево и направо раздавала своим детям подзатыльники. Когда дети дорастали лет до семи, могла и палкой ударить. А пощечины такие давала, что дети из угла в угол отлетали. И все, что накопилось у Димы в детстве – злость, ярость, ненависть к матери – обрушилось в юности на окружающий мир.

Если бы не любовь к Кате, это бы приобрело значительно больший размах. Она, тоненькая, нежная, будоражила в нем хорошие человеческие чувства. Он держался некоторое время. Но спустя год супружеской жизни Дмитрий показал себя «во всей красе». Катя была напугана, но поскольку она была терпеливой, безропотной, то смогла смириться со своим униженным положением. И только слезы по ночам были для нее способом излить свою боль.

Зарабатывала Катя тем, что шила. Днем она работала в ателье, а вечерами шила частные заказы. Ее муж всю свою зарплату сантехника пропивал, а Катя кормила семью. Дети – Таня и Андрюша – подрастали в очень напряженной атмосфере. Мать старалась оградить их от отца, скрывать его нечистоплотный вид и хулиганские выходки от них. Поначалу она даже защищала Дмитрия перед детьми, а потом говорила: «Папа болен, папе плохо…» Дети притворялись, что верят ей, а сами старались бывать где угодно, но не дома.

Так Катерина прожила с мужем пятнадцать лет. А потом она решила отметить четырнадцатилетие Танюшки. Пришли девочки из школы. Катя испекла сказочный торт. Она всё рассчитала, чтобы муж не застал этого торжества. Но, неожиданно явившись, Дмитрий повел себя, как медведь на балу. Гости быстро разошлись.

Плачущая Танюша закрылась в комнате, а отец начал ломиться к ней в комнату в обиде за то, что она не захотела с ним разговаривать. Катя, попытавшись вразумить мужа, стала между ним и дверью, и тогда он опустил ей на голову тяжеленные настольные часы в куске хрусталя – одну из немногих не пропитых им памятных вещиц. Катя, залившись кровью, упала. Таня испугалась за мать и выглянула из комнаты. Она увидела мать в луже крови и упала рядом. Дмитрий стоял над бесчувственными телами жены и дочери, ничего не понимая.

Но тут с прогулки пришел Андрей. Он в свои одиннадцать лет был развитым, сильным мальчиком. Увидев эту сцену, он бросился на отца с воплем: «Убийца! Ты убил их! Теперь убей и меня!» Андрей бил отца ногами по голени, руками в грудную клетку, даже несколько раз в подбородок и кричал, срывая голос, а потом затих. Дмитрий стоял как вкопанный и даже не пытался защититься от ударов. Соседи, пришедшие на шум, вызвали скорую. Таня к тому времени очнулась, но и она, и Андрей продолжали быть в шоке. Скорая забрала всех троих. Катю отвезли в нейрохирургию, Таню и Андрея – в детскую психоневрологию. Почему не вызвали милицию – не знаю. То ли кто-то сказал о несчастном случае, то ли Дмитрий показался чересчур трезвым и расстроенным.

После отъезда скорой Дмитрий продолжал стоять как изваяние. Соседка, ранее работавшая санитаркой в больнице, убрала комнату, вымыла пол от крови. Только тогда она обнаружила орудие преступления – часы, случайно накрытые брошенной на пол курткой Андрея. Увидев кровь на них, соседка заохала, запричитала, а потом сурово сказала: «Сам в милицию пойдешь или тебе помочь?» А потом уже мягче: «Бес тебя водит, бес. Только если Катя не выживет, тебе тоже не жить, он тебя задавит».

Так Дмитрий и остался в квартире один. Первой же ночью на него навалилось необыкновенно яркое, горькое чувство безысходности. Он захотел выпить, но не смог найти спрятанную на черный день чекушку. Дмитрий снова попытался лечь, вытянулся в постели, но сердце и живот горели, как бы выжигая внутри пустоту. Боль до утра так и не прошла, и он пролежал всю ночь, скорчившись.

А утро принесло ему новую пустоту – пустоту квартиры. Он ходил по комнатам, видел вещи жены и детей, но не слышал их голосов. Дмитрий открыл все окна в квартире. Ему казалось, что шум весенней улицы напомнит звуками пустоту, и она рассеется. Но сразу стало зябко и сыро. А из звуков донесся только шум одинокой отъезжающей машины и ветер. Тогда Дмитрий включил телевизор и радио. Но голоса были отдельно, а пустота отдельно. «Неплохо было бы поесть», – подумал он. Холодильник был полон. Дмитрий пожевал то одно, то другое и понял, что не чувствует вкуса.

Взглянув на часы, он решил, что пора на работу или куда угодно, лишь бы не быть в пустоте. Начальник очень обрадовался, увидев Дмитрия на рабочем месте трезвым, хоть и бледным. Дмитрий работал, но пустота была внутри него, и он все делал машинально.

Вечером из села приехала сестра Кати. Она понеслась в больницу, но ее не пустили в реанимацию. Катя была еще в бессознательном состоянии после операции. Ее сестра оставила какие-то продукты и, рыдая, уехала назад – у нее был маленький ребенок, которого она не могла никому поручить.

Дмитрий в страхе ждал ночи. С ночью пришла та самая пекущая боль, не позволяющая спать, не дающая даже расслабиться в постели. Наутро оказалось, что он не может есть. Жеванию и глотанию, казалось, природа его не научила. Так без еды и питья, без сна он продержался трое суток. Он ходил на работу бледный до прозрачности. «Отравился», – шептали за его спиной собутыльники. На четвертые сутки Дмитрий не смог подняться с постели. Пустота в нем и вокруг него налилась могильным холодом. И он не мог препятствовать ему.

Около полудня в дверь начали звонить, непрерывно, надрывно. Дмитрий даже не мог подать голос. Наконец дверь открылась. Это была соседка Нина Павловна. У нее были ключи, оставленные Катей.

– Живой! Слава Господу! А я думала, ты помер, – сказала она.

Нина Павловна быстро прибрала квартиру, потом спросила:

– Сегодня что-нибудь ел? А вчера?

Когда она выяснила, что четвертый день он не ест и не пьет, удивилась, перекрестилась и быстро вышла. Вернулась она уже к вечеру с незнакомым бородатым мужчиной. Он переоделся и оказался священником. «Я умираю», – решил Дмитрий.

Нина Павловна требовательно спросила:

– Грехи свои знаешь?

Дмитрий помедлил, а затем утвердительно качнул головой. Тогда священник зажег свечку, раскрыл книгу и низким красивым голосом начал молиться. Дмитрий закрыл глаза и только на вопрос священника, кается ли он в своих грехах, еле слышно прошептал: «Каюсь». Он хотел многое рассказать, но не было сил. Он выдавил из себя стон: «Дурак я». А когда священник начал говорить о прощении грехов, длинная судорога сотрясла тело Дмитрия. Затем к его рту были поднесены Святые дары – хлеб и вино – и оказалось, что он может их проглотить.

После ухода священника Нина Павловна начала тормошить Дмитрия. С величайшим трудом он опустил ноги с кровати и сел. Тогда соседка сунула ему в руки миску с супом, и он поел. А, насытившись, разрыдался со словами: «Убийца я, убийца…» Так и сидел он на кровати, качая головой из стороны в сторону. Рыдание перемежалось с воем, и горячие слезы застилали ему глаза. Нина Павловна, стоявшая перед ним с сурово поджатыми губами, смягчилась, взгляд ее стал сострадательным. А когда Дмитрий, глухо рыдая, прижал обе ладони к сердцу и побледнел, дернулась к нему. И он безвольно упал ей на руки, прохрипев: «Пусто все… Пусто».

Тогда Дмитрий и попал в кардиореанимацию и стал моим пациентом. Две недели он балансировал на грани инфаркта с диагнозом нестабильная стенокардия. Все это время он прорыдал. Даже большие дозы успокаивающих препаратов не расслабляли его полностью. Чаще он тихо, чтобы не беспокоить других, плакал в подушку и даже во сне всхлипывал, как дитя.

Я пыталась разговорить Дмитрия, но он молчал, а потом соседка, навещавшая его, рассказала мне все. Я пережила несколько этапов в отношении к Дмитрию: удовлетворение – «мол, так ему и надо»; жалость – «загубил ты себя, парень»; а потом надежду – «может, все наладится». По просьбе Нины Павловны я позвонила в нейрохирургический центр. Катя потихоньку выкарабкивалась. Врачи надеялись, что она сможет нормально жить, хотя не без осложнений. Соседка сказала, что Танюшу уже выписали, и ее забрала на время Катина сестра. Андрей еще лежал в психоневрологии, им занимались психиатры и психологи. От него никто не узнал правду о несчастье в их семье.

Дмитрий выписался из кардиологии еще спустя месяц. Ему была предписана строгая лекарственная терапия, но медсестры доложили мне, что он выбрасывает лекарства. Уходя, он зашел ко мне.

– Вы хотите умереть? – спросила я.

Он замялся и опустил глаза.

– Вы не имеете права! Сделали из жены инвалида и в кусты? А детей кто будет поднимать? Идите в храм, на коленях ползите, а потом идите к жене. А то чужие люди ей передачи носят, а муж еще ни разу порог больницы не переступил.

А потом, словно говоря сама с собой, я тихо добавила:

– А может, Катя простит, и все еще наладится?

И тогда он взорвался:

– Как простит?! Я знаете кто? Я ее своими руками чуть не убил!

И он ушел, возмущенный, гневный. «Сколь много в нем страстей», – думала я.

Спустя год Дмитрий вновь попал к нам в кардиологию, но уже не в таком опасном состоянии. Его навещала жена – худенькая, невысокая женщина, немного пошатывающаяся при ходьбе. Иногда она приходила с дочерью. Сына я не видела ни разу. Как-то я остановила ее, и мы поговорили. Катя чувствовала себя сносно, как только возможно после такой операции, но работать уже не может. Дмитрий с тех пор не пьет, устроился на хорошую работу, прилично зарабатывает, часто бывает в церкви. Таня жалеет мать, помогает ей в хозяйстве. К отцу относится терпимо. А Андрей за целый год не сказал отцу ни слова. «Молитесь», – сказала я. Что тут еще скажешь?

Быть отцом

В нетрадиционной медицине, как и в клинической, есть эффект повторяемости. Например, если приходит больной с какой-нибудь достаточно экзотичной проблемой, ждите следом если не идентичного, то очень похожего больного. У меня бывает еще интересней. Например, зимой 1998 года ко мне пришли сразу несколько мужчин с одной проблемой – сомнения в отцовстве. При чем тут я, спросите? А что, скажите, им делать, если не могут они оскорбить мать ребенка такими подозрениями, или мать и сын недостижимы для личного контакта, или боятся отцы идти в лабораторию, ведь иногда очень опасная штука – правда. Даже группа крови ребенка может быть вполне правдоподобна, а червь сомнения грызет и грызет отца. Вот и ищут они экстрасенсов, провидцев, шаманов и ждут от них ответа.

Первым был ярко-рыжий с голубыми глазами грузин по имени Давид. Одетый с иголочки, стройный, лет сорока. Он мне понравился, тем более что по глазам видно – далеко не дурак. Он принес мне цветы. А потом, рассказывая свою историю, сник, погрустнел, а под конец совсем расстроился.

Он рассказал, что по делам бизнеса уже десять лет постоянно ездит в Тверь. Во время военных действий в Грузии он жил в Твери несколько месяцев. Тогда-то Давид и встретился с очаровательной молодой женщиной, не слишком легкого поведения, но и далеко не скромницей. В первый же вечер у них была близость. Ему нравилось ее общество. «Такие красивые-красивые ноги и красивые-красивые глаза», – сокрушался Давид. Наверное, Тамара приняла его за миллионера, но он таковым не был и не мог каждый день водить ее в самые дорогие рестораны. Это ее разочаровало, но она продолжала с ним встречаться. Он дарил ей драгоценности, меха, хотя и не самые дорогие, и на время она стала его постоянной любовницей, или, как говорят в романах, его тайной женой.

В Грузии у него была законная жена и две дочки. К семье Давид относился достаточно свободно. Жена, в его представлении, изменять, конечно, не должна. В то же самое время он был уверен, что настоящий мужчина определяется количеством женщин в его жизни. Спустя полгода Давид с Тамарой расстались, причем без особых переживаний. Давид нашел себе новую красотку.

И вот спустя пару лет от общих знакомых Давид узнал, что Тамара родила мальчика, вышла замуж и укатила на ПМЖ в Канаду. Ребенку был уже год к моменту отъезда. Он был огненно-рыжим, и по срокам выходило, что забеременеть Тамара могла, когда встречалась с Давидом. Из разговора и из собственных ощущений я поняла, что Тамара – женщина не промах. Она могла убедить своего мужа в том, что это его ребенок. Она могла так заморочить голову своему избраннику, что тот ни разу бы не задумался. А Давид чуть не плакал:

– Сердцем чувствую – мой сын. Я так сына хотел, а жена только двух дочек родила и больше не сможет. Жену бросать не хочу, а сына бы забрал. С дочками бы вместе воспитывал. Но нужно знать – мой сын или нет.

Я машинально взяла фотографию Тамары, которую пододвинул ко мне Давид. Лицо, изображенное на ней, мне явно не понравилось. Ярко накрашенная, действительно красивая женщина смотрела на меня холодными пустыми глазами.

– Давид, Давид, – простонала я, – вы же умный человек. Как вы могли связаться с такой пустышкой? Или вам половое влечение мозги отшибло?

Давид не ожидал от меня такой реакции и растерялся. Но все же ответил:

– Но ведь красивая, правда?

– Конечно, красивая. Но почему-то от этой красоты вы страдаете.

Давид оправдывался:

– Она не злая, она ко мне хорошо относилась, говорила, что любит.

– Я не сомневаюсь в ваших привязанностях. Я утверждаю, что этот человек не способен испытывать привязанностей ни к кому, даже очень временных.

А потом, помолчав, я ему сказала, что одновременно с ним Тамара имела отношения еще с двумя мужчинами.

– Вас это не удивляет? – спросила я.

– Нет.

«Правда в том, – подумала я, – что с десятком мужчин», но не стала говорить Давиду, он и так был слишком расстроен. И еще я ему сказала, что этот мальчик не может быть его сыном. А насчет рыжего цвета волос, наверняка его с Тамарой общие знакомые над ним плохо пошутили. Я предложила Давиду пойти к этим знакомым и узнать подробности. Давид был подавлен. Но я его успокаивала, говорила, что если бы он приехал в Канаду со своими притязаниями на отцовство, это разрушило бы жизнь многих людей. И еще порекомендовала ему навести порядок в отношениях с женщинами, ведь его нынешние душевные страдания могли оказаться очень незначительны по сравнению с теми проблемами, что бывают в похожих ситуациях. Затем я его спросила, сколько раз он лечился от гонореи, и напомнила ему о существовании очень трудно излечиваемых венерических заболеваний, как доморощенных, так и привозимых из Африки, Азии и Латинской Америки, а также о СПИДе. Чувство у меня было такое, что когда-нибудь его погубит именно женщина с хищными коготками.

Второй эпизод произошел, когда ко мне на прием явилась мама с взрослым сыном. Еще в коридоре мамаша выплеснула тщательно подготовленные рыдания. Оказалось, что ее сына преследует одна крашеная стерва. И заставляет его на себе жениться, потому что, дескать, беременна. А сама наверняка нагуляла этого ребенка или не беременна вовсе.

Сынок лет двадцати смотрел на меня умоляющими глазами и, поглядывая на мать, пытался мне подмаргивать и крутить пальцем у виска. Я минут пятнадцать выпроваживала его маму из кабинета, чтобы с ним спокойно поговорить. И он, волнуясь и дрожа, рассказал, что влюблен в девушку на четыре года старше себя. Он говорил, что она очень хороший человек и ни и коей мере не навязывается ему в жены, но она действительно беременна. И теперь то, что могло пару-тройку лет подождать, требует срочного решения. Он показал мне фотографию своей избранницы, и она мне не показалась «крашеной стервой». Парень попросил меня поговорить с его матерью. Было видно, что он ее очень боится. Я поговорила с ней, но контакта не получилось. Она пыталась рыдать, повышать голос, даже дать сыну пощечину.

Наконец, мое терпение лопнуло, и я нарочито громко сказала парню: «Если ты мужчина, ты должен защитить свою женщину и своего ребенка». Я это сказала с такой внутренней силой, что парень резко поднялся, выпрямился, твердо взял мать за локоть и вывел из моего кабинета. Она была так ошарашена его поведением, что даже ничего не сказала. «Господи! Дай ему силы», – сказала я, и парень меня услышал.

Третий эпизод для меня очень памятен. В рассказе этого мужчины мне увиделась трагедия. В первый момент он показался мне внешне достаточно благополучным, и держался он хорошо. Немного полноватый, в очках, лет сорока двух, он выглядел как ученый или педагог. Оказалось, что он инженер-электронщик, который создал маленькую фирму. Он давно женат, у него двое детей – мальчик и девочка. Мальчику уже пятнадцать, а девочке только два года. Жена его Лида – журналистка, из тех, которым хорошо удаются и передовицы, и репортажи, и фельетоны.

По мере того как он говорил, я поняла, с чем он пришел. Георгий, так его зовут, не верит своей жене. Ревность – то, что сжирает его с начала их близости. Георгий говорил: «Я, скорее всего, психопат. У меня какая-то мания. Но я действительно засекаю по часам время, когда она едет с работы или ходит в магазин. Я устраиваю ей допросы с пристрастием, если она задерживается где-нибудь на десять минут. Я столько лет живу семейной жизнью, но изменить себя не могу. За семнадцать лет я дважды ее сильно ударил. А количество скандалов на грани драки я посчитать не могу. Когда она устраивалась на работу, я ходил вместе с ней осматривать коллектив. Смотрел, кто ей бы мог понравиться, определял «группу риска». Однажды я чуть не прибил ее сотрудника, который в мое отсутствие заносил материалы для правки, когда она еще кормила грудью и не ходила на работу. Иногда ревность во мне так обостряется, что я избегаю интимной жизни. В тот момент меня отпугивает мысль, что жена падшая, грязная женщина».

Я печально смотрела на этого человека. Георгий напомнил мне еще нескольких таких пациентов, один из которых в свое время пытался убить свою жену – бросил в нее топор, но чудом промахнулся. Тогда я спросила:

– Так вы пришли из-за дочери? Вы думаете, что она не ваша?

У Георгия кровь отлила от лица. И он охрипшим голосом спросил:

– Так она не моя?

– Ваша, – твердо сказала я. – Что же вы мучаетесь два года?

И тогда он, как будто в трансе, вяло сказал:

– Два года и девять месяцев.

– Что, нельзя было анализ сделать? Сейчас уже есть эта методика. Почему нужно было ждать два года?

– Моя жена обещает мне покончить с собой.

И только в тот момент он раскрылся, и стало видно, какой он старый и больной внутри, какие в нем оставила следы эта безудержная ревность. Мне было его безумно жаль, так же как его семью. Но одной жалости мало. А нужно долго и упорно работать, чтобы у них изменилась жизнь.

Я спросила его:

– Вы хотите все изменить? Вы сделаете для своего будущего то, что потребует полной отдачи ваших сил?

И он тихо-тихо сказал:

– Да.

В следующий раз он пришел со своей женой. Она была похожа на брошенного котенка, более всего требующего жалости и ласки. Можно только представить, какими затравленными глазами эта в конец запуганная крохотная женщина всю жизнь смотрит на мужа. Было еще одно «но». После того как во время предыдущей встречи Георгий назвал ее фамилию и газету, в которой она работает, я случайно наткнулась на ее материал. Тогда я высоко оценила ее стиль и поняла: Лида жива все это время только потому, что у нее есть дети и работа. И в работе она чувствует себя как рыба в воде. Но если даже сейчас, когда Лида вышла на работу после декрета, она говорит о смерти, дело плохо.

Я слушала их вместе. Я слушала их порознь. Сюжет их жизни был понятен сразу, а новая информация только делала его ярче. Наслушавшись этого кошмара, насытившись им до глубины души, я сказала: «Хватит. Надо все менять». Хорошо то, что Георгий представлял меру своей вины и меру ответственности за семью. Плохо то, что это длится столько лет, что у неврастеников родителей выросли и растут неврастеники дети, что их сын не приобрел друзей, что их дочь кричит каждую ночь.

Я решила «ударить» одновременно с двух сторон. Я показала им духовный путь. Лиде он был уже знаком. Библия всегда лежала в ее изголовье. Георгий пошел за ней, как беспомощный слепой щенок, который инстинктивно чувствует добро и защиту, исходящую от матери. Их духовным отцом стал прекрасный священник, имеющий собственную семью, способный на ее примере давать хорошие житейские советы и учить жить по-православному. Георгий шел на первое причастие в страхе и отчаянии. Эмоции не позволяли ему быть самим собой. Только во время четвертого причастия он ощутил великое благословляющее Нечто.

Параллельно я взяла их всех: Георгия, Лидию и их двоих детей – на психосоматическую терапию, занимаясь одновременно их телесными болезнями, психоанализом и психотерапией. У меня внутри было чувство сильного цейтнота. Я боялась, что не успею им помочь, что может произойти кризис с неконтролируемыми реакциями. И в то же время я дала им надежду. И надежда согрела их отчаявшиеся сердца.

Они повенчались. Только к середине следующего года выяснилось, что у Лиды уже не начинает учащенно стучать сердце от страха при виде своего мужа.