Текст книги "Неспящие"

Глава 16
Бражники

Журнал Абео Альбуса

История неспящей

«…Мне было двенадцать или около того, когда я встретила Хеву. Не жди, что это будет история судьбоносной встречи, – вовсе нет. Вообще-то он был довольно странным и не сказать чтобы приятным человеком. Ему было четырнадцать – немногим старше меня, – и он был охайским рабом в одном из проходящих мимо караванов. Вольные редко показываются на дорогах: сам понимаешь – попадись мы кому на глаза… Но иногда другого выбора не оставалось. Тэо Рэсис передавал нам кое-что через своего связного на востоке, но на всех этого не хватало. Мы справлялись как могли: разводили оставшийся морок водой, принимали минимальную дозу по очереди. Ломало знатно, конечно. К этой дряни ужасно сильно привыкаешь. И когда всё наладилось, я бы накинулась на первую же дозу, как голодная медведица, если бы не одно «но».

Это была моя первая настоящая вылазка. Мне ещё ни разу не позволяли так надолго покинуть деревню, и для меня это было настоящим чудом! Даже не знаю, как мне удалось уговорить маму, но вот – мы уже пробираемся через лес туда, где остановился караван. Конечно, встречали нас, как и полагается, букетом заряженных стволов, направленных прямо в лицо. Очень дальновидно: в Фавии только так, иначе пиши пропало. Но мы всем своим видом давали понять, что разбойники из нас никудышные: просто кучка черноглазых оборванцев. У фавийских караванщиков всегда при себе кучка зёрен Аши, из которых варят морок, даже если они клянутся всеми богами, что никогда «этой дряни» в руках не держали. Ещё как держали, иначе разорились бы за месяц и вернулись на свои свекольные фермы раньше, чем начнутся дожди! Но болтать об этом они не любят и ещё меньше любят сбавлять цену. А откуда у таких, как мы, вообще возьмутся деньги? Один овечий сыр, да шерсть, да охайская трава виджи с другой стороны горы. Последняя их, конечно, интересовала больше всего, потому что тоже попадала в разряд «дряни». Так и торговались они с нашими по полдня, решая, кто кому сколько какой отравы отдаст, а я в это время слонялась вокруг, рассматривая торговцев и их уклад. Всегда было интересно, каково это: всю жизнь проводить в дороге, когда ничего не ждёт тебя ни в прошлом, ни в будущем. Наверное, это и есть настоящая свобода? Тогда я бы всё отдала, лишь бы отправиться с ними, но, увы, даже в моих мечтах это казалось невозможным.

Когда мы встретились с Хевой, он сидел на козлах одного из экипажей и точил нож. Чумазый, тощий, с сигаретой в зубах, что было ужасно смешно для мальчишки его лет. Я никогда раньше не видела охайцев, но всегда представляла их как здоровенных, плечистых воинов или мрачных колдунов, которых описывали в историях о войне. А здесь – всего лишь узкоглазый мальчишка, посматривающий вокруг с таким видом, будто его окружают бесчисленные кучи дерьма. Никому не было до него дела: подай, принеси, скройся. Просто инструмент в руках хозяев. Мне даже стало его жаль: пусть моя жизнь и не предел мечтаний, но во мне хоть кто-то видит человека.

– Меня Соль зовут, – я протянула ему руку, и он вздрогнул, оставшись сидеть на месте и бесцеремонно рассматривая меня. Я даже подумала: что, если он не говорит на общем языке и я выставила себя полной дурой?

Но, выдержав невыносимо долгую паузу, он всё-таки ответил:

– Хева.

В его тоне ни на секунду не промелькнуло радушия, но маленькой мне было плевать. Я уже нафантазировала себе, что у меня появится добрый друг и мы, выброшенные на обочину жизни, будем понимать друг друга, как никто другой.

– Что тебе снилось? – вдруг спросил он, со смешным акцентом делая все мягкие звуки твёрдыми.

Услышав этот вопрос, я его даже не поняла. Меня никогда о подобном не спрашивали – кому вообще придёт в голову спрашивать неспящую о таком?

– Ничего. Мы ведь не спим.

– Так не бывает. Все живые спят.

– Ну а мы – нет, – разозлилась я. – Ты что, с луны свалился?

– Так принято спрашивать там, где я родился. Судьба человека в его снах.

В охайских преданиях, написанных на Первом Языке, сны всегда приносят герою что-то важное. В них можно встретить своих предков или узнать, что тебя ждёт. Они открывают сердце и обнажают душу. У охайцев этот вопрос сродни пожеланию доброго утра или приятного аппетита. Они охотно делятся друг с другом своими снами и всегда не прочь поговорить о них. И знаешь, я тогда почувствовала себя такой… сломанной… Мне было стыдно, что я не нашлась, что ему ответить. Он смотрел мне прямо в глаза и совсем не боялся их черноты, как остальные караванщики. Они всегда отворачивались, но не Хева. И в то же время было в этом взгляде столько снисходительности, что лучше бы он не смотрел вовсе. Это смущало, но и отвернуться не выходило. Вот я и стояла как мешком по голове ударенная, не зная, как быть: выдумать себе сны или и дальше быть честной.

– Я не могу спать, иначе умру.

– Так не умирают.

– Да что ты говоришь, умник. – Это начинало выводить из себя. – Я сама видела, как люди терялись во снах и никогда больше не просыпались!

– И поэтому ты боишься?

– Я не боюсь. А может, и боюсь! Что плохого в том, чтобы бояться умереть?

Всё это казалось невероятной бессмыслицей. Что мог он знать о нашей жизни? Хева никогда не видел, как умирают спавшие годами. Как их тела медленно покидает жизнь. Как страшно закрывать глаза, не упившись мороком настолько, что сидеть не можешь, и ходишь всю ночь кругами, задремав на пару часов, но оставшись живым. Но Хева рассмеялся. Я даже обиделась: как он может?!

– Если ты не видишь снов, ты не узнаешь жизни, – сказал он. – Бояться спать – значит бояться самого себя. Когда первые охайцы шли за Двенадцатью через пустоши, судьба испытывала их. Днём они сражались с дикими зверями и бурями, а ночью – со своими страхами. Тёмные духи заставляли их плутать в лабиринтах снов, но вера каждый раз выводила их на свет. И они просыпались. Тебе просто нужен маяк, вот и всё. Тогда страха не будет.

Ну конечно. Как же. Мы годами живём в этом кошмаре, и учёные не могут найти выход, а какой-то охайский сопляк знает всё лучше всех. Маяк, лабиринты снов… Разве можно умом победить недуг, что сидит в твоём теле?

– Что ещё за маяк? – с недоверием спросила я. Меня ужасно злило, с какой простотой он говорит о том, чего никогда не испытывал. И всё же в моей душе зажглась надежда. Не знаю даже, о чём я тогда думала.

– Слова. Или воспоминание. Или маленькая вещь. Что-нибудь, что напомнит, кто ты есть. Тогда духи не доберутся до тебя и смерть не придёт.

– А ты сам когда-нибудь делал это?

– Каждую ночь. Я сам управляю своими снами. И могу делать в них всё, что захочу.

– Тогда тебе стоило бы поучиться не раздавать непрошеных советов!

– Ты чего здесь, девочка? – Пожилой караванщик вдруг вырос за моей спиной. Я застыла как вкопанная, не в силах пошевелиться. Мне было ужасно страшно, что я сделала что-то не то.

– Простите. Я просто говорила с вашим… помощником.

– С Хевой-то? – Он рассмеялся. – Да он по-нашему ни бум-бум. О чём с ним говорить-то? А ты, – он строго прикрикнул на Хеву, размахивая руками и пуча глаза так, будто от этого глупый мальчишка начнёт лучше его понимать, – иди помоги Марцию вместо того, чтобы прохлаждаться! Скоро выдвигаемся.

Хева спрятал нож за пояс и спрыгнул с козлов, повинуясь хозяину. Уходя, он украдкой взглянул на меня и еле заметно улыбнулся одним уголком рта.

Вскоре мы вернулись домой, и Хеву я больше никогда не видела. Но его слова почему-то не давали мне покоя. Каждый раз, когда приходило время принимать микстуру, я вспоминала, с каким благоговением он говорил о снах. Неужели мне никогда не суждено этого испытать?

Когда я решилась расспросить маму, она всё это восприняла как-то прохладно. Упомянула вскользь, что ей когда-то снились сны, но всё это в прошлом, и теперь это лишь отголоски болезни. Впустишь её в свой разум, и она тебя погубит. Как старого Виргиля или тех, кто заперт на том дурацком острове. Сейчас я понимаю, почему она так говорила: хотела уберечь меня от беды. И сама наверняка скучала по временам, когда её душа была живой. Но тогда мне показалось, что она это специально. Словно хочет скрыть от меня какую-то великую тайну о том, каково это – видеть сны. И я вознамерилась разузнать всё сама. Я-то себя не боюсь! Участь старого Виргиля мне, конечно, не улыбалась. Поверь, ужастики о том, что эгерум делает с людьми, – чуть ли не самая популярная тема для разговора у таких, как мы. Когда каждый день видишь одни и те же рожи, то и поговорить становится не о чем, кроме как о вашей грядущей мучительной кончине. И всё же любопытство продолжало меня мучить. Когда я наконец решилась, то выплеснула целую склянку морока за окно, вместо того чтобы выпить. К слову, это было приятно! Как же меня замучил этот омерзительный терпкий запах! Каждый долбаный день на протяжении двенадцати лет, ты вдумайся! Даже если бы ваша Сиятельная каждый день ела… Что там едят императрицы? Лимонные пироги? Даже если бы она ела лимонный пирог каждый день двенадцать лет подряд, она бы давно наложила на себя руки. А тут ещё и жижа, по вкусу напоминающая смесь песка и болотной воды. Не то чтобы я когда-то пила из болота… А вот твой дружок наверняка. По нему видно. Прости, я опять слишком много болтаю, да? Забавно, ты первый человек, который с этим не согласен. Мне иногда даже денег предлагают, лишь бы помолчала. А что мне эти деньги тут, в глуши? Но я поняла, ты человек интеллигентный. Приятно встретить умного собеседника, а то ведь знаешь…

Ладно, ладно, продолжим. Выплеснула я, значит, всю эту гадость за окно, но увы – снов мне в ту ночь посмотреть не удалось. По большей части меня лихорадило, и весь следующий день пришлось это тщательно скрывать, чтобы эйра Тарин не бросился проверять моё здоровье. Прошла ещё неделя, прежде чем я попробовала снова.

Несмотря на мучения и ломку, я кое-что почувствовала в те дни, когда у меня не было возможности принимать микстуру. Кое-что совсем новое. Я как будто впервые встретилась с самой собой. Не знаю, как тебе это объяснить, ты вряд ли поймёшь. Ты ведь всю жизнь был… ну… нормальным. А вот представь, что тебя вдруг резко переделали. Перекроили от и до. Голова тяжёлая и мутная, мысли путаются. Из-за постоянной усталости ты совсем перестаёшь чувствовать. Хотеть чего-то. Тебе просто становится всё равно. Будешь ты завтра жить или умрёшь… Абсолютно по фигу. Просто существуешь по инерции, потому что некуда себя деть. Знакомо? Нет? Ха, да в жизни не поверю! В общем, жила я так на протяжении двенадцати лет, а потом – бум! – и что-то проснулось. Пронеслось едва заметно перед глазами. Не помню, рассказывала ли я тебе, но у нас есть традиция: каждый вечер мы с ребятами ходим к утёсу смотреть на звёздных бражников в ущелье. Мы это ещё с детства придумали: я, Рыжий и Сойка. Ещё Орто с нами потом стал таскаться, ну, знаешь, когда они шашни начали крутить с Сойкой. Ой, да боги с ними. Ну вот, значит, так и ходили мы смотреть на этих бражников. Вроде обычные светящиеся жуки, а вроде и хоть какое-то развлечение. И вот в один вечер мы, как всегда, отправились туда. Помню, лето тогда было таким душным, что дышать становилось возможно только к вечеру. Выбрались мы на утёс – мокрые, липкие, раздражённые… Рыжему тяжелее всех было. Он у нас вообще не любитель ходить ногами, а тут ещё и погодка – врагу не пожелаешь. Сидим мы, смотрим, как начинают светиться огоньки один за другим… И вдруг у меня в груди что-то ёкнуло. Я сначала подумала, что это сердце болит. Ну, из-за эгерума. А потом поняла, что нет, сердце-то как раз в полном порядке. Это что-то другое. И вот смотрю я вперёд, в темноту, и понимаю, что меня переполняет восторг. Какой-то абсолютно детский, искренний, чистый. Эти маленькие вспышки в далёкой пустоте… Прости, слишком поэтично, да? А впрочем, ладно. Это и правда было поэтично донельзя! Я сидела как окаменевшая, не в силах пошевелиться, и у меня в горле стоял ком. Это был первый раз в моей жизни, когда я испытала что-то настолько… такое волнующее чувство. И в ту ночь я видела сны. Боги, как же это было волшебно! Закрываешь глаза, а перед тобой разворачивается другой мир! Хотя тогда они только-только прорезались. Парочкой образов и расплывчатых картинок, но представь, каково это, если тебе до этого никогда ничего не снилось? Только это мерзкое полубредовое состояние, когда ты вроде дремлешь, но вываливаешься в реальность каждые пять минут и не можешь толком отдохнуть.

Так постепенно я прощупывала почву. Слушала ощущения. С каждым разом тело реагировало на недостаток лекарства всё менее остро. Я будто понемногу оживала. Стала чаще смеяться. Иногда даже могла заплакать от особой обиды! Или разозлиться. А по ночам всё глубже погружалась в мир фантазий. Штамп, да? Ну уж извините, у нас тут, дай боги, пятнадцать книжек на всю деревню. И три из них поваренные. Ага, иронично, учитывая то, что у нас из еды только овечий сыр да картошка. Ну вот неоткуда мне было набраться красивых слов, умник.

Теперь я не могла дождаться наступления ночи. Мне снились невероятные вещи. Даже океан, представляешь? Мне казалось, он существует только в моих мечтах, а там я впервые его увидела! И корабли! Обычно всё, конечно, было более… абстрактным. Какие-то лица, события и места, не связанные между собой. А потом я наконец увидела то, что изменило всё. После мне говорили, что этот момент у каждого проходит по-своему. Зависит от твоего «таланта». Мама, например, управляется с тенями. Нат может менять форму даже чего-то очень твёрдого. Металла, например. У меня всё немного сложнее… Но тогда я увидела золотые струны. Они пронизывали всё вокруг. Слегка дрожали и переливались. Уходили на многие мили вперёд и вверх. Я не могла их коснуться – они как будто были сотканы из солнечного света. Но они притягивали, манили… Я не могла насмотреться. И было такое странное чувство… Как будто вокруг стало одновременно тихо и оглушительно громко. Как будто весь мир слился в одном моменте, и этот момент растянулся передо мной. Прошлое и будущее, настоящее и никогда не случившееся – всё оно было здесь, в этих нитях. В их отголосках и отсветах. Наверное, звучит как бред сумасшедшего, да? А ты думал, нас просто так на острове запирают?! Да ладно, не бойся ты. Я шучу. Понимаю, что это сложно понять. Эх, хоть бы там, в твоём госпитале, поняли… Но я клянусь, всё это было так реально! Некоторое время я просто наслаждалась моментом. Было чувство, что я где-то вне реальности. Но чем дольше я там находилась, тем понятнее и ближе всё это становилось. В один момент я по какому-то наитию протянула руку вперёд, и… одна из струн поддалась. Она была обжигающе горячей, но я не почувствовала боли. Всё было таким правильным, таким привычным. Мне безумно хотелось остаться в этой секунде навсегда. Знаешь, что было бы, если бы я осталась? Мы бы с тобой сейчас не разговаривали. Ага, старик Виргиль, видимо, тоже однажды что-то такое почувствовал. И застрял там навечно. Мне повезло, что тогда в потоке мыслей, роившихся у меня в голове, пронеслась одна случайная. «Пшеница и рожь – ты не умрёшь» – помнишь такую считалочку? Все ею в детстве пользовались! Зацепившись за эти слова, я вдруг осознала, что они не оттуда. Не из этого загадочного мира, блестящего золотом и шумящего океанами. Есть какой-то другой, но я его забыла. Я повторяла эти слова про себя снова и снова, и разум начал понемногу проясняться. Я просыпалась. Когда я открыла глаза, то первым делом увидела маму. Признаюсь, выглядела она ужасно. На лекарствах все неспящие выглядят так себе: ну знаешь, эти худые фигуры, впалые щёки, сутулые плечи… Но она выглядела даже хуже. Абсолютная безнадёжность в глазах. Ага, ты видел Хил. Можешь представить её в отчаянии? Вот и я не могла. Просто никогда такого не видела. А тут она сидит на полу возле моей постели, забывшаяся в болезненной дрёме, похожая на скелет. Меня это ужаснуло. Я не могла понять, что с ней произошло: я ведь видела её вчера и всё было хорошо. Позже я узнала: оказалось, я проспала месяц…»

Абео внимал каждому слову. Он с жадностью вгрызался в мельчайшие подробности истории Соль. За последние несколько дней они неожиданно сблизились, и ему казалось, что он знает эту острую на язык девушку всю жизнь. Её детство в сгоревшей деревне на краю мира, её друзей, таких разных, но объединённых общей бедой. Её удивительный, уникальный опыт преодоления болезни, погубившей тысячи аструмцев. Все они засыпали навсегда, и лишь она одна смогла проснуться. Абео не понимал, что делало её особенной. Он строил разные теории: может, всему виной был какой-то особый дар, а может, дело в том, что она с малых лет росла вдали от цивилизации. В стерильных госпиталях правит страх смерти, но как можно привить его тому, кто всю жизнь провёл под свободным небом? Конечно, Соль решила попытать удачу и обойтись без лекарств не от большого ума. Но стоило отдать должное её безрассудной смелости, столь случайным и неожиданным образом открывшей новые грани того, что принято было считать болезнью. Абео очень хотел докопаться до правды, разгадать эту тайну, понять, что на самом деле такое этот эгерум… Но пока всё, что он мог сделать, – это слушать. И записывать. Соль рассказала ему о том, как ей удалось провернуть свою авантюру снова. А потом ещё и ещё раз. В конце концов Хил и даже эйра Тарину пришлось признать, что Соль действительно может просыпаться усилием воли. Это значило, что она больше не нуждается в лекарствах и в каком-то смысле – что она победила болезнь. Впрочем, никто не мог гарантировать, что трюк будет удаваться ей всегда. Врач неспящих неоднократно подтверждал, что риск осечки велик: Соль может заснуть навеки в любую секунду, стоит ей хоть немного утратить контроль. Однако неспящая не сдавалась. Из её историй Абео уже понял, что она из тех, кто будет идти до последнего. Сам он таким не был, и подобные люди обычно вызывали у него недоумение. Бореец привык всегда взвешивать риски и поступать рационально, а если начинало пахнуть жареным – отступать. Тори в этом плане был скорее схож с Соль, только в «неусовершенствованном» варианте. Если она была готова идти напролом, вооружившись силой духа и смекалкой, то Виатор Рэсис вооружился бы лишь собственной головой, да и та нужна ему лишь для того, чтобы пробить все стены на своём пути. Поэтому Тори скорее раздражал Абео своей напористостью, в то время как Соль вызывала интерес и даже некоторое восхищение. Абео всё сильнее погружался в её историю, и ему хотелось, чтобы она не заканчивалась. В итоге упорство Соль победило, и она навсегда отказалась от лечения. В первый год большая часть деревни отвернулась от неё: неспящие не понимали того, что с ней происходит, и многих это пугало. Но вскоре эгеры потянулись к Соль, видя, как её жизнь преображается на глазах. Заключительным аккордом стали её способности, перешедшие границу сна и проявившиеся наяву. Сотни раз соприкоснувшись с солнечными струнами во сне, Соль наконец смогла сделать это бодрствуя. Сначала это было что-то совсем незначительное: Сойка выронила гребешок из рук, заплетая косу, и Соль, сама того не осознавая, вернула его в руки подруги. Это до смерти испугало Сойку, да и сама Соль поначалу была в ужасе. Всё происходящее становилось сюрреалистическим, теряло всякий смысл. О подобных чудесах Соль слышала разве что в сказках. Или в байках об охайцах, но те всегда были пропитаны желчью, а сами охайцы изображены в тёмных тонах. Змеиный народ, как аструмцы прозвали своих соседей, считали проклятым, нечестивым, продавшим душу своим приземлённым божкам в стремлении обрести грязную силу, нарушающую законы природы. Неужели эгерум сделал их такими же? Рыжий был как раз из тех, кто опасался и охайцев, и перемен, и собственных сил, стараясь лишний раз не прибегать к ним и делая вид, что он – обычный человек. Человек, всего лишь живущий в горах с кучкой таких же черноглазых чудаков, гнущих железо, прядущих тени и оборачивающих время вспять. Но в остальном – обычный донельзя.

Многие обитатели сгоревшей деревни вскоре поняли, что и их жизнь может измениться. Маленькими шажками они двигались к пониманию себя. Не все дошли до конца: использование способностей отнимало столько сил, что порой приходилось отсыпаться днями и даже неделями. Оно истощало организм, как ничто другое, поэтому кое-кто убедил Соль просто научить их просыпаться, им было этого достаточно. Для этого нужно было не так уж много: слово или предмет, что укрепят связь с реальностью. Часы, карманное зеркальце, булавка с драгоценным камнем, флакончик от духов на цепочке. Детская считалочка, строчка из песни, имя любимого человека. Якорь, который не даст тебе пойти ко дну. Соль с удивительной для подростка ответственностью подходила к своим знаниям: предупреждала товарищей об опасностях, старалась донести до них каждую деталь так дотошно, как только могла. И это правда работало: один за другим жители деревни обретали контроль над тем, что годами отнимало у них их жизнь. Другие же неспящие все же заинтересовались своей новообретённой силой: тот же Нат сразу увидел в своих руках потенциал. В основном разрушительный, но его рвению всё равно стоило отдать должное.

«Сначала казалось, что самое трудное – это научиться жить в этом новом мире. Но, увы, самой большой проблемой стал мир старый. Тот, что простирается там, внизу. Под горой и дальше, в самое сердце Аструма. Где живёшь ты и твои друзья. Вскоре начались разговоры о том, что мы сидим здесь как идиоты, хотя могли бы вернуться к нормальной жизни. Это вызвало разлад среди жителей деревни. Некоторые считали, что нужно организовать переговоры с врачами, салиями, да хоть бы и с Совами. С кем-то, кто нас услышит. Но мама была против. Честно говоря, я до сих пор не понимаю почему. Она твёрдо стояла на своём, и никто не мог переубедить её. Когда эйра Руфус попытался поставить её перед фактом и просто уйти, она в прямом смысле взялась за нож, и тогда все наконец поняли, что с ней лучше не спорить. Ты только не подумай, что Хил Аурели – безумный деспот. Нет, вовсе нет. Она пыталась объяснить нам свою позицию. Что это небезопасно, что никто не станет нас слушать. Мама не особо верит людям. Но ей пришлось пойти на уступки: слишком многие хотели хотя бы попытаться. Если у нас есть даже призрачный шанс отсюда выбраться, как можно им не воспользоваться? Вот тогда она и написала письмо эйра Тэо. Он – единственный человек, которому она могла доверять. И он мог бы помочь нам быть услышанными. А потом он прислал вас…»

– Прислал? – Абео растерянно поднял глаза, оторвавшись от записей.

– Ну да. Не силой же заставил? – рассмеялась Соль.

Бореец замялся и смерил девушку внимательным взглядом.

– Соль… ты… знаешь, где сейчас эйра Тэо?

– В столице, наверное. Он ведь там работает, да?

– Он погиб. – Произнося эти слова, Абео почувствовал, как в горле пересохло. Слоги душили, отдаваясь невыносимой болью каждый раз, когда он произносил их. Соль побледнела. Бореец и представить не мог, что она ничего не знает. Казалось, все в деревне уже сотню раз слышали их историю: чего стоил один только Тори, вписавшийся в местное общество как родной. Каждый мужчина из неспящих волей-неволей стал либо его собутыльником, либо слушателем историй о его похождениях. А каждая женщина… Потенциальной принцессой, которую он освободит из мучительного заточения, стоит только попросить. Как он собирался это сделать, не уточнялось: для каждой из них была выдумана своя версия истории. Кому-то Тори рассказал, что он – лучший врач Аструма и стоит на пороге исцеления эгерума. Кому-то – что он и сам прошёл через эту ужасную болезнь, но чудесным образом излечился. Вариантов была масса, но ясно было одно: вряд ли местные эгерки смогли бы сформировать реальную картину личности Виатора Рэсиса. Абео допускал, что и Соль бредни его товарища не обошли стороной, но, немного узнав её за эти дни, удивился бы, поверь она этим россказням. Соль была весьма неглупой девушкой. Может, не самой приветливой и временами чересчур язвительной, но уж точно не падкой на самодовольных разгильдяев вроде Тори.

Тем не менее Соль действительно ничего не знала о смерти Тэо Рэсиса. Известие повергло неспящую в шок. Она не знала врача лично, но искренне верила, что, получив письма Хил и вникнув в её историю, он сможет им помочь. По вечерам она даже мысленно репетировала речь, в которой будет подробно объяснять учёным столичным мужам, как ей удалось справиться со своим недугом и обуздать его. И Соль была абсолютно уверена, что Абео записывает все её разглагольствования именно для эйра Тэо. Но, услышав версию, что его убили из-за письма Хил, Соль будто лишилась почвы под ногами. Абео и представить не мог, что творилось в её душе в этот момент. Её разрушала мысль о том, что кто-то может не хотеть услышать правду. Что желание просто помочь другим не страдать – не абсолютное благо в чьих-то глазах. И самое страшное – что из-за этого погиб человек.

– Эйра Тэо очень хотел, чтобы о тебе узнали в столице, Соль. Он верил, что это поможет таким, как ты.

– Тогда я должна отправиться туда. И побыстрее!

– Нет-нет, – заволновался Абео. – Я ведь всё записал! Тебе не нужно никуда ехать. Эйри Хил не позволит, да и я не посмел бы тебя тревожить.

– Ты что, не понимаешь? Кто-то хотел, чтобы правду о нас никогда не узнали! И ты думаешь переубедить их какими-то бумажками? Они должны увидеть всё собственными глазами! И понять, как ошибались!

– Это исключено. Я дал обещание твоей матери. Она права – вам сейчас нельзя высовываться, это слишком опасно.

– Но вы не можете решать за меня!

– Я – нет. Но и поддержать тебя я не могу, как бы мне ни хотелось. Хотя бы пока всё не прояснится и мы не поймём, кто за этим стоит.

Соль почувствовала, как к горлу подкатывает ком, а глаза наполняются слезами. Она приложила все усилия, чтобы сохранить лицо, быстро распрощалась с Абео, пообещав продолжить завтра, если ему нужно будет прояснить что-то из её рассказа, и, вскочив с места, быстрым шагом направилась в сторону дома. Вечерняя деревенская суета сливалась в равномерный гул, но Соль его не слышала. Всё это было ужасно, отвратительно несправедливо. Только благодаря ей жизнь в сгоревшей деревне изменилась, и из загнанных в угол и обречённых смертников неспящие превратились в свободных людей, вольных решать свою судьбу. У неё в голове не укладывалось, что тысячи таких же, как она, заперты где-то там, за многие мили отсюда, зависимые от проклятого морока, напуганные и потерянные. Одно её слово может изменить это, но мать до сих пор видит в ней неразумного ребёнка. Разум застилала мутная пелена, а кончики пальцев леденели. Соль не могла перестать чувствовать незримую кровь на своих руках… Если она не попытается, она никогда себе этого не простит.