Текст книги "Почти ангелы"

– Полагаю, – продолжал тем временем тот, – меня можно назвать томистом[3]3
  Томист – последователь философии Фомы Аквинского, подразумевающей главенство разума над волей и чувством, известную степень свободы воли и познаваемости Бога по результатам его деятельности в реальном мире.


[Закрыть]. – Пожав плечами, он стал рассматривать ногти, ухоженные гораздо лучше, чем у Дейдре.

– Кажется, начинают расходиться, – пробормотала она, сбитая с толку тем, что не знает, кто такой томист, а спрашивать не хотелось.

– Думаю, некорректно оставаться до самого конца, – сказал Жан-Пьер, – поэтому я тоже пойду. Люблю по возможности поступать корректно.

Гости начали расходиться так же стремительно, как и появились, и к тому же довольно странными парами. Разумеется, следовало ожидать, что профессор Мейнуоринг проводит миссис Форсайт до машины и уедет с ней, но чиновник из министерства по делам колоний очутился на улице бок о бок с отцом Джемини и тут же получил приглашение «отобедать чем придется» с мисс Кловис и мисс Лидгейт. Он пытался протестовать, но безуспешно.

– Потом легко сядете в поезд до Дулвича, они ходят очень часто, – твердо заявила мисс Кловис.

– Но мне надо в Северный Дулвич, – жалобно возразил чиновник.

– А такого вообще не существует! – с грубоватым юморком отрезала мисс Лидгейт, уводя его и отца Джемини.

Дейдре осталась одна с Марком и Дигби.

– Леди и джентльмены, пора! – воскликнул Дигби, привалившись к столу.

– Вам понравилась вечеринка? – вежливо поинтересовалась Дейдре.

– Да, под конец стало гораздо лучше, – отозвался Марк. – Мы приземлились у столика с бутылками и позволили себе чуть-чуть.

– Мы не привыкли много пить, – сказал Дигби. – Как по-твоему, на нас подействовало?

– Я же не знаю, какие вы обычно, – честно ответила Дейдре, встревоженная их странной, расхлябанной походкой. Возможно, и правда подействовало.

– Обычно мы довольно тупенькие и прилежные, – продолжал Марк. – Знаешь, – добавил он, поворачиваясь к Дигби, – я и правда думаю, нам следовало помозолить глаза Дэшвуду.

– Дэшвуду? А, это тот тип из министерства по делам колоний. Да, наверное, надо бы с ним задружиться.

– Ладно, пока, – застенчиво сказала Дейдре. – Мой автобус отходит отсюда.

– Наверное, надо было пригласить ее посидеть где-нибудь, – сказал Дигби, глядя вслед отъезжающему автобусу.

– Зачем это?

– Просто из вежливости.

– Нам профа Мейнуоринга надо было бы пригласить… это было бы еще вежливее. И вообще, думаю, ее мама с ужином дома ждет.

– Скорее всего. Она как будто ничего себе, но…

– Не слишком интересная.

– Не слишком.

Молодые люди остановились у кинотеатра, где их поджидал плакат, на котором молодая женщина, явно более щедро одаренная природой, чем Дейдре, соблазнительно раскинулась в прозрачном неглиже поперек Ниагарского водопада.

– Мне надо доклад к семинару готовить, – неохотно протянул Марк.

– Да, конечно, – кротко согласился Дигби.

Поэтому они пересекли улицу и стали ждать автобуса, который отвез бы их на съемную квартиру в Кэмден-тауне. Но и в автобусе они чувствовали, что за учебу садиться не хочется.

– А, знаю, – сказал Дигби, – пойдем, навестим Кэтрин. У нее скорее всего есть новости о Томе.

– И, возможно, она что-нибудь готовит, – практично добавил Марк. – Невесело ведь готовить для одного, – так во всяком случае говорят. Поехали, дадим ей повод приготовить хороший ужин.

2

По дороге домой Кэтрин строила догадки о профессоре Фэрфексе и докторе Вере. Она жила на улочке по ту сторону Риджентс-парка, которая давно обветшала и стала немодной, в квартире над газетной лавочкой, которую нашла по дешевке в конце войны. Карабкаясь по лестницам со стертым линолеумом, она иногда думала, что достойна более элегантной обстановки, но среди нас найдется мало таких, кто не придавал бы себе ценность большую, чем та, какой его наделила судьба. Обычно Кэтрин была всем довольна, поскольку обладала сангвиническим темпераментом, а такие квартиры, как у нее, – три комнаты, кухня и отдельная ванная, – пользовались столь большим спросом, что она понимала: ей просто повезло. Обставлена квартира была, что называется, на «богемный лад», который часто говорит об отсутствии возможности купить достаточно мебели и ковров. Однако впечатление она производила уютное, поскольку Кэтрин обучили искусству вести дом, а еще она хорошо готовила. Ее маленькие руки часто грубели от домашней работы и иногда пахли чесноком. Том обычно подшучивал над ней: как же хорошо, что в Англии не в ходу обычай целовать руки.

Кэтрин познакомилась с Томом на пароме через Ла-Манш, который в дурную погоду плыл из Дьеппа в Ньюхейвен. Когда они тем вечером добрались до Лондона, Том не знал, куда податься, и Кэтрин предложила ему переночевать в свободной комнате. После одной или двух ночей ему как будто уже не было смысла искать жилье, учитывая, что он собирался к родителям в Шропшир, а вернувшись в Лондон, он совершенно естественно приехал к Кэтрин, точно в собственный дом. Они привязались или, возможно, привыкли друг к другу: это почти походило на супружескую жизнь, вот только детей не было, а Кэтрин чувствовала, что была бы не против. То, что обычно к большинству мужчин и к Тому в особенности она относилась как к детям, не заполняло пустоту. Кэтрин всегда мечтала, что ее муж будет сильной личностью и станет определять ее жизнь, но Том в свои двадцать девять был на два года младше нее, и решения всегда принимала она, – даже электрические пробки сама меняла. Тому как будто не приходило в голову, что они могли бы пожениться. Кэтрин часто спрашивала себя, неужели антропологи настолько погружаются в изучение обычаев иных обществ, что забывают о принятых в их собственном. С другой стороны, по ее наблюдениям выходило, что многие среди них настолько респектабельны и традиционны, что возможно и обратное: они, похоже, четко сознавали, как важно соответствовать «норме», или как бы это ни называлось на их жаргоне.

Войдя в гостиную, она заметила, что тюльпаны на подоконнике выпустили стрелки. Они расцветут как раз к тому времени, как вернется Том. Пока на концах стрелок гордо торчали бутоны, похожие на яйца вкрутую, но такие, в которых больше желтка, чем белка. Потянувшись за блокнотом, она записала метафору: такие мелочи часто оказывались полезными. В печатной машинке ждал наполовину исписанный лист, и она села за стол, надеясь закончить рассказ. Но вдохновение как будто улетучилось, и запланированный неестественно счастливый конец казался невыносимо банальным и далеким от жизни. Она воображала себе, как в парикмахерской женщины, сидя под феном, лениво листают страницы и доходят до «Розового сада» Кэтрин Олифент. Они читают первую страницу, ту, на которой рисунок, изображающий девушку с розой в руке и мужчину, гораздо более красивого, чем бывают мужчины в реальной жизни. Мужчина стоит чуть позади девушки, на лице у него мука… Но пролистают ли они журнал до конца, до того места, где следует искать продолжение и концовку, уныло спросила себя Кэтрин. «Так странны дни, которых больше нет. Желанные, как сладость поцелуев…»[4]4
  Перевод К. Бальмонта.


[Закрыть] – лениво напечатала она, но какова вероятность, что ее герой читал Теннисона и вслух процитировал бы эти строки? Невелика, подумала она, вставая, и начала расхаживать по комнате.

Ее взгляд остановился на столике, где она держала напитки, когда таковые имелись. В графине было на полдюйма хереса, джин закончился, а вот липкая бутылка апельсинового сока с мякотью оказалась наполовину полна. А еще столик запылился. Чуточку повеселев, Кэтрин пошла на кухню за метелкой и шваброй. Она любила убирать, когда у нее было на то настроение, и часто идеи для романтических сюжетов приходили к ней, когда она отряхивала в окно швабру или полировала стол.

Окно гостиной выходило на ряд магазинчиков, над которыми располагались квартиры. Почти напротив находился ресторан, который держали киприоты и в который Кэтрин часто заходила поесть или купить дешевого вина. Она как раз задумалась, может ли сегодня позволить себе ужин в ресторане, когда увидела появившихся из-за угла Дигби и Марка. Помахав им шваброй, она поспешила вниз. Придется посмотреть, есть ли у нее чем их угостить, ведь они приходили, как доверчивые зверьки, ожидающие кормежки, и она не могла их разочаровать.

– Она убирает по вечерам? – недоуменно спросил Марк, когда они почти подошли к ее двери. – У нее, кажется, швабра в руках была.

– Да, странно как-то. Обычно этим занимаются по утрам, – почти неодобрительно сказал Дигби. – Уж и не знаю, что сказала бы мама.

– Тебя это правда волнует?

– Мне бы не хотелось, чтобы моя жена занималась уборкой по вечерам, а тебе?

– Нет, наверное, но женщины обычно поступают как хотят.

В это время Кэтрин распахнула дверь, приглашая их войти.

– Мы принесли пиво, – сказал Дигби. – В «Фантазии Феликса» была вечеринка, и мы решили, что обидно было бы перестать пить.

Последняя фраза не вполне в его духе, подумалось Кэтрин. Дигби с Марком были исключительно трезвыми и прилежными мальчиками, хотя Марк иногда бывал язвителен на словах.

– Так вот куда направлялись два антрополога, – улыбнулась Кэтрин. – Я видела их, когда пила чай. Как мило, что и вас тоже пригласили.

– Ну, не совсем пригласили, – возразил Дигби. – Так уж получилось, что мы там занимались, и не могла же мисс Кловис нас не позвать. Тогда вечеринка происходила бы вокруг нас.

Они обосновались на кухне, где Кэтрин начала готовить ризотто из тех остатков, какие смогла собрать. Холодное вареное мясо она пропустила через мясорубку, которая именовалась «Беатрис», – странно женственное и изящное название для злобного железного приспособленьица, чьи крепкие зубы безжалостно кромсали волокна и сухожилия. Кэтрин мясорубка всегда напоминала африканского божка с квадратной головой и коротенькими ручками, а еще она походила на грубо вырезанных идолов со злобными лицами и агрессивно выпяченными грудями, которых Том привез из Африки. Когда он уехал, она заперла их в стенном шкафу, но теперь, наверное, придется достать, не то он обидится.

Накрывавший стол в гостиной Дигби задержался прочитать лист в печатной машинке.

«О моя дорогая, драгоценная любовь, – вздохнула она, кладя голову ему на плечо, – столько времени прошло». «Знаю… Так странны дни, которых больше нет. Желанные, как сладость поцелуев», – мягко отозвался он». «Неужели люди правда такое друг другу говорят?» – удивился Дигби. Учеба пока не оставляла времени на то, что он называл «амурными увлечениями». Либо они ничего не говорят, «растворяясь в его объятиях», как (предположил он) могла бы написать Кэтрин, либо возмущенно отталкивают обнимающего.

Вбежавшая в комнату Кэтрин выхватила из машинки лист.

– Не смотри! – воскликнула она. – Эта история не в твоем духе.

– Ты и Тому это скажешь, когда он вернется? В конце концов, не так уж много времени прошло – меньше двух лет. Когда ты его ждешь?

– На следующей неделе, по крайней мере тогда корабль причаливает. Возможно, сначала он навестит мать, ему это будет по дороге.

– Мы решили, что когда соберемся в экспедицию, то обязательно полетим, – сказал Марк. – Тогда не будет опасности, что от нас потребуют переодеваться к обеду. Мы считаем это устаревшим обычаем, но, наверное, Тома так воспитали и ему трудно это стряхнуть.

– Но ведь смокинг он с собой в экспедицию не брал, правда? – шокированно спросил Дигби.

– Конечно нет. Том весьма успешно избавился от семейного воспитания. Например, выглядит он еще более потрепанным, чем вы двое, – добавила Кэтрин, не подразумевая ничего обидного.

– Полагаю, ты назвала бы его обедневшим молодым человеком из хорошей семьи, верно? – спросил Марк. – Я слышал, у семейства Моллоу большое поместье в Шропшире, которое теперь приходит в упадок. – В его голосе прозвучала нотка удовлетворения.

– Да, но это печально, – ответила Кэтрин. – Поместьем управляет его брат, и, думаю, его мать тоже очень много сил в него вкладывает.

– Ты знакома с его… э… родными? – спросил Дигби.

– Нет. Наверное, по правде, такого не следовало бы ожидать. И вообще Том ездит домой лишь изредка, из чувства долга. Понимаете, они думают, будто он сбился с пути. Для них стало большим разочарованием, что он занялся антропологией. Он мог бы пойти служить в министерство по делам колоний. Тогда в семье его поняли бы, ведь один его дядя был губернатором где-то в Африке, в двадцатых. Но чтобы Том «отуземился», как они это называют… в общем, можете себе представить…

– Наверное, его отца это сломило, – самодовольно заметил Марк.

– Его отец давным-давно умер. Но с ними живет старый дядюшка. Не знаю, сломленный он человек или нет, и вообще про дядюшек такое обычно не говорят.

– Он дядя со стороны матери? – спросил Дигби.

– Кажется, да.

– Какая ирония, если учесть, что Том столько времени проводит за изучением роли брата матери в своем племени.

– Уж я-то точно ничего в этом не смыслю, – раздраженно отрезала Кэтрин и занялась сервировкой стола: поставила блюдо с тертым сыром и вазу с фруктами.

Она всегда завидовала, что у Тома есть семья, ведь у нее самой было лишь несколько кузенов, которых она давным-давно потеряла из виду. Если бы они с Томом поженились, она приобрела бы мать, а еще брата и сестру. Сестра Тома была весьма внушительная женщина и «хорошо» вышла замуж. Кэтрин воображала ее в жемчугах и твиде: в хорошем качественном твиде, конечно, и в настоящих жемчугах, и со счетом в «Хэрродс». Еще у него были две тетушки в Лондоне: одна жила в Южном Кенсингтоне, а другая – в Белгравии, но, естественно, Кэтрин не повели к ним знакомиться. Вздохнув, она начала раскладывать ризотто.

– В чем дело, Кэтрин? – сочувственно спросил Дигби.

– Не знаю. Я просто подумала, что подобная жизнь была бы довольно приятной. У Тома когда-то дома была подружка, он, наверное, мог бы жениться на ней и зажить счастливо… своего рода деревенским сквайром. Ее звали – пожалуй, и сейчас зовут – Элейн, и она разводила золотых ретриверов. – Кэтрин хихикнула. – Смешно звучит, не знаю почему. Есть что-то жалкое и комичное в англичанках-собачницах, однако в действительности они, возможно, совсем другие.

– На вечеринке была девушка, которую мы могли бы прихватить с собой, – сказал Дигби. – Мы даже начали обсуждать, не повести ли ее куда-нибудь на ужин, но не успели решить, да или нет, как она поспешно укатила на автобусе на какую-то дальнюю окраину.

– И вообще нам бы денег не хватило, – резко вмешался Марк.

– Жаль, что не привели, – отозвалась Кэтрин. – Мне бы хотелось познакомиться с кем-нибудь из ваших подружек.

– Никакая она нам не подружка, – сказал Дигби, – хотя мы подумали, что она довольно милая. Не слишком много болтала.

– На мой вкус, высоковата, – вмешался Марк.

– Да, если бы зашла речь о том, чтобы она клала голову кому-то на плечо, наверно, мне пришлось бы предложить свое, – сказал Дигби, ехидно глянув на Кэтрин. – Хотя плечо Тома подошло бы еще лучше.

3

– По всей лужайке ковры разложены, – прокомментировала Мейбл Свон. – Наверное, миссис Скиннер их выбивать собирается.

– Это следует делать по утрам, – отозвалась ее сестра Рода Уэллкам. – Мистер Лидгейт должен понимать, что он теперь не в африканских джунглях живет. Бог знает, не хочется быть узколобой занудой, но если все станут выбивать ковры по утрам, только подумай, сколько шуму будет!

– Пожалуй, как туземные барабаны, – мягко ответила Мейбл.

– Бедная миссис Скиннер, думаю, ей несладко приходится. Скорее всего мистер Лидгейт не позволяет ей прибираться, пока он дома. Думаю, теперь он ушел, и она сочла, что вот он, ее шанс.

«Почему бы Роде прямо не сказать, что она знает, что его нет дома?» – со вспышкой раздражения подумала Мейбл. После обеда она сама слышала, как хлопнула соседняя калитка, и знала, что сестра стояла у окна столовой. Она не могла не видеть, как он уходит. Какой смысл жить в предместье, если не можешь проявлять здорового любопытства к собственным соседям?

– Скоро Дейдре вернется, – сказала Мейбл вслух. – Наверное, пора браться за ужин.

– Тебе помочь?

– Нет, нет, спасибо, я все спланировала.

Сестры сидели в спальне-гостиной Роды, откуда открывался прекрасный вид на задний садик соседского дома. Они часто так сидели между чаем и ужином удлиняющимися весенними вечерами, поскольку обе весь день проводили дома, а хозяйственные обязанности были не особенно утомительными. Вполне естественно, что холостой и, очевидно, эксцентричный Аларик Лидгейт казался им интереснее соседей по другую руку, супружеской пары с тремя маленькими детьми, чьи жизни следовали привычному уже распорядку, хотя некогда сестры находили их чудаковатыми. Мистер Лидгейт нечасто показывался в саду, но всегда оставалась надежда, что он появится, особенно когда потеплеет. Внешность его была весьма многообещающей: высокий и худой, он выглядел довольно болезненно; и действительно поговаривали, что он ушел со службы в колониях по состоянию здоровья и поселился здесь в предместье, где унаследовал дом одного родственника. Очевидно, он должен был выполнять «легкую работу», что бы ни значило применительно к мужчинам это выражение, обычно ассоциируемое с женщинами высших слоев, которые не желают пачкать руки «тяжелой». Миссис Лидгейт не было и следа, зато имелась экономка миссис Скиннер, маленькая седенькая женщина с любопытно-возмущенным выражением лица, которая обычно носила крупные серьги с искусственным жемчугом.

Мейбл Свон спустилась вниз. Она была рада, что сестра не помогает ей с ужином, поскольку любила все делать по-своему, а Рода вечно предлагала другие способы, которые, следует признать, зачастую были эффективнее, но ведь это дом Мейбл, и нельзя же ожидать, что она изменится после того, как управлялась тут почти тридцать лет. Она неспешно возилась на кухне, – высокая рассеянная женщина чуть за пятьдесят, с длинным, бледным лицом и карими глазами, которые от нее унаследовала Дейдре. Хлопоча, она бормотала себе под нос:

– Большие ножи, малые ножи, ложки для пудинга, интересно, десертные вилки им тоже понадобятся? О, столовые вилки, ложки для накладывания, подставки, бокалы, так… по два, наверное, на случай если Дейдре и Малькольм будут пиво, Рода скорее всего не будет… Теперь помыть салат…

Приятно, думала она, когда становится тепло, и салаты можно приберечь к ужину, хотя и не знала, почему именно это приятно. Мыть зеленые листья, потом резать все, что к ним прилагается, почти так же хлопотно, как готовить горячее, а сама она так и не преодолела старомодной неприязни к сырой зелени. Пока был жив муж, они всегда по вечерам – будь то зима или лето – ели горячее. После дня в Сити он нуждался в плотных блюдах. Теперь его нет, и Рода живет с ней вот уже почти десять лет, и все говорят, мол, как мило, что они есть друг у друга, хотя, разумеется, есть еще и дети. Малькольм – очень положительный молодой человек, совсем как отец, надежный и (хотя, конечно, она никогда вслух этого не говорила) немного скучный. Он как будто не против горячего по утрам. Но Дейдре другая – умная и переменчивая, пожалуй, как она сама в том возрасте, пока ее не заставил остепениться брак с добрым скучным человеком и жизнь в предместье.

– Мне накрыть на стол? – спросила, появляясь на пороге кухни, Рода.

– Ох, спасибо, было бы очень кстати. Я составлю все на тележку.

– Ты забыла про блюдца, – невозмутимо заметила Рода, доставая четыре с сушилки.

– Разве? Ну, я еще не закончила сервировку. Только выставила кое-что для начала. Потом подумала, что лучше будет помыть салат.

Укатив тележку в столовую, Рода начала накрывать на стол. Ее раздражало то, как рассеянно и неделовито Мейбл возится на кухне. Иногда только невероятным усилием воли она заставляла себя не вмешиваться, но на этот счет было уже много чего сказано, когда Рода только переехала к Свонам. Впрочем, и у Роды хватало ума признать, что это дом Мейбл и надо позволить ей делать все так, как ей нравится. В конце концов, они так хорошо ладят. Обе любили приходские дела, бридж и радио по вечерам. И они были так похожи: обе высокие, с карими глазами. Трудно поверить, что Рода старшая, ведь она была более подтянутой и лучше одевалась, можно даже сказать, лучше сохранилась. Но опять же, она не была замужем и у нее не было двоих детей. Она всегда жила с полным комфортом, вела хозяйство для родителей, после их смерти недолгое время жила одна, а потом поселилась здесь, с Мейбл и детьми. В целом ситуация очень и очень удовлетворительная, и Рода нисколько не завидовала более полной жизни сестры, ведь теперь, когда обеим перевалило за пятьдесят, между ними не было особой разницы. Возможно, ей и хотелось бы приобрести, как она это называла, «опыт брака» – туманное выражение, которое словно бы охватывало все те аспекты, о которых не принято говорить, но она предпочла бы кого-то непохожего на бедного Грегори Свона. Ее еще иногда смутно интересовали мужчины, как сейчас Аларик Лидгейт, но она сама едва ли могла сказать, чем именно. О браке она определенно больше не помышляла.

Каждый вечер можно было ждать возвращения Малькольма и Дейдре. После дня на работе они привозили (или им следовало бы привозить) уйму интересных мелких сплетен и сведений о том о сем, и если временами молодые люди казались замкнутыми и молчаливыми, совсем нетрудно было их расшевелить путем тактичных вопросов и ненавязчивого упорства.

Малькольм вошел, когда Рода накрывала на стол. Это был симпатичный молодой человек двадцати пяти лет с темно-русыми волосами и карими глазами – впрочем, ничего в его внешности взгляд не привлекло бы. Положив на стол в коридоре котелок и аккуратный плоский портфель, он ушел в гардеробную помыть руки.

– Хороший был день? – окликнула его Рода.

– Неплохой, спасибо, – ответил он как всегда, а потом пошел прямо на кухню за обычным бокалом пива.

Выйдя в коридор, Рода забрала его вечернюю газету – аккуратно сложенная, она лежала поверх портфеля. Отвратительное убийство или череда убийств: тела женщин обнаружили не в самом лучшем районе Лондона, и Рода вместе с огромным числом мужчин и женщин всех профессий и слоев общества жаждала прочесть последние подробности. В коридоре было сумрачно, поскольку витражные окна по обеим сторонам двери пропускали мало света, но она все равно села и принялась жадно читать.

– Что-то Дейдре сегодня задерживается, – сказала Мейбл, проходя в столовую с салатником.

– М-м… да, – пробормотала Рода, переворачивая страницу. – Тут сказано, ощущался сильный запах, и немудрено.

– Поскольку едим просто салат, думаю, нам лучше начать без нее, – продолжала Мейбл. – Полагаю, она вот-вот будет.

Дейдре в этот момент сидела на верхней площадке автобуса, который очень медленно полз по предместью. Выпитые коктейли словно обострили ее восприятие, и она отрешенно смотрела по сторонам, точно была чужаком, впервые очутившимся в здешних краях. Но она еще недостаточно отрешилась, чтобы по достоинству оценить красоты пейзажа. Дома казались ей уродливыми, а ухоженные садики – традиционными, обыденными и неинтересными. Желтофиоли и тюльпаны были каждый год одни и те же, а лилии и «золотой дождь» как будто вообще способны расти только в настоящих сельских садах. Даже магнолии совсем не того сорта – без блестящих листьев и огромных кремовых цветков, какие видишь у георгианских домов в деревнях.

Выйдя из автобуса, она быстро пошла по своей улице. Живший напротив мистер Дулк подстригал газон, но она сделала вид, что его не заметила, и прошла мимо, втянув голову в плечи из страха перед веселым приветствием или любезным замечанием. Ближе к концу улицы дома становились все больше, и там же находилась церковь, современное строение красного кирпича с жилищем пастора ему под стать. Дом Свонов стоял чуть в стороне от дороги, и садик перед ним зарос деревьями и кустами. Сразу за калиткой растопырился куст калины, – ребенком Дейдре любила зеленовато-белые шары соцветий, но теперь куст следовало бы подстричь, а в цветах, когда они появлялись, роилась тля. Ах, мое детство, мое наивное детство, подумала она, вспомнив недавно виденную пьесу Чехова. Посреди садовой дорожки лежала безголовая кукла, скорее всего оставленная тут кем-то из детей Лоувеллов, живших по соседству. Дейдре отпихнула ее ногой.

– Это ты, милая? – послышался голос матери, когда она толкнула входную дверь.

– Да. Надеюсь, вы не ждали с ужином?

– Нет, как раз собирались садиться.

В столовой Рода и Малькольм уже сидели за столом, рассматривая свои салаты.

– Я на ленч салат ела, – сказала Дейдре.

– Вот как, милая? Надеюсь, ты не против поесть его снова.

– Да что-то не хочется.

– Можешь съесть яйцо, – предложила тетка.

– Не буду я яйцо, – упрямо сказала Дейдре. – Хотелось бы чего-то другого.

Над столом повисло выжидательное молчание.

– Риса, масленого-премасленого и желтого от шафрана, с баклажанами, красным перцем и уймой чеснока, – запальчиво продолжала Дейдре.

– Ну, милая, где-где, а тут такого точно ждать нечего, – с оттенком облегчения откликнулась мать.

– Ты как будто порозовела, сестричка, – шутливо сказал Малькольм. – Почти как если бы выпила.

– Три бокала хереса, – с вызовом отозвалась Дейдре. – Я занималась в новой библиотеке… мы ее «Фантазией Феликса» называем… и там была вечеринка.

– Наверное, ее устроили для антропологов. – Рода с некоторым усилием выговорила последнее слово.

– Да, их там была тьма.

– А тот, который тебе нравится… он там был? – спросила Мейбл.

– Тот, который мне нравится? – холодно переспросила Дейдре. – Ума не приложу, о ком ты. Никто из них мне особо не нравится.

– Я думала, был один, который одолжил тебе конспекты или еще что, – попыталась спасти ситуацию миссис Свон. – Уверена, ты что-то такое говорила.

– Один из них мог разок оказаться чуть повежливее остальных, но сомневаюсь, что от этого он мне стал особо нравиться.

– Полагаю, рано или поздно подходящий появится, – с уверенностью произнесла тетка Рода.

Ей нравилось думать, что за ее племянницей ухаживают достойные молодые люди, впрочем, если судить по тому, что она о них слышала, сомнительно было, что антропологов можно считать «подходящими». Было что-то тревожащее в том, как они уезжали в Африку изучать туземцев. Она бы предпочла, чтобы Дейдре вышла за кого-нибудь из друзей Малькольма и благополучно устроилась в милом домике неподалеку.

– Ты должна как-нибудь приготовить нам рис, про который рассказывала, – быстро перевела разговор на другое Мейбл. – Рискну предположить, будет вкусно, и если мы в тот день не пойдем играть в бридж или встречаться с отцом Талливером, то и от чеснока беды не будет, верно, Рода?

Она повернулась к сестре, стараясь предотвратить дальнейшие замечания о том, как появится «тот самый». Старые девы понятия не имеют, как обращаться с молодежью, и даже матери довольно часто говорят невпопад.

– Ладно, куплю как-нибудь все, что нужно, в Сохо, – вполне миролюбиво согласилась Дейдре.

– Ты случайно не в курсе, сестра мистера Лидгейта живет у мисс Кловис, не платя за квартиру? – спросила Рода.

– Откуда мне знать? Тебе лучше спросить у мистера Лидгейта, – откликнулась Дейдре. – Хотя представить себе не могу, чтобы мисс Кловис дала кому-то что-то за так.

– Странно, что она не живет с братом, – задумчиво продолжала Рода. – Дом, конечно, меньше нашего, но место точно нашлось бы.

Старшая из сестер еще строила догадки, когда Малькольм, покончив с ужином, встал из-за стола. Вечера он обычно проводил, возясь с машиной, или в местном клубе, где ради загадочных мужских целей собирались молодые люди округи. Дейдре это напоминало мужские ассоциации Африки, про которые она читала, готовясь к занятиям. Но назначением большинства африканских обществ было подавлять и держать в подчинении женщин, а здесь женщинам позволялось принадлежать к какой-нибудь секции клуба, и они почти считались одним из его «плюсов». Возможно, это они подавляли и держали в подчинении мужчин. Нет сомнения, что они брали их в плен – то есть в мужья, и Малькольм недавно обручился с девушкой, с которой познакомился, когда играл в теннис. Дейдре едва не высказала свои мысли вслух, но тут же сообразила, что ни мать, ни тетка их глубины не оценят и сочтут, что она пытается быть «циничной», а цинизм в молодой девушке девятнадцати лет, у которой счастливый дом и вся жизнь впереди, они осуждали.

После ужина Дейдре предложила матери помочь с мытьем посуды.

– Нет, милая, не трудись, – отозвалась Мейбл. – Ты весь день работала, мы с Родой сами справимся.

– Ты всегда так говоришь, Мейбл, – напомнила ей Рода, когда они остались одни у раковины. – Что она станет делать, когда у нее будет собственный дом?

– Наверное, будет оставлять как есть, пока не кончится чистая посуда, – ответила Мейбл, которой самой иногда хотелось так поступить.

– Не могу спокойно сидеть и слушать радио, когда знаю, что посуду надо помыть, – сказала Рода. – Меня это и в самом деле мучает.

– Можно мучиться и из-за чего-то похуже, – откликнулась младшая сестра.

– Похуже?

– Да, из-за того, что в мире происходит, это поважнее посуды.

На мгновение лицо Роды посерьезнело. Она знала, что есть вещи похуже немытой посуды, а еще знала, что на самом деле сестра из-за них нисколько не мучается. Так же было и с книгами или радиопрограммами. Встречались книги, которые, как они считали, надо прочесть и которые иногда заносили в библиотечные списки, но обе втайне испытывали облегчение всякий раз, когда приходили за означенной книгой, а библиотекарь протягивала очередной роман. Ведь если по воле случая библиотекарь предъявила бы искомое серьезное политическое или литературно-критическое сочинение, для него никогда не нашлось бы подходящего времени, оно не подходило для уикенда, для каникул или для полуденных часов жарким летом или холодной зимой. И так получалось, что подобно многим благонамеренным людям они переживали не столько из-за ужасных событий, сколько из-за собственной неспособности из-за них переживать.

Закончив в кухне, они, как всегда, уселись у радиоприемника в гостиной, каждая с каким-нибудь шитьем или вязаньем.

– По третьей программе дискуссия о попрании свобод, – сказала Рода, словно чтобы загладить вину, что мучается из-за таких банальных мелочей, как грязная посуда. – Возможно, это будет… – Умолкнув, она начала настраивать радио, поскольку собиралась сказать «интересно», но само слово показалось неуместным. – Кажется, уже началось, но, думаю, мы скоро разберемся, о чем речь.

Они уютно сидели в креслах, а на них лились потоки слов. Мужской голос с феноменальной скоростью говорил про столы и про то, почему они не поднимаются в воздух.

– Надеюсь, это та программа, – с сомнением протянула Рода. – У него, наверное, в горле пересохло. Так быстро говорить, да еще почти час. Или у него под рукой стакан воды есть.

– Это запись, – сказала, сверяясь с программой передач, Мейбл. – Может, ее поставили на слишком большой скорости?