Текст книги "Новости любви"

Я сидела, слегка расставив ноги, чтобы, стертые изнутри, они не касались друг друга.

– Я понимаю, что я была полным ничтожеством, – как можно спокойнее сказала я. – И я боялась себе в этом признаться, потому что тогда я была бы вынуждена что-то предпринимать. Вот я и саботировала любые возможности изменить свою жизнь. Я постоянно что-нибудь жевала, пока наконец это не стало моим единственным занятием.

Куинси нажала кнопку коммутатора и попросила секретаршу принести нам два черных кофе, свежие фрукты и сыр.

– Снаружи снуют телевизионщики, и мы перекусим здесь, – заявила она. – Нам никто не помешает, и ты сможешь рассказать мне все.

Я было застеснялась, но то, что она по-прежнему искренне была готова меня слушать, придало храбрости.

– Ты будешь довольна мной, когда узнаешь, какое решение я приняла, – сказала я, задабривая ее.

Но она недоверчиво молчала.

– Я хочу сделать документальный фильм о Вьетнаме или о голоде в Аппалачах. Ты понимаешь, это серьезные темы.

– Они еще не сошли с ума, чтобы разрешить тебе делать передачу о голоде, – сказала Куинси. – Поэтому на время выбрось из головы свои планы и займись тем, чтобы снова превратиться в симпатичную женщину, которую я некогда знала… Итак, расскажи мне, как именно ты сгоняешь вес.

– Я была у врача-диетолога, который прописал мне пилюли, подавляющие аппетит. Кроме того, я каждый день занимаюсь танцами в Карнеги-холл, чтобы набрать форму.

– И как долго все это продолжается? Я имею в виду доктора и занятия.

– Где-то около месяца. Но я уже сбросила десять килограммов и сброшу еще пятнадцать.

– Ну в этом меня не нужно убеждать, – улыбнулась Куинси. – А как ты питаешься?

Как раз подоспел наш завтрак. Когда Куинси разложила все у себя на столе, я описала ей свою методу.

– На завтрак у меня обычно ссора с Эриком и чашка черного кофе в придачу.

– Неплохо. А как насчет ленча, когда его уже нет дома?

– С ленчем нет проблем, потому что я ем только после занятий в танц-классе. Кроме того, я беру себе в компанию только моих знакомых по занятиям, которые тоже придерживаются строгой диеты. Так что ленч состоит только из йогурта или фруктов.

– А обед? Ты готовишь его для Эрика?

– Да, только по воскресеньям. Я готовлю рыбу или говяжью вырезку. Клара дала мне скороварку для овощей, которая мне здорово помогает. Еще я заправляю лимоном или уксусом салат. Вот и все. Никаких десертов, хлеба или вина. Такие вот грустные дела.

– Куда уж грустнее, – серьезно отозвалась Куинси. – Ну а перед сном, если ты вдруг проголодаешься вечером, ты снова стараешься поссориться с Эриком?

– В этом нет необходимости, – улыбнулась я. – То есть для этого не нужно стараться. Его раздражает моя убогая внешность.

Куинси только покачала головой.

– Не более убогая, чем ты того заслуживаешь… Ну а твоя одежда, Мэгги, тебе все стало мало?

– Естественно… Я ношу то, что отдала мне Клара. Вещи, которые она носила, когда была беременной.

– Ох, Мэгги, – вздохнула Куинси, – пожалуйста, не позволяй никому говорить, что для такой толстухи у тебя красивое лицо. Это неправда. Ты выглядишь ужасно, и никогда об этом не забывай!

Когда мы покончили с салатом, поболтав еще немного о том о сем, я наконец решилась спросить Куинси о том, о чем не решалась спрашивать два года.

– Ты мне можешь помочь, Куинси? Я хочу работать на телевидении. Я говорю, конечно, не о том, чтобы сразу делать документальные передачи. Я готова делать все что угодно, лишь бы это открыло мне дверь на телевидение.

Она встала и, выйдя из-за стола, подошла к огромному окну. Когда она наконец обернулась, выражение ее лица было чрезвычайно сдержанное.

– У меня обширные связи в этом бизнесе, но сейчас я не намерена представлять тебя кому-либо. Сейчас, когда ты так выглядишь.

Я опустила голову. Конечно, она совершенно права. Но до чего унизительно это слышать!.. К счастью, Куинси была не из тех, кто задерживается на неприятном предмете, если должные выводы уже сделаны. Она снова вернулась за свой стол и принялась копаться в картотеке своего компьютера. Выудив искомый номер телефона, она сняла трубку.

– Ник? Это Куинси… Я – прекрасно. А как ты, дорогой? Я подумала, о чем ты меня просил, и нашла кое-кого – лучше человека тебе не найти. Но есть одна трудность. Сейчас она занята… Не мог бы ты с ней встретиться… – Тут Куинси вопросительно взглянула на меня поверх очков. – Встретиться, скажем, через два месяца. Сейчас она работает над другим проектом, но очень бы хотела заняться местными новостями. Ты подождешь?.. Да, Ник, прекрасно!.. Ее имя?.. Мэгги Саммерс.

Куинси не слишком покривила душой перед Ником Спригом, начальником отдела местных новостей на американском телевидении. Я действительно была всецело поглощена другим проектом. А именно, я должна была похудеть на пятнадцать килограммов.

– Значит так, – сказала Куинси, закрывая тему, – у тебя есть приблизительно два месяца, чтобы разобраться со своей тягомотиной. Потом я звоню Нику и договариваюсь с ним о встрече. А пока ты должна составить подробную самохарактеристику, чтобы я отослала ее куда следует.

– Вот она, – сказала я, протягивая ей листок. – Я указала здесь даже то, что я могу печатать шестьдесят слов в минуту.

– Раз указала, – усмехнулась Куинси, – значит, этим и займешься.

Она вызвала секретаршу.

– Эллен, возьмите это, вымарайте все, что относится к курсам машинописи, и сделайте мне три экземпляра.

– А чем я буду заниматься? – робко поинтересовалась я.

– Сначала, наверное, всем понемногу. Пока не обучишься телевизионному ремеслу.

– А потом?

– Если ты только признаешься, что печатаешь на машинке, – снова улыбнулась Куинси, – они засадят тебя за нее, а на то место, о котором ты мечтала, наймут кого-то другого… Ну а если ты не признаешься, то получишь то, что хочешь.

– А чего я хочу?

Она внимательно посмотрела на меня.

– Ну естественно, ты рвешься в эфир. Я задумчиво закусила нижнюю губу.

– Или не рвешься? – спросила Куинси.

– Думаю, что да.

Впрочем, Куинси не очень-то интересовало мое мнение. Она была озабочена тем, как вернуть мне прежнюю форму.

– Ты будешь являться ко мне каждую неделю, чтобы я видела, какие ты делаешь успехи, – заявила она. – Я поставила на тебя, Мэгги Саммерс. Теперь ты стала моим клиентом.

Но она была также и моим другом. Придвинув свой стул поближе ко мне, она нежно сказала:

– Что бы ни случилось с тобой в будущем, как бы высоко ты ни залетела и как бы великолепно ни выглядела, я хочу, чтобы ты запомнила то, что ты чувствуешь сейчас. Я хочу, чтобы ты помнила, что ты выглядела так ужасно, что я даже побоялась показывать тебя кому бы то ни было… И пожалуйста, постарайся больше никогда себя не разрушать!

Слезы выступили у меня на глазах, когда я спросила:

– Но почему ты так нянчишься со мной?

Она громко расхохоталась и поднялась из-за стола.

– Да потому что ты великолепна, забавна и, очевидно, имеешь тягу к самоуничижению. Такие женщины, как ты, в нашем бизнесе позарез нужны.

Я неукоснительно являлась к ней каждую неделю, хотя иногда она была так занята, что даже не могла перекинуться со мной парой слов. Это не имело значения, поскольку наше дело и так продвигалось. Я показывалась в дверях ее офиса, и она кивком приглашала меня зайти. Я расстегивала пальто, поднимала повыше юбку и ждала, когда она сделает мне большим пальцем знак «Во!». У нее всегда сидело множество народа – режиссеры, администраторы, исполнительные директора из Ай-би-эн – и все они в крайнем недоумении наблюдали это мое странное действо перед Куинси. Наконец два месяца прошли. Я снова сидела у нее в офисе. На этот раз на колене моей изящной ноги я держала записную книжку и слушала, как Куинси разговаривает по телефону с Ником Спригом.

– Завтра в десять утра, – сказала она. – Да, она здесь у меня… Благодарю тебя, Ник!

– Я так тебе признательна, – сказала я, когда она положила трубку.

– Не будь признательной, – попросила она. – Веди себя по-прежнему глупо.

Приемная Ай-би-эн была задумана как образец не только архитектуры и дизайна, но и среды обитания. Помещение сверкало хромированной фурнитурой. На нежно-сером ковре стояли разноцветные керамические горшки с пышными и свежими комнатными растениями. Стены были задрапированы тканью приглушенных голубых тонов и украшены монументальными графическими работами современных знаменитостей. У входа дежурили молодые люди, похожие на манекены с витрины шикарного магазина. На них были красные пиджаки с вышитой на груди эмблемой Ай-би-эн, они стояли навытяжку, сложив руки за спиной, и приходили в движение только когда надо было сопровождать очередную партию посетителей.

Охранник вручил мне пластиковый пропуск со словом «ПОСЕТИТЕЛЬ», отпечатанным большими черными литерами.

– Вам прямо, – сказал он.

Я прошла по длинному коридору, пока не попала в помещение, где пол был покрыт дурным облезлым линолеумом. Здесь находился лифт, который выглядел так убого, что я засомневалась, в состоянии ли он поднять меня на третий этаж в отдел местных новостей. Позднее я узнала, что в телевизионном бизнесе все сверкает снаружи – фасад призван впечатлить рекламодателей, которые оплачивают программы, а также наивных телезрителей, которые думают, что все здесь сверкает так же, как на телевизионном экране.

Лифт со скрипом добрался до третьего этажа, я вышла и попала в длиннющий коридор, в котором не было ничего, достойного внимания, кроме дверей с табличками, указывавшими имена тех, кто за ними обитает. Кажется, мне пришлось тащиться несколько километров по ковровым дорожкам, прежде чем я оказалась перед раздвижной стеклянной дверью, надпись на которой строго предупреждала, что посторонним вход воспрещен. Когда я застенчиво вошла в отдел новостей, то первое, что увидела, были портреты популярных телеведущих новостей спорта, погоды, политики и так далее. Каждая из этих знаменитостей получала годовое жалованье, на которое какая-нибудь бедная африканская страна вполне могла бы кормиться в течение целых пяти лет. Несколько секунд я озиралась вокруг, чтобы поинтересоваться у кого-нибудь о Нике Сприге, как вдруг из стеклянного куба вышел беспокойного вида человек лет тридцати пяти с сигаретой в руке и с темными кругами под глазами.

– Ник Сприг, – представился он, протягивая руку. – А вы, должно быть, Мэгги Саммерс. Пойдемте со мной.

Он был высоким и сухопарым и двигался, покачиваясь из стороны в сторону.

Отдел новостей напоминал пещеру. Все помещение было беспорядочно заставлено письменными столами, так что постороннему нелегко было бы пробираться и найти дорогу в этих лабиринтах офисной мебели. На каждом столе находились телефон и телевизионный монитор с изображением, но без звука. На одной стене было огромное табло, на котором высвечивалась информация о вечерних новостях и зелеными цифрами указывалось, сколько времени занимает каждый из фрагментов в эфире.

– Здесь все на живую нитку, – объяснил Ник. – Если даже в последнюю минуту появляется что-нибудь интересное, весь распорядок тут же меняется.

Прямо под табло стоял длинный стол, который, казалось, был центром всей происходящей в помещении суеты. За столом сидели восемь человек и управляли тем, что называлось распределительной системой, при помощи которой они держали связь с каждой передвижной группой новостей, машинами «скорой помощи» и пожарными, а также полицией. Информация поступала на телефоны, а затем подавалась на микрофоны студии новостей – так что репортеры могли сообщать обо всем ужасном и драматическом, что произошло до эфира или происходило во время оного.

Ник двигался по сложной траектории сквозь весь этот хаос, останавливаясь время от времени, чтобы задать короткий вопрос то одному, то другому человеку, попадающемуся на его пути. Я старалась не отставать, но один раз едва не споткнулась, когда он неожиданно резко изменил направление движения. Наконец он остановился перед своим кабинетом и, толкнув дверь, пригласил меня зайти.

– Те, кто сидит у нас за закрытыми дверями, либо находятся в эфире, либо зарабатывают язву, следя за тем, чтобы в эфире все происходило как надо, предупреждая любые ошибки и неточности. Я отношусь к категории вторых, – проговорил он с усмешкой.

Он указал мне на стул, а сам поместился за красным металлическим столом, который был завален бумагами. Удобно устроившись в глубоком кожаном кресле, он налил себе из сифона воды и проглотил две таблетки аспирина.

– Итак, вы желаете заниматься теленовостями?

– Именно, – кротко кивнула я.

Ник взял мою самохарактеристику, которая лежала сверху большой стопки бумаг и папок, и бегло ее просмотрел.

– Мне нужна ассистентка, – сказал он. – Вы будете получать сто двадцать пять долларов в неделю плюс премия. Кроме того, раз в два года особый процент от компании плюс дополнительная зарплата в конце первого года.

Я не знала, в чем состоят обязанности ассистентки, однако была абсолютно уверена, что смогу с ними справиться.

– Вы замужем?

Я кивнула.

– Есть дети?

Я отрицательно покачала головой.

– Собираетесь завести?

– Никогда, – заявила я, надеясь, что Эрик Орнстайн не установил подслушивающий жучок в корешке моей записной книжки.

– И не трудитесь убеждать меня, что вы не умеете печатать на машинке, – хмыкнул он. – Об этом я уже наслышан.

Я улыбнулась и вдруг почувствовала смущение от его пристального взгляда.

– Ну-ка повернитесь туда-сюда.

Я повернулась.

– Да нет, – нетерпеливо проговорил он. – Поверните только лицо.

Инстинктивно я показала ему свой профиль с левой стороны – лучшее, что у меня было.

– Вы никогда не думали о том, чтобы работать в эфире? Вы красивая девушка.

Первый и единственный раз в моей жизни я пропустила мимо ушей слово «девушка». Когда меня так называли, я непременно поправляла мужчин.

– Попробуйте, – обычно говорила я, – скажите «женщина». Это совсем нетрудно.

На этот раз я промолчала. Моя голова шла кругом, потому что Мэгги Саммерс, девушке, только что предложили работу. Я была так взволнована, что даже забыла поинтересоваться, что же такое ассистентка.

– Вам повезло, Саммерс, – сказал Ник. Впоследствии я стала появляться на телевидении под своим собственным именем – именем, которое прежде я вписывала лишь в счета.

– Почему мне повезло? – спросила я.

Ник принялся копаться в ящике своего стола.

– Потому что, – сказал он, поднимая голову, – лучше меня никого нет, и я буду учить вас всему нашему поганому бизнесу.

Тихо икнув, он наконец отыскал какую-то коробочку, вынул из нее две белые таблетки и сунул их в рот.

– Ступайте-ка в отдел кадров на шестой этаж и заполните необходимые документы. Встретимся в понедельник. Идет?

– Прекрасно. В понедельник, – ответила я. У меня все еще кружилась голова.

Я уже взялась за дверную ручку, чтобы бегом пуститься в отдел кадров, как вдруг он рассмеялся.

– Вы меня так и не спросите, что такое ассистентка, Саммерс?

Я покраснела.

– Я хотела, но…

– Вы будете подбирать для меня поступающие новости, – объяснил он, – перепечатывать начисто и представлять мне. Я же буду отбирать из них те, что пойдут в эфир, и переадресовывать репортеру, который вместе с группой займется их освещением. Усекли?

– Усекла, – сказала я с улыбкой.

– В понедельник в девять утра, – проговорил он. – И запомните, кофе должен быть не очень крепким.

Меня нисколько не беспокоило, что придется подавать кофе и печатать на машинке. Я уже видела свое имя в завершающих новости титрах. И я была уверена, что пройдет немало времени, прежде чем оно появится на могильной плите… Теперь я занималась теленовостями.

Три дня спустя, в воскресенье утром я думала о том, что если не расскажу Эрику о моей встрече с Ником Спригом, то мой выход на работу может быть осложнен. Солгать Эрику? Я рассматривала и такой вариант, но это была бы лишь оттяжка неизбежного объяснения. Однако именно неизбежность и пугала меня.

Эрик выслушал меня довольно спокойно. Интерес у него вызвала не столько моя новость, сколько то, что теперь я снова весила пятьдесят семь килограммов. Однако мне было запрещено даже упоминание о чем-либо, что могло его расстроить и помешать лечению, которое он проходил у своего врача.

– Все, что может взволновать и доставить беспокойство, снижает мою работоспособность и вредит компании. Пусть бизнес принадлежит моему отцу, я все равно должен работать не покладая рук.

– Это советует тебе твой доктор? – спросила я.

– Именно так. Он занят тем, что старается помочь мне контролировать мои эмоции. Когда у меня расстроены нервы, я теряю самоконтроль, это подавляет мою работоспособность и, в свою очередь, совершенно выводит меня из равновесия. Образовалась своего рода порочная обратная связь.

Что же говорить о моей собачьей жизни?

Вдобавок к проблеме работоспособности неизменно добавлялась еще одна. На этот раз его нервная система оказывалась уязвленной, когда он со своей эрекцией лез ко мне в постели.

– Какого дьявола ты опять вставила диафрагму? Я хочу ребенка. Мы оба уже близки к критическому возрасту, когда не сможем иметь детей, и это расшатывает мои нервы. Я опять потеряю работоспособность.

В то воскресное утро я сидела в постели и смотрела, как Эрик занимается приседаниями на ковре.

– Если ты забеременеешь сейчас, Мэгги, – говорил он, – то есть в октябре, то сможешь родить в июле. А это значит, что ребенок не потеряет год, когда пойдет в школу. Как это бывает с тем, кто родился в декабре.

«Ну уж дудки», – подумала я.

День прошел, и наступил вечер. Как обычно в воскресенье вечером мы собирались отправиться ужинать в китайский ресторан. Только сегодня я заранее попросила Эрика, чтобы мы ужинали вдвоем. Воскресные ужины в обществе родителей Эрика были нужны свекрови, чтобы распекать меня, а свекру, чтобы покритиковать сына. Кроме того, они упрекали нас обоих в том, что мы еще не зачали ребенка.

– Итак, – каждое воскресенье начинал свекор, вытирая жир с толстых губ, только что разделавшись со свининой по-китайски и оладьями, – почему бы вам наконец не перестать валять дурака и не заняться делом? Я мечтаю стать дедушкой.

Во время этих бесед свекровь всегда подозрительно меня рассматривала, а Эрик неизменно отвечал:

– Ты у нее спроси, отец. Я тут ни при чем. На что свекор заявлял:

– Ну если бы я был ее мужем, то даже не спрашивал бы ее об этом. Просто делал бы свое дело.

После чего свекровь принималась гладить сыночка по голове. На ее пальцах сверкали бриллианты.

Но в этот вечер мы были одни. Эрик уже подмел со своей тарелки весь бамбук и приступил к яичному желе. Заметив, что я не притрагиваюсь ни к одному блюду, которыми был заставлен весь стол, он спросил:

– Ты не голодна, Мэгги, или все еще на диете?

– Эрик, – сказала я наконец, – я хочу с тобой поговорить.

Не отрываясь от тарелки, он кивнул, что означало: он готов есть и слушать одновременно.

– Эрик, я получила место в Ай-би-эн. Я с завтрашнего дня приступаю к работе в качестве ассистентки с жалованьем сто двадцать пять долларов в неделю. И уже сгораю от нетерпения.

Слова выдавливались из меня с некоторым усилием. Не столько от волнения, сколько от страха. Единственное, чего я хотела, поскорее с этим покончить. Если бы отец Эрика был в этот момент с нами, он, пожалуй, решил, что мое желание работать не так уж и плохо.

– Бог в помощь, – сказал бы он. – Забавляйся.

Эрик отложил вилку, промакнул губы белой хлопчатобумажной салфеткой, дожевал то, что еще оставалось у него во рту, и, прищурившись, взглянул на меня. Потом он сделал большой глоток воды, еще раз прополоскал рот и наконец сказал:

– Ты сделала это, не посоветовавшись со мной?

Я просто хлопала глазами и не отвечала. Моя рука потянулась к стакану с водой, на случай, если у Эрика начнется нервный приступ. Однако в этот вечер в китайском ресторане на 47-й улице приступа не последовало. Мы молчали и дожидались, пока официант принесет чек. Напряжение в атмосфере было очевидным, однако страх мой уже прошел. Что бы ни случилось, на следующий день я выхожу на работу в Ай-би-эн. Однако сознание того, что Эрик проиграл это сражение и, похоже, проиграет всю войну, скорее огорчало меня, чем радовало. Мое замужество подходило к финалу, и этого я не ожидала. Я ухитрилась добиться того, о чем мечтала, однако оказалась не готова к последствиям. В этот момент в ресторане господина Тонга мне даже захотелось как-то успокоить Эрика, объяснить ему, что я вовсе не планировала такое развитие событий. Впрочем, ему вряд ли было бы приятно, если бы его стала успокаивать женщина, которая только что хватила его серпом между ног. Именно такая мысль пришла мне в голову – именно «между ног». В отличие, скажем, от того, что он поражен в сердце. Строго говоря, то, что произошло этим вечером, к сердцу не имело никакого отношения.

Мы молча приехали домой. Эрик включил свет и, по-прежнему не говоря ни слова, повесил свое пальто в стенной шкаф. Знак того, что я уже лишена сей рабской привилегии и особой чести. Он прошел прямо в спальню, сел на постель и стал расшнуровывать ботинки. Я медленно разделась, тщательно сложила вещи и только потом надела ночную рубашку. Эрик вышел из ванной в своем бежевом шелковом халате и приблизился к постели. Вырвав у меня из рук журнал, швырнул на пол.

– Я решил не запрещать тебе этого. Пусть тебя как следует проучит сама жизнь. Ты узнаешь, что такое зарабатывать на хлеб. Тебе не поздоровится, но я намерен предоставить тебе это удовольствие и позабочусь, чтобы ты хорошо поняла, что есть предел и моему терпению.

Этой ночью я поняла, что Мэгги Саммерс и Эрику Орнстайну отнюдь не суждено прожить вместе долгую жизнь и умереть в один день. Внезапно я ощутила к этому человеку необыкновенную привязанность, потому что впервые за то время, что мы были мужем и женой, мне это ровным счетом ничего не стоило. Мне захотелось сказать ему, что у нас еще есть шанс что-то сберечь, однако он все равно бы не понял меня, а я бы не смогла объяснить. Эрик Орнстайн может быть, был такой же жертвой, как и Мэгги Саммерс.

Я не возражала, когда он выключил свет и забрался в постель. Я не возражала, когда он подполз ко мне и овладел мной со всем своим ожесточением и разочарованием. Это было ново для нас обоих. Наконец в доме Орнстайнов установилось что-то наподобие равенства. Мы были равны в нашей подавленности.