Текст книги "Время"

Время
Bartin Levans

© Bartin Levans, 2024

ISBN 978-5-0062-6616-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ВРЕМЯ

Странно было теперь смотреть на свою родную деревушку. Странно было видеть это затянутое тучами небо. Странно было вдыхать этот чистый, морозный воздух. Странно это всë.

Ещё недавно, с полгода назад, Андреев полз по сырым окопам и считал секунды.

– Раз, два, три…

Взрыв.

Сердце будто сорвалось с цепи. Дыхание участилось.

– Раз, два, три…

Взрыв. Тишина. Слышен лишь свист в ушах и стук сердца, гулом отражающийся где-то в виске.

– Раз, два, т…

Третий взрыв. На пару мгновений раньше предыдущих.

«Время…»

Резким движением Андреев встал, на долю секунды узрев поле сражения. Изрезанное сотнями снарядов, оно, казалось бы, простирается до горизонта. Громадные куски земли подымались при взрывах где-то вдали, пыль и дым застилали всë вокруг. Новый взрыв раздался сразу после того, как Андреев упал на земляной пол укрепления. Юноша, оглушённый взрывной волной и резким падением, уже почти потерял сознание, но внезапная автоматная очередь заставила его содрогнуться.

«В атаку пошли…»

Сержант Кац, тот усатый командир роты, который и послал Андреева передать приказ на восточный укрепрайон, говорил: «Сейчас, сынок, мы не даём им пройти. Артиллерия и миномёты, если быть точным. Но рано или поздно снаряды закончатся. Когда они пойдут в атаку, лоб в лоб у нас шансов нет. Остаётся только отстреливаться из того, что есть, и не подпускать их к укреплению. И вот, когда они будут наступать, их артиллерия будет уязвима. Да, она не достаëт до нас, но еë хватает для обстрела наступающих. Восточные должны пойти им в тыл, захватить артиллерию и устроить им огненный дождь из всех орудий!»

Сейчас эти слова крутились в голове Андреева и не давали покоя. Неужели уже наступают? Андреев не хотел проверять. Бежать, бежать. Приказ должен быть доставлен.

Приложив неимоверные усилия, юноша встал, и, несмотря на жгучую боль в ногах, помчался в сторону восточного укрепрайона.

Он хорошо хорошо знал эту сеть траншей. Уже более года их рота находилась здесь, и вот впервые столкнулась с настоящим врагом. До поры до времени им приходилось лишь отражать атаки малочисленных отрядов, но тогда всë изменилось. После поражения основных союзных сил под городом Усть-Ока, находящимся недалеко от них, линия фронта легла ровно на их укрепления. Сейчас единственные силы, что могут помочь их малочисленной роте, это Восточный полк и Господь Бог. Второй пока не шевелился. Восточные также бездействовали. Никто не был должным образом информирован о действиях противника. Даже о поражении основных войск знала лишь их рота, будучи теперь единственным укреплением на пути к столице, последним шансом как для одних, так и для других.

А там временем Андреев безостановочно бежал. С каждым новым взрывом траншеи осыпало градом из пыли и земли. Автоматная очередь усилилась, отразилась множеством содрогающих воздух голосов. Стало внезапно жарко. Неумолимо жарко. Но нужно было бежать. Перед глазами пролетали куски заученный наизусть карты, лежащей на столе у капитана Прима. Впереди, метрах в пятистах, коридор окопов делает резкую петлю вправо. Левее – прямой путь к укреплениям, сейчас занятым Восточным полком. Южнее, на выходе к побережью, траншеи внезапно соединяются со старыми катакомбами.

Взрыв.

На долю секунды всë замедлилось. Казалось, что сердце стучит раз в минуту. Куски земли, смешанные с частичками пыли, повисли в воздухе. Выстрелы оборвались, зависли на одной ноте. «Недалеко упало» – подумал Андреев, – «совсем близко.»

Свист в ушах усилился. Автоматная трель возобновилась стремительно, громким всплеском.

Всë резко пришло в движение. Ноги подкосились. Земля и пыль упали сверху, неожиданно.

«Время, мало времени» – только и успел подумать Андреев, перед тем, как упасть в забытье.

Трава мягко щекочет икры. Сиреневое небо, кажется, светился само по себе, своим собственным, тëплым светом, почти родным. Деревья, разных пород и мастей, сменяя друг друга каждую секунду, сверкали в лучах утреннего солнца. Верхушки их будто тонули в небе, таком чистом, глубоком, необъятном. Изредка камешки, таящиеся в лесной земле, впивались на секунду в стопы, впрочем, через мгновения снова возвращаясь к своей прежней, полной всяких интересных ничего и завораживающих пустот, жизни. Так, на миллисекунду, маленькую каплю из всего человеческого времени, соприкасался мир природный с миром природных разрушений. Всегда так, мелко и незаметно, всегда скоротечно и беспамятно.

Хоровод деревьев завершился, впереди показалось широкое ржаное поле.

Батя!

Маленький мальчик бежал по траве, босой, в рубахе сильно на вырост, белобрысый, настоящий. Бежал вперёд, неся свой радостный клич, держа в руке свëрток с булкой хлеба и маленьким, закупоренным кувшином молока. Спотыкаясь, он летел носом на траву, покрытую ещё молодой росой, но всë же, падая, поднимал выше к небу свой свëрток, дабы не разбить кувшин. Поднимал, как гордый флаг своего молодого, такого безответственного ещё, прекрасного мира. Впрочем, через одно мгновение он уже выравнивал ход, избегая всë-таки кульминационного падения. Обегая кочки и небольшие ямки, оставшиеся после картошки, мальчик вбегает в золотистое поле, продолжая свой радостный клич.

Ба-а-а-тя!

Где-то вдали, может быть, в густом тумане на том холме, эхо отозвалось протяжным «тя-я-я», и снова притаилась, ожидая нового контакта.

А мальчик всë бежал. Переполняющим его эмоциям не было предела, он бежал ещё с большей прытью, находясь даже не в бегу, а больше в состоянии бреющего полëта, время от времени пролетая носом в паре сантиметров от сырой земли. Высокая рожь практически закрыла для него небо, хотя, впрочем, мальчик уже ориентировался по зову сердца, так яростно прыгающего сейчас вместе с ним.

Новый клич не заставил себя ждать.

Ба-а-а-а-а-а-а-тя! – удивительно громко и протяжно воскликнул он.

Эхо молчало. Возможно, оно жевало сейчас бление только пришедшего на тот холм стада овец, а может быть притаилось где-то дальше, ушло вслед за опускающимся к равнине туманом.

Мальчик всë бежал и бежал, не переставая восклицать на всю округу так протяжно и так громко, насколько мог в свои малые годы.

Вдруг эхо зашевелилось. Затряслась и земля. Ветер, так неожиданно налетевший, стал раскачивать златые колосья, практически роняя их наземь. Небо, ещё секунду назад так сверкая глубиной своего голубого фасада, по щелчку чьих-то могучих пальцев затянулось ватой грозовых туч. Где-то за тем холмом раздались раскаты грома, а на ржаное поле посыпались ещё пока разведывательные дождевые капли.

Мальчик продолжал бежать. Ничего не замечая, он мчался вперёд, неся с собой и драгоценный свëрток, и победоносный клич: Ба-а-а-тя!

На этот раз эхо отозвалось яростным громовым раскатом. Казалось, что он скачет по холмам вдалеке, то отдаляясь, то снова приближаясь к маленькому мальчику, бегущему посреди ржаного поля. Что-то резко застрекотало, чётко и быстро. Эхо, подхватив молодой звук, расплескало его по удаляющемся к горизонту холмам. Какофония усиливалась с каждой минутой. Мальчику уже требовалось тонна усилий лишь на то, чтобы перекричать сотни раз прожëванные эхом беспорядочные звуки. Разум затуманивался, зрения расфокусировалось. В одно мгновение, маленький корень, пришедший ещё с одним миллисекундным визитом в наш мир, одним касанием опрокинул мальчика, его драгоценный свëрток, победоносный клич. Ба-а…

Всë стихло. Рожь, кажется, встала замертво, гром прекратился. Эхо же, наевшись досыта, догоняло уходящий к равнине туман. Падающие одни за другим карательные капельные отряды дождя заглушали тонкий, глухой плач мальчика, лежащего носом в тëплой, сырой земле. Капля за каплей земля начинала покрываться грязной, глинистой, пахучей водой, каждая новая капля, разлетаясь от удара их оземь, припудривала мальчишеские щеки мелкой земляной пылью.

Пашка! – раздалось где-то совсем недалеко, – Пашка, ты что-ли?

Улыбчивое, усатое его лицо растянулось в улыбке.

Пашка, вставай, домой пора.

Батя, – всхлипывал маленький Паша, – ба-а-тя…

Мальчик разошёлся в раскатистом, словно гром, плаче.

Ну что ты, что ты, – успокаивал его отец, – всë в порядке.

Мо-ло-ко то про-ли-и-ил, – продолжал мальчик.

Мужчина рассмеялся. Широкая его грудь расширялась и сжималась с каждым новым вздохом. Делов то, Пашка. Сейчас придëм домой, мамка ещё нальëт, не переживай, – успокаивал он, вытирая большим пальцем слëзы с щеки сына.

Ну, пошли, – подытожил он, – смотри как дождь разошёлся.

Подхватив сына на плечо, он, двигаясь широким и быстрым шагом, направился в обратный путь.

Пашка, – вдруг воскликнул отец, – Пашка. Пашка!

ПАШКА!!! – командир роты Кац раскапывал Андреева, засыпанного небольшим, но тяжёлым слоем земли, – ПАШКА, ВСТАВАЙ, ВРЕМЯ, ПАШКА!

Свист в ушах уже устоялся, казался обыденным. Резким, несвойственно резким движением Андреев встал, в пару взмахов освободившись от земляного одеяла, и, пропуская мимо ушей окрики сержанта, помчался вперёд.

АТАКУЮТ, ПАШКА, БЕГИ ОТТУДА! – крикнул вдогон исчезающий позади Андреева командир роты.

ВОСТО… – голос его исчез в пыли и рокоте стрелковых орудий.

«Бежать» – лишь крутилось в голове юноши – «бежать, бежать!..»

Карта перед глазами всплывала уже обрывисто. Не стало на ней половины поля, в забытье ушëл и сам укрепрайон. Наедине с Андреевым осталась лишь периферия: траншеи и окопы, уже граничащие с артиллерией противника. Бежать стоило бы через побережные траншеи, ведущие к старым катакомбам – так безопаснее и быстрее, но… кто знает, где стоит вражеская артиллерия? Может, прямо здесь, на побережье? А может быть, враг уже засел в катакомбах? Может, бежит уже в атаку на ничего не подозревающий Восточный полк? Нет, нужно что-то придумать, нужно. В распоряжении Андреева оставалась ещё сотня метров перед тем, как начнётся развилка. Нужно принимать решение.

«Решено!» – сказал сам себе юноша, – «Кëльские укрепления!»

Когда-то давно, в период ещё Пятой Священной войны, когда сержант Кац был совсем ещё молодым рядовым, на этом поле разразилось масштабное сражение: более ста тысяч солдат Кëльской Империи на ещё столько же бойцов союзных войск. Наступающие кëльцы, будучи людьми расчётливыми и осторожными, перед началом крупного боя в кратчайшие сроки развернули, на тот момент, просто невероятные укрепления: они же и стали главным козырем в рукаве отступающих к побережью Кëльских солдат. Градом на союзные войска обрушились мины и снаряды, пулемётные точки разом заглушили натиск пехоты противника. Тот бой остался за ними. Одним мощным ударом они отбросили союзные войска в сторону Второй Кëльской армии, где те и были окончательно разбиты. Сержант Кац чудом спасся ещё с несколькими бойцами, за что и был вознаграждëн сначала следствием, допросами и лагерем, а потом уже Орденом Короля и повышением в звании. Позднее он будет говорить, что этот шрам на пол лица оставила ему пролетающая мимо шальная пуля.

Эти забытые Богом укрепления уже давно лежали в руинах, как молчаливый памятник событий тех лет, но всё ещё могли служить определённым укрытием для худощавого и юркого Андреева. Забытые не только Богом, но, видимо, ещё и командованием, Кëльские укрепления уже не значились на картах, но Андреев точно запомнил их расположение со школьных времён: это воспоминание сразу всплыло у него в голове, как только он месяц назад впервые увидел карту их укрепрайона. Решено было срезать через небольшой участок побережья, чтобы через левые траншеи пойти прямиком к центральному их узлу, по которому можно было бы по прямой добраться прямиком до укреплений Восточного полка. Только бы успеть…

На удивление и на радость Андреева побережье пустовало: не было ни одного вшивого солдатика, хотя холодящий бедро возведённый револьвер уже ждал своего часа в расстёгнутой кобуре. Вдали виднелись уходящие корабли, поливающие огнём какой-то транспортный или пассажирский корабль на горизонте.

«Где-то я уже видел подобные» – сухо заприметил Андреев, продолжая не останавливаясь бежать.

Вот уже перед ним каменно-земляной проход в знаменитые укрепления, которые ему доводилось видеть лишь на рисунках учебников. Сердце переполнилось какой-то странной смеси из гордости, благоговения и ужаса, страха не успеть вовремя. Ноги уже не чувствовали усталости, оставалось же всего ничего, он уже близко!

«Главное, чтобы траншея не была перебита»

Вбежав внутрь, Андреев сразу почуял влажный, стойкий запах мха и травы: этим добром была устлана добрая часть всего укрепления. Но, кроме сырого запаха растительности, присутствовал ещë один, более резкий, выразительный, и, в тоже время, приглушённый общей вонью, запах.

«Порох» – наконец спохватился Андреев.

Здесь, в заброшенных укреплениях? Центральная их часть, в которой сейчас и находится юноша, располагается на небольшом холме поодаль от поля боя. Тогда откуда здесь этот запах?

Сердцебиение участилось. Неужели враг догадался использовать эти укрепления, и Андреев вот так вот просто преподнёс себя на блюдечке?

Ещё страшнее ему стало, когда он наконец услышал работающую здесь артиллерию. Резкий поворот, и вдруг вдали показались громадины артиллерийских орудий, подобно богам возвышающиеся над вычурными руинами. Два силуэта, заприметив бежавшего юношу, медленно пошли в его сторону.

«Что же делать…»

В каком-то странном ступоре Андреев продолжать бежать, но потихоньку сдавая ход и сворачивая налево, к крутому спуску с холма. Радости его не было предела, когда вдали показалась знакомая тëмно-серая форма Восточного полка Королевской третьей армии.

Наконец-то! – воскликнул он, – вы уже здесь? Как вы прознали про насту…

Двое хмурых солдат, подходя ближе, поднимали к нему свои винтовки в немом вопросе.

Вы чего? – Андреев машинально сделал шаг назад, – я с сорок первой роты, сержанта Ка…

Раздались два резвых выстрела.

Да… Странно было смотреть сейчас на затянутое тучами, сквозь которые были видны силуэты пролетающих планеров, небо. Странно было вдыхать этот чистый, с примесью смолы и горелого дерева, морозный воздух. Давно Андреев не помнил такого свежего мороза, как выдался сегодня в полдень.

– Именем императора…

Вот уже полгода Андреев сидел в лагере для военнопленных под одним из безымянных городков на севере страны.

– …Андреев Павел Антонович…

Что странно, сегодня его привезли именно в свою родную деревню, практически через всю Южную равнину.

Сейчас эта деревня догорала на горизонте, благоухая смолой и горелым деревом.

– …приговаривается…

«А ведь, если подумать, добрая зима бы выдалась!» – сказал про себя Пашка, улыбаясь и смотря на медленно падающий с неба снег. Как же хотелось ему сейчас утонуть в этом белоснежном танце, упасть мелкой снежинкой в мягкий сугроб, зарыться в нëм, и сидеть, пить морозный чай с такими же, как он, снежинками.

– …к расстрелу. Приступить к исполнению приговора сразу после его прочтения.»

Усатый мужчина в тëмно-сером парадном мундире, покрытом вкраплениями ярко-серых узоров, отошёл в сторону. Говорил он очень выразительно, очень по военному, на выдохе. С каждым новым вздохом его широкая грудь расширялась и сжималась. Пятеро солдат в простой тëмно-серой форме сделали шаг вперëд, вскинув и наведя на юношу молчаливые винтовки.

– Огонь!

Пятеро точных выстрелов сотрясли морозный, с запахом смолы и горелого дерева, воздух.

«Хорошая бы зима всë-таки вышла» – подумал Андреев, – «было бы время…»

ЗЕРКАЛО

Я сидел за столом в коробочке-доме, попивая смутно-коричневый холодный чай. Чай был густой, позавчерашний, как мороз за деревянным окном. Вокруг меня шелестела тишина, такая неповоротливая и шершавая, что не хотелось и вовсе дышать ею, пыльной и потной моей тишиной. На столе передо мной: стакан слизистого чаю; с левого борта: стена – штукатурная проститутка; правее: её потресканная сестра-близнец. Вот уже который месяц они держали меня в своих загребущих костлявых руках, не давая покоя. Коричнево-черный их макияж рябил в глазах. На Потресканной сестре висел календарь за позапрошлый год с красоткой на фото. Впрочем, рисунок на нëм я изничтожил довольно давно, но он всë ещё был там, будто оставил свой отпечаток на сухой щеке Потресканной сестры. Сверху посыпался жëваный гипсовый рафинад: это старик-потолок напомнил о своëм безмолвном присутствии. Он всегда молчал. Сколько раз я глядел на него в ожидании хоть простого «Привет», или, «Как выдался денëк, старина?» – ни разу. А ведь мы почти ровесники.

С этой мыслью я грузно взглянул на него. Под тяжестью моего взгляда ещё пару-тройку штукатурных сахаринок посыпалось вниз – возможно, кто-то из них даже удобрил мой густой холодный чай.

Я сделал мучительный глоток, протолкнул слизистый чайный комок, застрявший в горле, помолчал.

Белые сëстры-блудницы сплетничали о чëм-то: Шершавая всë косилась на старика Потолок, посмеиваясь о чëм-то, Потресканная же кричала ей что-то шëпотом на ухо. Старик же, не обращая на них никакого внимания, продолжал свою молчаливую дрëму.

Закашлялась дверь, скрипя ржавыми зубами.

В гости зашёл сквозняк. Знаете, это гость из такого разряда гостей, кого обычно не зовут и не желают звать, но они приходят сами. Пробежав вокруг моих лодыжек, он сел на стул рядом со мной, слегка всколыхнув мой стакан чаю. Обронив какое-то шипучее ругательство, ветросын прошмыгнул в закрытое, казалось бы, окно.

Тут проснулся старина Пол. Бетонный малый, открыв глаза, снова запричитал что-то о своей нелëгкой ноше. Потолок, проснувшись, зло посмотрел на него. Я топнул по Бетонному ногой, чтобы замолчал. Он послушался.

Я посмотрел в окно. Безымянное, бездушное создание, убийца. Стена передо мной могла бы жить, говорить со мной, стала, быть может, моим лучшим другом. Но деревянная рама и перекрестье посреди заставили еë замолчать. Так много предательств за свою недолгую жизнь уже сделано этим проклятым окном, столько впущенных в дом сквозняков, непрошенных синичек и ворон, столько дождя и снега. Даже сейчас её медленно стекающая стеклянная улыбка грозилась мне подсунуть жабу. Так оно и было: в кривом отражении чёрным пятном маслилось оно, больше всех ненавистное мне: зеркало. Я боялся назвать его имени вслух, даже думать о нëм. Всегда ходил по дому в пол-оборота, чтобы не видеть его ни секунды. Но подлое стекло вновь подарило в мой отречённый мир своего рефлективного брата!

Стакан с чаем полетел в безмолвного предателя, проломив слегка перекрестие оконной рамы. Стекая по кривой еë улыбке, густой чай медленно примерзал к стеклу. Его тëмное пятно смыло смутное отражение сестёр-блудниц, старика Потолка и старину Пола, меня самого. Осталось чернеть только ненавистное мною зеркало, усмехаясь моему поражению.

Я резко развернулся. Вот оно, стоит передо мной лбом (прежде, в окне, стоя спиной), смотрит мне в глаза, так яростно и неугомонно смотрит, скотина!

– Провались ты, чудовище! – что есть силы крикнул я на чернорамочного, – уйди!

Мой голос, предательски надрывистый в этот момент, полетел по дому своей жизнью, эхом отзываясь в коридоре. Отопительные трубы небрежно застучали, ворча. Сëстры-стены вдруг посыпались оскорблениями, старина Пол протяжно завыл, Потолок захрапел пуще прежнего.

– Все против меня? – яростно вопросил я в мою шершавую тишину, – все против своего господина?

Тишина хихикнула, продолжая резать горло своими шершавыми руками.

– Прочь все, убирайтесь вон!!!

Зеркальный человечек прыгал, бесился, кричал, бросался в окно стулом. Стало резко холодать. Человечек, испугавшись, бросился бежать. Я, пытаясь догнать его, бросился за ним, к спящей кровати. Мне казалось, что я поймал его: вот он, зарылся в тонкое одеяло, забился пухом в подушку, притаился, гадина!

Я стал ворочать одеялом, разорвал подушку, отчаянно пытаясь достать зеркального подонка. Кровать, проснувшись от резкого моего порыва, слезливо застонала. Ей вторил и старина Пол, вытиравший с глаз сухие слëзы.

В тот вечер я так его и не поймал. Возможно, он скрылся в поломанном им окне, а может быть кровать, затаив на меня обиду, спрятала его в свой матрас. Но это ничего, это всë я проверю завтра. Ему не скрыться он меня, как же! Я лишил его возможности вновь прыгнуть в свой зеркальный мир! Разбитое зеркало лежало на полу, плача стеклянными слезами – так ему и надо. Не стоило так яростно пытаться меня напугать.

В тысячах осколков отражался маленький зеркальный человечек, окончательно загнанный в угол.

– Теперь тебе от меня не уйти! – вслух подумал я.

Стены, отчего-то, больше не хотели сплетничать. Потолок больше не храпел, Пол не ныл о своей тяжкой жизни, кровать навсегда замолчала. Лишь Сквозняк, приведя своих дружков Холод и Мороз, хозяйничал в коробочке-доме. Его отец Ветер также стал частенько ко мне заходить.

«Я победил» – отчего-то подумалось мне.

Дверь разразилась воющим кашлем, отопительные трубы вновь заворчали.

В разбитое окно вошёл Снег.