Текст книги "В твоих руках и Цепи станут Жемчугом"

Я уснула в камере пыток

Германия. Гамбург. 1509г.

В каком возрасте и в какой момент времени она осознала, что с ней что-то не так? Может в малолетстве, когда она помогала матери находить мелочи туалета, которые та вечно теряла по всему дому или когда предсказывала что же привез ей отец после деловых поездок в город, едва было видно с горизонта крышу его экипажа. Когда впервые пошла за голубыми огнями холодным осенним вечером и ее пришлось два дня искать с собаками или при воспоминаниях о том дне, когда во время ее крещения треснула купель.

Нет… молитвы не жгли огнем ее душу, вода не превращала кожу в пепел, экзорцисты были бы бессильны, ибо воду из пустой бочки не вылить. Но глядя на то как растет его дочь, Генрих понимал все ясней – или жена родит ему наследника, или его род закончится на этом проклятом ребенке, которого не берет даже Господь. Но родился ее брат и, казалось, все это перестало иметь значение. И она затихла. Будто наваждение прошло и из бесноватого дитя Беатрис вновь стала обычной девочкой, воспитанной и послушной. Но не потому ли, что она поняла, что с ней что-то не так?..

***

Она стояла высоко подняв голову и с прямой спиной. Ясным взглядом всматриваясь в лицо Спасителю. Собор был пуст, служба давно закончилась, но пришла она сюда не за этим. Едва последние слова проповеди прекращали разгонять тишину и люди покидали скамьи, с самой последней, всегда скрытой в тени, поднималась одинокая фигура, вставала у алтаря и смотрела на распятого на кресте человека. Безмолвно, будто ведя диалог на уровне мыслей и взглядов. У нее было полно вопросов, но ответа на них никогда не следовало. Будто распятый лишь отрешенно качал головой, зная, что его слова все равно будут не в силах что-либо изменить. Вибрации, что наполняли воздух словами молитвы, будто проходили сквозь ее тело, не задевая ничего в душе. Будто она была призраком, которого не заметишь даже в мире тонких энергий. Невидимая для высших сил. И было совершенно неясно, что с этим делать…

Виктор говорил, что ничего…

– Мама…

А, может, просто не нашелся еще тот, кто мог помочь ей это исправить…

Беатрис опустила голову, ухватывая тонкими пальцами крохотную ладошку своего сына. Хвала небесам, хоть с ним все было в порядке.

– Да, дорогой… – тихо вздохнула Беатрис, крепче сжимая руку.

Но малыш, будто загипнотизированный, еще несколько секунд смотрел туда же, куда опять был направлен взгляд его матери, прежде чем заговорить вновь.

– А кто это такой?

– Хм… – ее озадачил этот вопрос.

Кто это такой… Как самим богом отлученной от церкви ведьме объяснить маленькому мальчику, кто это такой.

– Это… спаситель человечества, Аскель. Созданные свободными, дети Его, люди… потерялись, запутались. Как неразумные дети они могли погубить себя, и Господь послал Спасителя…

Подхватив сына на руки, девушка поцеловала его в лоб, прежде чем снова вернуть взгляд к распятию.

– Но почему он на кресте, мама?..

– Потому что люди предали его, сынок…

***

Замок Бельмонт. Испания. Кастилия. 1627г.

Вкус крови на губах… такой яркий, но, если покатать ее на языке, становилось ясно – это ее собственная. И густой черный ошметок вылетает из губ на землю, засыпанную песком, оставляя небольшую тягучую струйку стекать от губы по щеке, впитываясь в пыль. Глаза, застланные мутной пеленой, закрываются, и последнее, что они видят – это спины рыцарей, тени хлопающих на ветру плащей… и пару стражников в броне, в нетерпении гремя цепями подходящих к ней…

Ноги сводит от многочисленных шипов, что впиваются в кожу через опутывающие ее ступни «сапожки» из стальных пластин с вкраплением серебра. Они идут медленно и каждый раз, когда она пытается потерять сознание, заваливаясь к стене узких коридоров, сильный толчок в спину чем-то тяжелым приводит ее в чувства, заставляя пройти еще метров пять. Сегодня сопротивление начало ее утомлять. Ее отпускали в разы быстрее, если она «участвовала» в их бестолковых играх.

Шаги удаляются, оставляя рядом только пару дневного караула, то и дело заглядывающую внутрь ее камеры через тонкое окно-щель. Если бы ей позволили видеть дальше стен своей темницы и дальше заборов полигона, она бы могла догадаться, что власть в замке давно переменилась. С железной дисциплины и иерархии, построенной на уважении – на дисциплину жестокости и иерархию, построенную на страхе.

Крепость Бельмонт стала одной большой тюрьмой. Для нее и для каждого, кто знал о ее существовании и участвовал в содержании. Но она этого не знала, покорно выполняя отведенную ей роль, попутно издеваясь над мнимым превосходством человека перед ее силой, пародией на власть перед нечеловеческой волей, а ей просто некуда было пойти… А потому, когда язык в очередной раз прошелся по корке заветрившейся крови на губах, а глаза закатились, отпуская разум куда-то за пределы этих стен, невесть откуда взявшееся в закрытом помещении дуновение холодного ветра в лицо вызвало небывалый прилив… облегчения.

Казалось, что тьма просачивалась через щели в камнях, отовсюду, будто стремясь объять ее целиком, обласкать истерзанную плоть, прибитую к дереву, облизать неперестающие кровоточить раны. Небытие окутывало разум, стирая боль. Да… растворение в нем было так близко…

– Никуда ты не пойдешь. – голос гулкий, как из колодца.

– Lass mich…11
  отпусти меня (нем.)


[Закрыть] – прошептала Беатрис, не поднимая головы. Лишь пальцы дрогнули на забрызганных кровью запястьях, пронзенных серебряными гвоздями.

Она чувствовала Бездну, та звала ее… обещала свободу.

Но призрачная фигура в темном плаще лишь покачала головой. За дверью послышалось какое-то шевеление и взволнованный шепот.

– Еще рано…

Ржавый скрежет лезвия, качающегося в воздухе, такой мелодичный для нее сейчас… последнее, что слышат смертные перед тем, как обрести свободу. А касания тьмы ласкали ее ноги, обожжённые и истыканные шипами кандалов. Хриплый стон разорвал тишину. Тьма клубилась у ее ног и звала, но она не могла пойти следом… «еще рано».

– Egal…22
  все равно (нем.)


[Закрыть] – прохрипела вампирша из-под спутанных волос. – Sie selbst werden mich bald tоten…33
  они сами скоро убьют меня (нем.)


[Закрыть]

Но лишь замогильная ухмылка и трескучий вороний крик были ей ответом.

– Они не успеют…

Невесомое касание призрачных пальцев к ее волосам…

Холод отступал, а на замену приходила невыносимая боль. От ее тела оставались лишь ошметки, которые только чудом нашли за что приколотить обратно на крест. Но не успела она переварить сказанное, как ей в лицо уткнулась смердящая тряпка, протянутая на палке сквозь решетку клетки, пропитанная вчерашней кровью… возвращая ее в мир «живых людей».

Зашипев, она отдернула голову, заставив отшатнуться прочь стражника дневного караула, было решившего, будто игрушка сеньора инквизитора вздумала откинуть копыта прям в самый неудобный момент и додумавшегося привести ее в чувства остатками вчерашнего «обеда». Гнилая кровь… верная смерть. Она лучше снова впадет в спячку, чем хоть кончиком языка прикоснется к этой дряни…

– Kindlich…44
  глупо (нем.)


[Закрыть] – усмехнулась она, едва за спиной мужчины захлопнулась дверь. Усмехнулась, а потом вновь закрыла глаза…

Здесь не над чем было смеяться…

1486-1513-… ч. 2

Германия. Саксония. 1632г.

В тот вечер ветер особенно таинственно шептал в кронах деревьев. Погода в Саксонии редко радовала своих жителей солнцем, потому можно было попытаться рискнуть и выбраться под открытое небо еще до заката. Лошади, уставшие от долгого галопа, теперь медленно шли бок о бок, лишь иногда похрапывая соприкасались мордами, будто пытаясь приободрить друг друга. Впрочем, ехать оставалось уже не так далеко.

– Прошло больше ста лет… почти ничего не изменилось. – вздохнула Беатрис, глубже одергивая капюшон. – Будто… я и не уезжала отсюда никогда.

– Изменилась ты.

Долгое время они не произносили ни звука, вслушиваясь в опустившуюся тишину. Они вообще мало говорили по пути сюда. Лишь мерный топот копыт по пыльной земле, ворчание уставших лошадей, черных, как смоль, да шепот ветра в кронах деревьев и уже подернувшейся рыжей «сединой» траве. Умиротворяющая меланхолия и будоражащее смятение. А если прикрыть глаза, можно было расслышать, как где-то на окраине леса журчит ручей.

Когда на горизонте замаячили земли поместья, девушка невольно закусила губу, крепче стиснув пальцы на поводьях. В последний раз она видела свой дом, когда… когда вышла замуж. Не то, чтобы она не скучала по родным местам, просто… она осознавала, что все это так же пройдет, как рано или поздно закончится и ее жизнь. Родители часто навещали ее, заботы о детях и постоянные тренировки почти не давали возможности отвлекаться. Она себе этого и не позволяла. И вот теперь… спустя столько лет, когда, казалось, прошло не сто двадцать семь, а тысяча сто двадцать семь лет, когда надежда была практически похоронена под грузом ошибок прошлого, она едва удержала себя от того, чтобы дернуть поводья на себя, заставив лошадь встать на дыбы от неожиданности.

– Что с тобой?

– Это прозвучит глупо… – сморгнула Беатрис, мотнув головой, будто смахивая прочь наваждение, – Но у меня такое чувство, будто в этом доме меня больше не ждет ничего, кроме обветшалых скелетов и обезумевших призраков. Будто из-за того, что я сделала тогда… все они оказались прокляты вместе со мной.

– Конечно же это не так. – послышалась усмешка справа от нее, – Иначе мне было бы гораздо труднее найти тебя…

– Мне трудно в это поверить.

– Скоро ты сама во всем убедишься…

Ворота, конечно, были старыми, но не обветшалыми. Пара минут возни в замке ловкими, опытными пальцами, и они распахнулись с тугим скрипом, впуская путников на внутренние земли. Витые кованные прутья, обвитые плющом, они могли бы стать непреодолимым препятствием на ее пути, но, сглотнув ком в горле, девушка пришпорила коня, его ногами переступая порог своего дома.

Широкая дорога, ведущая к дому, по которой спокойно мог бы проехать экипаж, была ухожена. Сад, который разбила еще ее прабабушка, и вековые дубы у пруда неподалеку… все было практически таким же, как во времена их с Алоисом детства. Только вот…

– Этого вольера с кроликами тут не было… – вздернула бровь Беатрис, кивая на небольшой кружевной заборчик, вырезанный из дерева в окружении цветочной изгороди, внутри которого суетились белые пушистые зверьки. Их было около пяти, трудно было разобрать из-за их постоянного движения. Внезапно девушка остановилась, сдергивая с головы капюшон. Пробежавшись взглядом из стороны в сторону, она в недоумении посмотрела на своего спутника… – Ты это слышал?

– О чем ты?

– Смех… – голос ее дрогнул, а лошадь сделала пару шагов вперед, будто повинуясь мыслям наездницы, – Детский.

– Смотри…

Из дверей дома во двор выбежали две фигуры. Совсем еще юные девушки, одна лет двенадцати, со светлой косой, и другая, постарше, с черными волосами, забранными сзади гребнем. Наперегонки они бежали к вольеру, неся в руках угощение для своих любимцев. Беатрис снова вздернула бровь, но, пришпорив коней, они двинулись вперед, чтобы обратить на себя внимание.

– Просим прощения, прелестные фройляйн. – начал мужчина, снимая с головы шляпу и прижав ее к груди, – Позвольте представиться. Я – сеньор Айзек де ла Ронда, старый знакомый вашей семьи. Мы с невестой приехали навестить вашего дедушку, не скажете нам, дома ли он?

Девочки замерли, сидя на коленях перед вольером, где сгрудились зверьки, подергивая носами в ожидании лакомства. Старшая некоторое время молчала, переводя хмурый взгляд с мужчины на женщину рядом, а потом дернула за руку сестру…

– Хватит пялиться, это невежливо. – шикнула она в ее сторону, но потом вновь подняла взгляд на мужчину, – Мы вас раньше не видели.

Путники и правда выглядели довольно неестественно для этих мест, привлекая неопытный взгляд. Одетые в плащи, тем не менее не способные скрыть той стати, присущей их владельцам, они пытались обезличить их, если бы не ряд исключений. Давно отвергшая регламенты светского этикета замужней женщины, не носящая чепца, оставляя волосы чернильным водопадом развеваться по ветру, Беатрис носила платья только в официальной обстановке, помимо отсутствия прически привлекая к себе внимание наличием кожаного мужского наряда. Лишь облегающий ее фигуру корсет, больше напоминающий оружейную сбрую, служил отдаленным напоминанием о ее женской натуре. Экзотично расшитый мешок за спиной, чехол с серебряными шпильками на поясе, все это отвлекало на себя внимание сильнее, чем даже ее спутник, чья мощная широкоплечая фигура, казалось, требовала индивидуального дверного проема.

– Я давно не бывал в этих краях. – ухмыльнулся он, окидывая взглядом окрестности, – Мои друзья приезжали сюда в прошлом году… может, вы слышали что-нибудь об этом?

– Кажется, припоминаю… – задумчиво нахмурилась девушка, еще раз окинув взглядом Беатрис, – Какие-то люди из церкви. Они спрашивали о нашей прапрабабушке, но и ваше имя мне вроде бы знакомо. Мое имя Линда. А это Габриэль. – кивнула она на свою сестру, – Дедушка дома, пойдемте, я провожу вас… – она поднялась на ноги, передав сестре пучок моркови и тихо шепнув ей что-то, потянула за собой.

Улыбнувшись девушке, Айзек спешился и помог спуститься с лошади Беатрис.

– Твои друзья?.. – оскалившись шикнула она, когда девочки отошли на некоторое расстояние вперед.

Но мужчина лишь усмехнулся в бороду, потупив взгляд. Потянув за поводья, они двинулись следом за девочками, чтобы оставить на конюшне своих лошадей.

– В последнее время ему стало немного хуже. – сообщила Линда, провожая гостей в дом. Она замерла в дверях, опустив руки на створки дверей в зал, – Потому не волнуйтесь, если он не сразу вас вспомнит.

– Годы берут свое… – вздохнул Айзек, крепче сжав пальцы Беатрис на своем локте.

Та кивнула, будто отвечая на беззвучно заданный вопрос.

Все это время она опасливо оглядывалась по сторонам, жадно цепляя взглядом детали, ни на секунду не выпуская крепкого локтя Айзека из своих рук. Здесь однозначно сделали ремонт и сменили некоторую мебель, и этот ковер в холле… его раньше не было. Где-то краем уха она слышала лай собак. Ей вдруг стало интересно, как изменилась псарня с тех пор как там держал своих породистых охотничьих собак дядюшка Йохан. Однозначно, здесь будто стало светлей, за сто лет в стране явно изменились вкусы на оформление интерьеров. Дом… оживал, когда она видела, как ведут себя эти девочки в его стенах. И невольно ее лицо озарила теплая улыбка. Да… это определенно были не гремящие по углам скелеты и не полтергейсты, разбрасывающие вокруг обломки старой мебели. Ее внук… и его внучки, как минимум, ей было за что благодарить небеса. О такой роскоши, как безбедное будущее своих потомков, она не могла и просить… после всего того, что она сделала.

– Дедушка… – тихо позвала Линда, распахивая двери в гостиную. – К тебе приехали гости. Примешь их или тебе нужно время?

В кресле у окна пошевелилась темная фигура, при оклике девушки сжавшая подлокотник сухими пальцами. Мужчина поднял голову, но из-за спинки кресла было видно только его силуэт.

– Какие гости, милая?

– Сеньор де ла Ронда с невестой… Помнишь, его друзья приезжали к тебе в том году по поводу бабушки Беатрис?

Мужчина замер в кресле на секунду, будто не до конца понимая, о чем идет речь… или же не веря…

– С невестой? – переспросил он, пытаясь обернуться, – Пусть подойдут поближе. А ты беги к матери, пусть велит накрывать на стол. Гости будут ужинать с нами.

– Хорошо, дедушка… – склонив голову, она скользнула взглядом по их фигурам, прежде чем скрыться в холле, взбежав по лестнице на второй этаж.

Едва за их спинами закрылись двери, путники приблизились к окну, в кресле у которого сидел мужчина в теплом халате с меховой оторочкой. Сгущались сумерки, но почему-то в комнате не горело ни одной свечи.

– Я и не надеялся когда-нибудь вновь услышать эти имена… – спустя некоторое время напряженного молчания глухо проговорил он, не двигаясь с места, – Я рад, что вы нашли то, что искали, Айзек…

– Без вас я бы не справился, господин Раух… – поклонился тот, за руку выводя Беатрис к креслу так, чтобы она смогла увидеть лицо своего внука. – Герман…

– Герман… – эхом повторила девушка, опускаясь на колени перед ним. Сжав холодными дрожащими пальцами тонкую руку на подлокотнике. Подняв взгляд в глаза, подернутые белесой пеленой.

– Неужели это ты… – хрипло усмехнулся старик, протянув руку к ее лицу, и на глазах его вдруг засверкала влага, – Правда ты… дорогая бабушка Беатрис…

Она подняла испуганный взгляд в лицо Айзеку. Впервые за все время, что они провели в пути, она не знала, как ей себя вести. Она обхватила его руку своей, обводя ею по контуру, позволяя ему «прощупать» ее образ. Ее дом все еще стоял, ее род все еще был жив… а что же делать дальше, убедившись в этом?

– Почему вы не в Гамбурге? – тихо поинтересовалась она, поглаживая морщинистую кожу с бугристыми линиями вен.

– Тебя не было столько лет, и первое, что ты спрашиваешь, почему я не в Гамбурге. – снова улыбнулся тот, облизнув пересохшие губы, – Ваш брат увез меня сюда, когда мне исполнилось тринадцать. Мой отец окончательно тронулся умом, а после того, что показал мне Алоис… я не мог больше оставаться там.

– Аскель? – Беатрис отшатнулась, в растерянности припав на одно колено. Снова пробежав испуганным взглядом по лицу Айзека, она нашла в себе силы задать свой вопрос, – Сын мой… Он… сошел с ума?

– Хах… он обезумел, моя госпожа. – дрогнул грудью Герман, дрожащей рукой смахнув с лица выступившие в порыве радости слезы, – Ваша гибель с годами лишила его смысла жизни, сначала он срывал свой гнев на тетушке Эмме, а потом свел в могилу и мою мать… только за то, что она была очень похожа на вас.

– О, боги… – едва слышно отозвалась девушка, закрыв рот рукой.

– Я остался здесь и после его смерти, и после гибели Алоиса… – продолжил Герман, сжав ее пальцы в ответ, – Женился… И пусть моя дорогая Рози не дожила до этого дня, как видите, народу в доме хватает. О возвращении в Гамбург я никогда и не думал, мой дом здесь… там, где мой долг. И, как я вижу теперь, – он замолчал на мгновение, чуть повернувшись к Айзеку, – он выполнен.

– Надеюсь, мои коллеги не сильно утомили вас. – иронично улыбнулся мужчина, скользя взглядом по фигуре Беатрис.

– Нет, что вы, сеньор… – махнул рукой старик, – Будь моя воля, я был бы рад, чтобы они остались подольше… мне столько хотелось им рассказать. Но я сделал, что был должен, и не смел их задерживать…

– О чем он говорит? – нахмурилась девушка, подняв взгляд на своего спутника, – Ты присылал сюда инквизицию? Что все это значит, Айзек?

– Они здесь не причем… – покачал головой мужчина, успокаивающе коснувшись ее волос, – Я всего лишь немного потолковал со своим наставником.

– Только не это…

– Разве вы не помните? – вздернув брови удивился Герман, – Хотя да… вы были еще очень молоды, да и не о том нужно было думать.

Резко ударивший в нос аромат цветов белладонны заставил Беатрис вздернуть голову вверх. И в последних отголосках сумерек она увидела как играют на свету брызги камней граната на черных кружевах в руке ее возлюбленного.

– Это…

– Долгая история. – Герман не дал ей договорить, и как раз в этот момент раздался тихий стук в дверь.

В дверном проеме показалась миниатюрная фигурка Линды, которая сообщила, что ужин уже скоро будет готов.

***

– Вы говорили, будто мой брат что-то показал вам… – напомнила Беатрис, под руку ведя внука по коридору в сторону библиотеки, – Что же это было?

– Как раз об этом я и хотел поговорить. – ответил он, тростью проверяя дорогу, постукивая ею по мягкому ковру, но хотя бы по тому, как он держался, можно было сказать, что нужна ему эта трость скорее для «галочки», – Было кое-что в нашем доме, о чем всеми силами пытались забыть. Я понимаю, что для вас значил ваш поступок, вы спасали свою жизнь, защищали тех, кто вам дорог, но наша семья так и не смогла справиться с утратой. Дедушка Теодор… помимо газет и пера его лучшим другом стал алкоголь. Он почти не выходил из своего кабинета, а когда выходил… легче было договориться со Смертью, чем с ним. Он совсем перестал писать со временем, взгляды его радикально изменились не в лучшую сторону. В свете от него быстро отвернулись. Отец… да что о нем говорить, я уже и так сказал более, чем достаточно, а большего он не заслуживает. Он покончил с собой спустя три года после смерти моей матери. Тетушка Эмма… – он тяжело вздохнул, будто переводя дух, – Если бы ее не насадили на кинжал, то точно сожгли бы на костре, нет, ей не передались какие-либо способности, просто львиная доля того природного обаяния, которым вы обладали, воплотилась в ней. И она не гнушалась пользоваться этим, выводя из себя отца своими выходками и мороча головы мужчинам. Тем летом, когда ее зарезали на балу ее же бывшие любовники, я был здесь… и просто попросил Алоиса забрать мои вещи и реликвию, которую он попросил меня сохранить.

Отворив ключом дверь, он пропустил вперед Беатрис и прошел за ней следом. И когда свет свечей в настольном канделябре мягко разогнал тьму, он продолжил.

– Может вы не помните свой дар Исааку, но это вы точно должны были запомнить. Алоис говорил мне, что дед нанял лучшего художника Гамбурга для этой работы. Должен сказать, когда я еще мог видеть, он продолжал выглядеть превосходно… я только сменил багет.

– Да вы что… – ошеломленно вздохнула Беатрис, подходя ближе.

С высокого полотна в человеческий рост на нее смотрели ее близкие. Как живые, будто время тогда остановилось для всех них. Теодор… степенный и серьезный, всеми силами старающийся не хмурить густые, кустистые брови, сжимающий крепкими пальцами ее хрупкие плечи. Аскель… в том самом возрасте, когда ей казалось, что она растит лучшего на свете сына. Умный… талантливый… добрый… как же блестели его глаза. На руках она держала маленький сверток из кружев, из-за которого можно было различить светлые кудряшки, отливающие майским медом. Эмма тогда только родилась, кроме шелковистых волос и огромных голубых глаз на пол-лица на ней больше ничего и не помещалось.

А она сама… Посмотрев в свои глаза, тогда еще ясно-зеленые, такие яркие в контрасте с темно-синим платьем, Беатрис вздрогнула в нерешительности. Будто в один миг она вспомнила, что испытывала в те минуты. Бесконечную усталость от жизни, безграничную любовь к своим детям, граничащую с отчаянием, терпение к мужу и… идущее трещинами ощущение мрачного грядущего. Ей было двадцать четыре года. И так тяжело давалось ей в последние годы ее обучение. Она никогда не давала себе поблажек, а спуская пар на тренировках, она помогала себе прожить еще один день. Теодор никогда не одобрял ее увлечений, но Беатрис была непреклонна. Она никогда не была курицей наседкой и не собиралась ей становиться, будь у нее хоть десять детей. Бунтарка по меркам своего времени, любой мужчина быстро указал бы ей на ее место у детской колыбели и в супружеской постели, но куда там…

– Да… Базиль был великолепным мастером. – вздохнула она, облизнув губы, – Я очень хотела, чтобы на портрете был и Виктор тоже, но…

– Все равно его не получилось бы изобразить. – договорил за нее Герман, – Его образ ускользал бы из разума художника, едва тот поднес бы к холсту кисть. Такого свойство вашего вида…

– Да… вы правы. – кивнула Беатрис.

– Этот портрет долгое время пылился на чердаке. Я провел там половину своего осознанного детства, но его спрятали так надежно, что, несмотря на мои старания, он остался мной незамеченным. Рама высохла и испортилась, а потускневший слой краски смогли восстановить мастера, что до сих пор занимаются реставрацией предметов искусства.

– Хочу выразить свое восхищение вашей стойкостью. Вы так невозмутимы по отношению ко мне… я очень благодарна вам. – печально улыбнулась она, оглянувшись на кресло, куда опустился Герман.

– Разве можно иначе? – хрипло рассмеялся мужчина. В мягком свете свеч его лицо выглядело бархатистым и светлым. Будто разгладились глубокие морщины и глаза блестели чуть ярче, несмотря на слепоту, – Пусть до сего дня я не знал вас лично, мне всегда казалось, будто вы рядом. Рядом со мной. Направляете мой путь, поддерживаете в трудный час. Здесь, в вашем доме, я обрел долгожданный покой. Еще будучи юношей, я приходил сюда и, сидя в этом самом кресле, говорил с вашим изображением на портрете, будто вы могли мне отвечать. Знаете, я верю в судьбу. Верю, что есть нечто, что выше и сильнее нас, любого, даже самого могучего на планете существа. Вы поступили так, как должны были, чтобы произошло то, что должно было произойти. Из тех обрывков записей в ваших дневниках мне немногое удалось понять, пусть я и очень пытался, но могу сказать точно… Когда я услышал имя сеньора де ла Ронда из уст тех господ из Сент-де-Труа, я понял, что должен делать. Я понял, что сделали вы. И не виню вас ни в чем, тем более, не боюсь того, кто вы есть. На закате своих дней, все, о чем я мог бы мечтать, сейчас есть у меня. И я говорю спасибо вам. А вы нашли единение с тем, кого любили. Это самое главное.

– Вы об Айзеке или о Викторе? – сощурила взгляд Беатрис, улыбнувшись крем губ.

Но Герман в ответ лишь добродушно улыбнулся, отрешенно покачав головой.