Текст книги "Пылающий Эдем"

– Я сделаю все, что смогу, Патрик. Я скучаю по сыну… ты можешь заменить мне его в этом году. А когда он вернется, вы будете у меня оба.

Я сужу слишком предвзято, думал Патрик, возвращаясь домой. У Мибейна есть свои слабости, а у кого их нет? Он должен быть благодарен этому человеку за его дружбу. И он действительно был благодарен. В то же время, доктор был маленьким человеком. Как и его дом, он словно стал меньше, в то время как Патрик вырос. Он помнил их обоих – дом и человека – большими и внушительными. Ничего этого не осталось.

* * *

Вот уже три месяца как он поселился в Галли, деревушке, прилепившейся к склону горы над морем. Он обосновался в убогом, состоящем из одной комнаты домике на сваях. Его ученики жили точно в таких же. Иногда, готовясь при свете керосиновой лампы к завтрашним занятиям, он вдруг испытывал прилив гордости за себя, за то, что он совершает такое нужное дело, и тут же гнал эту мысль, называя ее отвратительной, неверной и самодовольной. Тем не менее он все еще пребывал в восторженном состоянии духа, поскольку именно он стал первым, кто приоткрыл мир этим любознательным детишкам. Он ощущал себя великим экспериментатором, миссионером, прибывшим – и это было верно – из-за границы.

Как-то в субботу он отправился в Коувтаун за покупками, выпил пива, поискал отца Бейкера, но того не было, подумал о том, как хорошо будет, когда вернется Николас, побродил по улицам и очутился на дальней стороне гавани в районе, называемом Пайн-хилл.

Без сомнения, когда-то склон горы был покрыт соснами; сейчас здесь теснились домики с плоскими крышами, забор вокруг каждого из них ограничивал зацементированный квадратик земли, сходивший за двор, картину дополняли непременный бугенвиль и какое-нибудь средство передвижения под навесом – «Форд», легкий грузовик или «Хонда». Процветание соседа определялось по степени изношенности его имущества и свежести краски.

Внезапно Патрик вспомнил о Клэренсе Портере. Он двинулся вперед, разыскивая табличку с его именем. Дом Портера ничем не отличался от окружающих его за исключением травы перед домом, ярко-синих занавесок на окнах и горшков с цветами на крыльце.

– Вы помните меня? – спросил Патрик. – Вы сказали, что я могу зайти поговорить.

– Конечно, конечно! Заходите. Берите стул. Вы хотите поговорить о чем-то определенном?

– Сказать по правде, нет. Кажется, я просто чувствую себя немного одиноко. Хочется поговорить с кем-нибудь старшим.

– Верно, вы же теперь все время с детьми. Берите пиво.

– Спасибо, я только что выпил в городе.

– Выпейте еще.

Портер принес бутылку. Патрик начал разговор с общепринятой фразы.

– У вас очень милый дом.

– Я построил его сам. Даже два. Тот желтый в конце улицы тоже мой. Я его сдаю. Отсюда открывается красивый вид, здесь хороший воздух, как на Лайбрери-хилл, только стоит вдвое дешевле.

Патрик отметил, что так и есть. Далеко внизу лодки казались точками на глади бухты, а деловой центр Коувтауна выглядел скоплением белых крыш. Он даже не сознавал, как высоко забрался.

– Моей жене очень нравилось здесь, наверху. Она умерла. Я живу с дочерью Диззи. Ее полное имя Дезире, но я зову ее Диззи, хотя она этого терпеть не может, – Портер усмехнулся. – Она работает у Да Куньи, продает вещи, которые не может позволить себе купить. Может, вы ее видели – очень высокая, почти как вы, длинные волосы.

– Я не бываю у Да Куньи. Я тоже не могу себе этого позволить.

– Да уж конечно! – Портер снова усмехнулся. Он чиркнул спичкой, раскурил трубку и откинулся на стуле. – Так! Значит, доктор Мибейн нашел для вас, что вы хотели.

– Да. И я ценю это.

– Несмотря на то, что вы о нем думаете? Прямой, откровенный вопрос привел его в замешательство.

– Ну, я знаю его с тех пор как мне было тринадцать. Меня всегда хорошо принимали в его доме. Вы знаете, я вырос в поселке Свит-Эппл; у моей мамы там был маленький магазин, и сейчас есть. Доктор Мибейн был очень добр ко мне…

– Конечно, был! Посмотрите на себя! Цвет кожи, я имею в виду. Он предлагал вам стать членом загородного клуба?

– Да. Хотя я и не собираюсь.

– Моя дочь не может попасть в этот клуб. Она слишком темная.

Наступило молчание. Чувство обиды было осязаемым. И Патрик мягко сказал:

– Возможно, она и не хочет.

– Забавно, но ей бы очень хотелось. Это так же, как она покупает, с удовольствием, побрякушки в магазине Да Куньи. Но это естественно. Женщины любят вещи. А мне так просто все равно, – он наклонился вперед и выбил трубку о ступеньку крыльца. – Это все идет от белых мужчин и их любовниц! Эти светлокожие любят думать, что они происходят от европейской аристократии. Они не хотят даже думать об Африке. Работа в учреждении, воротничок и галстук, приглашения в правительственный дом – они покупаются на это. И все это сделало британское Министерство колоний!

– Конечно, – начал Патрик, но Портер не собирался останавливаться.

– Вы знаете, сколько у так называемого высшего слоя темнокожей части общества было рабов? И они были жестокими хозяевами, большинство из них. Такими же жестокими, как белые. Они научились управлять рабами как следует, поверьте мне. Все это было еще в двадцатых годах этого века… Послушайте. Я помню одного белого, англичанина, который приехал сюда от компании, чтобы сделать уличное освещение. Он был специалистом, серьезный рыжий парень. Он завел дружбу с черными, с рабочим классом, произнес несколько речей. Достаточно безобидный. Однажды ночью какая-то шайка избила его. После этого от него быстро избавились, отправили назад в Англию. И кто, вы думаете, радовался больше всех, кто стоял за этим?

– Землевладельцы, естественно?

– Конечно, землевладельцы, могущественные семьи, люди, подобные старому Верджилу Фрэнсису. Но только не думайте, что Мибейн и его окружение остались в стороне. Они тоже имеют свой интерес: чем ниже заработная плата, тем больше остается в их карманах.

– Но сейчас пятьдесят девятый год, – с сомнением произнес Патрик, – люди стали думать по-другому. Я знаю, что Николас Мибейн не похож на своего отца, если он такой, как вы говорите.

Портер некоторое время смотрел на него.

– Надеюсь, вы правы. Не знаю. Я что-то распалился. Я не очень-то тактичен, а?

– Не очень, – засмеялся Патрик. Горячность Портера была тем не менее интересной.

– Это все мой язык. Я – самоучка. Читал все подряд. Отец Бейкер помогал мне. Он человек, настоящий человек.

– Несмотря на то, что он белый?

– Несмотря на то, что он белый. Он много думает о вас, между прочим. Он мне говорит…

– Я бы с большим удовольствием послушал вас. О первых профсоюзах. Я ничего о них не знаю.

Портер выглядел польщенным. Он откашлялся.

– Это долгая история. Я постараюсь покороче. Маленькие союзы были еще в конце девяностых годов прошлого века, в основном среди строителей. Но они мало что могли, потому что пикетирование было запрещено законом. Кроме того, профсоюз могли преследовать по суду за ущерб, причиненный забастовкой. Только первая мировая война и Великая депрессия изменили положение вещей. Вы слишком молоды, чтобы помнить кровавые расправы в тридцатых годах. Забастовки и восстания от Тринидада до Сент-Люсии, от шахтеров до рабочих на сахарных плантациях. Медленный, медленный процесс. И только рабочее движение может изменить что-то кардинальным образом, запомните это.

Слушая Портера, Патрик невольно вспомнил свои детские годы, Свит-Эппл и восьмилетних мальчиков, работающих на сахарном тростнике. А теперь Галли, где у детей нет обуви, а вместо ланча они приносят хлеб с топленым свиным жиром.

– Но когда будет введено федеративное устройство, – сказал он, – оно принесет с собой экономический прогресс. Вы обвиняете доктора Мибейна, и я понимаю, о чем вы говорите, но, вместе с тем, именно такие, как он, несут большие перемены. С крушением колониального управления придет конец и социальной несправедливости. Так должно быть.

– Может быть, может быть. О, я вовсе не хочу, чтобы вы считали меня предубежденным против тех, у кого есть деньги или кожа светлее, чем у меня. Я не буду об этом говорить. Я просто боюсь, что политическая независимость всего лишь сменит один правящий класс на другой, рабочим же лучше не станет. Или станет не намного лучше.

Скрипнула калитка. В сиянии пятичасового солнца Патрик смог увидеть только высокий, стройный силуэт, без сомнения женский, идущий к ним по дорожке.

– Опять митингуешь, па? Я услышала тебя еще от того угла.

– Иди в тень, а то глаза режет от солнца. Это Патрик Курсон, друг отца Бейкера. Моя дочь Диззи. Я сказал, что она терпеть не может это имя. Она любит, чтобы ее называли Дезире.

– Почему нет? Ведь меня так назвали. Девушка выложила на стол свертки.

– Что же ты принесла сегодня? – поинтересовался Портер.

– Тарелки. Набор тарелок.

– Боже мой! Ты просто возвращаешь им всю свою зарплату! – это был упрек, хотя и мягкий.

– Тарелки нам нужны. Старые – просто позор. А эти – второго сорта, но по виду не скажешь.

– Я-то уж точно!

Она придвинула коробку и достала чашку:

– Вот! Разве не милая?

Патрик не смотрел на чашку. Он смотрел на лицо, самое красивое из когда-нибудь им виденных. Классическое лицо с губами тонкой лепки, большими глазами и аккуратным аристократическим носом. Кожа ее была цвета эбенового дерева. На ней была красная блузка и белая юбка. Серебряная цепочка охватывала ее запястье. От какого-то непонятного чувства у Патрика заныла грудь. Потом он понял, что просто испугался, что она может исчезнуть так же легко и быстро, как появилась.

В эти несколько секунд что-то изменилось в нем.

– Мой отец замучил вас? – повернулась она к нему.

– Нет, нет, что вы. Мне было очень хорошо. Какой неловкий ответ, когда он способен на гораздо большее! Ее красота лишила его дара речи.

– Почему ты не приглашаешь мистера Курсона поужинать с нами? – спросил Портер.

– Патрик. Пожалуйста, называйте меня Патрик.

– Значит, Патрик. Вы приглашены, – сказала Дезире. – Через полчаса все будет готово.

На стол в передней комнате были поставлены новые тарелки. Цветы гибискуса, светло-вишневые и желтые, плавали в хрустальной вазе. Он обратил внимание, что ваза была очень тонкой работы.

Клэренс Портер перехватил взгляд Патрика:

– Тоже от Да Куньи. Ей здесь не место.

– Красоте везде есть место, – парировала Дезире.

Патрик ел молча, а отец и дочь обменивались добродушными шутками. Девушка поднялась, чтобы принести следующее блюдо. Со своего места Патрик мог видеть большую чистую кухню. Он наблюдал, как она двигается, как подняла и заколола на макушке волосы. Откуда у нее такие длинные, прямые, тяжелые волосы? От тех арабских купцов, что торговали на юге и западе Африки двести лет назад? Или от какого-то испанского корсара, наведывавшегося по ночам в хижины рабов на этом самом острове?

– Мне от них так жарко, – пожаловалась она с легким вздохом раздражения.

– В Дезире течет индейская кровь, – сказал Клэренс Портер, словно прочитав мысли Патрика. – Прабабушка моей жены была чистокровная индеанка. Из резервации.

На этот раз отец назвал ее полным именем. Помимо своего прямого значения, оно несло в себе тревожащее ощущение. Если вы не знали, что оно означает «желание», вы поняли бы это просто по его звучанию.

– А что вы думаете о поселениях, которые они собираются устроить на Сент-Винсенте? – спросил Портер.

– Па, хватит! – она повернулась к Патрику. – Мой отец слишком серьезный человек. Иногда я просто затыкаю уши.

– Хорошо, я буду молчать, – его это явно забавляло.

– Слишком много серьезных разговоров, – сказала она. – Попробуйте мороженое. Посмотрите, какой вечер.

Патрик проследил взглядом за ее рукой. Оранжевый шар солнца висел над морем над самой линией горизонта. Весь Коувтаун был укрыт тенью.

– Как это прекрасно, – тихо сказала она. Ее духи пахли сахаром. Цветами и сахаром.

– Неповторимый вечер, – как бы про себя произнесла она.

Патрик взглянул на нее:

– Вы знаете, а вы правы.

Слишком много серьезных разговоров. Все стало слишком серьезным. С шести лет, когда мама отправила меня в школу, я постоянно участвовал в соревновании. Работай. Голодай. Будь честным. А где радость? Она права. Этот вечер неповторим. Это их вечер.

Период его ухаживания длился недолго. Ему понадобилось всего несколько недель, чтобы узнать о ней все, что он хотел.

Он пригласил ее пообедать в заведение, которое на самом деле было ему не по карману – в гостиницу Кейда в самом конце Причальной улицы. Красивый каменный дом, сад за высокой оградой. Единственное место, где, не считая пансионов, могли останавливаться путешественники. В тихой обеденной зале над всем возвышались звучно тикающие напольные часы, стены были украшены портретами членов королевской семьи. Тут обедали английские туристы и коммивояжеры, а местные жители, белые и почти белые, заходили сюда изредка, для разнообразия, когда им надоедали их клубы.

Дезире никогда здесь не была. Ее восхищение и удовольствие были просто заразительны.

– Посмотри на это, Патрик!

«Это» было цветным изображением королевы Виктории в Бэлморэле. Сцену дополняли наряды из «шотландки», маленькие пушистые собачки и холодные, туманные горы.

– Шотландия, – объяснил он. – Я был там. Глаза у нее расширились:

– Как бы я хотела там побывать! Я хочу все-все повидать. Я нигде не была. Только один раз на Мартинике и один – на Барбадосе.

Поэтому за напитками он рассказал ей о своих годах в Англии, оживляя рассказ насколько возможно и наслаждаясь ее вниманием. С видом знатока он сделал заказ: суп «калалу» и фаршированный краб.

– Я никогда не ела крабов, приготовленных таким образом, – сказала она.

– Это французская кухня. Крабов несколько дней кормят листьями перца, затем запекают.

– Откуда тебе столько известно о готовке?

– Мне ничего не известно. Я просто случайно знаю несколько французских блюд, потому что моя мама родом с Мартиники и великолепно готовит.

Дезире немного помолчала. Затем неуверенно поинтересовалась:

– Твоя мама… она приехала на Мартинику из Франции?

– Нет, она там родилась, там живут ее родственники, – и осознав, что девушка имела в виду совсем другое, спокойно спросил, – на самом деле тебя интересует, цветная она или белая?

– Извини! Я не хотела…

– Ничего. Моя мама темная, довольно темная.

– Как я?

– Нет. И не такая красивая.

Ему показалось, что она нахмурилась. Она наклонила голову, и он не мог ясно видеть ее лицо.

– Что-то не так, Дезире? Она подняла голову.

– Пойми, я… мы… не ходим в такие места. Если бы не ты, меня бы сюда не пустили. Или сделали так, чтобы мы чувствовали себя неуютно и больше не приходили.

– Я это, конечно, понимаю.

По стенке плошки с водой, в которую была поставлена сахарница, вскарабкался муравей и упал в воду.

Патрик отодвинул устройство на другой конец стола. И засмеялся.

– Послушай, это не так страшно, не стоит дрожать от благоговейного страха. Мне, например, этот муравей напомнил дом.

Она тоже рассмеялась:

– Ты хорошо сказал, мне стало легче.

– Думаю, ты сама поможешь, кому хочешь. Когда я с тобой, для меня все меняется.

– Да? Я рада.

– Ты всему рада.

– По большей части – да. Или стараюсь. Мой главный недостаток в том, что я хочу все скупить.

– Что все, например?

– Ну, я не знаю. Это смутное желание где-то внутри меня. Когда я вижу красивую вещь… У братьев Да Куньи в доме висят картины. Одна мне нравится больше всех: разрушенное здание, колонны, лунный свет, кажется, что ты там бывал. Мистер Да Кунья сказал, что это Рим. Он подарил мне на Рождество репродукцию с этой картины. Я повесила ее в своей комнате.

Ее слова, такие ребяческие, тронули его, напомнив себя, четырнадцатилетнего, его нынешних учеников.

– Дезире, – нежно произнес он. – Я всегда буду называть тебя так, – и добавил, – я собираюсь быть с тобой рядом долго-долго.

А вечером они гуляли босиком по пляжу. Между океаном и покрытыми соснами скалами было соленое озеро. Сейчас в неверном вечернем свете, оно отливало бледно-розовым цветом.

– Оно было здесь еще до прихода карибов, – сказал Патрик.

– Почему оно розовое?

– Из-за водорослей. Красных водорослей.

– Ты так много знаешь. Ты знаешь все.

Он взглянул на нее. Мелькнула мысль, что ее похвала может быть всего лишь женской уловкой, лестью, на которую, считается, падки мужчины. Но нет, она была абсолютно искренна. Эта потрясающе красивая девушка, поразившая его с первого взгляда, была наивным и нежным ребенком. И он понял, что завоевал ее.

По мелководью бежали два черношеих зуйка.

– Ш-ш-ш, посмотри на них.

Но он смотрел на нее. В тихом неподвижном воздухе он опять почувствовал ее духи: сахар и цветы. Он коснулся ее руки.

– Пойдем, – произнес он.

Они легли на сухую землю около сосен. Он снял с нее блузку и юбку. Сколько женщин было у него? Столько, сколько может быть у мужчины его возраста. Разные женщины: страстные и равнодушные, желающие покориться, притворяющиеся. Но эта была совсем другой.

Она впервые была с мужчиной. Поняв это, он ощутил прилив нежности и не почувствовал ни вины, ни сожаления, потому что осознал, лаская ее стройное тело, что никогда ее не покинет. И еще он понял, что и она чувствует то же.

Когда они поднялись, уже совсем стемнело.

– Мы придем сюда завтра? – спросил он.

– Но ведь завтра рабочий день. Тебе далеко ехать.

– Почему? Почему ты не хочешь? Боишься? Она положила голову ему на плечо:

– Нет. Я просто думаю о тебе.

Значит, они станут единым целым, переплетут свои судьбы, каждый поможет другому по-новому взглянуть на мир, открыть в себе новую внутреннюю силу и нежность.

Агнес рвала и метала. В одно из воскресений он привез Дезире познакомиться с ней.

– Ты не собираешься на ней жениться?

– Я еще не делал предложения, но надеюсь, что она согласится.

– Мой Бог, чем старше ты становишься, тем больше глупеешь!

– Не понимаю!

– Не понимаешь? Посмотри на нее! Она такая темная! Как поступает разумный человек? Он женится на светлой девушке, чтобы его дети были еще более светлыми. Ты хоть имеешь об этом понятие?

– Я не понимаю тебя, мама, – постарался спокойно ответить Патрик, – после всего, что ты рассказывала мне о рабстве, как ты можешь говорить подобные вещи?

– Какое это имеет отношение? Ты все делаешь как-то странно, вот о чем я говорю. Так было всегда.

– Это ты все делаешь странным образом, ты…

Она вышла, хлопнув дверью.

Он взял лист бумаги и написал слова, прочитанные однажды в книге по истории рабства.

 
Белый плюс черный получится мулат,
Мулат плюс черный получится самбо,
Мулат плюс белый получится квартерон,
Квартерон плюс белый получится смесь.
 

– Так кто же я? – выкрикнул он.

Посмотрел в зеркало. Квартерон? Черт возьми! Кто был его отец? Уже три поколения живут свободными людьми, а до сих пор змеиным клубком переплетены, как у Агнес, гордость и стыд. Упрямая женщина, которая просто не станет разговаривать.

Только какая разница, будет она говорить или нет?

В порыве ярости он швырнул щетку для волос, сломав ее и оставив на двери отметину.

Агнес открыла дверь.

– Извини, – были ее слова.

Она стояла тяжело дыша, опираясь на стену. Он впервые обратил внимание на ее узловатые изуродованные артритом пальцы. Старая одинокая женщина, завершающая тяжелый, полный одиночества путь. От его злости не осталось и следа.

– Я не права, – сказала она. – Поступай, как считаешь нужным. Лишь бы ты был счастлив.

Он знал, что она не изменила своего мнения. Ее чувства остались прежними. И с этим ничего не поделаешь.

– Ты женишься на дочери Клэренса Портера? Красивая девушка, – сказал доктор Мибейн. – Надеюсь, у нее не такие крайние взгляды, как у ее отца? Я не имею в виду ничего обидного.

– Нет. Она не интересуется политикой.

– Это хорошо. И когда это произойдет?

– Все зависит от нее.

Он должен скорее получить ее. Иначе, пока он будет там, в Галли, появится кто-нибудь другой и отнимет ее у него. При этой мысли он весь похолодел.

– Почему бы тебе не повременить? Николас вернется через год, вы могли бы вместе развлечься. Неделя на Барбадосе. Или на Ямайке. Надо погулять до того, как будешь повязан по рукам и ногам.

– Ты не чувствуешь себя связанным, если сам того хочешь, – мягко сказал Патрик.

– Надеюсь, что ты не ошибаешься. Вокруг столько девушек!

Он хочет сказать, что я мог бы найти лучше.

– Я не ошибаюсь, – ответил он. Клэренс Портер не скрывал своего счастья.

– Я давно это знал. Я увидел, что ты положил на нее глаз с первого дня, а она на тебя.

Клэренс отдавал им свой второй дом. Жильцы собирались выезжать, и Клэренс сказал, что освежит его.

– Я так рада, что мы теперь будем жить в городе – призналась Дезире. – Я вообще никогда не любила деревню.

– В любом случае, ты не смогла бы там жить. Я просто буду вставать на час раньше и буду добираться вовремя, – он купил подержанный автомобиль. – Мы купим тебе кольцо у Да Куньи.

– У Да Куньи? Где ты собираешься взять деньги?

– Не тревожься, нужна не такая уж большая сумма. Моя мать продала кусок своей земли на Мартинике, когда я ехал в Англию. Хватило на учебу и еще немного осталось.

– Тогда, может, мы лучше купим дом? Когда-нибудь?

– Не знаю. Учителя зарабатывают мало.

– Возможно, ты не всегда будешь учителем. Он едва услышал ее слова.

Их обвенчали в англиканской церкви в местечке Хэвенли Рест, неподалеку от океанского берега. Маленькое строение в готическом стиле вполне могла стоять на перекрестке дорог где-нибудь в Котсуолде. Уже лет пятьдесят церковь была почти заброшена живущими рядом землевладельцами, потому что появление автомобиля сделало возможным посещение служб в коувтаунском соборе.

– Я хочу, чтобы мы обвенчались там, – сказал он отцу Бейкеру. – Мне нравится то, что она старая. Она пустила корни, словно дерево.

Маленькая группа – жених и невеста, Клэренс Портер и Агнес – прибыла раньше священника. В ожидании его они разбрелись по церкви. Лучи солнца, проникавшие внутрь сквозь цветные витражи, окрасили вычурные надписи, выбитые на могильных плитах, янтарным, розовым, сиреневым светом.

Светлой памяти ЭЛИЗЫ УОКЕР ЛУМИС,

преданной жены и матери, являвшей собой пример милосердия и благочестия

АЛЕКСАНДР УОКЕР ФРЭНСИС,

рожден в год 1752 от Рождества Христова. Почил, служа Его Величеству королю Георгу III, в год 1778 от Рождества Христова. С честью исполнил свой священный долг перед Господом, Королем и Отечеством.

Сырость, присущая необитаемым помещениям, постепенно разрушала надписи, делала их неразличимыми.

Да сопровождают вас Ангелы.

Здесь покоятся останки

ПЬЕРА И ЭЛЕВТЕРА Франсуа,

сыновей Элевтера и Анжелики Франсуа, умерших и обретших рай месяца августа четвертого дня года 1702 от Рождества Христова в возрасте восьми месяцев.

Наши слезы омоют вашу могилу.

– Фрэнсис, – удивилась Дезире, – и Франсуа. Как ты думаешь, это одна и та же семья?

– Одна и та же, – ответила Агнес. Подошел отец Бейкер.

Патрик взял Дезире за руку, и они подошли к алтарю. Слушая поэтические слова брачного богослужения, он думал, как жаль, что здесь нет Николаса… это не совсем готика, колонны в коринфском стиле… хочу запомнить все, что он говорит, до единого слова.

Он помнил, как поцеловал Дезире и пожал руку отцу Бейкеру. Он помнил скрип старой двери, когда они выходили из полумрака на свет.

На обратном пути в Коувтаун ехали медленно. На горе, с которой в море стекала, извиваясь, маленькая речушка, он остановил машину, чтобы полюбоваться видом.

– Посмотри сюда, – сказала Дезире.

На склоне стоял дом с колоннами. Небольшой, но в нем чувствовалось скромное величие.

– Представь, какой там вид из окон! – воскликнула она.

– Великолепный, скажу я тебе.

– Он называется Элевтера. Не знаю, почему, но он стоит пустой.

– Элевтера! Я, кажется, однажды был здесь.

– А что ты здесь делал? – с любопытством спросила она.

– Не знаю. Может, мне все это пригрезилось.

– О, как бы я хотела жить в таком доме. А ты? Он засмеялся:

– Могу тебя заверить, что я никогда об этом не думал.

– Возможно, ты когда-нибудь и смог бы, если бы не женился на мне.

– Что? О чем ты говоришь?

– Кто знает, как далеко ты смог бы пойти? Без меня ты легко бы мог стать членом клуба «Крокус», например.

Он наклонился и поцеловал ее.

– У меня нет абсолютно никакого желания вступать в клуб «Крокус». И вообще, это разговор не для свадебного дня, и ни для какого другого.

Сладкая ночь накрыла комнату над садом в гостинице Кейда.

Среди ночи она проснулась.

– У тебя когда-нибудь была белая девушка?

– Нет, – с удивлением ответил он.

– А почему не было?

– Я никогда не хотел.

Конечно, он мог получить проститутку или девиц, которых разбирало любопытство в отношении него.

– Забавно, – произнесла Дезире.

– Ничего забавного. Во всяком случае, я не хочу, чтобы ты об этом говорила.

Он привлек ее к себе. Темнокожая красавица! Теплый аромат высохшей травы, запах ночи, женщины и земли! Он все получил. И ему больше ничего не нужно, и никто другой, только она. Цветы, неожиданно расцветшие в пустыне. Голубой глаз озера на вершине горы. Отдых после долгого, долгого путешествия.