Текст книги "Петля будущего"

– Первый ряд, прицелиться! – кричит главный.

Я закрываю глаза и готовлюсь.

– Стойте! – кричит кто-то позади меня.

Знакомый голос, но я не успеваю толком вспомнить его, поскольку получаю сильный удар в спину. Мои руки скользят по бедрам, зажатый в ладони пистолет с грохотом падает на пол. Опустив взгляд, вижу, что меня обхватили металлическим ремнем, прижимая руки по бокам. Я слышу глухой звук, и второй ремень впивается в мои голени. Меня сбивают с ног, натягивая ремень на лодыжках. Поскольку руки мои связаны, я падаю лицом на пол, не имея возможности защититься, и слышу хруст ломающегося носа.

Я не могу пошевелиться, прижатый к холодному полу, кровь хлещет и льется по лицу. Я вижу пару черных туфель с до блеска начищенными носками.

«Все кончено», – снова мелькает мысль.

Я слышу цифровой сигнал какого-то неизвестного мне оборудования и тяжелый, задумчивый вздох мужчины в блестящих ботинках.

– Сердечные мышцы – в отличном состоянии; дыхание – превосходное; давление – в норме, – перечисляет мужчина, и снова я уверен, что знаю этот голос. – Этот парень, Лука Кейн, в невероятной форме. Молодой, сильный, здоровый. Из него получится отличная батарея. В комнату испытаний его, и приставьте к нему двух охранников.

– Все как один! – слышу голос одного из офицеров.

И тут до меня доходит. Я знаю этот голос потому, что слышу его каждый день в Аркане. Гален Рай, Смотритель! Но что он тут делает? Неужели это он стоит за массовыми Отсрочками, которые убили уже половину моих друзей?

Гален удаляется, и трое солдат поднимают меня на ноги.

– Отведите его в комнату для анестезии, пока он еще что-нибудь не натворил, – командует главный офицер.

Держа под мышками и волоча мои ноги по полу, меня тащат обратно по коридору, по которому я пытался сбежать. В комнате для животных продолжают сходить с ума обезьяны, визжа, словно насмехающаяся толпа.

У комнаты испытаний стоит охранник в моей тюремной форме, тот самый, чьи вещи я украл, и ухмыляется.

– Ну как, понравилось на свободе? – спрашивает он и, не дожидаясь ответа, наносит мне удар кулаком в живот с такой силой, что я едва сдерживаю тошноту. А затем, наклонившись, злобно шепчет мне на ухо: – Ты стоил мне места на Третьем уровне, уж я позабочусь, чтобы ты подыхал медленно.

– Пошел ты, – рычу я в ответ.

– Отведите его к креслу, – бормочет Петров, и дверь в комнату для анестезии открывается.

Меня затаскивают в стерильную белую комнату: здесь нет ничего, кроме одиноко стоящего кресла в центре. Это большое и неудобное кресло на колесиках, как у стоматологов, сиденье и подлокотники покрыты синим пластиком – чтобы легко смывать кровь. Я сопротивляюсь хватке двух ведущих меня охранников. В ярком свете мерцает рама из нержавеющей стали, меня толкают и усаживают на стул.

Это худшая часть любой Отсрочки – не важно, что они сделают с вами на операционном столе, нет ничего хуже процедур в этом кресле.

Стул издает электронный гул, выпуская иглу. Я чувствую укол в основании позвоночника, моментально парализующий.

Каждая мышца моего тела полностью расслабляется, я превращаюсь в мешок крови и органов. Я даже моргнуть не могу, изо рта вытекает слюна, а голова свисает под таким неудобным углом, что мне трудно вдохнуть. Единственное, что мне подвластно, – это дыхание и естественные функции организма.

Я слышу жужжание автоматических дверей, и через несколько секунд, буднично беседуя о своих планах на субботний вечер, входят два санитара в ослепительно белой форме. Один из них, с дредами, планирует пойти на музыкальный фестиваль и взять «Побег», а другой, кажется, разочарован, что будет спокойно проводить время с женой.

Вместе они вручную приводят кресло в горизонтальное положение. Оказавшись на спине, я наконец могу нормально дышать. Санитар с дредами опрыскивает мои высыхающие глаза спреем из жестяной банки, после чего меня везут сквозь автоматические двери в комнату испытаний.

– Пока-пока, Лука Кейн, – раздается приглушенный голос Петрова по ту сторону разделяющего нас стекла. Я надеюсь, что вдобавок к унижению от того, что с ним справился подросток, он лишится работы, а также места на Третьем уровне, что бы это ни значило.

Поскольку я абсолютно обездвижен, все, что я могу разглядеть, – это высокий потолок над головой; мне остается надеяться, что я не почувствую того безумия, которым они собираются меня инфицировать, что ни одна частица моего разума не уцелеет к моменту, когда меня одолеет это помешательство.

Впервые в жизни мне так страшно.

Вот передо мной появляется лицо – женщина средних лет в хирургической маске. Ее яркие глаза Совершенной зловеще блестят, разговаривает она радостным голосом.

– Вы, должно быть, мистер Кейн? – спрашивает она, зная, что с онемевшими голосовыми связками я не смогу ей ответить. – В огне не горит, в воде не тонет, а? Вы тут знамениты. Ну что, начнем?

Она исчезает из моего поля зрения, и я слышу металлический шелест хирургических инструментов.

Мне хочется убежать – я умоляю свое тело подчиниться командам мозга, я приказываю ногам двигаться, унести меня прочь отсюда, не позволить оперировать меня, но мое тело не способно двигаться. Мне остается лишь ждать.

Лицо доктора снова возникает передо мной, в руке у нее шприц.

– Вот так, – бормочет она, вонзая в меня гигантскую иглу. Не могу сказать точно, куда был сделан укол, но судя по тому, где стоит доктор, – в руку или шею. Я слышу грохот, когда она бросает шприц обратно в лоток, а потом берет еще один.

– Номер два, – напевает доктор и снова исчезает из моего поля зрения, чтобы сделать укол. – И-и-и-и три, – добавляет она, вонзая в меня третий шприц. Я уверен, что этот в два раза больше, чем остальные.

А потом наступает тишина, кажется, на целых пять минут, и не исключено, что они снимают с меня кожу или отпиливают ноги. Нет, разумеется, я не чувствую ничего такого.

– Что ж, думаю, этого достаточно, – говорит доктор, а затем удивленно восклицает: – Доктор Сото, заходите! Пришли лицезреть плоды своего труда?

– Нет, – слышу я короткий ответ женщины-врача, но не вижу ее; она хватает что-то с подноса у моего изголовья и уходит.

Затем меня снова перемещают – мою койку увозят в другой конец комнаты и заталкивают в подобие контейнера из плексигласа [11]11
  Плексиглас – органическое стекло.


[Закрыть], похожего на дешевую теплицу.

Раздается шипящий звук, и камера наполняется бледно-белым газом. Мой инстинкт велит мне не дышать, но газ наполняет контейнер так долго, что мне не затаить дыхание. В конце концов я сдаюсь и вдыхаю газ. Я ничего не чувствую, но представляю, как едкий туман въедается в ткани моих легких, пузырится в горле и отравляет кровь.

Шипение прекращается, я лежу, ожидая, что будет дальше, каким будет эффект газа, когда я стану таким, как Харви, Чиррак, Кэтрин или любой другой из группы «А».

Я пытаюсь думать о чем-то хорошем, вспомнить счастливые моменты, пока мой разум не отключится и я не стану чем-то другим. Я начинаю перебирать воспоминания о маме, пока она была жива; о том, как мы с сестрой пробрались на вертикальные фермы, будучи детьми; я вспоминаю Кину на платформе, вспоминаю Рен – как она изменила мой мир, когда первый раз принесла мне книгу, и если бы сейчас я мог управлять мышцами лица, то улыбнулся бы.

Я хватаюсь за эту мысль и жду.

Но ничего не происходит.

Спустя какое-то время дверь контейнера открывается, меня выкатывают через дверь с другой стороны комнаты испытаний и оставляют одного. Игла, воткнутая в мой спинной мозг, извлекается, и паралич моментально проходит.

Я кричу: непроизвольный крик боли, страха и, в основном, облегчения, что кошмар с Отсрочкой окончен. Я чувствую в шее жгучие колотые раны от шприцев; это невероятное ощущение того, что мои конечности могут подчиняться командам мозга; я двигаю пальцами ног, вытягиваю пальцы рук и не могу сдержать слез, но сделав пару глубоких вдохов, пытаюсь взять себя в руки.

– Я живой, – говорю я вслух дрожащим голосом. – Но почему я живой?

После попытки побега они должны были убить меня, пристрелить на месте или отвезти в суд и стереть, но не сделали этого.

Почему?

Что имел в виду Гален, когда говорил, что я стану отличной батареей? Почему они не принимают отказ от Отсрочки? И почему на Отсрочке меня не ввели в кому или не сделали безумным, как остальных из группы «А»?

«Может, это случится позже?» – размышляю я.

Но в данный момент это не имеет значения. Я жив, по какой бы причине они ни решили не убивать меня, – я пережил Отсрочку. По крайней мере, пока. Улыбаясь, я вспоминаю сегодняшнее утро, ожидание на платформе, лицо Кины – она узнала меня, поздоровалась, мы даже посмеялись вместе.

– Кина, – произношу я, снова улыбаясь.

Удивительно, как один простой момент может стать бесценным для человека, лишенного общества.

Хэппи велит мне переодеться в тюремную форму, и я подчиняюсь.

Когда дверь, ведущая обратно к Мрачному поезду, открывается, я смахиваю слезы, стараясь выглядеть как можно спокойнее. Входят трое охранников: один, нацелив на меня детонатор, подключает его к моему сердцу, остальные двое держат меня на прицеле.

– Шевелись, суперзвезда, – велит тот, что держит детонатор, и до самого вагона они идут задом наперед шаркающими шагами, ведя меня на мушке.

После Отсрочки обычно следует восстановительный период – ведь нужно время, чтобы восполнить то, что правительство отняло. Мэддокс называл это отдыхом для души.

Но сегодня мне не до этого; я слишком озабочен вопросом, почему меня не убили за попытку побега.

В дни Отсрочки жатва энергии отменяется, так что, думаю, сегодня весь объект будет работать на ранее накопленном ресурсе. Но я не в состоянии насладиться даже временем, свободным от жатвы: Рен так и не пришла, и я мучаюсь в неведении, теряясь в догадках: «а может…», «а что если…».

К полуночи я извел себя до головной боли. Я подхожу к окну, чтобы посмотреть на дождь; минута за минутой мое беспокойство плавно переходит в знакомый страх: дождь так и не начался.

Я смотрю на небо, и так целый час, затем еще один; дождь так и не начался. В 02:30 я сдаюсь и ложусь в кровать. Я лежу в темноте, глядя в пустоту, я боюсь спать; боюсь, что во сне впаду в бессознательное состояние, предшествующее безумию, убившему ребят из группы «А».

День 754 в Аркане

Я понимаю, что что-то не так, как только открываю глаза.

Поначалу мне кажется, что еще поздняя ночь, потому что освещение в комнате вовсе не такое, каким должно бы быть утром, но затем я понимаю, что единственный источник света – это тонкий солнечный луч, проникающий сквозь крошечное окно в задней стене.

Инстинктивно смотрю на экран, чтобы узнать, который час.

Экран выключен.

Встав с кровати, я подхожу ближе и вижу свое отражение в черной зеркальной поверхности.

Экран никогда не выключается.

– Что происходит? – шепчу я в пустоту, а затем зову ее: – Хэппи?

Черный экран не отвечает.

– Хэппи, где ты? – спрашиваю я, пытаясь не обращать внимания на дрожь в голосе и на ужасную привязанность к операционной системе, управляющей миром.

Экран выключен, поэтому я понятия не имею, который час. Время подъема обычно контролирует Хэппи, так что сейчас может быть куда позднее, чем половина восьмого.

«Нет, погоди», – рассуждаю я и, подойдя к окну, смотрю на небо: солнце уже довольно высоко. Утро давно прошло, определенно.

– Что происходит?! – произношу я уже на повышенных тонах. Надеюсь, фазы сна не сбились; как правило, мои биологические часы довольно надежны: я всегда просыпался за пару минут до будильника, но сейчас у меня нет ни малейшего представления, который час.

«Ладно, хорошо, – говорю я себе, – спокойнее, по крайней мере, ты жив и пока в здравом уме и при памяти. Соблюдай обычный распорядок дня. Скоро задняя стена откроется, и ты спросишь остальных, знают ли они, что происходит. А если и они не в курсе, будем надеяться, что Рен все же придет и объяснит, что тут творится».

Но без завтрака сил тренироваться практически нет, и к третьему кругу отжиманий я уже взмок от усталости.

Я сижу на кровати и жду, когда случится хоть что-нибудь, но ничего не происходит.

Проходит время – минуты или часы, я уже не понимаю, – но задняя стена так и не открылась. Я уверен, что час прогулки уже давно миновал, но сложно сказать наверняка, не имея возможности следить за временем.

Я снова вышагиваю по комнате, пытаюсь петь, как Пандер, но это только сильнее раздражает, ведь я абсолютно лишен музыкального слуха. Я снова выглядываю в окно: солнце по-прежнему высоко в небе или, может, уже немного ниже?

«Рен больше не приходила с тех пор, как предупредила меня об Отсрочке, – размышляю я. – Должно быть, они обо всем узнали и арестовали ее».

Я все жду и жду. Я слишком встревожен, чтобы читать, нет энергии для упражнений, мысли в голове несутся на скорости миллион миль в час, пытаясь разобраться, что, черт подери, происходит.

Я меряю комнату шагами, сижу на кровати, снова встаю и смотрю на солнце, а оно опускается все ниже и ниже.

Это что, наказание? Неужели правительство узнало о том, что сделала Рен? Они пытали ее до тех пор, пока она не призналась? Может, они просмотрели видео с паноптической камеры без ее разрешения? Неужели они вот так оставят нас здесь взаперти, без еды и воды, без связи с внешним миром, умирать в камерах, будто мы крысы в клетках?

Взглянув на небо, я замечаю кое-что краем глаза: крошечные огоньки вокруг дронов, спокойно сидящих на колонне. Но это бессмысленно: почему их электроника работает, в то время как мой экран выключен и в камере нет света? Одним из моих предположений было, что электричества нет во всем Аркане, как если бы произошел какой-то аварийный сбой питания, отключивший все, кроме функций безопасности, работающих на энергии жатв, которая хранится в массивной батарее на уровне пяти метров под землей. Механизмы управления дверями и питание сердечных детонаторов тоже должны быть на резервном питании, ведь такие вещи, как правило, защищены от любых предполагаемых атак, побегов или ядерных ударов.

За окном смеркается, и я вспоминаю, что темнеть начинает примерно в 19:00.

«Но сейчас не может быть семь часов, – твержу я себе. – Где Рен? Почему никто не пришел? Объяснит хоть кто-нибудь, что творится?»

В мыслях всплывает разговор Алистера и Эмери и слова Кины о войне.

Что. если это все же произошло? Что, если сброшена разрушительная бомба, уничтожившая большую часть населения? Что, если моя семья мертва? Что, если и Рен нет в живых?

Как только эти мысли приходят мне в голову, люк в двери открывается, и, обернувшись, я вижу Рен. От внезапного чувства облегчения я готов упасть на колени.

– Рен, слава Богу! Что, черт возьми, происходит? Экран выключен, стена так и не открылась, за весь день не слышно ни слова!

Рен молча и пристально смотрит на меня, ее светлые растрепанные волосы спадают на лицо, глаза неестественно быстро моргают снова и снова, и в одно мгновение она расплывается в широкой и безумной улыбке.

– Рен, ты в порядке?

Она моргает пять, шесть, семь раз подряд, а затем качает головой, словно выходя из транса.

– Лука? – произносит она неуверенно. Ее взгляд прояснился, и, кажется, она узнала меня впервые с того момента, как распахнула люк.

– Да, Рен, это я. Что происходит?

Рен отходит в сторону, и в отверстии появляется лицо Малакая.

– Ты в порядке, Лука? – спрашивает он, и я слышу звук открывающегося замка.

– А что ты здесь делаешь? – Я не в силах скрыть разочарование в голосе.

Дверь открывается, и Рен, одетая в джинсы и футболку, заходит в камеру и обнимает меня.

– Я так рада, что ты в порядке, – шепчет она, и от ее дыхания вблизи моего уха я чувствую какую-то волнительную дрожь во всем теле, несмотря на ситуацию. Я нежно отстраняю ее.

– Рен, что случилось?

– Лука, электропитания нет нигде, весь город во тьме, и все так… странно.

– Что значит странно?

– Она кое-что слышала, – отвечает за нее Малакай. – Крики и выстрелы.

– Мародерство? – не верю я своим ушам.

– Да, наверное, – соглашается Рен, – звучало так, будто… не знаю, но было очень страшно.

– Ты не пришла в пятницу, почему? – спрашиваю я.

– Меня отправили в оплачиваемый отпуск, мне нельзя было прийти, – рассказывает Рен. – У моей двери до вчерашней ночи стояли двое вооруженных офицеров. Думаю, им что-то известно, Лука.

– Может, это ничего не значит, – вставляет Малакай, обнимая Рен за плечо, что заставляет меня стиснуть зубы.

– За девяносто семь лет электроэнергия ни разу не отключалась, происходит что-то серьезное.

«Первым она выпустила его, – думаю я, наблюдая, как Рен протягивает руку и сжимает ладонь Малакая. – Сначала она пошла к нему».

– И что теперь? – Я отрываю взгляд от их сплетенных пальцев и смотрю Рен глаза в глаза.

– Не знаю, – отвечает она мне хмуро, отвлекаясь наконец от Малакая. – Поезда пока ходят на резервном питании, но его хватит только на три часа, то же самое с освещением на улицах и со всем, что работает от накопленной энергии. Нам нужно выяснить, насколько все серьезно, и принять решение.

– Решение? – повторяю я. – Какое?

– Лука, если это что-то масштабное, то нам нужно подумать о том, как покинуть Аркан. Всем нам.

– Что-то масштабное? Но что?

– Например, война, – отвечает Малакай.

– Война? – я поворачиваюсь к Рен. – Война? Я спрашивал тебя об этом пару дней назад, но ты сказала, что это безумие.

– Ну, кажется, теперь это не такое уж и безумие! – огрызается она.

– Эй, давайте не будем ссориться, – прерывает Малакай. – Честно признаться, я надеюсь, что это и правда война. Знаю, это безнравственно и все такое, но если мир погрязнет в хаосе, то у меня открываются куда более широкие перспективы. До Блока мне осталось тридцать дней – думаете, там тоже есть дружный клуб полуночников? Ага, как бы не так. И говорят, там нет Отсрочек, на заключенных экспериментируют постоянно. Если это и правда война, то я счастлив как никогда.

Я согласно киваю, вспоминая свои неоднозначные мысли по этому поводу – сбежать от монотонной рутины Аркана любой ценой.

– И что теперь? – спрашиваю я.

Малакай вздыхает:

– Думаю, надо собрать команду.

* * *

Мы открываем одну за другой камеры немногих, избранных Рен, тех, кому посчастливилось попасть в группу «Б»: Под, Игби, Пандер, Акими, Рина, Джуно, Алистер, Адам, Фултон и наконец Вудс.

Каждый из них жаждет объяснений, и мы просим подождать, пока все выйдут из камер.

Наконец группа в сборе, и я смотрю на камеру Кины. Мне хочется пойти выпустить ее или хотя бы объяснить ей, что происходит, но Рен начинает рассказывать:

– Сегодня рано утром, часов в пять, электроэнергия отключилась по всему городу. Поначалу все было в норме, лишь небольшая паника – люди думали, что замешаны Исчезнувшие, что за все это время они могли спланировать какую-нибудь атаку. К шести часам утра все начали наслаждаться временным перерывом в электропитании, люди выносили на улицы свечи и смеялись, ведь в жизни большинства это первое отключение электричества. Но потом мы услышали крики недалеко от центра города, а также в финансовом квартале, а затем и выстрелы. Мы с семьей заперлись в подвале и просидели там несколько часов. Отец вышел узнать, что происходит, и не вернулся. Спустя какое-то время земля затряслась, и я услышала самый громкий звук, какой слышала когда-либо. Мы решили, что на город упала бомба, что это конец; я обнимала своих братьев, мы прощались друг с другом, но потом шум прекратился. Поскольку я осталась за старшую, то через некоторое время мне пришлось поднялась наверх, чтобы принести еды и воды мальчикам, и из окна на кухне я увидела, как с неба упал самолет, все, кто был на борту… их глаза, они пристально так смотрели… – Рен замолкает, сдерживая слезы, и, глубоко вздохнув, берет себя в руки. – Я пришла сюда сразу, как только смогла, я не могу оставить вас умирать. Поезда работают на аварийном питании, но скоро и они отключатся.

– Так что, на нас напали? – спрашивает Рина, поправляя прядь рыжих волос за ухо.

– Думаю, да, – отвечает Малакай, поворачиваясь к ней.

– Что ж, нам надо идти, так? – уточняет Фултон, встречаясь взглядом с Адамом и с Вудсом. – Ну, то есть ты не можешь оставить нас тут гнить.

– Нужно это обсудить, – говорит Рен, – мы должны…

– А что обсуждать? – недоумевает Фултон, повышая голос. – Если там война, о нас и не вспомнят. Правительству на нас наплевать, они либо сотрут нас, либо просто забудут, это же очевидно.

– Или они могут помиловать нас, – вставляет Вудс; он все еще удручен смертью Винчестера, это читается по его опущенным широким плечам. – Нас могут помиловать и отправить на фронт.

– Хочешь подождать такой вариант? – спрашивает Адам, делая агрессивный шаг в сторону Вудса.

Вудс поворачивается к разъяренному товарищу лицом к лицу:

– Разве не лучше быть свободным на законных основаниях, чем беглецом?

– Да мы можем не дождаться такого шанса! Я хочу свободы любой ценой!

– Думаю, ты знаешь, что надо делать, – говорит Фултон, обращаясь к Рен.

Кажется, Рен поначалу не слышит его, она отрешенно смотрит куда-то вдаль, но затем, глубоко вздохнув, переводит взгляд на Фултона:

– Да, да, конечно, вы правы, – бормочет она.

– Ты выпустишь нас? – спрашивает Вудс.

– Думаю, я должна это сделать, разве нет? Наверное, так будет правильно.

– Верно, – решительно поддерживает Пандер.

– Да, точно, хорошо, – рассеянно отвечает Рен.

– Подумай, Рен, – говорит Малакай, – хорошо все обдумай.

– Я уже все обдумала. Я должна поступить правильно. Поезда скоро перестанут ездить, и вы окажетесь здесь в ловушке. Сначала выпущу вас, ребята, а потом освобожу остальных.

Кивнув, Малакай отступает в сторону.

Рен направляется к пульту управления, расположенному на стене у линии срабатывания детонирования, и внезапно мое сердце начинает учащенно колотиться: она освободит, она выпустит нас. Перво-наперво я думаю о моей сестре Молли, потом об отце. Я должен прежде всего добраться до них, убедиться, что с ними все в порядке.

Рен идет вперед, но, кажется, едва держится на ногах, словно она пьяна или приняла «Пассив» [12]12
  Вещество является вымышленным. Любое употребление подобных средств смертельно опасно!


[Закрыть].

Я иду за ней, мы все идем, с нетерпением глядя на панель у двери и ожидая, что вот-вот Рен приложит палец к экрану и отключит инфракрасный барьер, который убьет нас мгновенно, если мы попытаемся его пересечь.

Но я замираю и смотрю на камеру Кины. Неужели я могу сбежать, бросив ее здесь с теми, кого Рен сочла опасными для нашего полуночного клуба?

– Черт, – бормочу я себе под нос, отставая от группы. Нет, я не могу уйти без Кины. Либо я заставлю Рен выпустить ее, либо остаюсь и буду ждать свой шанс выйти со второй группой.

«В той группе будет и Тайко», – вспоминаю я.

– Ну же, давай, – я слышу нетерпеливый голос Пандер и оборачиваюсь к Рен.

Она стоит в дверях неподвижно, спиной к группе – настолько неподвижно, что кажется застывшей во времени. Я подхожу ближе и чувствую, как под кожу пробирается знакомый страх.

– Рен, – зовет ее Малакай, и впервые я слышу страх даже в его голосе, – все в порядке?

Все происходит молниеносно. Рен поворачивается лицом к группе, ее глаза быстро моргают, рот искривлен в какой-то неестественной улыбке. Ребята делают шаг назад, Малакай протягивает руку, заслоняя их. Рен хватает с пояса детонатор и направляет его в толпу. Я слышу четыре сигнала соединения с сердцем кого-то из нас. Закрыв глаза, молюсь, чтобы это был не я.

– Нет, – слышу я шепот Фултона, – не может быть.

И в тот же миг он, безмолвный и бездыханный, падает на пол.

На долю секунды наступает тишина. Затем все начинают в панике кричать и кидаются к своим камерам в поисках убежища. Вудс вбегает в бывшую камеру Фултона. Передо мной Игби хватает Пода за руку, тащит в свободную камеру и захлопывает дверь. Малакай спиной вваливается в другую камеру, Эмери стонет, пытаясь закрыть тяжелую дверь, крича при этом Алистеру: «Беги, беги, беги!», дверь за ней намертво захлопывается, и голос обрывается. Все происходит в мгновение ока, и все это время меня толкает и тащит за собой паникующая толпа.

Я бегу к своей камере – перед ней есть еще две пустые, но в данный момент я не очень хорошо соображаю. Алистер бежит рядом, опережает меня, и я вижу, как развеваются в воздухе его осветленные волосы. Слышу четыре сигнала, но не могу понять, чьи они – его или мои. Но вот он обмяк, словно тряпичная кукла, – ноги приподнимаются на носочки, с изогнувшейся спиной он падает ничего не выражающим лицом на пол.

Я хватаюсь за входной проем своей камеры и, развернувшись, ныряю внутрь. Я тяну дверь, срывая дыхание на панический крик.

Мимо пробегает Пандер, ее очки падают на бетонный пол; она останавливается, оборачивается, наклоняется, чтобы поднять их, мне хочется кричать ей: «Беги!», – но дверь закрывается, замок защелкивается. Я очень надеюсь, что Пандер доберется до следующей камеры.

Тишина поглощает меня, окружает и накрывает, подобно одеялу. Я падаю на пол. Это все неправда, это не может быть правдой, этого просто не может быть.

«Алистер и Фултон мертвы. Рен убила их. Зачем она это сделала?»

Я не могу смириться, не могу принять это. Мой мозг все блокирует, затягивая меня в мир небытия: я ничего не чувствую, ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю. Я сижу на полу – я никто и нигде, и это сущее блаженство.

«Алистер и Фултон мертвы. Рен убила их. Зачем она это сделала?»

Вопрос звучит где-то вдалеке, в запертой комнате в запертом доме в городе-призраке.

Я понимаю, что могу лишиться разума, если не возьму себя в руки. Я бью себя по лицу, сильно, еще и еще раз. Боль возвращает меня к реальности.

– Алистер и Фултон мертвы, – произношу я вслух, – Рен убила их, но зачем?

Я ищу ответ на вопрос.

– Она сошла с ума, потеряла рассудок. Рен убила Алистера и Фултона. В городе идет война, электричества нет, на нас напали.

Я бормочу, пытаясь собрать сказанное, как кусочки мозаики из разных головоломок, в единую картину.

Я встаю, подхожу к раковине и включаю холодную воду – ничего.

– Черт! – рычу я.

Сердце так бешено колотится, что вот-вот выскочит из груди. Я смотрю на свое отражение в затемненном экране, висящем на стене, и не узнаю себя: кожа пепельного цвета, глаза выпучены, губы застыли в гримасе, не принадлежащей мне. У меня шок, я понимаю, но ничего не могу поделать.

Я подхожу к экрану, касаюсь ладонью черной поверхности. Хотел бы я, чтобы он работал, чтобы Хэппи снова заговорила со мной, составила бы мне компанию, принесла еды, показала бы, который час. Я не хочу проходить через все это один. Взяв верхнюю в стопке книгу, начинаю читать, но потом резко бросаю ее в запертую дверь. Изнутри камеру не открыть.

Я снова тут застрял. Кажется, мне отсюда просто не выбраться. Неужели мне суждено возвращаться сюда до самой смерти?

Я замираю, когда люк в моей двери медленно открывается, его металлический скрежет пронзает тишину комнаты.

Я оборачиваюсь: Рен смотрит на меня широкими, яркими глазами, веки открываются и закрываются, снова и снова, словно крылья колибри.

– Рен, это я, – говорю я, и голос мой похож на отголосок эха. – Я, Лука.

Она ничего не говорит, просто смотрит на меня, оскалив зубы в этой ужасающей улыбке.

Она поднимает руку и направляет что-то на меня. В шоковом состоянии мне понадобилась доля секунды, чтобы распознать зеленый свет на кончике детонатора. На мгновение я застываю как вкопанный и осознаю, что Рен сейчас убьет меня. Я думаю об отце и сестре, о Кине, и бросаюсь в сторону прежде, чем Рен успевает нацелить на меня это адское устройство и соединить его с моим сердцем.

– Рен! – кричу я, прижимаясь к стене. – Прошу тебя, Рен, опусти детонатор!

Она не отвечает, выражение ее лица не меняется, она просто направляет устройство в мою сторону.

– Опусти детонатор, Рен, что ты творишь?!

Я вижу, как ее рука проскальзывает внутрь через люк, нацеливаясь мне в лицо.

Я бросаюсь в другую сторону, рука следует за мной. Долго не думая, ныряю под кровать и наблюдаю, как Рен мечется, пытаясь активировать устройство, чтобы взорвать имплант в моем сердце.

И вдруг я понимаю, что слышу чей-то голос – голос Хэппи:

– Проникновение. Люк закроется через пять секунд, четыре, три, две…

– Рен! – кричу я. – Убери руку!

– …одна. Блокировка двери.

Люк захлопывается, и оторванная от плеча рука Рен падает на пол моей камеры. В тот же момент зеленая лампочка детонатора становится красной, и я слышу четыре сигнала в своей груди.

Детонатор активирован.

На секунду я замираю при виде крови, медленно стекающей из безжизненной конечности, но затем подползаю и осторожно вытаскиваю детонатор из руки Рен, крепко сжимая пальцем переключатель.

– Какого черта, что за хрень тут творится?! – кричу я, тяжело дыша. – Линза, – бормочу я, – мне нужна Линза, чтобы отключить эту чертову штуку!

«Отключить!» – яростно вопит мой разум, и я с трудом сдерживаю истерический смех при виде бледной руки на полу.

Нет времени оценивать ситуацию и разбираться, что делать дальше, потому что звук открывающейся двери в очередной раз разрывает тишину.

Я снова вижу Рен: она стоит в дверях, по-прежнему часто моргает, дико улыбаясь, и, очевидно, не осознает, какую опасную травму себе причинила. Шагнув вперед, она протягивает уцелевшую руку и хватает меня за горло.

Мы оба падаем на твердый пол тюремной камеры. Раздается отвратительный треск от удара моей головы о бетон, и перед глазами мелькают белые пятна. Лицо Рен в паре сантиметров от моего, она улыбается и изо всех сил сдавливает мне горло.

Я пытаюсь позвать ее по имени, попросить остановиться. На лицо мне стекает кровь из раны в ее плече, боль и паника невыносимы.

Давление в глазах нарастает, зрение покрывается серой пеленой. Я чувствую, как моя хватка на детонаторе постепенно ослабевает.

Я должен что-то сделать, немедленно. Свободной рукой я бью кулаком по руке, что пытается задушить меня, но улыбка Рен даже не дрогнула. Я протягиваю руку в поисках орудия – чего-нибудь тяжелого, чтобы ударить ее и не дать ей убить меня. Пальцы нащупывают что-то относительно твердое, и я изо всех сил ударяю Рен в висок.

Это не особо на нее действует, но все же на долю секунды она теряет хватку, и этого достаточно, чтобы я смог выкатиться из-под нее и наполнить легкие воздухом.

Недолго думая, я поворачиваюсь и снова размахиваю орудием. Попав ей по лицу, понимаю, что это книга в твердом переплете – «Властелин колец».

От удара Рен падает на пол, я бросаюсь к двери и захлопываю ее снаружи в тот момент, когда эта ненормальная версия моего друга кидается на меня. Дверь заперта, Рен остается в камере.

Я опираюсь свободной рукой о бедро, другой крепко сжимаю переключатель на детонаторе. Я откашливаюсь и выплевываю кровь на пол, пытаясь подавить тошноту.

Спустя мгновение события последних недель наваливаются на меня, и я издаю яростный вопль разочарования, растерянности и страха.