Текст книги "Карта Талсы"

– А как Лидия?

Вскинув брови, я обнял Эдит за талию. А голову положил на плечо.

– Да. Когда увижу ее в следующий раз, попрошу у нее руки ее племянницы.

Эдит оттолкнула бутылку водки, которую, как дружелюбный слоник, протянула ей Кэм, полусидевшая, полулежавшая рядом с нами, предварительно постучав меня по ноге. Но я поднялся и вместо водки взял гавайский пунш.

– Тут можно прямо почувствовать молекулы «Нутрасвита», они перекатываются во рту, как ягоды ежевики.

– Там внизу и другие девушки есть, – сказала Эдит.

– Да, но они неглубокие, а Эдриен совершенно другого уровня.

– Тебе, похоже, больше подружка нужна.

Я закатил глаза.

– Куда уж больше? Что, чем меньше она будет как Эдриен, тем больше годится в подружки? Мне кажется, Эдриен довольно хороша. – Я вспомнил о том, что я – единственный мужчина в комнате, и закрыл лицо подушкой. – Извините, я себя таким минотавром чувствую, мне надо пойти в другую комнату.

В итоге я положил голову Кэм на колени. Ноги у нее были тонкие и скользкие – из-за шелковых штанов. Так что вертеть головой не получалось.

– Каково твое впечатление от молодежи в Талсе? – поинтересовался я.

– Пьянчуги, – ответила Кэм.

– Именно этим они так хороши.

– Тебе нравится состояние опьянения? – спросила она.

– Думаю, да. А разве не должно?

– Некоторым с первого раза бывает противно.

– Почему? – не понял я.

– Не хватает контроля над собой.

– Я и трезвый себя не контролирую. Я вынужден лишь пассивно наблюдать за собственным бездействием.

Вечеринка, кажется, и не собиралась кончаться.

Внезапно все перешли на улицу – как будто до этого шел дождь, а потом прекратился, или вроде того. Я обнаружил у себя под ногами кирпичную террасу, а за ней росла трава, а еще дальше – огромные деревья. Ночной воздух превратился в алоэ.

Дворы в этом районе были огромными, неправильной формы, и оттуда, где я стоял, казалось, что деревья сливаются в бесконечный огромный лес, самые прекрасные задворки Талсы. Может, и за «Филбруком» были такие же. «Филбрук» – это бывший дворец одного нефтяника, который уже тысячу лет назад передали художественному музею, туда можно делать вылазки на несколько дней – это огромный участок земли с длинным искусственным водоемом и поросшими травой склонами, и хотя я вырос в так называемой сельской местности, именно там такая идиллическая пастораль, которой я нигде больше не видел. Мы ходили туда на «Сон в летнюю ночь»[4]4
  Пьеса У. Шекспира.


[Закрыть] – пьесу ставили летней ночью. И темная лестница заднего крыльца точно так же напоминала изгиб лебединой шеи, как и в «Филбруке», ей была присуща та же итальянская элегантность, которая, по всей видимости, так очаровывала нефтяных магнатов, строивших Талсу.

Я спустился и пошел по траве, никем не узнаваемый, через кучки ребят, куривших в темноте. Впереди кто-то купался голышом; я забрался поглубже в освещенный луной лес и внезапно наткнулся на огромный монолитный садовый стол, инкрустированный перламутровыми знаками Зодиака. Пробираясь обратно к дому, я был даже склонен считать, что этот стол меня напугал. Я обрадовался, вернувшись к окнам, из которых лился желтый электрический свет. Кто-то вынес сэндвичи с курятиной, я взял один и устроился на перилах террасы, чтобы посидеть и прояснить мысли.

Сэндвич был вкусный. Мне казалось, что на этой вечеринке я хорошо справлялся. Размышлял я в основном об Эдриен Букер. Будут ли еще подобные тусовки или я могу пересечься с ней где-то в городе? Я почему-то сильно сомневался, что она пошла бы куда-нибудь вроде «Ночи ретро». Но меня теперь заинтересовали все возможные варианты. Эдит мне покажет. Если только Эдриен одна не занимает весь высший уровень. Я снова спустился на траву, проверил, заперта ли дверь в подвал; она открылась, и я увидел крепкую лестницу. Сунув за щеку последний кусок сэндвича, я спустился по ступеням и пошел по подвалу. Я внимательно прислушивался к скрипу половых досок над головой: празднование продолжалось, а я тут, внизу, иду по бетонному полу.

От каждой лампочки тянулся тоненький шнурочек, я дергал за него, и за спиной у меня становилось светло. Подвал оказался бескрайним, как древнее хранилище, узкие дорожки петляли между укрытой тряпками мебелью. Я нашел английское седло, оно уже покрылось плесенью, но форма очень выразительная, как полный энергии черный язык. Множество и множество коробок с бокалами, обитые бархатом коробки со столовым серебром: скопившееся наследство от дедов? Я так полагал, что родители Чейза еще живы. Еще я увидел до ужаса реалистичную маску медведя, по-моему, даже из натурального меха, но остальное все доработано вручную, щеки и подбородок изнутри подшиты хлопчатобумажной тканью с турецкими огурцами. А смотревшая на меня морда была мягкой, как шкурка ягненка, и сморщенной, как перчатка, с искусственными черепаховыми ноздрями. В качестве крепежа был не шпагат или резинка, а уже растрепавшиеся шелковые ленточки.

Я надел маску и продолжил свою экскурсию в таком виде. Это оказалось верное решение: я выглядывал из двух дырочек-глаз, а все остальное лицо было покрыто мехом, одновременно и нелепо, как кукла из «Маппет-шоу», и страшно. Я пошел к лестнице, которая вела в дом, собираясь подняться к гостям и произвести на них впечатление.

Но кто-то, наоборот, решил спуститься вниз. Дверь сверху со стуком открылась, судя по голосам, в подвал направлялось довольно много народу. Я застыл. Мне не хотелось, чтобы меня тут застали. Но не хотелось и маску снимать.

– Гррр, – в шутку забулькал я.

У подножия лестницы столпился отряд человек из пяти-шести, в том числе и Эдриен с Эдит.

– Что это? – склонив голову, спросила Эдриен. Я решил снять маску. Она даже вспомнила мое имя, – Джим.

Потом посмотрела на Эдит, поскольку я был ее подопечным. Но она выглядела не очень уверенно. А Эдриен светилась от любопытства.

– Что это за маска?

Я развернул ее и приложил к лицу Эдриен.

Получился такой стройный медведь.

– Ты для нее слишком высокая, – сказал я.

Остальные не понимали, что происходит. Эдриен вспомнила, что они ждут.

– Мы хотели кое-какие таблеточки принять, – сообщила мне она. – Будешь с нами?

Чейза среди них не было, Кэм тоже. Я никогда раньше не пробовал наркотиков.

– Конечно, – ответил я.

Хотя в подвале, кроме нас, никого не было, мы решили уединиться еще больше в пустой комнате сбоку. Эдит, которая много чего улавливала интуитивно, подобралась поближе ко мне, собираясь рассказать, что именно мы собираемся съесть. Но я отскочил от нее. Таблетки разложили на столе.

– Нужен острый нож, – сказала Эдит, – разрезать таблетку Эдриен.

Мне было несколько стыдно, что ей придется со мной делиться, но я не хотел отступать.

– Тут полно столового серебра, – сообщил я и выскочил из комнаты за какой-нибудь из виденных мной коробок. Но в итоге я нашел не нож, а какие-то жутко причудливые филигранные ножницы с огромными ручками, для какой-нибудь модницы с кучей колец, а сами лезвия были короткие, словно толстый пеликаний клюв.

– О, ножницы для птицы подойдут, – сказал один парень, внезапно возликовав, когда я влетел обратно в комнату, размахивая своей находкой. Кто-то даже типа захлопал.

Но таблетка крошилась – как аспирин – и Эдит сказала, что нужен скорее канцелярский нож или бритвенное лезвие.

– Да хрен с ним, – ответила Эдриен, зажала таблетку, которую мы собирались съесть на двоих, между кончиков пальцев и сдавила ее ножницами – эту операцию она проводила на вытянутых руках, как будто брезгливо. Ребята оценили результаты ее работы. Остались два приличных кусочка, хотя большая часть была раздавлена в порошок, который просыпался на пол.

– Уверен, что мне этого будет достаточно, – прокомментировал я.

– Надо вдохнуть порошок. Или втереть в десны.

Эдриен похлопала меня по локтю, ей хотелось смотреть мне в глаза, когда мы глотали эти крошки.

Потом все съели свои таблетки и смолкли – такая церемония меня удивила. Мы убрали стол с дороги, сели на грязный бетонный пол и принялись ждать.

Обстановка напоминала спиритический сеанс. Мы слышали грохот, еще чаще поскрипывание половых досок, иногда даже какие-то приглушенные вскрики.

Я так понял, что вечеринка кончится еще очень и очень не скоро.

Я подумал, не начнем ли мы минут через пять ползать по полу и целоваться друг с другом.

И вот.

– Я чувствую, – сообщил один из парней.

– Надо о чем-нибудь поговорить, – как обычно бесстрастно, предложила Эдит. Но на ее лице уже появилась гримаса экстаза.

Вскоре в комнате уже стоял дикий гомон. Оказалось, что где-то тут внизу есть пианино. И кто-то собрался играть. Мы сможем насладиться опытом так, что «нас никто не побеспокоит».

Я подумал, что моя таблетка тоже сработала, но поскольку я весь такой забитый и неопытный, то просто этого не осознаю – мне надо понять, как заметить эти тонкие перемены, и раздуть это ощущение в мозгу.

Эдриен села рядом со мной на корточки. Она была очень гибкая.

– Мы, наверное, мало съели, чтобы что-то почувствовать. – Она так суетилась из-за этого, как будто я был ее клиентом.

– Все нормально, – я не хотел, чтобы она переживала, – даже получувство… я рад это испытать.

– Иногда нужно все целиком… – Она махнула рукой, не договорив.

– Чтобы подействовало?

Она раскрыла ладони, демонстрируя открытость.

– Может, и лучше, если ничего не будет, – сказал я. – Я хотел с тобой поговорить.

– Да?

А я и не знал, о чем.

– Я нашел кое-что на заднем дворе, – удалось придумать мне. – Можно сходить посмотреть.

Подумав, она неспешно кивнула и поднялась.

Остальные бы подняли суматоху, если бы догадались, что наша таблетка не подействовала. Кто знает, что они думали на самом деле. Эдриен протянула мне руку и вывела из комнаты.

Мы поднялись по задней лестнице, вышли через подвальную дверь на улицу и ступили на траву.

– Там, – сказал я, и мы неспешно побежали в лес.

Но потом пришлось перейти на шаг; было уже темно. Я увидел тот каменный стол.

– Раньше его освещала луна.

Я достал крошечный фонарик, подаренный матерью, его еще используют как брелок. «Чтобы ты мог до машины ночью дойти», – сказала она.

Я махал фонариком, освещая мозаику на столе.

– Это знаки Зодиака, но не греческие, которые нам известны, – я направил луч на округлые фигуры – павлин, краб, возбужденный повар…

– Что это? – Она увела мой брелок с ловкостью вора.

Фонарик был треугольный, как медиатор для гитары. Когда на него нажимаешь, под голубым прозрачным пластиком загорается светодиод с направленным светом.

– Надо это нарисовать, – сказала Эдриен.

– Что?

Она закрыла глаза и навела синий луч на одно веко, потом на другое.

Я попытался придумать, что это за художественный прием.

– Нужного эффекта добиться будет очень трудно, – сказал я.

Эдриен не обратила внимания на мои слова.

– Это глаз инопланетянина, – снова начал я.

Она принялась поглаживать цепочку на брелоке.

– Это точно око.

– Значит, ты рисуешь?

Эдриен посмотрела в сторону дома.

– Я хочу стать художницей, – ответила она.

Мы легли на стол и стали смотреть на листья и звезды. Разумеется, Эдриен видела все это и раньше, я имею в виду стол, она же часто бывала в этом доме.

– Тебе не надо возвращаться на вечеринку? – спросил я.

– Нет. – Казалось, что прошло минут пять. – А еще я хочу стать священником, – добавила она. Ее голос шелестел, как песок. – Я делала тест на акцентуацию личности, там говорилось, что у меня три основных черты. Вера, достоинство и рвение.

Я посмотрел на Эдриен, пытаясь понять, шутит ли она. Но она действительно была полна достоинства. Даже когда лежала в нелепой позе и думала о своем.

– Мы сейчас лежим на неком подобии кромлеха, – сказал я.

– Это что такое?

– Это древний стол друидов, ну, как бы жертвенный.

– Эдит сказала, что ты поэт.

– Я хочу им стать.

Эдриен села.

– Почему, расскажи.

Она была готова воспринимать меня серьезно, если я того хотел. Я старался придумать.

– Я хочу быть поэтом, чтобы писать хорошие стихи, – сказал я. – Очень хорошие.

Она кивнула.

– Потому что ты считаешь, что уже их пишешь, да?

– Ага.

Возникла долгая пауза. Мы лежали во тьме. Когда дул ветер, было слышно, как шелестят листья, хотя и не видно.

Эдриен повернулась ко мне.

– Когда ты думаешь о своей работе… тебе страшно?

– Нет. Но я понимаю, о чем ты. Когда-нибудь станет.

– Да. – Она резко поднялась и пошла прочь. Потом позвала: – Идем.

Мы заходили все глубже в лес, пока не оказались у дальнего забора, огораживавшего участок Чейза. В темноте постепенно стал виден соседский дом. Его внушительный контур прорисовался на посиневшем небе.

– Хочешь перелезть? – спросила Эдриен.

– Ты их знаешь?

– Нет.

Мне пришлось подтягиваться, чтобы перебраться через забор – такая спортивность оказалась неожиданным достижением, венцом всему остальному.

Она шагала впереди меня по соседскому газону. Было похоже на кусок немого фильма, когда ночные сцены снимают днем. Элегантная женщина на вечеринке в саду – пока она не оглянулась на меня и я не понял, насколько ситуация на самом деле волнующая. Я бросился к Эдриен.

– Хочешь поплавать?

Я задумался: если она сама хочет купаться, что это может означать? Но мне показалось, что Эдриен задумала что-то другое.

– Я хочу еще полазить через заборы, – ответил я.

Мы пошли в сторону, забрались еще в один двор, потом еще в один. И каждый из них был как аквариум в себе, со своей растительностью, выбранной владельцем, со своим пластмассовым дворцом, бельведером, игровой площадкой, и все это было залито собственной синевой. Я думал о людях, которых знал, о родителях знакомых. Было в этих дворах что-то жалкое, в том, что они кому-то принадлежат. Что они – частная собственность.

– Мы бегаем по чьим-то снам, – крикнул я Эдриен. – Ходим тут, пока они спят.

Мы бежали в буквальном смысле, внимательно исследуя препятствия, которые встречали нас в каждом из дворов, насторожившись, как олени, но в то же время на довольно высокой скорости, на какой обычные разговоры невозможны; некоторые люди во время пробежек беседуют – но мы могли лишь выдавать короткие комментарии, и обрывки разговора развевались позади нас, словно ленты.

Вдруг вспыхнул свет, и мы инстинктивно нырнули в траву. Помню, что это был ряд больших эркеров, мы заметили женский силуэт, словно освещенный вспышкой молнии, ее рука как раз тянулась к цепочке выключателя. Помню кампсис, деревянную решетку, на которой крепился скрученный садовый шланг. Мы переглянулись, немедленно подскочили и бросились дальше. Я бежал; я даже про себя не извинился перед хозяином дома.

Я помог Эдриен перебраться через литую бетонную стену, крепящуюся на столбах.

– Надо забраться в какой-нибудь из них, – заявила она. – Тебе не кажется?

– Наверно, надо. – Я вообразил себе незапертую заднюю дверь, узкий коридор, едва различимые фотографии на стенах в голубых рамах для картин. Пахнет затхлостью, как в музее. Потом мы откроем холодильник и украдем апельсиновый сок, боясь света, льющегося из его открытой дверцы.

Но мы все бежали дальше. Судя по тому, как пахло в воздухе, утро должно было наступить уже скоро. В следующем дворе мы остановились, словно что-то празднуя. Эдриен широко раскрыла глаза, отвела назад плечи и попыталась отдышаться.

Я заговорил.

– Интересно, по этим дворам до «Филбрука» можно добраться?

– Что?

– Мне кажется, он в этом же квартале.

– Не знаю, Джим, я не понимаю, где мы, – призналась она в этом довольно беззаботно, схватила меня за рубашку и потащила дальше.

Пиджак, подумал я. Он испачкан травой. А родители купили его для колледжа…

– Ну же, – сказала Эдриен.

Мы опустились на корточки в какую-то компостную кучу и принялись на карачках пробираться под низкими ветвями вишни, а потом попали в какую-то древнюю перголу с ограждениями с обеих сторон, обеспечивающими уединение. Там была и купальня для птиц, которую я запомнил. Покачиваясь взад-вперед на корточках, она выбросила вперед руки и повалила меня в траву.

Оседлав меня, Эдриен оказалась ни развратницей, ни скромницей; она была просто очень прямолинейна. Она расстегнула мне ширинку так, будто развязала шнурок на собственном ботинке. Действовала она очень быстро. Эта девушка так меня заворожила, что поначалу я даже забыл отвечать на ее поцелуи. Эдриен же ласкала меня губами то здесь, то там с легкомысленной нарочитостью. У меня такой партнерши еще не бывало. Так что мои лобзания были рассчитаны в основном на то, чтобы выиграть время. Но ей все это наскучило, и она сдернула с меня штаны. К тому времени уже стало светло, не особо, но достаточно, чтобы я мог рассмотреть истинные цвета нашей наготы. Она оказалась белее, чем я. Эдриен держалась сверху, и я хотел запечатлеть этот образ в памяти – мягкая спина, приподнятый подбородок, раскрасневшаяся шея.

Он проник в мое базовое видение «утра» и все там перевернул; и мы тоже перевернулись. Я оказался сверху.

– Тебе придется кончать на траву, – сказала она. Но я кончать не собирался. Я был слишком напряжен.

Издаваемые ею звуки, кажется, складывались в некое повествование, за нитью которого я не мог уследить. Я не понимал, притворяется ли она. Может, Эдриен просто нравилось стонать.

Наконец, мы остановились. Она посмотрела мне в глаза, с жадным осознанием того, что мы сделали. Где-то лаяли собаки.

– Кажется, они приближаются, – сказал я. Я как будто не совсем чувствовал свой голос и должен был его вернуть.

Эдриен не ответила. Она схватила меня до боли резко. Я испугался, а она засмеялась. Единственное, что я мог – это снова взобраться на нее, так, чтобы ей пришлось меня отпустить.

– У тебя руки испачкались, – сказал я. Ветер обдувал мое бедро.

Мы продолжали целую минуту, на этот раз беззвучно. Солнце поднималось, всползая по задней стене чьего-то дома, это я его поднимал. И чем больше я старался, тем ярче и теплее оно становилось. Я, естественно, всегда об этом думаю. Я пытался замерить это добавочное время второй попытки, его ценность. Хотел знать, завоевал ли я Эдриен или же мне просто повезло. Я пытаюсь это понять, слушая медленную музыку, и сравниваю с ней. Как будто бы музыка может остановиться, если я буду достаточно внимателен. Глядя на холодные статуи, я вспоминаю пот на груди Эдриен. Второй раз она была более тиха, но и более настойчива, и так много смотрела мне в глаза, что мы внезапно стали друзьями. Я рассмеялся. Казалось, что тут надо остановиться.

Рассмеялся я потому, что прямо над нами чирикали птички.

– Тебе лучше уйти, – прошептала она.

– А тут мы не можем спрятаться? – спросил я, взяв ее за руку.

Поднявшись, Эдриен принялась ждать, когда я заправлю рубашку. Она провела меня прямо под окнами этого дома, сначала вдоль задней стены, потом вдоль боковой.

– Думаешь, это нормально?

Мы вышли на открытый газон, на солнце, на тихую улочку. Нельзя было даже понять, какому дому принадлежит этот газон – настолько далеко стояли друг от друга особняки, а трава казалась бесконечной. В тишине влажного утра я услышал, как заработала система кондиционирования. Хотелось бы мне попасть вовнутрь одного из этих домов. Усесться в чьей-нибудь роскошной мебели и выпить апельсинового сока.

– Ты понимаешь, где мы? – спросил я.

– Иди, – с улыбкой сказала она.

– Ты проводишь меня до машины?

– Не-а, – Эдриен уже пошла прочь в противоположном направлении.

Я как-то напряженно помахал. Она поднялась на цыпочки и похлопала воздух, словно отталкивая меня, как лодку.

До первого перекрестка я не увидел ни одной машины, а на следующем было уже целых две или три. Они все поняли? С травы, мимо которой я шел, испарялась роса, если бы я протянул над ней руку, я бы ощутил горячие волны. Стоял кислый запах. Я нашел «Филбрук»; я уже собирался перемахнуть через стену и вторгнуться на его территорию, но мне надо было в туалет, а осквернять я ничего не хотел. Родители, по моим подсчетам, уже отправляются в церковь. Я приеду домой, но потом придется час-другой ждать их возвращения, прежде чем мы побеседуем. Поэтому я ехал медленно. Остановился в «КвикТрип», сходил в туалет. Кондиционер там работал слишком мощно, пахло средством для чистки кафеля. Я вдруг осознал, что не знаю, где оставил медвежью маску – я думал о доме, в котором побывал, как о запутанном романе, который слишком быстро прочел, но мог вернуться в начало когда-нибудь потом и заново проанализировать его в своем блокноте. Я высушил руки и вышел в торговую зону, налил себе капучино амаретто. Расплачиваясь, я вслух пересчитал деньги, как иногда делал мой отец.

3

Я не думал, что опыт повторится. Бегать по дворам, делая вид, будто я под кайфом, волочиться так за ней – ну, может, я и был под кайфом. Меня радовало, что со мной наконец что-то произошло, и пока я сидел в машине, случившееся давило на меня, как тяжелая музыка, вроде Вагнера. Она, естественно, была полна дурных предзнаменований. Когда родители вернулись из церкви, мама мне даже в глаза не посмотрела. Она положила сумочку и без каких-либо прелюдий сразу сказала мне, что «тебе надо бы быть поосторожнее» – и на этом бы все кончилось. Но я, как дурак, как последний дурак, сказал, что был у Чейза. Мама могла подумать, что я валялся без сознания на полу «Бального зала Каина». Но это же Мейпл-ридж, сказал я. В этой части Талсы столько зелени, как в каком-нибудь парке. Я-то полагал, что богатый дом все объяснит – у богачей праздники проходят по-другому, дольше – они себя не стыдятся…

– Джим, ты этих людей не знаешь.

Мама почти никогда так резко со мной не разговаривала.

Я буквально весь день проспал, скрежеща зубами, и чтобы отмазаться от семейного ужина, пошел в кино. В кинотеатре я взял колу и кусочек пиццы в треугольной коробочке и просидел весь фильм, наблюдая за галлюцинациями своей больной головы. Когда я вышел на стоянку, было темно и влажно. Всю ночь я просидел по-турецки в кровати, открыв окна, несмотря на кондиционер, и читал. Я исписал заметками небольшой блокнот.

На следующий день я пошел в центр, в библиотеку, – приехав домой на каникулы, я ходил в библиотеку почти каждый день, стараясь следовать намеченному самим для себя курсу. Это сказывалось на мне очень благотворно. Книжки, которые я выбирал, приятно пахли. Новые издания классики с упругими ярко-белыми страницами, и, похоже, их брали не часто. В тот день я часа два очень тщательно делал записи, но потом мне вдруг пришла в голову идея позвонить Эдит. Можно же просто попросить у нее номер Эдриен. Почему бы нет? Я спустился к абонементному столу, там был телефон-автомат.

Эдит повела себя осмотрительно.

– Ну как, хорошо суббота прошла?

– В общем, да.

– Но не удивляйся, если она тебе не позвонит.

– Почему? Она тебе что-то сказала?

– Нет. Но Эдриен – трудный человек, – в ее голосе я уловил беспокойство. – Джим, я надеюсь, что ты из-за меня не подумал чего не того. Понимаешь, она просто не встречается ни с кем.

Чего Эдит, наверное, не понимала, так это степень моей заинтересованности: я просто должен был получить то, чего хотел. Желание было для меня разновидностью мужества, особенно если то, чего ты хочешь, требует отваги. Так был устроен мой мир. Так я попал в колледж. Нет более исчерпывающего подтверждения правильности выбранного подростком пути, чем положительная реакция на его достижения, отправленные письмом в учебное заведение Западного побережья.

– Думаю, ты обязана дать мне ее номер, – сказал я Эдит.

Она дала. Но весь оставшийся разговор старательно убеждала меня пойти в среду на «Ночь ретро».

– На прошлой неделе ты хорошо оторвался.

Из того же автомата я позвонил и Эдриен. И оставил следующее сообщение на автоответчике: «Привет, Эдриен, это Джим. Я, кажется, тебя с днем рождения так и не поздравил, так что хотел исправиться. Я забыл попросить у тебя телефон, мне дала его Эдит. Давай как-нибудь куда-нибудь сходим».

На следующее утро я предпринял еще одну попытку. Это сообщение я надиктовал другим голосом. Я десять минут сидел неподвижно, готовясь, потом, наконец, поднес трубку радиотелефона к губам, словно чашу для причастия, набрал номер, нажимая кнопки большим пальцем. «Привет, Эдриен, это Джим Прэйли». Пауза. «Я хотел бы еще побродить с тобой под покровом ночи». Тон у меня был мрачный, голос дрожал, но я пытался изображать иронию. «Если у тебя есть свободное время, пойдем гулять. Эдит сказала, что ты по телефону не особо любишь разговаривать, да и я по телефону тоже не хочу. Но тем не менее. Вот что я собирался тебе сказать: напиши мне письмо». И продиктовал родительский адрес с почтовым индексом. Пауза. «Ну, то есть давай поговорим с глазу на глаз».

Я родился в преподавательской семье, эти учителя и учительницы не выходили за рамки собственного образования и жили припеваючи, они жаждали править своими классами и контролировать собственные жизни. А я же пытался навязаться Эдриен Букер из семьи Букеров. Пуделем я никогда быть не хотел. Но я пошел в канцелярский магазин и купил конвертов из желтой бумаги, собрал папку с надписью «ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ», в основном там были ксерокопии из библиотечных книг о Стоунхендже и фотографии садов восемнадцатого века в стиле романтизма с искусственными руинами и разрушенными стенами – плюс одна-другая карта Талсы. Я сидел в кабинке для чтения и разрезал ксерокопии так, чтобы казалось, будто все эти сады находятся в Талсе. И в попытках придать всему этому эротизма я занялся поисками изображений жертвоприношений людей и животных. Я, естественно, думал о том каменном столе, или кромлехе. Но в итоге решил, что иллюстрации с человеческими жертвами ни к чему. Я уселся на ободок горшка с папоротником, довольный результатами своего труда. Это был самый лучший день, проведенный мной в библиотеке – как вознаграждение за последние две недели, когда я сидел и занимался, – зато я научился очень хорошо ориентироваться в здешних залежах. В моей папке не хватало лишь одного, чего-нибудь такого прикольного. Признаком хорошего вкуса было бы добавить какой-нибудь алогичный элемент. Я схватил книжку про корветы и раскошелился на цветные копии.

Это, думал я, собирая папку, я умею хорошо.

Дорожка перед домом Чейза в шесть часов летнего вечера излучала жар, а дверной молоток чуть не плавился. Все оказалось вообще не таким, как в моей памяти. Ожидая, я вообразил, что Чейз выйдет из самой глубины дома, и из-за двери покажется его сонное, но любопытное лицо. Но дверь открыла дама – мама Чейза. Она оказалась намного моложе моей. Волосы у нее были очень сильно натянуты и завязаны на затылке. Она чуть не насмешливо хлопала глазами, изучая мой пакет. Но, может, она была тронута.

– Знаешь ли, Эдриен тут не живет.

– Но вы могли бы проследить, чтобы он до нее дошел?

Я ждал три дня. В пятницу она мне позвонила.

– Какие планы на сегодня?

Эдриен хотела, чтобы через два часа я подъехал за ней к небоскребу Букера.

Мне пришлось уточнить у мамы, где это именно.

Но спрашивать было не обязательно – небоскреб Букеров, как я и надеялся, был тем крутым, с терракотовым фасадом, стекляшками и резьбой, взбегающей вверх, подобно усикам молнии. Швейцар посмотрел на меня с недоверием. Я пришел в своей любимой поношенной футболке. Я сел на скамейку и расправил спину. Лифт не издавал ни звука, но я все равно ждал появления Эдриен: мне хотелось продемонстрировать швейцару, как мало он разбирается в этом мире, что существуют люди, которые одеваются как я, но все равно живут в этом доме – двери лифта открылись, и из него вышла она, в небесно-голубом платье. Она протянула мне свою обнаженную руку, смутив меня, и помогла подняться. Швейцар посмотрел на меня, словно спрашивая: «Ты хоть понимаешь?»

Атмосфера вечера чем-то напоминала выпускной – я в центре города с нарядной девушкой.

– Мы идем в «Звезды», – объявила Эдриен. – Надо ехать на машине. Знаешь, где это?

Она объяснила мне, что это гей-бар.

– Не волнуйся, тебя там хорошо примут.

Дорога, продуваемая всеми ветрами, грохотала под колесами, не способствуя беседе, а городские огни притихли, улицы были как будто посыпаны ими, зрелище впечатляло. Я почти ничего не мог сказать. В следующий раз, подумал я про себя, надо брать с собой выпивку. Эдриен подцепила кончиком пальца замок бардачка и повернула, словно ключом. Ни разу за все лето у меня не возникло ощущения, что Эдриен волнует вопрос денег, то, что у меня их нет. Но меня это беспокоило. Моя машина казалась слишком неубедительной для такой девушки.

– Талса похожа на город-призрак, – сказал я.

– А Элгин ты видел?

– Улицу?

– Нет, это настоящий город-призрак. В Канзасе. Тебе следует туда съездить. Там есть брошенный киоск с газировкой, дома без дверей, в которые прямо можно заходить, – Эдриен была знакома со сторожем, местным пенсионером, который летом занимался тем, что косил газоны в Элгине.

– А ты знаешь, что такое Элгин изначально? Мраморы Элгина. Их сняли со стен в Акрополе. Это, наверное, и есть самый настоящий город-призрак. Думаю, что Элгин в Канзасе точно назван в его честь. Но это ладно. Центр у нас просто мертвый.

Опыт прошлого научил меня жаловаться на Талсу: все мы это делаем. Но у Эдриен мои слова о том, что центр мертв, не вызвали энтузиазма.

– Я тут живу, знаешь ли, – может, она просто ради забавы сделала вид, что обиделась. Но следующие пять минут я мог лишь бросать взгляды на ее отражение в лобовом стекле: может, Эдриен думала о том, что совершила большую ошибку, не знаю.

Я еще ни разу не ходил в гей-бар. В Бостоне или Нью-Йорке я бы пошел, это было бы моей обязанностью как человека, свободного от предрассудков. Но в местном мне делать было нечего. Я считал, что гей-бары в Талсе – это просто фикция, какие-нибудь чересчур пидорские заведеньица, которые лишь позиционируют себя как гей-бары. С розовыми стенами, ирландским кружевом и слишком манерными посетителями. В общем, пощечина, а не «свидание».

Мы ехали в сторону аэропорта, Эдриен указала на торговый центр, стоявший через дорогу от погрузочной площадки «РедЭкса». На оштукатуренной стене светились три неоновые звездочки, имитирующие шерифские значки. Мы вошли: пахло искусственным дымом. Эдриен уселась за столик и попросила два фирменных. Мы оказались прямо посреди танцующих, народ на выложенной плиткой платформе уже выстраивался для линейного танца. Интерьер казался довольно беспорядочным – в баре висела рождественская гирлянда с крупными лампочками, в каждом углу танцпола стояли искусственные пальмы, диджейский уголок был забит плюшевыми игрушками. Настроение на танцполе было праздничное: мужчины повизгивали и размахивали руками, словно собираясь бросить лассо.

– Потрясающая дешевка, – высказался я.

– Нет, тут здорово.

Эдриен встала и задергала ногами; без ремня ей не за что было зацепиться пальцами, так что она прижимала накрахмаленную юбку платья спереди, а она оттопыривалась сзади. Эдриен принялась хлопать в ладоши. Я был поражен, насколько легко эта девушка приспосабливается к любой обстановке. Я ни за что не смог бы с ней тягаться. И сразу же за ней весь ряд закрутил плечами, все повернулись вокруг своей оси и захлопали. Некоторые из ковбоев казались чересчур осмотрительными и подавленными, они слишком зацикливались на своих движениях. А кто-то как на парад вышел. Девушка с меньшим чувством собственного достоинства в такой звездный момент непременно начала бы улыбаться всем мужчинам, но Эдриен была явной аристократкой – она просто-напросто знала, как подобает себя вести. Проглотив свой коктейль (синего цвета), я, наконец, тоже вышел на танцпол, она посторонилась, освободив мне место, – и тут такое началось! Эдриен энергично двигала ногами. Я попытался изобразить лунную походку, отбивал чечетку, кружился. Я подумал о Чейзе: она ему изменяет? Мы тут, потому что Эдриен от него скрывается? Мы встретились тайно? Или нарочито очевидно? Или, может, она скрывалась от меня? В баре не было больше ни одной разнополой пары.