Текст книги "Красная луна"

Фары высвечивают небольшой коттедж и черный «рамчарджер додж». Парень тормозит. И вдруг возле дома вспыхивает яркий белый свет. У Клэр в груди все переворачивается: ведь это же лампа, кто-то вышел встречать ее на крыльцо с лампой в руке. Но нет, на самом деле сработал датчик движения. Теперь она чувствует себя незваным гостем.

– Это не твой дом, – говорит парень.

– Не мой, – соглашается она.

– Но ты знаешь, кто тут живет?

– Да. То есть нет.

Натужно хрипит печка. Клэр отстегивает ремень.

– Хочешь, я пойду с тобой?

– Нет.

– Тогда просто подожду, пока тебе откроют.

– Не волнуйся. Дома кто-то есть.

Клэр это знает наверняка. Чувствует, словно наткнулась на прогалину с примятой травой, где совсем недавно спал олень. Тут кто-то есть, если не в доме, то поблизости.

Она открывает дверцу машины и вскидывает на плечо рюкзак. Нужно, чтобы парень уехал и забыл про нее. Наверное, не следовало давать ему адрес. И уж совершенно точно не следовало близко подходить к тому трейлеру. Нужно быть осторожнее. Клэр теперь никому не доверяет. Вокруг сплошные чудовища.

– Можешь ехать.

– Ты просто постучи, а я…

– Езжай отсюда! – Пожалуй, получилось слишком резко, на лице у парня появляется обеспокоенное выражение.

А он ведь добрый и симпатичный, когда-то ей такие нравились.

– Не беспокойся, пожалуйста, – говорит Клэр. – Со мной все хорошо.

Он внимательно смотрит на нее, кивает, а потом вытаскивает из кармана ручку и достает с заднего сиденья тетрадь. Царапает на листочке свое имя и номер телефона.

– На всякий случай.

Клэр засовывает листок в карман. Его рука тянется к передаче, и она захлопывает пассажирскую дверцу. Джип разворачивается и медленно ползет к лесу. Через минуту его уже почти не видно, лишь пляшет между деревьями призрачный свет фар.

Девушка чувствует себя беспомощной и в то же время взвинченной. Наверное, это луна во всем виновата, а еще тот урод из трейлера и близость желанной цели, столь вожделенной безопасности. Она вся дрожит, но не от холода. Другая на ее месте была бы сейчас в состоянии шока, но Клэр уже давно перешагнула эту черту.

Посыпанная гравием тропинка дразнит, манит Клэр. Девушка щурится в ярком свете фонаря. Но не торопится идти вперед. Вот если бы на крыльце горела лампа… Но окна темные. Значит, никого нет дома или все спят. А может, здесь живет вовсе не ее тетя. Что тогда? У Клэр никого нет, идти ей некуда. Она медлит, в ее голове порхают изодранными мотыльками страшные мысли.

Ноги не слушаются. Тело отказывается повиноваться. Наконец она наклоняется вперед и заставляет себя сделать первый шаг, потом еще один. Рядом по траве катится ее тень, маленький черный комочек. Наверное, это цепляются за нее остатки старой Клэр. Под ногами хрустит щебенка. Девушка добирается до крыльца, поднимается по ступенькам и стучит в дверь. Ждет. Внутри не слышно шагов, а в лесу смолкли сверчки. Тихо, лишь шелестит ветер, несущий с гор запах снега.

Клэр стучит снова, на этот раз громче. Еще и еще, пока не начинают ныть костяшки. Тут кто-то есть, тут кто-то должен быть. Она это чувствует.

– Эй, кто-нибудь!

– Я здесь, Клэр, – раздается из-за спины чей-то голос.

Глава 15

Следующие несколько недель Август выхаживает Чейза. Его гостиная превращается в больничную палату. Вместо куска брезента больной теперь лежит на надувном матрасе. Ремингтон мажет его дезинфицирующей мазью, меняет повязки, купает в горячей ванне со спиртом и йодным раствором, покупает у соседа оксикодон (сосед – врач и к тому же спонсирует предвыборную кампанию). Боль можно облегчить, если давать этот препарат по сто шестьдесят миллиграммов. Август поит Чейза всякими снадобьями, чтобы поднять уровень гемоглобина в крови, кормит яичницей с тостами. И при этом не снимает маску, пластиковые очки и резиновые перчатки. Каждый день Август выносит на помойку черный мешок для мусора, плотно набитый окровавленными бинтами, полотенцами и использованными перчатками. Перчатки он каждый раз снимает с такой осторожностью, будто это презерватив с зараженной спермой.

Сотрудникам администрации и журналистам Ремингтон сказал, что это часть предвыборной стратегии, дескать, Чейз решил взять передышку. Его постоянно спрашивают: ходят слухи, что губернатор тяжело заболел, правда ли это? Но Август лишь смеется в ответ: «Да что ему сделается!»

Чейз постоянно спит, иногда по шестнадцать часов в сутки. Вот как сейчас, например. Август пристроился за кухонным столом, на котором стоит раскрытый ноутбук и лежит желтый разлинованный блокнот, и вбивает в Google: «ликаны», «лобос», «прионы». Он знает о болезни так мало, непростительно мало. Тут как со СПИДом: зараза кажется настолько чужеродной и страшной, что люди предпочитают знать о ней поменьше. В конце концов у Ремингтона получается целое досье.

Самые первые упоминания о ликанах можно найти в системе пещер Ревсвика на острове Москенесе в Лафотенском архипелаге. Узенький тоннель ведет в большую пещеру, стены которой украшены наскальными рисунками. На одном изображен человек с волчьей головой, его руки с длинными когтями молитвенно воздеты над головой. А у ног лежит мертвое животное, предположительно овца. Радиоуглеродный анализ позволил установить возраст находки – седьмой век.

Теперь лобос. Если верить данным последней переписи населения, целых двадцать процентов американцев заражены лобосом. Это не бактерия и не вирус, хотя его часто так называют. Лобос – прион. Слово это происходит от английских «protein» (протеин) и «infection» (инфекция). Прионы – возбудители заболеваний, и состоят они не из нуклеиновых кислот, а из аномальной формы белка. Как и вирус, прион может мутировать и вызывать разные симптомы в разных носителях. Синдром коровьего бешенства, например, – прионная инфекция. Все известные прионные болезни воздействуют на мозг и нервные ткани, создают вакуоли в нервных волокнах. В конце концов повреждения приводят к губчатой энцефалопатии. Болезнь не лечится, но дегенеративный процесс протекает достаточно медленно, и у людей, как правило, не успевает перейти в фатальную стадию.

Август читает статью Аманта Дж. Дьювана, профессора истории из Гарвардского университета. Там говорится, что источником инфекции стала Скандинавия, точнее Фарерские острова. В день зимнего солнцестояния участники некоего языческого ритуала поедали волчий мозг. Ученые изучили десятки рунических документов и выдвинули следующую гипотезу: болезнь впервые вспыхнула в седьмом веке среди волков. В летописях упоминается, что у животных имелись проблемы с опорно-двигательным аппаратом, их трясло, они страдали от истощения. Волков одолевал зуд, и они беспрестанно терлись крестцами обо все подряд, обдирая шкуры до мяса. Жители островов верили, что вместе с мозгом поглощают волчью хитрость и силу, но на самом деле поглощали опасные прионы, которые затем мутировали в человеческом организме.

Все реагируют на инфекцию по-разному. Иногда инкубационный период длится несколько недель. Иногда – лет десять или даже больше. Синтез лобоса стимулируется надпочечниками. Сильнее всего страдают миндалевидное тело (оно отвечает за негативные эмоции и фобии) и гипоталамус (он контролирует процесс поглощения пищи и жидкости). Как и вирус, зараза стремится размножиться. Именно поэтому у носителей и случаются приступы болезни, то есть трансформации, во время которых у них кровоточат десны и прионы передаются жертве через укус. Чаще всего ликаны кусают сзади за шею, и инфекция мигом попадает в нервные ткани.

Болезнь не передается с потом, ею нельзя заразиться воздушно-капельным путем, если на тебя чихнул или кашлянул инфицированный. Вы не подхватите лобос, если пожмете зараженному руку, попьете с ним из одного стакана или вытретесь одним полотенцем. Инфекция эта, подобно СПИДу, передается от родителя к ребенку, через половой акт или кровь. И неважно, находится ли носитель в состоянии покоя или в возбужденном состоянии (именно его и называют «трансформацией»).

Слово «лобос» происходит от искаженного латинского «lupus» («волк») и созвучно с медицинским термином «лоботомия» (он восходит к двум греческим корням: «lobos» – «доля» и «tomе» – «сечение»). Так называется хирургическая операция по иссечению определенных долей головного мозга, применяемая при некоторых психических заболеваниях. Именно в этом и заключается суть инфекции: она лишает человека разума.

Многие носители лобоса живут нормальной счастливой жизнью. Если верить утверждениям ряда организаций, защищающих права ликанов, постоянное принятие люпекса – всего-навсего мера предосторожности. На самом деле ликаны нападают на людей ничуть не чаще, чем, скажем, акулы. Но, как и в случае с акулами, пресса всегда поднимает вокруг этого шумиху. На одном сайте Август нашел даже такое любопытное заявление: ни один нормальный охотник не станет стрелять в друга из ружья, и точно так же ни один среднестатистический ликан не станет нападать на человека.

На протяжении очень долгого времени ликаны существовали отдельными разрозненными диаспорами. Затем они около пятидесяти лет безуспешно пытались основать собственное государство, пока наконец в 1948 году не появилась Волчья Республика. Ее создали на практически необитаемых северных территориях между Россией и Финляндией. Сегодня население Республики насчитывает несколько миллионов ликанов, плюс американцы, которые приезжают туда на работу. Страна вступила в период расцвета, когда на ее территории были обнаружены залежи урана. Однако в последние пятнадцать лет там не утихают конфликты, экстремистские группировки постоянно осуществляют террористические атаки. Протестуют против американской оккупации и требуют независимости. Но таких людей меньшинство. Восемьдесят процентов населения выступает за добычу урана и поддерживает американское правительство, которое обеспечивает их стране безопасность и экономическую стабильность.

Август добавляет в «Избранное» несколько десятков сайтов. В США всего пять исследовательских центров по изучению прионов. Один из них расположен в Орегонском университете. Буйвол надолго замирает, зажав в руке ручку. В стеклах его очков отражается мерцающий монитор.

Головка душа вся в белых соляных отложениях. Вода пахнет сероводородом. Но Клэр все равно страшно рада. Она так долго не мылась, только споласкивалась с мылом в туалетах на заправках. В слив стекает черный от грязи поток. Ну до чего же хорошо! Клэр вылезает из душа, только когда заканчивается горячая вода и ее начинает трясти от холода. Ванную заволокло паром, словно сюда с неба спустилось облако.

Девушка трижды вымыла голову с кондиционером, но колтуны все равно никак не удается расчесать. Она вытирается, а потом находит в ящике ножницы. Проводит рукой по зеркалу, но чистая полоска тут же снова запотевает. Тогда Клэр достает фен, разгоняет пар и внимательно смотрит на свое отражение. На виске темнеет огромный синяк.

Она приподнимает длинную прядь и щелкает ножницами, а потом еще и еще. С каждым разом становится все легче. Мокрые отстриженные волосы она скидывает в унитаз. Наконец от былого великолепия остается лишь короткое каре, а из зеркала на нее теперь глядит незнакомка.

Закутавшись в полотенце, Клэр выходит из ванной. Мириам, стоящая в дверях спальни, удивленно щурится при виде племянницы:

– Я тебя едва узнала.

– Думаю, это как раз то, что нужно.

Мириам приглашает девушку в свою спальню. Там стоит огромная двуспальная кровать с кованой спинкой. На ночном столике рядом с лампой лежит пистолет. Оба окна заколочены фанерой. Под одним примостился сосновый комод.

– У тебя тридцать шестой?

– Раньше был.

– Тогда у нас почти одинаковый размер. – Мириам указывает на комод и стенной шкаф. – Бери что хочешь.

Дома в Висконсине Клэр часто подолгу спала по выходным, по десять, двенадцать часов. Обычно в полдень отец тихонечко стучал в дверь: «Клэр? Ты как там? Пора просыпаться». Но ей всегда было мало. Она спускалась на кухню выпить чашку утреннего кофе и съесть тарелку хлопьев, зевая во весь рот.

Однако в первые несколько дней в доме у Мириам она никак не может заснуть. Хотя и чувствует страшную усталость. А если засыпает, то сразу же просыпается. Так что дни и ночи тянутся как в тумане, между сном и явью. Клэр читает книгу, и глаза закрываются сами собой, а открывает она их уже за столом. Перед ней тарелка с остывшими спагетти, а напротив сидит хмурая тетя. Во сне Клэр бредет по обочине шоссе, вглядывается в клубящиеся на горизонте облака и гадает, будет ли дождь; греет замерзшие руки под сушилкой в туалете на заправке; борется с навалившимся сверху мужчиной; срывает с него клоунскую маску, но под ней обнаруживается ухмыляющийся красный череп. Мир полон ужасов, все вокруг нацепили маски.

Клэр очень хочет расслабиться, но не может. Не может почувствовать себя в безопасности. Ведь в коттедже на каждом шагу разложено оружие, а окна заколочены фанерой. Не дом, а просто крепость в осаде.

– Видишь ли, за мной кое-кто охотится, – отвечает на вопросы племянницы Мириам.

– Те же люди, что приходили за моими родителями?

– Нет, другие. Но тоже очень опасные.

Август сидит в кухне за столом и ест из глубокой тарелки творог, а ослабевший Чейз занимается в гостиной физкультурой. Несколько недель подряд он только и делал, что спал да бегал в туалет. По его же собственным словам, нужно восстановить кровообращение, а то так недолго и сгнить, превратиться в пустую оболочку.

– Я полагаю, тебе известен механизм заражения? – спрашивает Август.

На Чейзе из одежды только серые спортивные штаны. На руке и груди – повязки. Он приседает. От натуги его лицо покраснело и покрылось капельками пота.

– Когда тебя кусает бешеная псина, ты сам подхватываешь бешенство. Вирус содержится в слюне. Так?

– Не совсем. Слава господу, одной слюны в данном случае недостаточно. Иначе носитель, чихнув в метро, заражал бы десяток людей за раз. – Ложка звякает о край тарелки, а потом о зубы Августа. – К счастью, лобос больше похож на ВИЧ и передается через кровь. Укус не обязательно влечет за собой заражение, но это вполне возможный исход. У ликанов после трансформации кровоточат десны, именно таким образом и распространяются прионы.

– Стало быть, мне хана. Да?

– Если под этим ты подразумеваешь: «Я заражен» – думаю, ответ утвердительный. Но если ты хотел спросить: «Закончилась ли на этом моя политическая карьера?» – то я отвечу: вовсе не обязательно. Только трое знают, что произошло в той комнате. И одна из этих троих мертва.

Чейз приседает, а затем пытается сохранить равновесие, приподнявшись на носки, но не может.

– Думаешь, мы сумеем такое скрыть?

– Тебе придется во многом изменить привычки. – Август отправляет в рот очередную ложку творога и продолжает с набитым ртом: – Я раздобуду тебе рецепт на медицинскую марихуану. И наверное, смогу через Канаду достать люпекс. Можем попробовать принимать его маленькими дозами. Но прямо сейчас тебе необходимо сохранять спокойствие, не терять самообладания, оставаться человеком. А значит, больше никаких женщин, попоек и приступов ярости.

Чейз поднимается и подходит к окну. Облака нависли низко, словно потолок. Молодой клен дрожит на ветру оголенными ветками.

– Как-то все это не очень в моем духе, – замечает Уильямс.

– Да уж, – соглашается его друг.

Мириам красива, но мужеподобной красотой. И похожа на отца Клэр. Те же желваки, квадратные плечи. Глаза сияют голубым светом, словно две ацетиленовые горелки. Вот только папа всегда улыбался, а Мириам, кажется, напрочь лишена чувства юмора. У нее на лице застыло каменное выражение, а тонкие губы всегда плотно сжаты. Она вечно в движении. Не снимает черную майку, открывающую накачанные руки.

До недавних пор Клэр не очень хорошо понимала, что обычно подразумевают под словом «семья». Жаловалась матери, что не хочет навещать бабушку в доме престарелых или идти на пикник с двоюродными братьями и сестрами, но та неизменно отвечала: «Они члены нашей семьи». Словно это все объясняет. Теперь же Клэр наконец поняла, как важны кровные узы. Именно благодаря им Мириам, совершенно незнакомая ей женщина, приняла племянницу и приютила ее без всяких вопросов.

Они беседуют, и тетя задает вопросы, но разговоры часто прерываются долгими паузами. Вот и теперь Клэр и Мириам молча сидят на разных концах дивана. Клэр поджала под себя ноги, а Мириам наклонилась вперед и поставила локти на колени. Сперва она лишь спрашивала. Постоянное «а потом что?». Про нападение на дом, отцовскую записку, бесконечно долгое путешествие из Висконсина. Девушка рассказала про стрельбу в гостиной, но, вопреки ее ожиданиям, Мириам отреагировала достаточно спокойно: лишь опустила голову и приглушенным голосом сказала, что с того самого момента, как увидела Клэр на пороге, знала – брат мертв.

– А кем тебе приходится тот мальчишка? – спрашивает она, снова поднимая голову. – В джипе?

– Никем.

Клэр рассказывает про события той ночи, про водителя трейлера. Про него она пока не упоминала. Девушка обхватывает себя руками. Наверное, сейчас Мириам обнимет ее и посочувствует. Но тетя поднимается и выходит из комнаты. Вот слышны ее шаги в коридоре, в кухне стучит дверь буфета, звякает стекло. Через минуту Мириам возвращается с двумя стаканами виски и вручает один Клэр. Они поднимают бокалы в некоем подобии мрачного тоста и пьют. Клэр кашляет в кулак. Грудь жжет, словно она проглотила горящий уголь.

Мириам со стуком ставит свой стакан на журнальный столик.

– Глупо было приводить сюда этого мальчишку. Очень глупо.

– Согласна.

– Теперь он знает, как ты выглядишь. Знает, где мы живем.

– Да. – Клэр опускает глаза, но, несмотря на упрек, думать сейчас она может лишь об одном. «Мы». «Где мы живем». Ей хочется расплакаться от облегчения.

Клэр старается найти себе занятие. Подметает полы. Перевешивает туалетную бумагу, чтобы удобнее было разматывать рулон. Расставляет книги на полках в алфавитном порядке. Моет посуду и тщательно вытирает каждую тарелку. Открывает холодильник и внимательно вглядывается в его гудящее холодное нутро. После долгих недель свободного падения эти маленькие каждодневные ритуалы успокаивают.

В раковине – мухи. И не только там: еще на подоконниках, покрывалах, даже под простыней жужжат мухи. В коттедже давно не открывали окна, и воздух стал затхлым. Клэр так хотелось снова оказаться под крышей, но она слишком привыкла бродить под открытым небом, и теперь домик с заколоченными окнами кажется ей ловушкой.

Когда она говорит об этом Мириам, та как раз вглядывается в щель в листе фанеры. Тетя внимательно смотрит на племянницу, и на ее лицо ложится полоска света.

– Можем пойти порубить дрова. Хочешь?

– Да я на все согласна. Лишь бы на улице.

Мириам снова выглядывает в окно и откусывает с нижней губы крошечную полоску сухой кожи.

– Думаю, это не опасно. Если мы прихватим оружие. И ты будешь держаться поближе ко мне.

– Думаешь, нас там кто-то подкарауливает?

– Не знаю. Вообще-то, сейчас вряд ли. Но кое-кто приходил за мной несколько недель назад.

– И что тогда произошло?

Мириам складывает средний и указательный палец в некоем подобии пистолета и направляет их на Клэр:

– Бабах.

Чейз является в главный зал орегонского Капитолия в парадной форме: фуражка и темно-синий китель с красной отделкой и стоячим воротничком. Он спускается по мраморной лестнице, а позади топают другие члены Орегонской национальной гвардии. Трибуна украшена гербом штата. Гвардейцы строятся в шеренгу, взмахивают клинками, их сапоги так грохочут по каменному полу, что кажется, воздух в зале дрожит. Шеренга замирает под растянутым между колоннами американским флагом.

Чейз отдает честь, снимает фуражку, поднимается на трибуну и благодарит сначала гвардейцев, а затем журналистов. Репортеры сидят перед трибуной на складных стульях, стоящих в двадцать рядов. Вспышки камер напоминают мигание стробоскопа и слепят его. Три недели Чейз не появлялся на людях. Сначала он был повсюду, а потом внезапно исчез. Разумеется, журналисты это заметили. В официальном заявлении говорилось, что Уильямс решил взять передышку из стратегических соображений, но поговаривали, будто губернатор болен. Устроить эту пресс-конференцию придумал Буйвол. Чейз должен поиграть мускулами, сделать смелое заявление и таким образом положить конец распространяющимся повсюду сплетням.

Уильямс держит спину прямо и слегка улыбается. Но чувствует себя не очень уверенно. Не совсем собой. В нем теперь две сущности: внутри засел возбудитель инфекции, который грозит в любой момент вырваться на свободу. Иногда учащаются пульс и дыхание. Иногда болят мышцы. На зубной щетке остается кровь. Волосы слипаются от пота. От него теперь постоянно пахнет: мускусный запах исходит от повлажневших подмышек и паха. Временами в голове словно происходит короткое замыкание: сквозь мелькающие огни проступает меняющийся силуэт – то волк, то человек.

Буйвол его об этом предупреждал. Нужно приспособиться к своему нынешнему состоянию, физически и эмоционально. Для этого потребуется время. Внутри его засело нечто, и тело готово в любую минуту разродиться ужасным созданием, которое удушит родителя пуповиной. Буйвол называет это симбиозом, а Чейз – проклятием. С люпексом дела пойдут лучше. Ремингтон обещал, что, когда они раздобудут люпекс, лекарство подействует на болезнь как ошейник-строгач.

Хорошо бы. Из-за инфекции надпочечники увеличились почти в два раза. Пострадало и миндалевидное тело. Оно входит в лимбическую систему и тесно связано с гипоталамусом, который контролирует выработку гормонов. Страх, гнев, волнение вызывают гормональный всплеск, а это, в свою очередь, воздействует на надпочечники. Во время трансформации организм подвергается воздействию, схожему с воздействием убойной дозы диссоциативных анестетиков.

Журналисты наконец прекращают снимать, и зрение у Чейза проясняется, белый туман рассеивается.

– Я стою здесь перед вами, гордый, но скромный орегонский парень.

Он замолкает и, наклонив голову, вслушивается. Что это за звук? Да это же ручки скребут по бумаге. Словно сотни насекомых дружно работают челюстями. В последние несколько дней все чувства у Чейза обострились. Он ощущает, как трутся о кожу швы рубашки, чувствует пальцами ног выпуклый узор на носках. Очень странный привкус у еды. Вода из-под крана отдает металлом и фтором. Он улавливает вонь, которую испускает дохлая белка, валяющаяся под кустом в трех кварталах отсюда.

В дальнем конце зала, за спиной у журналистов стоит Буйвол. Он машет рукой – мол, продолжай. Чейз прокашливается.

– Три поколения моей семьи жили в этом штате. Мой прадед прокладывал дороги в восточном Орегоне. Дед построил лесопилку, которая в течение долгих лет была самым главным предприятием в Олд-Маунтине. Отец управлял ранчо и имел стадо в шесть тысяч голов. Мои корни уходят глубоко в эту землю.

Почти никогда раньше он не произносил заученных речей, но Буйвол сказал, что теперь придется все поменять. Нельзя ничего оставлять на волю случая, дабы не допустить вспышки страха или гнева.

Откуда-то издалека доносится вой сирены. Наверняка это полицейская машина. Хотя Чейз вряд ли сумел бы отличить ее по звуку от пожарной или «скорой помощи». Как бы то ни было, кто-то попал в беду.

– Некоторые из вас, возможно, помнят – раньше на границе нашего штата стояли щиты, на которых значилось: «Приветствуем вас в Орегоне. А теперь отправляйтесь туда, откуда пришли». – (Многие слушатели улыбаются.) – Это, разумеется, была шутка, но в каждой шутке есть доля правды. Наш Орегон – настоящее сокровище. И мы не хотим, чтобы чужаки его испортили. А именно это и произошло. Наш край превратился в пристанище для ликанов, особенно либеральные города вроде Юджина и Портленда. Мы подвергли опасности наши границы. Я простой парень с ранчо и одно знаю наверняка: нужно уметь строить надежные заборы. Хочу представить один законопроект и надеюсь, что к концу года его утвердят.

Репортеры принимаются щелкать фотоаппаратами, и Чейз ненадолго замолкает. Перешептывание в зале похоже на набирающий силу ветер.

– Более строгие проверки, уголовное преследование, постоянное наблюдение и общедоступный список – единая база данных с указанием имени, фамилии, домашнего адреса и обязательной фотографией. Такой список должен быть выложен в Интернете. Мы также восстановим Консультационный совет по вопросам ликанов, который распустили в тысяча девятьсот семидесятом году. Я попросил главу своей администрации, Августа Ремингтона, стать его президентом.

Журналисты молча, опустив головы, строчат в блокнотах и яростно стучат по клавиатурам ноутбуков. Звонит чей-то мобильник, но хозяин не отвечает. Чейз смотрит прямо в мигающий красный глаз направленной на него видеокамеры.

– В своем штате мы не должны выказывать никакого милосердия ликанам-правонарушителям. Наше законодательство должно гарантировать неотступное наблюдение за ними, мы должны защитить себя. На первом месте – безопасность людей, поэтому придется радикально пересмотреть все старые взгляды на политкорректность. Новая политика потребует от нас способности более широко и открыто мыслить, желания поменять и ужесточить стандарты. Некоторые пострадают, но ради блага большинства. И наш штат может подать пример политикам по всей стране. Тем, кто считает, что я слишком разошелся и требую чересчур радикальных мер, скажу лишь: то ли еще будет! – Он поворачивается к флагу и, положив руку на грудь, поет «Америку прекрасную».

На вопросы Чейз не отвечает, но журналисты все равно их задают. Губернатор быстрым шагом поднимается по лестнице и слышит за спиной их голоса. Как и предсказывал Буйвол, ни один не интересуется увеличением количества рабочих мест, корпоративным налогом на прибыль, налогами на коммерческую недвижимость или состоянием его здоровья.

Тетя и племянница рубят дрова, используя в качестве колоды древний, покрытый засечками пень. Рядом свалены в кучу благоухающие смолой сосновые бревна. Их совсем недавно распилили пилой. Каждое бревно они поднимают на колоду и колют топором. А получившиеся дрова относят в поленницу, сложенную вдоль стены коттеджа.

Клэр всегда очень любила этот осенний ритуал. Отец получал разрешение на вырубку, и они вдвоем отправлялись на машине в угодья лесничества. Спиливали несколько специально помеченных стволов, обрубали ветви и грузили бревна в кузов грузовика. А следующие несколько недель кололи дрова возле дома.

Девушка вспоминает отца. Боль, пронзающая сердце, такая же сильная, как и боль в запястье. Она старается не обращать на нее внимания, когда поднимает колун. Погода нежаркая, но они с Мириам обливаются потом. Пришлось снять свитера и таскать дрова голыми руками. Теперь кожа на руках зудит. Тетя постоянно оглядывается на деревья, то и дело дотрагивается до висящего на поясе «глока».

Рукоять топора отполирована до блеска многочисленными прикосновениями. Клэр замахивается, и лезвие с глухим кашляющим звуком врезается в бревно. Дерево высушили неправильно, сердцевина у него влажная и белая, как яблочная мякоть, и плохо поддается. Некоторые бревна приходится колоть при помощи клиньев и кувалды. Руки приятно ноют от работы.

Они работают молча, им хорошо в обществе друг друга, но в какой-то момент Мириам не выдерживает:

– Что ты знаешь о своих родителях?

Клэр ждала этого, ведь сама она не знает, как подступиться к тете. Удар получается неточным, и лезвие застревает в древесине. Девушка дергает топор и пинает бревно ногой.

– Ну… Мама любит шить лоскутные одеяла. И не пользуется косметикой. Маринует помидоры, огурцы и свеклу. Читает по книге в неделю, обычно исторические романы или мемуары политиков. Любимый цвет – желтый.

Только тут Клэр замечает, что рассказывает в настоящем времени. Ну и пусть.

– Папа…

Мириам забирает у нее топор и заносит его над бревном.

– То есть на самом деле ты ничего не знаешь о своих родителях.

– Они самые скучные люди на белом свете. Что такого я должна о них знать?

Мириам подается вперед и опускает топор. Полено раскалывается надвое, а лезвие врезается в колоду.

– Ясно, тебе ровным счетом ничего не известно.

Светлая полоска на небе постепенно тает, все ближе подступает темнота. День еще не закончился, но ночь уже рядом. Август отвозит Чейза в свой дом в Кейзере. Белый особняк в неоколониальном стиле с темными занавесками на окнах. Гостей он к себе никогда не приглашает. Белые голые стены сохранились точно в таком виде, как когда он въехал. Комнаты пустуют, только в кухне несколько стульев и стол из «ИКЕА», в гостиной – телевизор с широким экраном и диван, а в хозяйской спальне наверху – кровать. Самая важная часть дома – кабинет. Там громоздятся шкафы с документами, полки забиты книгами, а два письменных стола образуют букву «Г».

Подвал не отделан: стены из голого кирпича, потолок с торчащими балками, в наклонном бетонном полу – сток. Тускло светят три голые лампочки. Окна Август забил фанерой и звукоизолировал, теперь никто не заглянет внутрь и ничего не услышит. По его заказу охранная фирма установила в подвале стальную клетку с толстенными железными прутьями, каждое соединение выполнено при помощи сварки. Дверные петли держатся на болтах с фланцами, замок сделан из специального закаленного сплава.

Из большой раковины тянется садовый шланг. Август воспользуется им позже – смоет дерьмо и кровь, которые пенящимся потоком потекут в сток.

– Ненавижу это все, – говорит Чейз, останавливаясь перед клеткой.

– Я знаю. – Август кладет руку ему на плечо, чтобы продемонстрировать понимание, и слегка подталкивает вперед. – Сними одежду, ты же не хочешь ее порвать, как в прошлый раз.

Чейз не становится больше, просто рвет одежду когтями от возбуждения. Он снимает парадную форму и бросает ее возле клетки. Его грудь крест-накрест пересекают отметины от когтей. Левая рука сплошь покрыта красными шрамами.

Дверь клетки захлопывается со щелчком. Август усаживается на раскладной алюминиевый стул, поправляет очки и складывает руки на коленях. Ну точь-в-точь как завсегдатай в театре: сейчас померкнет свет и поднимется занавес.

Чейз трансформируется каждую ночь. Август на этом настаивает. Нужно выпустить заразу из организма, измотать себя. А еще нужно нормализовать процесс и научиться его контролировать. Чейз жалуется, что трансформация проходит тяжело, каждая косточка ноет, на него словно набрасывается разъяренный осиный рой. Вот Уильямс с криком падает на пол. Тело содрогается, будто через него пропускают электрический ток. В статьях, которые читал Август, говорится, что со временем процесс протекает легче. Это как с нервом: если по нему постоянно бить, он отмирает.