Текст книги "Миф о 1648 годе: класс, геополитика и создание современных международных отношений"

Так же, как не существовало «международного» понятия войны, не существовало и «международного» понятия мира. Сеньоры всегда находились в принципиально не-мирных отношениях, будь то внутри «государств» или между ними. Они были агентами войны и мира. Поскольку власти, поддерживающие мир, были «функционально дифференцированными», их усилия отражали иерархию миротворцев (королевский мир, божий мир, мир земли, мир городов, мир сеньоров) и были направлены на умиротворение воинственных по своей сути отношений внутри знати. Словаря анархии и иерархии недостаточно для понимания такого положения дел. Механизмы умиротворения, в свою очередь, были весьма разнородными, соответствуя многообразию публичных феодальных акторов. Позвольте мне проиллюстрировать это многообразие способов умиротворения при феодальных отношениях собственности, рассмотрев деятельность епископов в X в.

Попытки установить мир в период «Феодальной революции» X в. [Wickman. 1997] всегда исходили от региональных епископов. Мотивом для епископского движения за мир были не абстрактные представления о ненасилии или моральной теологии и даже не сострадание к тяжело страдающему крестьянству, которое испытывало на себе натиск мародерствующей знати. На самом деле они были прямой реакцией на набеги сеньоров на Церковь и казну [Duby. 1980; Flori. 1992а. Р. 455–456; Brunner.

1992. Р. 15]. В отсутствие королевской защиты, иммунитет, дарованный Церкви, не давал правовой и военной защиты. В этой неустойчивой ситуации духовенство, единственная часть непроизводящего класса, которая не носила оружия, выработала долгосрочный светский интерес к установлению разных видов мира, необходимых для поддержания своего социально-экономического базиса. В то же самое время епископы сами начали носить оружие. Однако наиболее эффективным средством в их руках стал привилегированный доступ к инструментам духовного воспроизводства. Говоря более грубо, монополия на средства спасения обеспечила их предпочтительным инструментом церковного вмешательства в светские дела, использовавшимся в догрегорианской церкви, а именно отлучением [Poly, Bournazel. 1991. Р. 154]. Не стоит обманываться духовными коннотациями этого инструмента – это был не просто моральный капитал духовенства, но и эффективное средство исключения из правового сообщества, которое влекло за собой катастрофические социальные и материальные последствия. Отлучение было равнозначно сегодняшней потере гражданства [Berman. 1983. Р. 114; Geary. 1986. Р. 1119–1120].

Что же в таком случае означали pax dei и treuga dei[56]56
  Pax dei (лат.) – Божий мир; treuga dei (лат.) – Божье перемирие. – Примеч. пер.


[Закрыть]? Движения за мир, руководимые епископами, не стремились поставить междоусобицу вне закона, да и не могли этого сделать, поскольку демилитаризация подорвала бы сам raison d'etre рыцарского образа жизни. Скорее, они стремились ограничить и урегулировать закон кулака, перечислив исключения, способные послужить предлогом для войны. Сначала эту регуляцию они осуществляли в терминах лиц и объектов (божий мир), а затем в терминах времени и пространства (Божье перемирие). В общем, движения за мир были сознательной стратегией примирения, разработанной невооруженным духовенством, а также попыткой тех, кто пострадал в наибольшей степени, сдержать феодальный кризис X–XVII вв. И эта попытка была осуществлена еще до того, как вновь укрепившиеся монархии начали восстанавливать мир публичными средствами.

5. Феодальные «международные системы»: по ту сторону анархии и иерархии

Каков был структурирующий принцип «международной» организации в европейском Средневековье? Как мы видели в первой главе, Уолц, Краснер, Рагги и Спрут согласны с тезисом об анархической природе Средних веков. Теперь мы можем оценить это утверждение и перестроить проблематику анархии/иерархии, подвергнув структуры сеньории историзации. Сфокусировавшись на изменяющихся формах сеньории, которые задавали разные способы доступа к собственности, мы получаем критерий различения политического устройства средневековых геополитических порядков, не теряя из виду их базовое тождество. Поскольку все эти изменения в феодальных правах собственности проистекали из общественных отношений, которые подкрепляют изменяющиеся геополитические контексты – феодальные империи (650–950 гг.), феодальную анархию (950-1150 гг.) и феодальную систему государств (1150–1450 гг.). Другими словами, феодальные геополитические порядки были полностью обусловлены тем, в какой мере класс землевладельцев обладал политическими возможностями извлечения прибавочного продукта. Однако, хотя изменения в отношениях собственности объясняют различия структурирующих принципов, эти принципы не определяет геополитическое поведение, а лишь опосредуют логику геополитической аккумуляции.

Банапитет, поместная сеньория и землевладение

В литературе различают три господствующих формы сеньории в европейские Средние века [Duby. 1974. Р. 174–177][57]57
  В немецкой терминологии различаются Leibherrschaft, Banngrund-herrschaft и Abgabengrundherschafft [Rosener. 1992. S. 10–13].


[Закрыть]. Баналитет (banal lordship) означает, на что могла претендовать средневековая публичная власть, а именно: королевские полномочия отдавать приказы, взимать налоги, наказывать, выносить судебные решения и выпускать указы. Баналитет обеспечивал наиболее полной формой господства и эксплуатации, задавая то, что Дюби назвал «господским классом» внутри средневекового правящего класса [Duby. 1974. 1976]. Поместная сеньория (domestic lordship) была превалирующей формой господства в классическом двухсоставном маноре каролингской эпохи. В этом случае земля сеньора была разделена на поместье сеньора, обрабатываемое зависимой рабочей силой и крестьянами во время отбывания особых повинностей, и окружающие крестьянские наделы, возделываемые самостоятельно крестьянами-арендаторами. «Господские люди» не допускались в публичные суды, также они не должны были платить государственных налогов. Они были подчинены исключительно манориальному контролю [Блок. 1957. С. 128]. Землевладение (landlordship) возникло в различных областях Западной Европы в период с конца XII в. до конца XIV в. В этом случае личный характер отношений – и между сеньором и вассалом, и между сеньором и крестьянами – уступил место собственническому характеру распоряжения землей. Западноевропейское континентальное крестьянство было освобождено (конец крепостничества), ему удалось зафиксировать уплачиваемую сеньору ренту и подати в крестьянских хартиях [Brenner, 1996]. Сеньоры лишились своего права отдавать приказы и взимать налоги. Поместье, а с ним и трудовые повинности, утратили свое значение в сравнении с натуральным и во все большей степени денежным оброком (монетаризация).

Условная иерархия, персонализированная анархия, территориальная анархия

Как специфические конструкции сеньории нашли выражение в расходящихся структурирующих принципах «международных систем» в период Раннего, Высокого и Позднего Средневековья?

Каролингская империя была построена на совмещении баналитета, которым обладал император и его чиновники (missi, графы), поместной сеньории менее значительных сеньоров, эксплуатирующих свои поместья, и свободных крестьян, обладающих оружием. В империи существовала слабая презумпция иерархии. Император вручал всем представителям знати земли, феоды не были наследуемыми, Церковь все еще была политически включена в империю, а баналитет превосходил права отдельных сеньоров.

Несмотря на это, тезис об иерархии должен быть ослаблен, поскольку император не являлся главой государства; он был высшим вассальным сеньором, оставаясь поэтому связанным условиями двустороннего вассального договора. Претензии на властную иерархию еще в большей степени были подорваны распространением иммунитета церковных владений, защищающего их от имперского вмешательства. То есть царила условная иерархия. Хотя вместе с королевским правом существовало множество конкурирующих автономных источников права, условная иерархия следовала из того факта, что политико-военная и теократическая власть императора имела приоритет перед властью имперской аристократии и более мелких сеньоров. Разговор об условной иерархии покоится, естественно, на том предположении, что Империю можно, прежде всего, представлять в качестве «международной системы». Такой взгляд оправдан в той мере, в какой империя состояла из множества связанных межличностными договорами полунезависимых политических акторов, чьим ultima ratio[58]58
  Ultima ratio (лат.) – последний довод, решающий довод. – Примеч. пер.


[Закрыть] было законное использование оружия.

Это возвращает нас к проблеме «внешнего суверенитета», определяемого как исключительная способность заключать договоры, объявлять войны и посылать дипломатических представителей. Хотя только император мог отправлять все эти функции от имени Империи, каролингские магнаты вступали во все подобные формы международных отношений – и не только с «внешними политическими акторами», но и друг с другом [Ganshof. 1970; Mattingly. 1988. Р. 23]. В конечном счете, мы должны исследовать отношение Империи к окружающим ее политическим образованиям и державам. Ряд соседних политий был связан с франками отношениями вассальной зависимости или уплатой дани, хотя в то же время они не были встроены в саму Империю. Такие политические образования подчинялись каролингскому сюзеренитету. Некоторые из них, однако, были вне сферы франкского влияния (Византийская империя, Кордовский халифат и королевства Британских островов). В этом более широком геополитическом контексте Франкская империя была гегемоном.

После завершения франкской экспансии начался распад Империи, который шел с середины IX столетия, высвобождая ее строительные блоки – сеньории. Местные сеньоры начали узурпировать баналитет. Они «приватизировали» высшие юридические полномочия, обложили своих «подданных» налогами, территориализировали свои феоды, начали передавать земли по наследству, введя соответствующее право, и сделали остававшихся свободными крестьян своими крепостными [Bonassie. 1991b]. Слияние баналитета и поместной сеньории в период «феодальной революции» превратило феодальное владение в действительно независимую сеньорию в полном смысле слова. Этот неравномерный в хронологическом и территориальном отношении процесс достиг своего пика в XII столетии, но был ограничен западным королевством из-за постоянной угрозы завоевания, исходившей с западной границы. То, что некогда было консолидированным политическим образованием, превратилось в множество небольших конфликтующих друг с другом единиц. Распространение междоусобиц и милитаризация привели к «феодальной анархии». К власти стали восходить шателены (владельцы замков) и рыцари. Французский король стал актором, равным всем прочим. Такая конфигурация заставила медиевистов говорить о «второй феодальной эпохе» и «дроблении суверенитета» [Блок. 2003; Miteis. 1975]. Если мы рассматриваем эту политическую структуру в качестве «международной системы», то должны назвать ее анархией «функционально дифференцированных» акторов – анархией, основанной на изменениях в собственнических паттернах класса землевладельцев. Поскольку, однако, фрагментация политической власти шла вниз по лестнице территорий вплоть до наименьшей конфликтной единицы, шателена или даже просто рыцаря, я буду называть ее персонализированной анархией. Каждый сеньор был сам по себе конфликтной единицей.

Наконец, новое разделение поместной сеньоральной власти и баналитета возникло в период реконсолидации феодальных государств, начавшись в конце XII в. И если баналитет был заново присвоен крупнейшими магнатами и даже монополизирован несколькими королями, землевладение стало основой воспроизводства знати на собственной земле. «Незаконнорожденный феодализм» преобразовал феодальные военные службы в платежи вышестоящему сеньору. Во Франции сеньоры все больше привлекались на службы крупнейшими магнатами. Восстановление высших королевских дворов, в свою очередь, стало результатом соревнования между оспаривающими позиции друг друга сеньоров. К XIII в. конкуренция дала толчок закреплению баналитета в руках дюжины конкурирующих принципалов, среди которых во Франции на первое место вышли Капетинги [Hallam. 1980]. Хотя вассальные отношения между крупнейшими конфликтующими единицами (даже король Англии номинально оставался вассалом короля Франции вплоть до XV столетия) по-прежнему подрывали представление об исключительной территориальности, их значение начало уменьшаться по мере того, как феодальные службы заменялись структурой налогов/ должностей, присущей более централизованным государствам. Это означало возникновение феодальной неисключительной территориальной анархии в Позднем Средневековье. Следует подчеркнуть неисключительность территориальности этой формы, поскольку землевладельцы обладали значительной политической властью над своими крестьянами; появляющиеся города, основанные на городском законе, освобождали самих себя от контроля сеньоров; а реформированный институт папства, пользуясь транснациональным каноническим законом, начал заявлять свои претензии на власть.

В общем, поместная сеньория в соединении с королевским баналитетом поддерживали раннесредневековое формирование империи, которое длилось, пока франки продолжали покорять окружающие их племена. Ее структурирующим принципом была условная иерархия (внутренняя условная иерархия, внешняя ограниченная гегемония). Далее – расцвет «феодальной анархии» был связан со строго персонализированным баналитетом. Персонализированная анархия выдвинула на передний план внутренне неустойчивый базис формирования феодального государства в локализованных условиях присвоения (внутренняя иерархия, внешняя персонализированная анархия). Наконец, разделение баналитета и землевладения позволило публичной власти снова закрепиться. Не-исключительная территориальная анархия возникла между элементами системы феодального государства (внутренняя условная иерархия, внешняя гетерономная анархия).

6. Заключение: геополитические системы как социальные системы

Эта глава началась с того предположения, что характер международных систем отражает природу их конститутивных единиц, которые сами определяются особыми отношениями общественной собственности. В средневековом геополитическом порядке отсутствовало различение как внутреннего/международного, так и экономического/политического. Такое двойное отсутствие можно объяснить на основе особых отношений эксплуатации, существовавших между сеньорами и крестьянами. Институтом этих отношений стала сеньория – конститутивная единица феодального порядка, обеспечивающая политический доступ к продуктам крестьянского труда. Реагируя на коллективное крестьянское сопротивление и на потребность во внешних завоеваниях и внешней защите, сеньоры организовались в «государство ассоциированных лиц». «Государство» гарантировало сохранение собственности и жизни сеньоров. Феодальное воспроизводство следовало логике политического накопления, являясь одновременно «экономическим» (в отношении сеньор– крестьяне) и политическим (в отношении сеньор – сеньор) процессами. Однако связь между индивидуальным присвоением знати и правом на сопротивление, зафиксированным в благородном праве на ношение оружия, исключало государственную монополию на средства насилия. Поэтому отношения между сеньорами были по определению и не «международными» (то есть не анархичными), и не внутренними (то есть не иерархичными). «Суверенитет» был разделен между сеньорами, занятыми политическим присвоением.

Теория общественных отношений собственности не только подтверждает общее возражение неореализму, не сумевшему выделить генеративную грамматику и трансформативную логику, но и ставит под вопрос именно ту посылку, что в средневековой Европе существовал явный международный уровень, теорию которого можно построить, абстрагируясь от логики воспроизводства феодального общества. Государство и рынок, внутреннее и международное еще не были обособлены в качестве отдельных сфер. Как же тогда возникло это двойное различие – между внутренним и международным и между экономическим и политическим? Differentia specifica европейского опыта состоит именно в образовании множества государств. Тогда первостепенный вопрос – как в Европе образовались именно множество политических сообществ? Чтобы ответить на него, мы должны обратиться к логике, скрывающейся за разложением последней пан-европейской империи – Империи Каролингов. Я предполагаю, что формирование множества государств, в ходе которого складывалось различие между внутренним и международным, и капитализм, приводящий к различию политического и экономического, не были в географическом и хронологическом отношении процессами, определившими друг друга. Сначала произошло образование множества государств.

III. Формирование многоакторной Европы в Средневековье

Феодальный способ производства, по своему характеру «донациональный», объективно подготовил возможность многонациональной государственной системы в эпоху, последовавшую на переходе к капитализму.

Андерсон. 2010. С. 381

1. Введение: от иерархии к анархии

В Х в. европейский геополитический порядок сместился от имперской иерархии к феодальной анархии, а затем – и к анархии королевской. Это смещение является синонимом перехода от Раннего к Высокому Средневековью. Ход этих трансформаций в системе-структуре может быть разделен на четыре главные фазы. Распад Каролингской империи в IX в. (1) привел к развитию крайне фрагментированного в политическом отношении режима баналитета в период кризиса начала тысячелетия (2). Эта новая конфигурация собственности обусловила массовую четырехстороннюю геополитическую экспансию XII в., которая привела к распространению феодальных отношений эксплуатации на европейской периферии (3). В последовавшие за кризисом столетия режим баналитета сам был трансформирован в результате нового регионального упрочения публичной власти феодальных королей (4). Результатом стала анархическая система, составленная из множества феодальных королевств, которые уже не были географически ограничены старым каролингским центром, покрывая весь европейский континент и образуя систему феодальных «государств». Эти политические образования были организованы межличностными связями и неисключительной территориальной юрисдикцией. Они были характерными для европейского геополитического порядка вплоть до кризиса XIV в. и заложили основу европейской системы государств, которая была закреплена в ранненововременной период в виде политического плюриверсума. Поэтому начала многоакторной Европы следует искать в классовых конфликтах, разразившихся около 1000 г.

Каролингская империя была последним политическим сообществом, которому удалось успешно реализовать властные претензии на территории всей романской Европы. Хотя арабская Испания, Британские острова, Скандинавия и Восточная Европа оставались вне сферы ее влияния, государство франков удерживало земли Восточной и Центральной Европы под контролем единой политической власти. Себя оно рассматривало в качестве законного правопреемника Рима, объединяя религиозное и политическое могущество в теократической концепции имперской власти. Процесс разложения империи и последующего укрепления политической власти в множественных и преобразованных формах оказывается для теории МО весьма сложной задачей, которая требует расшифровки его причин, оснований, хронологии, формы, динамики и последствий.

В теоретическом отношении, полицентричный характер нововременной системы государств невозможно постулировать в качестве трансисторической данности, как могли бы предположить неореалисты. Также его невозможно тавтологически вывести из международной конкуренции как таковой. Нельзя объяснить его и как результат цепочки международных мирных договоренностей или изменений в коллективной идентичности политических сообществ, как предполагает конструктивизм. Также не получается дедуцировать его из «логики капитала», вопреки заявлениям некоторых марксистов. Чтобы показать, что основание многоакторной Европы уже было заложено в период между IX и XI вв., эта глава, построенная на теории общественных отношений собственности, должна углубиться в природу Каролингской империи и в причины ее распада. Именно в начале тысячелетия по центральным районам Империи франков распространяется новая форма сеньории. Пришедшая с ней новая схема общественных отношений оказалась решающей для долгосрочного общественного и политического развития Европы. В результате «феодальной революции» был учрежден новый способ политического господства и экономической эксплуатации, повлекший серию тесно связанных инноваций. В социальном отношении она изменила статус непосредственных производителей – из рабов и свободных крестьян они перешли в положение крепостных или сервов. В политическом отношении она повлекла затяжной кризис публичного правления, приведший к феодализации политической власти. В военном отношении она подтолкнула к внутренней дифференциации знати, связанной с возникновением класса рыцарей. В геополитическом отношении она стала начальной отметкой для процесса «политического накопления», осуществляемого знатью, который привел к четырем экспансионистским движениям, позволившим позднефранкским сеньорам выйти за пределы ядра Каролингской империи. За восемьдесят лет постфранкские рыцари смогли утолить свою жажду новых земель, завоевав восточное Средиземноморье (первый крестовый поход 1096–1099 гг.), Пиренейский полуостров (Реконкиста 1035 г.) и обширные земли к востоку от линии рек Эльбы – Заале (Deutsche Ostsiedlung – немецкое расселение на восток). Выйдя из испытаний феодальной революции начала тысячелетия, политические сообщества, основанные на сеньориях, распространились по всей Европе, что оказало значительные влияние на региональное формирование государств в период Позднего Средневековья и раннего Нового времени. Рыцарская экспансия продолжалась вплоть до XV в., задавая институциональные и географические параметры международной организации ранненововременной системы государств.

Значение этого сдвига от имперской иерархии к королевской анархии не только в том, что это пример фундаментального структурного изменения. Его влияние на формирование вестфальской и нововременной системы государств гораздо обширнее. Развал Франкской империи не только оказал долгосрочное влияние на пространственную конфигурацию нововременной системы государств, но и определил региональные траектории формирования отдельных государств. В последующих главах я продемонстрирую эти расхождения, взяв в качестве базового примера траектории двух главных европейских государств – Англии и Франции. In nuce, если Англия в XVII в. под влиянием сформировавшегося в результате эндогенных процессов капиталистического режима аграрной собственности превратилась в парламентскую конституционную монархию (то есть в первое нововременное государство), то Франция оставалась абсолютистским государством, основанным на некапиталистической аграрной экономике. И именно Франция «Старого порядка» определила характер Вестфальского соглашения, которое теория МО ошибочно интерпретирует в качестве начала нововременных международных отношений. В результате, хотя формирование французского государства привело к абсолютистскому суверенитету как краеугольному камню Вестфальской системы государств, складывание английского государства вылилось в капиталистический суверенитет, ставший основанием для поствестфальской, то есть нововременной, системы государств. Эти расходящиеся траектории определены различными отправными точками формирования феодального государства, которые сами возникли в результате регионально различных решений кризиса X в. Следовательно, переход от Средневековья к Новому времени не только предварялся геополитической трансформацией сходной исторической величины и сходного теоретического значения, он произошел в международном контексте, который уже был оформлен этим предварительным эпохальным изменением и переходом от имперской иерархии к королевской анархии.

Чтобы проследить этот процесс, в этой главе я обращусь к другому методологическому инструментарию. В предыдущей главе я показал уникальное содержание некоторых ключевых средневековых понятий. Такое аналитическое изложение позволило определить специфику этих макрофеноменов внутри общего феодального порядка. В этой же главе я, напротив, пытаюсь перевести эти средневековые формы в поток истории или растворить их в нем. Это изменение точки зрения и переход от сравнительно-систематического метода к историческому объясняет изменение в стилистике, которая предполагает теперь не столько понятийное, сколько повествовательное изложение, не жертвуя при этом строгостью социально-научного исследования. То есть в этой главе будет реконструирована история общественных отношений сеньории.

В предыдущей главе я показал, что наблюдаемый поток истории оживляется противоречивыми стратегиями феодального и крестьянского воспроизводства. Средневековые правила классового воспроизводства, конечно, не были просто стихийными способами обеспечения материального воспроизводства, осуществлявшегося в социальном метаболизме с природой. Они не могли быть изменены произвольно. Скорее, эти способы действия проистекали из особых структур господства и эксплуатации – институтов сеньории, – были вписаны и включены в них. Именно внутри изменчивых форм сеньории вступали в коммуникацию, разыгрывались и получали временное решение антагонистические интересы непосредственных производителей и непроизводителей. Следовательно, диапазон социальных действий внутри институтов сеньории был достаточно ограниченным. И наоборот, эти структуры сеньории не налагали на социальное действие абсолютных, вечных и неизменных ограничений. Хотя они постоянно сознательно воспроизводились, но не были защищены от вызовов, поэтому их нельзя «замораживать» или реифицировать в виде «железных клеток повиновения» – идеальных типов. Люди не по своей воле вступают в отношения, которые не ими были выбраны или созданы; они усваивают их и субъективно интериоризируют, в то же время пытаясь их упрочить или выйти за их пределы, – таков пульс истории. Ограниченное произвольное действие и определяющие действие социальные институты образуют диалектический узел, открытый для качественных трансформаций. Хотя обычный социальный конфликт в период европейского Средневековья предполагал рутинные количественные изменения объема ренты – которая могла иметь форму оброка (натурального или денежного) и барщины, – во времена обострения борьбы за распределение дохода оспаривались сами институты извлечения прибавочного продукта. Другими словами, хотя рутинной формой социального взаимодействия является конкуренция и переговоры на базе неявно принимаемых или открыто признанных правил, поддержание правил может смениться их критикой. Условиями структурного изменения является общий социальный кризис; именно тогда происходят качественные изменения в структурных отношениях. Институциональное изменение возникает из конкурентного и неустойчивого силового поля противоречивых общественных интересов.

Невозможно предсказать точное время и направление исторического изменения – их можно лишь ретроспективно осмыслить. Однако баланс классовых сил во времени и пространстве, как и степень сплоченности и солидарности внутри каждого из классов, являются определяющим фактором объяснения процесса установления новых институтов воспроизводства и господства – политических сообществ. Только тогда, когда структурные, «десубъективированные» долгосрочные влияния – будь они демографическими, технологическими, геополитическими или коммерческими, – понимаются как продукт определенных отношений общественной собственности, а их влияние на человеческие действия преломляется через решения исторических агентов, – только тогда ход истории приобретает определенное направление, а его значение становится познаваемым. Поэтому история, не будучи ни случайной или произвольной, ни телеологически определенной или предзаданной, все равно может быть рационально объяснена и подвергнута критике[59]59
  По Гегелю, история является разрешением противоречий, которые истолковывают сами себя. Философия поддерживает неокончательность этих решений. Социальная наука примеряет к себе роль совы Минервы и обнажает ретроспективную интеллигибельность этих решений.


[Закрыть]. В этой главе я пытаюсь выяснить, как противоречивые классовые стратегии воспроизводства изменили ход европейской истории и особенно геополитическую конфигурацию власти в 800-1350 гг. Такая динамическая история покажет, почему этот период можно понять не в качестве последовательности абстрактных международных систем, а лишь как кризисный процесс, в котором геополитические отношения возникли из воспроизводства конкретных, но изменяющихся обществ, поддержав в итоге само их изменение.