Текст книги "Дар топора"

Часть II
Рассечение мира

Глава 4
Вера силы

К тому времени, когда Рим превратился в могучую имперскую державу, Создатели топора обеспечили мир средствами, которые позволяли небольшой элите жить в относительном комфорте и при относительном порядке, а большинству населения заниматься каким-либо из многообразных видов деятельности. В V веке, когда Рим пал, его гражданам казалось, что они присутствуют при конце цивилизации.

И снова на помощь пришли Создатели топора. На этот раз их дары в форме классических знаний, сохранившихся почти нетронутыми на протяжении мрачного периода Средневековья, дали централизованным правителям больше власти над большим числом людей, готовых подчиниться большему количеству более широких и жестких законов и правил поведения, чем когда-либо ранее. Если древние шумеры определяли социальную структуру, а греки формировали мышление, то возникшие в Средневековье новые оковы и требования еще жестче ограничивали возможности личности. Дары Создателей топора наделили лидеров возможностью контролировать самые фундаментальные убеждения своих сторонников. Этот процесс развивался несколько столетий после падения Рима, административное устройство которого взял для себя за образец режим, собравший осколки после рухнувшей империи.

Римляне были первыми, кто с помощью греческих знаний осуществлял управление высоко централизованной Европой, поддерживаемой широким использованием технологий и простершейся на континентальные расстояния. На пике своего могущества Рим правил всем – от Шотландии до Судана и от Португалии до Ирана. И вся эта огромнейшая империя служила одной цели: защищать и хранить центральную власть. Для достижения этого римляне, взяв на вооружение науку и технику своих изобретательных греческих подданных, содержали громадную бюрократию, беспрецедентную по влиянию и масштабам до появления, может быть, Налогового управления США.

Ради укрепления власти Рима и поддержки его глобальных политических и военных целей римская машина пропаганды сплотила самые разнообразные народы Европы, Ближнего Востока и Северной Африки. Для социального контроля государственные чиновники пользовались визуальными искусствами. Для удержания под своей властью огромных завоеванных территорий, населенных тысячами разноязыких племен, Цезарь и его преемники употребляли все существовавшие в древнем мире средства информации. На монетах чеканились портреты императоров, изображавшихся то военачальниками, то жрецами, то небесными защитниками и покровителями. Повсюду, куда приходили римляне, они воссоздавали привычное окружение, строя города по стандартному плану. Регулярно проводившиеся парады и празднества идеализировали императора и государство, вдоль всех значимых дорог в Рим стояли «триумфы», гигантские каменные аналоги современных рекламных щитов, восхваляющие добродетели главного товара: римского образа жизни.

Одно из величайших произведений в римской литературе, «Энеида» Вергилия, было написано по заказу и на спонсорские средства тогдашнего министра пропаганды по имени Меценат. Римский поэт Гораций вложил патриотические чувства в девиз столь живучий и действенный, что он и поныне появляется на могильных плитах погибших уже в наше время солдат: Dulce et decorum est pro patria mori («приятно и почетно за свою страну умереть»).

В отношении специальных знаний вклад Рима оказался невелик, хотя римские инженеры построили сеть дорог, которые связали Империю и сохранились до наших дней. Возможно, заботясь в первую очередь о сохранении жесткого социального контроля над географически огромной территорией, римляне сосредоточились больше на консолидации, чем на изменениях.

Но, похоже, к V веку бремя налогов, возложенных на имперские провинции для оплаты бесконечно увеличивающейся армии бездельников-бюрократов и итальянской аристократии, ослабило верность провинций настолько, что они не стали надежным препятствием на пути первой волны захватчиков, вышедших из восточноевропейских лесов. Они пришли – готы, германцы, вандалы, вестготы, гунны, – как неудержимый, необратимый прилив.

Когда первые попытки отбросить захватчиков потерпели крах, власти попытались принять их в общество, предоставив статус «союзников». Кое-где уловка удалась, и идиллические островки поздней римской цивилизации, вроде Аузонии на юго-западе Франции, просуществовали до VI века. Но легионы в конце концов отступили, и каменные дороги поросли травой и папоротником. Саксы, древние скандинавы и венгры знали, как поддерживать пути сообщения в рабочем состоянии, но ездить было просто некуда, управлять нечем, так что оказавшаяся ненужной инфраструктура постепенно пришла в негодность, мраморную облицовку зданий сорвали, каменные плиты растащили, чтобы пустить на постройку грубых жилищ, часто возникавших в тени бывших римских вилл.

На территории гибнущей Империи голод и болезни, пришедшие за крушением римской организации, собирали свою жатву. Производство продовольствия, как и всего прочего, превратилось практически в натуральное, обслуживающее только местные потребности. Акры римских угодий уступили место узким полоскам полей вокруг деревень, зажатых стенами разросшихся лесов. На крохотных вырубках приютились деревушки и мелкие поместья, обитатели которых если и уходили или уезжали куда, то только с таким расчетом, чтобы вернуться к ночи назад.

Через три-четыре поколения римляне превратились в полузабытых сверхсуществ, следы которых сохранились только в малопонятных названиях мест, связанных с их малопонятной структурой: «стрит», «форум», «кэмп». Огни в Европе постепенно погасли – масла для ламп больше не было, как и нужды в ночном освещении.

В этом мире мелькающих теней, отброшенных случайно зажженным факелом, по громадным, погрузившимся во тьму пространствам между небольшими поселениями блуждали лишь разбойники да призраки. И все же тут и там, по всему континенту, мерцали огоньки, укрытые за толстыми каменными стенами, внутри которых продолжалась римская жизнь, хотя и уступавшая прежнему уровню. Обитателями этих разрозненных, разбросанных по бескрайнему морю тьмы островков света были маленькие группки людей, таких как беотийцы и кассиодоры, умевшие читать и писать, философствовать и спорить, помнившие, что было и ушло. Они даже общались с себе подобными, выжившими в таких же убежищах.

То было новое поколение Создателей топора, отчаянно цепляющихся за древнее знание и медленно, по крупинке складывающих кусочки далекого будущего мира, который, как они надеялись, еще станет когда-нибудь мирным и плодовитым и который, когда хаос отступит, будет выстроен согласно видению Церкви. То были христианские монахи, хранители малых знаний, сохранившихся в руинах Запада. Начиная с основания примерно сорока кельтских монастырей, рассеянных по Франции и Италии, эти заповедники активности Создателей топора стали переходными пунктами, из которых знания Древнего мира питали средневековую мысль. Сами названия этих монастырей звучат как перекличка Создателей топора: Жюмьеж, Сен-Галл, Боббио, Люксой, Рипон, Уирмаут, Джарроу, Бангор, Келлс, Корби, а позднее Лорш, Райхнау и Фульда.

Модель их будущего мира, как ни странно, вдохновлялась ложными сообщениями о разграблении Рима Аларихом в 411 году нашей эры. Считалось, что этот варвар мстил за своих языческих богов. Некоторые римляне также возлагали вину за гибель Империи на христиан. Люди утверждали, что древние боги, оскорбленные официальным принятием Римом новой веры, лишили Вечный город своего покровительства.

Августин, христианский епископ Гиппона в Северной Африке, тринадцать лет готовил ответ на эти нападки. Результатом трудов стала работа «De Civitate Dei» («О граде Божьем»), определившая позицию, которая впоследствии указала западному обществу путь через столетия лежавших впереди смуты и замешательства.

Августин выразил характерное для того времени эскапистское ощущение «конца света». За пределами мира чувств лежит духовный, вечный мир истины, цель поисков и стремлений человека. Путь туда, в этот божественный мир, идет не через исследование внешнего мира с помощью чувств (и действительно, в условиях общественного хаоса это было невозможно), но через обращение в себя. Истина приходит не из внешнего мира или разума – и то, и другое непостоянно и ненадежно, – но из просветляющего присутствия Господа.

Августин разделял людей на блаженных и отверженных, тех, кто живет в «Граде Божьем» и удостоится вечной жизни с божеством, и тех, кто пребывает в «Граде Земном» и будет осужден на вечные муки с Сатаной. Церковь – земное представительство Царства Божия, и, по Августину, однажды она получит высшую власть в теократическом государстве. Идеология Августина стала инструментом, потенциал которого Церковь использовала на протяжении следующего тысячелетия в попытке манипулировать светскими правителями Западной Европы и через них контролировать их подданных.

В последние годы Рима христианские иерархи выстроили свою организацию по образцу имперской администрации, в рамках которой группы городских правительств формировали провинции, а группы провинций формировали викариаты. В Церкви базовой единицей стали епархии, управляемые епископами. Епархии образовывали церковные провинции под руководством архиепископов, а провинции объединялись под властью высших епископов, или примасов. Самыми влиятельными были патриархи Рима, Константинополя, Антиохии, Александрии и Иерусалима.

Эта жесткая структура выстояла в мрачные века тьмы, последовавшие за падением Рима, потому что ее члены имели возможность общаться и делиться теми малыми знаниями, которые пережили катаклизм. Руководствуясь стихом 12:4 из Книги Даниила, «многие прочитают ее, и умножится ведение» (или, может быть, оглядывая разваливающуюся Империю), в период раннего Средневековья Церковь организовывала специальные братства священников и прихожан для ремонта местных дорог, строительства мостов, восстановления почтовой связи и даже открытия постоялых дворов для путешественников.

Магическая власть Церкви сумела убедить людей посещать святые места ради мистического контакта с останками святых. Заодно паломники передавали церковные послания, выполняя обязанности курьеров, чьи пути сообщения оставались открытыми на протяжении почти всего этого периода. Разветвленная и хорошо организованная система связи между епископатами была установлена папой Григорием Великим в VII веке.

Сто лет спустя святой Бонифаций использовал священников для передачи своих регулярных и многочисленных писем из Германии в Англию и Рим. В них Бонифаций упоминал о предметах, которые хотел бы получить или уже получил. Во время пребывания папы в Германии аббатиса Эадбурга присылала ему книги из Англии; Бонифаций интересовался книгами в библиотеке аббата Дюддо, которые могли бы быть ему полезными; он заказал копию писем святого Петра, выполненную золотыми буквами, чтобы произвести впечатление на паству; в конце жизни папа искал копию Пророков, написанную большую буквами и без сокращений, потому что у него сильно упало зрение.

Способность читать, писать и общаться через большие расстояния давала огромные преимущества христианским иерархам перед неграмотными королями и принцами, которые в управлении своими территориями полагались исключительно на духовенство. Именно тогда в языке появились новые фразы – такие как устраивать «слушания», во время которых показания представлялись в устной форме, поскольку большинство их участников, включая верхушку светского общества, были неграмотны и понимали только произнесенное слово. Но когда один кардинал поправил латынь императора Сигизмунда, последний ответил: «Ego sum rex Romanus et super grammatica» («Я Римский император, и я выше грамматики»).

Церкви не составляло больших трудов контролировать безграмотный мир через монастырские общины и епископов. В раннем Средневековье римское школьное образование исчезло, а на смену ему не пришло ничего, что могло бы состязаться с образовательной системой, контролируемой Церковью. Знание оказалось в руках небольшой части населения, оно было исключительно религиозным по целям и давало церковникам монопольный контроль над теми аспектами общественной жизни, которые требовали грамотности и образования.

Папа Григорий превратил искусство в орудие пропаганды. Он говорил:

Живописное изображение используется в церквях по той причине, дабы невежественные в грамоте могли хотя бы читать на стенах то, что не могут прочесть в книгах. Для того, чтобы и неграмотные могли получить представление об истории, и дабы, восхитившись живописным изображением, люди не грешили … Потому как то, что письмо доносит до читающих, то картина доносит до необученных, ибо в ней даже невежественные видят, чему должно следовать. Так читают неграмотные. Следовательно, для большинства народов картина заменяет чтение.

В более поздние периоды Средневековья искусство использовалось для того, чтобы публично утверждать верховенство папской власти над властью светских правителей. Императоры и противники пап неоднократно изображались попранными пятой торжествующего верховного понтифика, восседающего на огромном троне. Позднее обычным стало присутствие пап едва ли не на всех заказанных ими произведениях искусства.

Что касается образования, то раннее Средневековье было временем скорее интеллектуальной консолидации, чем поиска новых знаний, а потому Церковь старалась сохранить, что могла, составляя из знаний Создателей топора компиляции, представлявшие собой причудливую смесь фактов, выдумок и слухов.

Одним из ведущих ранних компиляторов был живший в VII веке испанец, архиепископ Исидор Севильский. Одна из его книг, основанная на классических римских и раннехристианских источниках, названная «Этимологии», попала в число самых популярных текстов Средневековья. Она представляла собой энциклопедию мира, описанного в соответствии со значением названий вещей. В списке тем были медицина, право, измерение времени и календарь, теология, антропология (включая расы монстров), география, космология, минералогия и сельское хозяйство. Космос Исидора был геоцентрическим и состоял из четырех стихий: огня, земли, воды и воздуха. Архиепископ также полагал, что Земля имеет форму шара, и приблизительно представлял себе движение небесных тел.

Примеру Исидора последовал другой великий средневековый энциклопедист, английский монах Беда (род. в 735 г.), который написал два учебника по измерению времени и календарь, чтобы помочь монахам определять часы и дни молитв и праздников. Его труды легли в основание computus, принципов хронометража и составления календаря, применявшихся во всем христианском мире.

Ни Беда, ни Исидор не открыли ничего нового, но собранное ими на века стало для европейских правителей единственным источником знаний о природе, а Церковь контролировала доступ к этим знаниям и их использование. При христианской озабоченности духовным вознаграждением в мире ином этот доступ сводился к системе метафизического диспута по таким вопросам, как непознаваемость имени Божьего или небесная иерархия Дионисия. Была создана ментальная среда, в которой пытливый ум сурово ограничивался рамками благонадежного мышления и консерватизма, не позволявшими раскачивать интеллектуальную лодку и потрясать основы интеллектуальными открытиями.

Между тем Церковь консолидировала свою власть, принимая драконовские меры против всех и всяческих вызовов. Когда во II веке мыслители-гностики предложили искать путь к спасению через обучение и самопознание, их книги были сожжены, а они сами объявлены вне закона. Взяв на вооружение проверенную еще во времена шаманского жезла стратегию «разделяй и властвуй», Церковь укрепляла свое влияние с помощью строго контролируемого канона официальных знаний, в основе которых лежал единственный текст – Библия, доступная только грамотным церковным иерархам.

С целью увеличения доходов церковные власти, взяв за пример установления Ветхого Завета, ввели религиозный налог, десятину. Первым это нововведение одобрил король династии Каролингов Пепин Короткий (741–768 гг.), распорядившийся, чтобы все (за исключением освобожденных папой, как бывало с религиозными орденами) отдавали десятую часть своих доходов в ту местную церковь, где совершали таинства. Это был первый всеобщий налог в европейской истории, оказавший огромную помощь папству, остро нуждавшемуся в финансовой поддержке.

Сила Церкви заключалась, в первую очередь, в централизованной структуре управления. Папа Римский, по крайней мере теоретически, был единственной центральной властью, повиноваться которой надлежало всем. Власть королей и принцев признавалась, но церковное учение налагало ограничения на ее пределы. Уже V веке папа Геласий I (492–496 гг.) говорил: «Есть два принципа, которыми управляется этот мир, священная власть пап и королевская власть. Из этих двух первая намного важнее, потому что ей предстоит отчитываться за самих королей на небесном судилище». И хотя в высказывании признавалась необходимость для общества и монархии, и папства, в нем уже содержались семена будущей более радикальной папской мысли.

Тем не менее главенствующее положение папы часто оспаривалось. Решительный шаг по укреплению власти Церкви предпринял Григорий VII, издавший в 1075 году «Dictatus Papae» («Записки о папстве»), в котором, помимо прочего, заявил: «Только римский понтифик по праву называется всевластным … Он единственный, чье имя должно звучать во всех церквях». Позднее, в XII веке, титул римского папы примечательным образом изменился с «наместника святого Петра» на «наместника Христа». Определенные функции власти принадлежали только папе: он был высшей судебной инстанцией в решении церковных споров, его разрешение требовалось для учреждения в Церкви нового епископата, и только он мог сместить архиепископа или вывести духовенство из-под юрисдикции епископа, что было прямой угрозой власти назначенных королями епископов. Папа Римский мог также издавать письменные постановления, обязательные для всей Церкви, назначать легатов, которые представляли бы его в любой части Церкви, и созывать Вселенский собор.

Рост власти пап на Западе становился все заметнее. Начиная с VII века, обязательным требованием к каждому новоизбранному архиепископу стало посещение Рима, где его облачали в паллий, шерстяную мантию, которую он должен был носить при исполнении обязанностей как знак единства с Римским престолом.

Параллельно с этим папство на Западе начало принимать на себя древние имперские функции. Эта тенденция стала особенно заметной с VIII века благодаря поддельной Дарственной Константина. В соответствии с документом (то, что он подделка, выяснилось только в XV веке) в V веке император Константин, перенося имперскую столицу в Константинополь, отдал город Рим (и, косвенным образом, контроль над всем Западом) папе. «Дарственная» позволяла папе носить диадему и папские регалии и возводила всех римских священнослужителей в ранг сенаторов. Со времен Паскаля II в 1099 году папы при восхождении на престол короновались, а после Григория VII «возведение на престол» в Латеранском дворце сопровождалось облачением понтифика в имперскую красную мантию, обладание которой, в случаях спора между папами, подтверждало законность притязаний. С другой стороны, светская аристократия могла воспользоваться Дарственной для «доказательства» того, что свою власть папство осуществляет именно благодаря их благосклонности.

Папство не только стремилось освободить Церковь от подчинения мирской власти, но и объявляло себя стоящим выше светской иерархии. В качестве ответной меры европейские короли и императоры начали облекать себя полномочиями религиозного характера, если не духовными, то, по крайней мере, священными. При короновании они проходили обряд миропомазания, принимавший форму религиозной церемонии, объявлявшей их держателями власти на правах «помазанника Божьего». Действительное миропомазание осуществлялось, конечно, при каждом возможном случае самим папой. Таким образом, Рим пытался поддержать монаршую власть, придав королям и императорам священный статус и обязав всех подданных верно служить и слепо подчиняться им, поскольку (здесь слышится эхо Месопотамии) «тот, кто противится этой власти, противится воле Господа». Но верное служение и покорность – оружие обоюдоострое, и монархи могли повернуть его против папства.

Созванный в 829 году в Париже Церковный совет определил обязанности короля в терминах, которые двумя годами позже позаимствовал и развил Иона, епископ Орлеанский, в работе «De institutione Regis» («О монархии»), остававшейся образцом монархической власти на протяжении всего периода Средневековья. На парижском совете епископы заявили следующее.

«Обязанности монарха состоят в особенности в том, чтобы править народом Божьим по справедливости, руководствуясь стремлением к миру и согласию. Превыше всего король должен быть защитником церквей, слуг Божиих, вдов, сирот и всех иных бедных и нуждающихся».

Духовенству удалось внедрить основанный на грамотности церковный контроль во все сферы светской жизни. Епископы и аббаты получали земельные наделы от королей и знати, что зачастую ставило их по отношению к монарху в подчиненное положение. Но такие дары усиливали политическое и экономическое влияние духовенства во всех западных государствах, наделяя его дополнительной властью землевладельца над тысячами крестьян. В течение этого периода епископы и аббаты заседали в королевских советах, участвовали в составлении светских законов и играли важную роль в государственных делах. В IX и X веках священники стали участвовать и в военной деятельности, поскольку, начиная с IX столетия, земельные дарения обставлялись рядом условий, часто включавших обязательство поставлять в распоряжение дарителя по его запросу определенное количество войск.

К XI веку Церковь установила твердый, хотя и не бесспорный, контроль над западным обществом. Церкви уже существовали во всех крупных населенных пунктах Северной Европы, что позволило расширить систему приходов. Каждый живущий в городе или деревне Западной Европы имел возможность посещать местную церковь.

Церковь подняла общественный контроль на новый уровень, достигнув беспрецедентного влияния на мысли и чувства каждого человека посредством самой эффективной из когда-либо изобретенных систем социальной дисциплины – исповеди. К XII веку каждый грех, каждое преступление против церковной доктрины должны были в частном порядке доноситься до сведения священника, а недонесение могло повлечь за собой наказание и даже крайнюю санкцию в виде отлучения от христианского сообщества, что лишало виновного всех форм защиты как по гражданскому, так и по каноническому праву. Практика эта зародилась, вероятно, в кельтских монастырях, где существовал обычай, согласно которому монах или отшельник признавался в грехах своему «духовному брату», как называли такого наставника.

Постепенно система закрепилась настолько, что Собор 1215 года принял решение: каждый обязан раз в год исповедоваться перед приходским священником. Это стало одним из важнейших сделанных за тысячу лет шагов по насаждению христианства в умы и сердца людей. Духовный контроль, применявшийся прежде одними монахами по отношению к другим, использовался теперь по отношению ко всем и осуществлялся белым духовенством, ответственным за нравственное состояние общества. Начиная с этого момента ничто не могло укрыться от Церкви. Вскоре, однако, выяснилось, что система контроля крайне необходима Церкви, чтобы справиться с угрозой (как христианству, так и, в первую очередь, папскому влиянию), которая с VII века назревала и крепла на Ближнем Востоке.

К этому времени александрийские знания греков начали проникать в ислам, откуда, уже в переработанном виде, возвращались в западную культуру. Начало этому положила еретическая христианская секта несториан, которые, будучи несколько веков ранее изгнанными из Византии, скитались по Малой Азии, пока не осели в местечке под названием Джундишапур в горах южного Ирана, в нескольких милях от того места, где впоследствии возникла первая арабская столица, Багдад.

В VII веке халиф Аль-Мансур, искавший средство исцеления от желудочной болезни, послал слуг в несторианский монастырь. Вернувшись, слуги сообщили об увиденной в монастыре огромной библиотеке. Впоследствии Аль-Мансур узнал, что несториане сумели сохранить труды крупнейших мыслителей александрийского музея, а также работы их предшественников, относящихся к периоду классической Греции. Распорядившись перевести почти все тексты, халиф и его преемники оказались обладателями сокровищницы знаний, накопленных греческими Создателями топора.

Своей кульминации процесс заимствования греческой информации достиг в VIII и IX веках в Багдаде при халифах из династии Аббасидов, когда были переведены труды Аристотеля и Платона, Гиппократа и Галена, Птолемея, Евклида и Архимеда, Аполлония, Аристарха и других. В исламскую культуру проникало только то, что проходило проверку на теологическую приемлемость. Эта работа велась в библиотеках, больницах и обсерваториях, она стимулировала арабских Создателей топора к собственному исследованию мира. Астрономия говорила им часы молитв и направление на Мекку; медицина была ценной прикладной наукой, связанной с астрономией посредством астрологической природы лечения; филология помогала анализировать священные писания.

Постепенно, однако, ислам пришел к разграничению религиозных предметов (права и религиозных обычаев), предметов, используемых для служения религии, такие как астрономия и грамматика, и светских наук: математики, астрономии и медицины. Исламские общества превратили греческую теорию в прикладную технологию, помогавшую им и их духовным наставникам не только выживать, но и процветать. Они добились значительного развития в гидравлике, применяя достижения для строительства ирригационных систем, так что в пустынях расцвели великолепные сады при дворцах их правителей.

Высокая централизация исламского общества, жестко ограничивавшего индивидуальную свободу интеллектуального движения, открывала возможности для инновационного мышления, но его применение строго контролировалось. Это верно и по отношению к средневековому китайскому обществу, где в тот период зарождалось другое знание Создателей топора, которое, как и исламские достижения, в конце концов попало на Запад. В Китае государство контролировало все виды деятельности, и всеобъемлющая социальная организация, необходимая поначалу для ирригации и других крупномасштабных общественных работ, придала китайской жизни коллективный характер.

Вся индивидуальная деятельность в Китае была подчинена общему благу и потому определялась бюрократией. С ранних времен власть находилась исключительно в руках правителя-шамана, считавшегося божественным сыном неба. Его поддерживала многочисленная, всесильная бюрократия мандаринов, доступ в которую определялся заслугами и большая часть которой следовала учению жившего в V веке до нашей эры мыслителя Конфуция. Для мандаринов это учение было Великим Путем Жизни, принципы которого контролировали всю общественную и политическую деятельность, а также жестко сдерживали развитие свободной аналитической мысли.

Конфуцианское мировоззрение – это еще один пример самореализации процессов Создателей топора. В соответствии с принципами Конфуция единственная цель образования заключается в подготовке к служению государству, поэтому цель образованного человека – в первую очередь, поддержание стабильного правления. Знание не дается через сверхъестественное откровение; оно приобретается через разум, который также указывает общее направление этического поведения, а оно, в свою очередь, определяется государством.

В этом замкнутом круге научная теория не могла стать технологической практикой, потому что государство не позволяло контактов между дисциплинами и теория никак не соотносилась с практикой. Важнейшим инструментом социального управления мандарины считали классификацию и учет всего и вся, поэтому все подлежало категоризации и практическое применение знаний разрешалось лишь в пределах собственной категории. Вся требуемая информация была доступна, но из-за сильного разделения революции в Китае не произошло.

Когда огромное сокровище исламских (а через ислам и китайских) и александрийских (греческих) знаний достигло наконец Запада в период первых контактов Европы с арабами в Испании, Иерусалиме и на Сицилии, оно дало в руки католической власти, верившей в свое данное Богом право покорять мир, беспрецедентные возможности для разделения и контроля.

В соответствии с Ветхим и Новым Заветами человеку дано владычество над природой. В Книге Бытия сказано: «Все живое будет в пищу… страх перед вами будет в каждой твари земной… В ваши руки отданы они… наполняйте землю, и обладайте ею». Первоначально эти утверждения были, скорее всего, призваны урегулировать и прославить то, что благодаря Создателям топора стало возможным со времен поселения людей в доисторическом Леванте и, главным образом, увековечить в памяти приручение животных и переход к земледелию.

Во многих других религиях природа считается божественной, но христианская доктрина отделила человечество от остальных созданий. Греческие космологи также полагали, что природа не священна, поэтому, когда переведенные арабами труды Аристотеля в начале Средневековья достигли христианского Запада, его заявления о том, что животная жизнь существует только ради человека, стали дополнительной опорой христианской практики.

Доминирующее в христианстве мнение заключается в том, что, поскольку животные и растения не имеют души, это исключает равное отношение к ним со стороны человека. Воздействие на природу (включая и повышение ее ценности и красоты) рассматривалось как право и долг человечества, потому что «улучшение» мира предполагает употребление власти, полученной от Бога именно для этой цели.

Средневековый христианин верил в Аристотелеву «Великую Цепь Бытия», иерархическую структуру Творения Божьего, или, как выразился Аристотель, «Перводвигатель». Великая Цепь соединила все виды один с другим – от простейшего организма до людей и ангелов, и основывалась на представлении о том, что низшие формы существуют только ради высших.

Монахи-бенедиктинцы XI века одни из первых систематически применяли такой взгляд на природу в повседневной жизни и стояли у истока процесса «улучшения» природы, в последующие века отразившегося в будущей деятельности Создателей топора. Устав святого Бенедикта указывал членам ордена устраивать монастыри «вдали от людских пристанищ», в необжитых и изолированных местах, а затем использовать знания для обработки земли, чтобы обеспечивать себя пищей.