Текст книги "Сестры"

– Вот черт, ну и дела! – вскричал Ковальский.

– Что именно? – Сервас глянул над газетой, полагая, что шеф намекает на следствие.

– Да вот это самое, – сказал Ко, указав на первую страницу.

– А-а! – Мартен перевернул страницу, чтобы взглянуть.

– Сдается мне, ты не особенно интересуешься футболом? – с улыбкой поинтересовался Ко.

– Ни капельки.

– Никогда еще у нас не было такой команды, как эта, – продолжал сыщик, не обращая внимания на ответ. – Они поставили на колени «Милан», где играли Райкаард, Гуллит и ван Бастен, – несомненно, лучшую команду в мире. Выиграли Лигу чемпионов! Какой еще французский клуб на такое способен, а? Какой?

– Понятия не имею.

– Лучшая команда в мире – это наша, сынок. Вот так… Ей нет равных в международных матчах, и она еще всем утрет нос. Такого наградного списка еще лет тридцать ни у кого не будет.

Ковальский крепко стукнул Серваса по плечу, и тот пролил кофе на газету.

– Ладно, вернемся к расследованию, – сказал шеф, поняв глубочайшее безразличие своего подчиненного к футболу. – Что мы имеем?

– Две студентки забиты насмерть возле университетского кампуса, где проживали. Они не были изнасилованы, но мизансцена на месте преступления напоминает сцену из романа их любимого писателя, – ответил Мартен, поднося ко рту чашку с оставшимся на донышке сахаром и кофе. – Имеем еще анонимные телефонные звонки родителям девушек.

Ко задумался.

– Предположим, что некий тип поджидал их в этом лесочке. Может, прятался за деревом. Девушки прошли как раз мимо него. Он набросился на Алису и очень сильно ударил ее по затылку. Она упала без сознания, а может быть, и умерла в следующий миг. А потом он кинулся на Амбру, которая обернулась, и по непонятной причине принялся в ярости избивать ее. Затем вернулся к Алисе и добил.

– Он ударил ее дважды? – удивился Сервас.

Ко допил кофе и закурил сигарету.

– Клас говорит, что трижды. Несомненно, ему надо было удостовериться, что счет подведен. А потом он раздел девушек – скорее всего, при свете фонарика – и надел на них белые платья первопричастниц. Их одежду не нашли; возможно, он унес ее с собой. Значит, у него была сумка или что-то в этом роде…

– А чем он их бил? Это известно?

– Клас склоняется к тому, что это был какой-то широкий и плоский предмет. Причем использовали и плоскую, и режущую поверхность. Но точно не клинок: режущие удары проникли бы гораздо глубже. Скорее всего, предмет был деревянный…

– Весло.

– Возможно. Я об этом думал. И послал Манжена и Сен-Бланка проверить расписание занятий членов гребного клуба и выяснить, не пропало ли в клубе весло.

– Но тут еще эта история с крестиком…

– Да… – задумчиво произнес Ко.

– Он повесил крестик на шею Алисе, а Амбре – нет. Почему? Если он хотел точно воспроизвести мизансцену романа, то крестики должны были висеть на шеях у обеих девушек, разве не так? И где он раздобыл платья?

Ковальский не сводил с Мартена глаз.

– Может, у него был всего один крестик… И в тот момент он висел на шее у Алисы (Амбры?), а потом он его почему-то его снял… А ты читал роман?

Мартен кивнул.

– Читал. Страница сто пятьдесят: возле дерева мертвая девушка в платье первопричастницы и с деревянным крестиком на шее – мизансцена соблюдена в точности…

– И о чем это говорит, по-твоему?

Мартен задумался.

– По-моему, тут две возможности…

– Я слушаю.

– Наиболее вероятная: это дело рук того, кто читал роман и знал, что обе девушки – фанатки автора. И убийца воспроизвел с максимальной точностью то, что прочел.

– Но зачем вообще было убивать?

– Не знаю.

– А вторая возможность?

Мартен помедлил.

– Вторая, пожалуй… притянута за уши.

– Давай, выкладывай.

– Удар нанес сам Ланг.

– И он был настолько глуп, что имитировал сцену из собственной книги, зная, что ее найдут в комнате либо у Амбры, либо у Алисы вместе с письмами, которые он им писал? И какой у него был мотив?

– Я знаю, версия не выдерживает критики.

Ковальский медленно обвел взглядом террасу и вернулся к Мартену.

– Разве что он уверен в себе настолько, что и мысли не допускает, что его могут схватить или хотя бы доказать, что это он. Я читал письма, – добавил он.

– Ну и?..

– Этот Ланг вызывает подозрения. Мутный он какой-то. И письма… Они, черт побери, были еще девчонками, когда он начал им писать…

– Или они ему, – заметил Сервас.

– Ну, да… Короче, он разговаривал с ними, как со взрослыми женщинами. А им было пятнадцать лет! Письма просто нашпигованы сексуальными намеками… Кроме того, переписка длилась два года, а потом вдруг оборвалась. Либо они вообще прекратили контакты, либо сообщались каким-нибудь другим образом…

– И какие твои выводы?

Ковальский наклонился над столом и пальцем придавил муравья.

– А вот какие: пора нам наведаться к Эрику Лангу.

– Под каким предлогом?

– Убийство вдохновлено одной из его книг. И у него с девушками был контакт. Этого достаточно.

Они встали. Ко оставил на столе монетку в два франка.

Глава 9, в которой подводятся первые итоги

Дом Эрика Ланга находился на юго-востоке города, на холмах Пеш-Давид, в фешенебельной коммуне Старой Тулузы, среди площадок для игры в гольф.

Чтобы добраться до него, Сервас и Ко долго поднимались вверх, колесили возле зданий и машин гольф-клуба, петляли по узкой извилистой дороге мимо белых заборов, красивых домов и хвойных деревьев. Можно было подумать, что они попали в Соединенные Штаты. Дорога привела к ротонде, стоявшей напротив мягко холмившихся площадок для гольфа. Сервас заметил игроков, которые неспешно передвигались по залитым солнцем площадкам в одиночку или группами. Дом Эрика Ланга был последним в ряду частных владений перед бескрайним простором зеленых площадок, и его ворота выходили на ротонду. Ее скрывали от посторонних глаз высокие шпалеры, высаженные как попало и теперь превратившиеся в высоченную, непроходимую стену.

А сверху простиралось почти калифорнийское небо. И Сервас сказал себе, что формулу «Чтобы жить счастливо, живем скрытно» вполне можно дополнить: «Чтобы жить счастливо, живем скрытно и сплоченно». Но что-то в самом положении местности, в отталкивающей неприступности живой изгороди, похожей скорее на рощу, говорило ему, что Эрик Ланг предпочитал держаться в стороне от себе подобных. Ворота были открыты, и полицейские, щелчком отшвырнув и раздавив подошвами окурки сигарет, прошли внутрь. К дому вела посыпанная щебнем аллея. А прилегавший к нему сад со всех сторон окружала густая зелень со множеством дорожек и проходов. Сервасу пришла мысль, что это весьма практичный способ отгородиться от соседей.

Должно быть, некоторые архитекторы испытывали недовольство и разочарование, пытаясь приспособиться к канонам последней моды на крепость и мощь построек. Жилище Эрика Ланга было тому ярким свидетельством: серый бетон, наклонные плоскости остекленных стен и остекленные двери не вязались с узкими, как бойницы, окнами. Высокое, квадратное, мрачноватое серое здание, наверное, дорого обошлось владельцу. Несомненно, кроме Амбры и Алисы, у Эрика Ланга были и другие читатели. Если только он не располагал еще какими-нибудь источниками дохода.

Кипарисы, тисы и сосны вносили в пейзаж средиземноморскую нотку. Возле гаража, сверкая хромировкой, стоял ярко-красный «Ягуар Даймлер Дабл Сикс». В воздухе витал запах жасмина и бензина от газонокосилки, которую Эрик Ланг сам толкал по газону. Сервас сразу узнал его по фотографии на обложке одной из книг, хотя он сменил серый костюм, синюю рубашку и карманный платочек в горошек на белые льняные штаны, белые пляжные шлепанцы и синий джемпер.

Ланг шел спиной к подходящим полицейским, согнувшись над стрекочущей косилкой, но вдруг, словно повинуясь какому-то тайному инстинкту, остановился, выключил мотор и обернулся.

Несколько секунд он недоверчиво разглядывал их поверх солнечных очков, и в его цепком взгляде сквозила хитринка. Сервас сразу вспомнил впечатление от портрета на книжной обложке: на него смотрел надменный и скользкий тип. Перед камерой Ланг обнажил в широкой улыбке безупречно белые зубы, но глаза его не улыбались, и их взгляд из-под необычно густых и черных бровей был непроницаем, как тюремная дверь. Да и сама улыбка – механически приподнятые углы губ – больше походила на гримасу, на скептически-безразличную мину. Точно с таким же выражением Эрик Ланг смотрел и сейчас из-под солнечных очков.

– Там есть звонок, – сухо бросил он.

Ковальский предъявил свое удостоверение, и улыбка сразу исчезла. Ланг провел рукой по своей густой и курчавой темной шевелюре.

– Я полагаю, вы здесь по поводу этого ужасного убийства, – сказал он. – Я прочел статью в газете.

– Двойного убийства, – уточнил Ковальский. – Да, мы здесь по этому поводу. Вы не могли бы уделить нам несколько минут?

Писатель сдвинул очки на лоб. На вид Сервас дал бы ему лет тридцать.

– А почему? Потому что это напоминает одну из моих книг?

– Потому, что одна из жертв держала вашу книгу у себя в комнате, а прежде всего потому, что вы писали обеим девушкам очень милые письма, господин Ланг.

Романист осторожно, с недоверием на них посмотрел.

– Разумеется… Очень неприятно оказаться в это замешанным… Мне, так же как и вам, хочется, чтобы расследование скорее закончилось. Как подумаю, что с ними сделали…

Очень неприятно оказаться в это замешанным. Это единственное, что волновало его в истории с Амброй и Алисой.

* * *

Ланг провел их в дом и пригласил в просторную гостиную, освещенную несколькими узкими и высокими окнами, из которых можно было наблюдать за передвижениями гольфистов на площадке; один из них как раз пытался выбраться из песчаного капкана бункера. Диваны, камин и стены в гостиной были белые. На одной стене висела электрогитара, на другой – черный телевизор с экраном высокого разрешения, с видеомагнитофоном и стереопроигрывателем, куда входили вертушка для виниловых дисков, тюнер и считывающие устройства для CD и кассет.

И ни одной книги. Должно быть, романист держал их у себя в кабинете. Зато здесь стоял рояль с нотами. Из проигрывателя приглушенно доносилась цыганская мелодия: играла скрипка, то рассыпаясь стаккато и трелями, то замирая в меланхолической грусти. И Сервас вспомнил, что писатель по происхождению был венгром.

Эрик Ланг пригласил их сесть и предложил кофе. Сервас прислушался. В остальном доме не было слышно ни звука. Видимо, Ковальский тоже это заметил, потому что, когда писатель появился с подносом, где стоял кофейник с горячим кофе и чашки, он спросил:

– Вы живете один, господин Ланг?

– Да, а что?

– Да так, ничего.

Эрик Ланг уютно устроился на диване напротив полицейских, положил ногу на ногу, достал из кармана белых льняных брюк пачку сигарет и закурил.

– Так чем могу быть вам полезен, господа? – спросил он, разливая кофе по чашкам.

Писатель был благодушен и чуть ли не мурлыкал, как кот с бархатистыми лапками, готовый, однако, в любой момент без предупреждения выпустить острые когти.

– Вам нравятся молодые девушки, господин Ланг? – спросил Ковальский.

– Простите?

– Вы женаты?

– Нет.

– А женщин… вы предпочитаете молодых, не так ли?

– Вы о чем?

– Прошу прощения, видите ли, я прочел те письма… Но речь идет о расследовании преступления, и все, что мы увидели, привело нас к вам.

Ланг слушал его с задумчивым видом, завесившись сигаретным дымом.

– Ничего не понимаю… Вы не могли бы выразиться яснее?

– Хорошо. Для начала: мизансцена преступления в точности совпадает с аналогичной мизансценой в вашем романе «Первопричастница»…

– Да. Когда я прочел статью в газете, это было первое, о чем я подумал, – перебил его романист.

– Гм… И вам не пришло в голову позвонить в полицию?

Ланг поудобнее устроился на диване.

– Призна́юсь, не пришло. Но, полагаю, это рано или поздно снова всплыло бы у меня в мозгу, и я, наверное, все-таки позвонил бы. Но вы сказали «все, что мы увидели, привело нас к вам». Значит, было что-то еще?

– Было.

– А можно узнать, что именно?

Ко бросил на него острый взгляд.

– Не только совпадение мизансцены преступления с тем, что вы пишете в своей книге, но еще и более того: экземпляр этой книги был найден в комнате Амбры Остерман.

– «Первопричастница» пользовалась головокружительным успехом, и ее тираж в общей сложности составил более шестисот тысяч экземпляров, – спокойно ответил Ланг. – А пик успеха пришелся как раз на этот район. Поэтому вероятность обнаружить ее экземпляр в одном из местных домов очень велика.

– Но ведь имя Амбра Остерман о чем-то вам говорит, правда, господин Ланг?

Писатель напрягся.

– Мне не очень нравится ваш тон, комиссар.

– Инспектор… Вы не ответили на мой вопрос.

Ланг пожал плечами.

– Да, конечно, Амбра была одной из моих поклонниц. Какое-то время мы переписывались. Но это было несколько лет тому назад; переписка уже довольно давно прекратилась.

– А почему вы разорвали контакты?

Ланг высокомерно усмехнулся. Его кустистые брови, почти сросшиеся у переносицы, сложились в букву V.

– Это проблема некоторых фанатов. Они становятся очень назойливы, желают принимать участие в вашей жизни, требуют к себе постоянного внимания… Им хочется играть важную роль в вашей жизни, и они считают, что если прочли ваши книги, то получили это право.

– А вам не хватает уважения к читателям, господин Ланг. Что произойдет, если назавтра они все возьмут да и перестанут читать ваши книги?

Эта фраза, похоже, вовсе не понравилась писателю.

– Не обманывайте себя, инспектор. Я люблю своих читателей. Это они меня сделали.

«Да брось ты эту трепотню», – подумал Сервас, осматривая комнату и позволяя глазам глядеть, куда захотят: на предметы, на мебель, на фотографии… Вдруг он вздрогнул, и взгляд его заскользил в обратном направлении. На стене красовались штук десять черно-белых фото, все примерно одного размера: 50 × 40. Поначалу он не заметил, что у них есть что-то общее, и понял только потом, когда просмотрел еще раз. Это были фотографии змей… Змеиную тему затрагивали все снимки, но это не бросалось в глаза, поскольку снимки отличались друг от друга. Одни фото были сделаны очень крупным планом, когда видна каждая блестящая чешуйка, глаза, глядящие с пугающей пристальностью, или раздвоенный язык. А на других присутствие змеи угадывалось лишь по извилистому следу на песке, или змея – гремучка, гадюка или кобра – была снята общим планом. У Мартена каждая из фотографий вызывала ужас, потому что он вообще боялся змей, и Сервас поспешил переключиться на словесный поединок писателя и Ко.

– Давайте вернемся к Амбре и Алисе Остерман, – говорил шеф. – Как я уже вам сказал, господин Ланг, я прочел письма, которые вы им писали… Те, что мы нашли в родительском доме девушек, в комнате Амбры. Они были тщательно спрятаны в двойной обложке фотоальбома – по всей видимости, Амбра не хотела, чтобы они попались родителям на глаза.

В воздухе повисла угроза. Ланг, прищурившись, загасил в пепельнице сигарету.

– Послушайте, инспектор…

– Я не закончил. Как бы вам это сказать, господин Ланг… Если б я не знал, кому были адресованы эти письма, то решил бы, что адресат – взрослая женщина, а не ребенок.

– Амбра и Алиса вовсе не были детьми.

– Но и взрослыми тоже не были… Вы всегда пишете подобные письма вашим пятнадцатилетним поклонницам?

В глазах Ланга сверкнул гнев.

– На что вы, в конце концов, намекаете?

– Вы встречались с Амброй и Алисой лично?

– Конечно, и не раз.

– При каких обстоятельствах?

– Когда подписывал им книги.

– Это всё?

– Нет…

Ковальский поднял бровь, приглашая собеседника продолжить.

– Мы встречались и в других местах.

– С какой целью?

– Ну, просто так, поболтать, чего-нибудь выпить… обменяться мнениями, взглядами…

– Взглядами?

– Ну да.

– И где проходили встречи?

– В кафе, ресторанах, книжных магазинах… один раз даже в лесу…

– В лесу?

Сервасу показалось, что в голосе Ланга послышалось сомнение.

– Это была их идея… Думаю, им хотелось бросить себе вызов. В юности случается бросать себе вызов. Это игра. Им захотелось увидеться со мной в лесу… ночью…

Ковальский растерянно на него взглянул.

– И вы согласились?

На губах писателя снова появилась высокомерная улыбка.

– Я нашел эту мысль возбуждающей.

– Возбуждающей?

– Оригинальной, если вам так больше нравится. Странной, волнующей… Но не составьте себе ложного представления…

– Вы считаете волнующей встречу с двумя девочками-подростками в лесу, да еще ночью?

Ланг вздохнул.

– Я знал, что вы так скажете… Вы всё стараетесь очернить. А сами ничего не понимаете.

– Вот как? Ну так объясните мне.

– Это были очень умные девочки, гораздо взрослее большинства своих сверстниц. Пылкие, искренние, трогательные. Блестящие в анализе и некоторых рассуждениях. Они восхищались моими книгами, и у них это выходило за рамки простого восхищения. В таком возрасте влияние романа, фильма или песни гораздо могущественнее, чем в более старшем. Вспомните ваши первые волнующие встречи с кинематографом, ваши первые книги. Это похоже… на некий культ, на поклонение и моему миру, и моим романам. Они действительно поклонялись моим книгам…

– А следовательно, и их автору…

– Да.

– И это вам льстило.

– Нет, но я находил это весьма трогательным. И, если хотите знать, значительным и важным.

– А что было для вас значительно и важно?

– Вся их энергия, энтузиазм и… вера.

– Но ведь это были всего-навсего дети, девчонки.

Похоже, после этого замечания Ланг занервничал.

– Я же вам уже сказал: они были намного больше, чем просто девчонки. Есть и такие взрослые, которым никогда не достичь их уровня понимания.

Ковальский покачал головой.

– И ваши встречи никогда не проходили здесь, в этом доме?

– Никогда.

– Расскажите мне о них… Какое впечатление они на вас произвели? Какие еще черты характера выделялись у них среди прочих?

Романист немного успокоился и задумался.

– Я уже говорил: они были очень умны, пылки и обладали богатой интуицией. И было в них что-то неуловимое и загадочное… Мне никогда не удавалось раскрыть их до конца, добраться до сути… Что же о чертах характера, то они обладали качествами, свойственными подросткам: у них был вкус к риску, неприятие чужих идей, в особенности родительских – родителей они ненавидели и упрекали за узость жизненных взглядов, за невысокое происхождение, – жажда провокации и потребность испытать силу собственной обольстительности.

– Вас они тоже испытывали на этот счет?

– Конечно.

– Продолжайте…

– Не знаю, будет ли вам это полезно, – утихомирил его Ланг, – но вот уже несколько лет, как мы потеряли контакт. Я не знаю, в каком направлении и как они развивались в эти годы, остались ли такими же склонными к риску или встали в один ряд с другими. В этом возрасте все может резко меняться год от года.

– Вы уверены, что с ними не было никаких контактов?

– Я же вам только что сказал.

Ковальский поскреб себе бороду.

– Неважно, руководствовался ли вашей книгой тот, кто это сделал, господин Ланг. Но, так или иначе, вы не ушли из жизни девушек…

– Как это?

– Хотите этого или нет, однако влипли вы по уши.

Если сыщик рассчитывал произвести эффект и поразить Ланга, то он явно просчитался. На губах писателя снова появилась высокомерная гримаса, то ли улыбка, то ли оскал.

– Желаете меня напугать? Так должен сообщить вам, что для этого нужно еще много чего… А что у вас есть? Пачка писем и книга? Это вовсе не делает из меня убийцу.

Несколько секунд Ковальский молча, в упор смотрел на Ланга.

– Но и не говорит о вашей невиновности. Где вы были в ночь с четверга на пятницу, господин Ланг?

– Ах, вот уже до чего дошло?

– Обыкновенный рутинный вопрос. Его мы задаем всем, кто так или иначе имеет отношение к этому делу, даже отдаленное…

– Я был здесь.

– Кто-нибудь может это подтвердить?

– Нет, я был один. – Ланг поднялся. – Вы закончили? Или ко мне есть еще вопросы? Меня ждут на партию в гольф, и я уже опаздываю.

– Ну, вам не так далеко идти… Тут совсем близко, – заметил Ковальский.

Сервас тоже поднялся. И увидел, как оба собеседника смерили друг друга взглядом, прощаясь за руку.

– Удачи, инспектор, – сказал писатель таким тоном, каким пожелал бы хорошего матча какому-нибудь регбисту на стадионе в Тулузе.

Они направились к выходу. По дороге Сервас покосился на змеиные фото, висящие на стенах, и вздрогнул.

Около четырех часов дня, пообедав в центре, они вернулись к себе в отдел. Мартен совсем забыл о переезде. Вереницы людей в халатах тащили кто коробки, кто столы и стулья, увязанные в пластик, как пузыри, кто лампы и пишущие машинки. Рабочие поглядывали на них с раздражением: им наверняка пообещали, что помещения будут свободны с вечера пятницы до утра понедельника. Да вот только кто же мог предвидеть, что два трупа испортят всю обедню… Остальные участники группы уже ждали их в своих кабинетах, и Ковальский велел всем собраться, чтобы подвести итоги. Они открыли опустевший, без мебели, зал заседаний и разбрелись в поисках стульев, которые еще не успели утащить рабочие.

– И найдите мне доску! – крикнул Ковальский.

Где-то раздобыли и доску, правда, уже упакованную, и вспороли пленку и крепивший ее скотч.

– Эй, вы что делаете? – раздался чей-то грозный голос.

– Срочное дело, – ответил Манжен. – Не можем же мы писать на стенах.

Они расставили стулья полукругом перед доской, и Сервас подумал, что все это очень походит на собрание анонимных алкоголиков. Ковальский написал на доске толстым фломастером:

В ночь с 27 на 28 мая АМБРА и АЛИСА убиты

Обнаружены ФРАНСУА-РЕЖИСОМ БЕРКО

Убиты широким и плоским предметом (ВЕСЛО?)

ИЗНАСИЛОВАНЫ не были

Признаки предумышленности:

ПЛАТЬЯ ПЕРВОПРИЧАСТНИЦ надеты на девушек уже после смерти

КРЕСТИК (где второй?)

Убиты на месте

Находились ночью в лесу: назначенная встреча?

КТО с ними был? Убийца? Еще кто-то?

Обратиться к свидетелям

Мизансцена идентична роману Эрика Ланга (несовершеннолетние)

Отсутствие АЛИБИ

Дверь в комнату Амбры вскрыта

Анонимные звонки РОДИТЕЛЯМ: временный номер

– Кому-то есть что добавить?

Начались разговоры, которых Сервас не слушал. Он сидел, не двигаясь, и пристально смотрел на доску. Со времени двойного убийства прошло меньше сорока восьми часов. Опрос соседей пришлось прекратить, поскольку большинство потенциальных свидетелей – в основном студенты – разъезжались на выходные по домам, даже не заходя в кампус после занятий, и должны были вернуться только в понедельник. На понедельник и наметили продолжить опрос.

В этом убийстве было что-то такое, чего Мартен не понимал. Может, просто потому, что это было его первое дело? Если девушек убил Ланг, то Ковальский прав: надо быть либо полным идиотом, либо сумасшедшим, чтобы имитировать собственный роман, прекрасно понимая, что сыщики рано или поздно обнаружат его переписку с жертвами. Не говоря уже о том, что эта теория выглядела слишком мудреной. Но если это не Ланг, то каков мотив убийства? Безумие? Какой-то обиженный и/или ревнивый поклонник не простил ему повышенного внимания к девушкам? Однако Ланг сам заявляет, что давно прекратил с ними все контакты… Кто-то пытается перевести на него стрелки? Но откуда этот кто-то узнал, что у Амбры в альбомном тайнике хранятся письма? О них мог знать сердечный дружок, если Амбра или Алиса ему доверяли… А если Ланг врет и на самом деле все-таки встречался с одной из девушек, то достаточно ли это веская причина, чтобы кто-то настолько приревновал, что пошел убивать? Сервас поудобнее устроился на стуле. Несомненно, ревность – один из основных мотивов непредумышленных, да и предумышленных убийств, так? Этому их учили еще в школе полиции.

– Мартен, есть идеи?

Все взгляды обратились на него. Кто смотрел с любопытством, кто с раздражением, кто с иронией. Ладно, момент настал. Либо его сейчас размажут по стенке, что очень порадует некоторых коллег, либо его теорию признают стоящей, и от этого враждебность сослуживцев только усилится.

И он изложил все, что думал.

Тишина, которая сразу же наступила, показалась ему бесконечной, хотя длилась не больше двух секунд. Мартен вдруг спросил себя, о чем тут разговаривали, пока мысли его блуждали где попало, и испугался, что повторил некоторые вещи, которые они уже слышали.

– Интересно, – сказал наконец Ковальский.

На миг ему показалось, что шеф группы над ним смеется. Но нет, тот был более чем серьезен.

– Интересно, – повторил он.

Услышать от него такое было равно похвале.

– Мартен, я хочу, чтобы ты покопался в жизни Алисы и Амбры. Они были хорошенькие, умные и спали в университетском кампусе, где было полно девчонок и парней их возраста. У них неизбежно завязывались какие-то отношения, которые перерастали в дружбу. И тут возникает вопрос: почему Амбра оставалась девственницей?

Он тут же записал свои последние вопросы на доске:

Ланг действительно ПРЕРВАЛ все контакты?

Какой-нибудь ревнивый парень?

Один из фанатов?

Остальное время собрания ушло на вопросы логистики и распределения заданий. Кто-то спросил, как составлять рапорты, если все пишущие машинки уже уехали на бульвар д’Амбушюр.

– Я даже не уверен, что кто-то вообще найдет наш кабинет, там большое здание!

Раздались смешки, и атмосфера немного разрядилась. Но только с виду. Сервас заметил, насколько у всех встревоженный вид. Людям не всякий день случалось оказываться перед трупами двух молоденьких девушек, одетых в платья первопричастниц: двух девчонок, убитых в лесу. Это придавало делу оттенок непостижимого и обязывало разум отважиться на путешествие к таким берегам, откуда никто, и они это знали, не сможет вернуться невредимым. И здесь, в этой комнате, когда уже начал спускаться вечер, все поняли, что сейчас шагнут в неизвестность.

– Нынче вечер субботы, – бросил Ко. – Если у кого-то есть желание пойти куда-нибудь выпить, я не возражаю. До понедельника мне нужны два человека.

Мартен подумал об Александре, о Марго, обо всех, кто сегодня собирается выйти на улицу, чтобы насладиться прелестью последнего майского вечера, и почувствовал укол совести. А потом его мысли вернулись к Алисе и Амбре, и он поднял руку. На некоторых лицах появились насмешливые улыбки. Манжен тоже поднял руку.

– Благодарю вас, – сказал шеф группы.

Сервас вернулся к себе в кабинет. Рабочий стол и телефон были пока на месте. Он снял трубку и набрал домашний номер. Но услышал автоответчик. Тогда Мартен отправился к кабинету Манжена.

– Вот черт, – сказал тот, – автомат с напитками уже утащили. Как же тут продержишься до понедельника?

– А что интересного вы нашли в комнатах девчонок в кампусе? – спросил Мартен, не комментируя эту реплику, несомненно, не лишенную здравого смысла.

– Да ничего особенного, несколько фото…

– Можно взглянуть?

Манжен достал из ящика пакет для вещдоков. Внутри лежали фотографии. Сервас открыл пакет, вынул фото и быстро просмотрел их. Потом еще раз рассмотрел каждый снимок в отдельности, подолгу задерживаясь на некоторых. Его внимание привлекла кое-какая деталь. На групповых снимках повторялось одно и то же лицо.

– Вот эта девушка, – сказал он, постучав пальцем по фотографии, – выглядит так, словно она близко дружила с убитыми.

– Вполне возможно, – ответил Манжен.

– Могу я пока оставить фото себе?

– Да без проблем, – отозвался его коллега. – Слушай, а тебе еще не осточертел этот переезд? Дьявол, они отправляют нас к монахам-францисканцам!

Сервас улыбнулся. Новое помещение Региональной службы судебной полиции располагалось в двух километрах по прямой от старого, на берегу Южного канала, к югу от Францисканского квартала, названного так потому, что в этом месте в Cредние века был монастырь ордена францисканцев. Однако в устах Манжена название прозвучало так, будто он говорил о депортации в трудовые лагеря Советского Союза.

– Ко попросил меня покопаться в биографиях жертв. Можно, я еще посмотрю твои заметки? Ну, те, что ты делал в их комнатах.

– Я не смог их распечатать, потому что остался без машинки. Там ничего не разобрать.

– Ничего, постараюсь расшифровать.

Манжен протянул ему свой блокнот.

* * *

Из отдела Сервас вышел в десять вечера, не продвинувшись за это время ни на йоту. Он сделал несколько звонков в ректорат, на медицинский факультет и на филологический, но была суббота, и всякий раз тот, кто снимал трубку, оказывался неспособен дать вразумительный ответ. Надо было ждать до понедельника. На его вопросы об Алисе и Амбре ответили только их родители. Но Мартен старательно обходил моменты, которые могли их сильно взволновать, и в конце концов решил перенести этот разговор на потом.

Уже зажглись уличные фонари, однако вечерней прохлады пока не чувствовалось. Он пошел пешком, проходя в жарком вечернем воздухе мимо ресторанов, откуда доносились обрывки разговоров, звон столовых приборов, смех и ворчание автомобильных моторов. И ему подумалось, что два разных мира сосуществуют, не смешиваясь: мир жизни, с его молодым задором, беззаботностью и надеждами, и мир болезней, страданий, упадка и смерти. Рано или поздно каждый приходит к тому, чтобы познать оба этих мира, но люди некоторых профессий – медсестры, пожарные, служители ритуальных услуг, полицейские – ежедневно переходят из одного в другой. И Мартену вдруг стало интересно: каким он станет через двадцать, через тридцать лет, если продолжит заниматься своим ремеслом?

Сервас выкурил сигарету, сидя под высохшим платаном, что стоял между двух фонарей напротив его дома, махнул рукой соседу, который вывел собачку, и посмотрел на окна четвертого этажа. Света в них не было. Но и очень поздно тоже не было. Луна зацепилась за край крыши, как улетевший воздушный шарик. На лифте он не поехал, а взбежал по лестнице, достал из кармана ключ и, стараясь не шуметь, открыл дверь. Когда щелкнул выключателем в коридоре, на лестничной площадке погас датчик времени. На полсекунды Мартен погрузился в темноту, и ему показалось, что в глубине квартиры послышался какой-то звук. Он позвал:

– Александра!

Никакого ответа. И тут он вспомнил, что на его звонки она тоже не отвечала. Они куда-то ушли… Но куда? Не успел Сервас закрыть за собой дверь, как снова послышался какой-то шорох и в затылок ему пахнуло ветерком.

Он прислушался, но больше ничего не услышал. Александра оставила окно открытым, чтобы ночная прохлада хоть немного освежила комнаты. В квартире было жарко, как в парилке. Светильник на потолке разгорался, и в его свете Мартен увидел на комоде у входа записку.

Уехали на выходные к моей сестре. Будем завтра.

Почему Александра не позвонила в полицейское отделение? Хотела довести его до крайности? Хотела подать какой-то сигнал? Какой? Но может, она ему звонила, а он был где-то в другом месте, когда у него в кабинете звонил телефон… Надо бы ему поскорее к ней поехать.

Однако он никуда не поехал.

* * *

Было восемь часов воскресного утра, когда его разбудил телефонный звонок. Сервас услышал его из кровати. Он проснулся весь в поту, точно помня, что ему что-то снилось, но вот что именно… Вскочив с постели, он бросился в гостиную, где надрывался телефон. Звонок разрывал тишину воскресного утра, а в доме Серваса редко случалось, чтобы хоть один звук ее нарушал, разве что в отместку за затянувшуюся ночную пирушку кто-нибудь включал утром электродрель.