Текст книги "Не гаси свет"

Акт 1

 
Да познает твоя душа
Вечную муку.
 

«Мадам Баттерфляй»

1. Занавес поднимается

Я пишу эти слова. Последние слова в этой жизни. Пишу, зная, что все кончено: на сей раз возврата назад не будет. Ты разозлишься: «Как можно, сегодня ведь Рождество!» Ты и твои проклятые «приличия». Ты и твои чертовы манеры. Не понимаю, как я могла верить твоим лживым обещаниям. Слова, все больше слов и все меньше правды: таков сегодняшний мир.

Знаешь, а я сдержу слово. Это не пустой треп. Что, у тебя вдруг задрожала рука? Ты взмок?

А может, все ровно наоборот, и ты улыбаешься, читая мое письмо? Кто за всем этим стоит? Ты? Или твоя баба? Вы прислали мне записи опер? И все остальное? Впрочем, какая разница? Еще совсем недавно я бы душу прозакладывала, чтобы узнать, кто до такой степени меня ненавидит. Я не понимала, чем вызвала такую злобу, говорила себе: «Ты сама во всем виновата!» Но теперь я так не думаю.

Кажется, я схожу с ума. Слетаю с катушек. Возможно, виноваты лекарства. Да какая разница, сил больше нет. Все кончено. Хватит. Кем бы ни был мой враг, он победил. Я совсем не сплю. Конец. Точка.

Я никогда не выйду замуж, не заведу детей. Это фраза из какого-то романа. Проклятие! Теперь я понимаю ее смысл. Конечно, я о многом жалею. Жизнь иногда делает нам щедрые подарки… чтобы потом укусить побольнее. У нас с тобой могло бы сложиться. Или не сложиться. Кто знает… Ну и ладно. Ты наверняка быстро меня забудешь, и я стану одним из тех досадных воспоминаний, которые человек заталкивает в самый дальний уголок мозга. Ты притворишься, что сожалеешь, скажешь своей нынешней: «Барышня она была депрессивная, шариков у нее в голове не хватало, но я не знал, что все настолько запущено…» И вы тут же заговорите о чем-нибудь другом. Будете смеяться. Займетесь любовью. Мне нет дела до тебя и твоей жалкой жизни. Я ухожу.

И ВСЕ-ТАКИ СЧАСТЛИВОГО РОЖДЕСТВА.

На конверте не было ни марки, ни штемпеля. Ее имени – Кристина Штайнмайер – на нем тоже не было. Кто-то бросил письмо прямо в почтовый ящик. По ошибке… Ну конечно, произошла ошибка: письмо не имеет к ней никакого отношения. Она посмотрела на висящие на стене ящики: на каждом имелась этикетка с фамилией жильца. Да, тот, кто доставил конверт, просто ошибся ящиком.

Это письмо предназначалось кому-то другому… другому жильцу дома.

У Кристины перехватило дыхание от неожиданной догадки: «Неужели это то, что я думаю?..» Господь милосердный! Женщина не без труда справилась с подступившей к горлу дурнотой и снова взглянула на сложенный вдвое листок с отпечатанным на машинке текстом: в таком случае нужно обязательно кого-нибудь предупредить… Да, нужно, но кого? Штайнмайер подумала о женщине, написавшей это послание, представила себе всю меру ее отчаяния и похолодела от ужаса: в этот самый момент несчастная, должно быть, уже… Кристина медленно перечитала последние строки, вдумываясь в каждое слово: «Мне нет дела до тебя и твоей жалкой жизни. Я ухожу». Никаких сомнений: это прощальное письмо самоубийцы.

Вот дерьмо…

Сегодня Рождество, а где-то в городе или неподалеку незнакомая женщина собирается свести счеты с жизнью – а может, уже сделала это… И никто, кроме Кристины, ничего не знает. Деваться от этого знания некуда, потому что человек, который должен был бы прочесть письмо сегодня вечером (не письмо – мольбу о помощи!), его не прочтет.

Розыгрыш. Ну конечно, это розыгрыш…

Она снова прочла первые строчки, ища признаки мистификации. Кому придет в голову так глупо шутить в вечер перед Рождеством? Только больному на всю голову. Мадемуазель Штайнмайер знала, что на свете много одиноких людей, которые терпеть не могут праздники, потому что в такие дни чувствуют себя еще более одинокими, но это не повод устраивать подобное безобразие. Кроме того, тон и содержание письма не показались ей фальшивыми, а отдельные детали наводили на мысль, что тот, кому оно адресовано, близко знаком с автором.

Будь в тексте хоть одно имя, она могла бы обойти всех соседей и спросить: «Вы знаете такого-то или такую-то?»

Сработал таймер, и холл погрузился в полумрак. Теперь тусклый свет проникал только с улицы, через двойную застекленную дверь из кованого железа. Кристина поежилась – ей вдруг показалось, что вот-вот появится человек, опустивший злосчастное письмо в ее ящик. На другой стороне улицы, в ярко освещенной витрине ремесленной булочной, покачивались сани Пера Ноэля[7]7
  Пер Ноэль – французский Дед Мороз.


[Закрыть]. Кристине было не по себе не только из-за письма: темнота всегда внушала ей страх – как бритва в руках психопата.

В этот момент завибрировал лежащий в кармане мобильник.

– Где ты застряла? – услышала женщина голос своего жениха.

Входная дверь захлопнулась у нее за спиной. Ледяной ветер взметнул в воздух концы шарфа, кинул в лицо колючую мокрую крупу. Снова пошел снег, устлав асфальт белым пушистым ковром. Она стояла на тротуаре, ища глазами машину Жеральда Ларше. Он заметил ее и включил фары.

В салоне вкусно пахло кожей, новым пластиком и мужским одеколоном. Ник Кейв[8]8
  Ник Кейв (р. 1957) – австралийский рок-музыкант, поэт, писатель, автор музыки к фильмам, сценарист.


[Закрыть] пел «Jubilee Street». Кристина устроилась на сиденье могучего белого внедорожника, но дверцу закрывать не стала. Жеральд повернулся к ней, улыбнулся «особой», рождественской улыбкой и наклонился поцеловать. Легкое прикосновение серого шелкового шарфа, знакомый аромат тела пробудили желание.

– Готова к встрече с «мсье-раньше-все-было-лучше-чем-сегодня» и «мадам-почему-вы-ничего-не-едите-дорогая»? – спросил он, нацелив на нее телефон и нажав на кнопку камеры.

– Что ты делаешь? – спросила женщина.

– А ты не видишь? Снимаю тебя.

Его голос согрел ее, как глоток сладкого айриш-кофе, и она улыбнулась. Вот только улыбка вышла напряженная.

– Лучше взгляни вот на это. – Штайнмайер зажгла свет и протянула жениху листок и конверт.

– Мы вообще-то опаздываем, – заметил тот.

Тон у него был ласково-снисходительным и одновременно твердым. В момент знакомства Кристину впечатлила не внешность Жеральда, а именно эта необычная смесь вкрадчивой мягкости и властной повадки.

– И все-таки взгляни, – попросила она.

– Где ты это нашла?

Тон Ларше был почти… неодобрительным, он как будто обвинял собеседницу за то, что она обнаружила конверт в…

– В почтовом ящике.

По его взгляду Кристина поняла, что он не только удивлен, но и раздосадован: этот человек не любил сюрпризов.

– Так что ты об этом думаешь? – спросила женщина.

Ее друг пожал плечами.

– Чья-то дурацкая шутка, что же еще?

– Не согласна. Тон письма кажется искренним.

Мужчина вздохнул, вернул очки на нос и начал перечитывать написанные на листе бумаги строки. В свете фар танцевали снежинки, мимо, прошуршав шинами по асфальту, проехала машина, и Кристине вдруг показалось, что они находятся на борту мрачного холодного батискафа и их сейчас занесет снегом. Она устремила взгляд на листок через плечо своего любимого. Слова складывались в мозгу в узор из снежинок.

– Значит, произошла ошибка, – сказал Жеральд. – Письмо предназначалось кому-то другому.

– Вот именно – другому.

– Мы поищем разгадку позже, а сейчас поедем, родители ждут, – веско произнес мужчина, гипнотизируя ее взглядом.

Да, да, да, конечно: твои родители… Рождество… Да какое все это имеет значение, если неизвестная женщина попробует убить себя сегодня вечером?

– Скажи честно, Жеральд, ты понимаешь, что это за письмо? – спросила мадемуазель Штайнмайер.

– Думаю, да… – нехотя ответил ее собеседник, сняв руки с руля. – Чего ты хочешь?

– Не знаю. У тебя есть идеи? Не можем же мы сделать вид, что ничего не произошло…

– Послушай меня, дорогая… – Снова эти осуждающие нотки! Ее друг как будто хотел сказать: «Вечно ты вляпываешься в неприятности, Кристина». – У нас назначена встреча, первое свидание с моими родителями, мы уже и так на час опаздываем. Письмо может быть криком души – или глупой шуткой… Мы займемся этой историей, обещаю тебе, но не сейчас.

Жеральд говорил спокойно и рассудительно. Слишком рассудительно. Он всегда брал такой тон, когда бывал недоволен ею. В последнее время это случалось все чаще. «Обрати внимание, какое потрясающее терпение я проявляю…» – вот что имел в виду этот мужчина. Штайнмайер покачала головой:

– Если это призыв о помощи, он не будет услышан, потому что человек, которому адресовано письмо, не прочтет его, а значит, кто-то действительно покончит с собой сегодня вечером. И в том, и в другом случае в курсе дела я одна.

– Какого дела?

– Мы должны обратиться в полицию.

Ларше закатил глаза:

– Письмо даже не подписано! На конверте нет адреса! Думаешь, в полиции обрадуются? Знаешь, сколько времени уйдет на составление протокола? Праздничного ужина мы точно лишимся!

– Праздничного ужина? Да как ты можешь! Речь идет о жизни и смерти человека!

Жеральд шумно вздохнул, и его подруга кожей почувствовала, как он раздражен.

– ЧЕГО ТЫ ОТ МЕНЯ ХОЧЕШЬ, А?! – рявкнул он. – Мы не сможем узнать, кто написал это письмо, НИКАК не сможем! Я уверен – это блеф чистой воды: человек на грани самоубийства оставляет записку на столе в собственной квартире, а не играет в «почту», понимаешь, Кристина? Эта мифоманка – несчастная одинокая женщина, ей не с кем отпраздновать Рождество, вот она и решила привлечь к себе внимание! Да, письмо – крик о помощи, но это не значит, что она перейдет от слов к делу!

– И ты предлагаешь сесть как ни в чем не бывало за стол, есть, пить, веселиться и делать вид, что никакого письма не было?

Глаза Жеральда за стеклами очков недобро блеснули, и он отвернулся от Кристины, как будто надеясь, что из метели вынырнет волшебник, который поможет ему переубедить ее.

– Не мучай меня, Кристина. Я не знаю, что делать! Сегодня ты знакомишься с моими родителями – только представь, как это будет выглядеть, если мы опоздаем на три часа!

– Ты рассуждаешь как эгоистичный кретин, который смотрит на тело самоубийцы на рельсах и думает: «Чертов придурок, другого места не нашел, теперь я опоздаю!»

– Ты назвала меня кретином? – глухим, прерывающимся от бешенства голосом спросил Жеральд.

Его лицо побелело, губы посинели, и Кристина испугалась.

«Черт, кажется, я перегнула палку…»

Она примиряющим жестом коснулась руки собеседника:

– Ну что ты, конечно, нет, прости! Мне правда очень жаль, забудь, ладно?

Ларше вздохнул, раздраженно хлопнул ладонями по рулю и задумался, а Штайнмайер вдруг почему-то подумала, что в салоне «Лендкрузера» слишком много кожи.

Жеральд издал еще один тяжкий вздох и спросил:

– Сколько квартир в твоем доме?

– Десять. По две на этаже.

– Вот что я предлагаю. Обойдем всех, покажем письмо; может, кто-то знает женщину, которая его написала.

– Ты правда хочешь это сделать?

– Да. Половина твоих соседей наверняка уехала на праздники, так что много времени опрос не займет.

– А как же твои родители?

– Позвоню им, все объясню, скажу, что мы немного задержимся. Они поймут. Мы можем сузить поиск. Письмо написала женщина. Сколько у тебя соседей-мужчин?

Предыдущий владелец старого дома, в котором жила Штайнмайер, хотел выжать из своей собственности максимум дохода и произвел перепланировку: больших квартир имелось всего две – этажом ниже Кристины, а остальные были одно– и двухкомнатными.

– Двое, – ответила женщина.

– Тогда мы все провернем за несколько минут. Будем надеяться, что они празднуют Рождество дома.

«Он прав, – подумала Кристина. – Могла бы и сама сообразить…»

– Для очистки совести зайдем ко всем остальным, а потом сразу отправимся к родителям, – решил ее друг.

– Но что, если мы ничего не выясним?

Жеральд посмотрел на нее, и она прочла ответ в его глазах: «Не зарывайся…»

– Я позвоню в полицию, пусть они решают, что предпринять. Больше мы ничего сделать не можем. Не будем портить праздник из-за чьей-то глупой шутки, – заявил он.

– Спасибо, что согласился помочь.

Ларше пожал плечами. Взглянув в зеркало заднего вида, он открыл дверцу и вышел на холод, оставив за собой шлейф аромата дорогого одеколона.

21.21, 24 декабря. Пошел сильный снег, тучи затянули ночное небо, свет праздничной иллюминации отражался от белоснежного асфальта, а люди темными силуэтами неслись по тротуару, спеша доделать последние дела. Она переключила приемник на другую волну. Голоса ее коллег с «Радио 5» звучали так возбужденно, как будто сообщали о конце света или начале третьей мировой войны. Снег под колесами машин превращался в грязное месиво. Она проехала мост Помпиду и обогнула большое здание-ковчег медиатеки. Вокруг царило нетерпеливое возбуждение, водители жали на клаксоны, рычали двигатели, звучала брань… Жеральд тоже злился – но молча: они опаздывали уже на два часа.

Кристина вернулась мыслями к письму. К женщине, которая его написала.

Из их затеи ничего не вышло. Ее спутник оказался прав – дверь им открыли всего в двух квартирах. В первой жила семья из шести человек, родители и четверо детей. Малышня носилась по комнатам и так вопила, что Ларше едва не сорвал голос, перекрикивая их. Он показал супругам письмо и объяснил суть дела. Те не сразу поняли, чего он от них хочет – все их мысли были заняты приготовлениями к ужину, – а когда наконец они включились в происходящее, мадемуазель Штайнмайер перехватила подозрительный взгляд, которым жена одарила мужа. Впрочем, его изумление показалось ей вполне искренним. Потом Жеральд с Кристиной пообщались с молодой парой, занимавшей одну из двух больших квартир. Муж держал на руках ребенка и обнимал за плечи беременную жену, и они выглядели очень дружными и счастливыми. «Интересно, мы будем такими же, когда поженимся? – подумала Кристина и тут же одернула себя: – Не будь идиоткой!» История с письмом явно потрясла обоих ее соседей. Молодая женщина воскликнула: «Господи, какой ужас!» – и едва не расплакалась.

По лестнице жених и невеста спускались молча.

Ларше не соизволил заговорить и в машине. Весь его вид – желваки на скулах, страдальчески сморщенный лоб – выдавал глухое недовольство поведением спутницы.

– Мы правильно поступили, – произнесла она с нажимом.

Жеральд не ответил. Он даже не кивнул, и Кристина разозлилась. Что за идиотская демонстрация? Что такого из ряда вон выходящего она совершила? Да они оба должны чувствовать себя виноватыми, потому что, скорее всего, не смогут спасти незнакомку, написавшую жуткое письмо! А может, дело вовсе не в письме? Женщина не могла не заметить, что Жеральд все чаще противоречит ей по любому поводу, спорит зло, «с сердцем», а потом неизменно спохватывается и пытается смягчить ситуацию улыбкой или шуткой. Он переменился к ней, и случилось это после того, как прозвучало слово «женитьба».

Рождество. Наш первый праздничный ужин «в семейной обстановке», черт бы его побрал! Сегодня с его родителями, завтра с моими… Понравится ли им Жеральд? А они ему?.. Не дергайся, Жеральд нравится всем. Коллегам, студентам, друзьям, автомеханику и даже твоей собаке… Ты поняла это в вашу первую встречу. На приеме в Капитолии, так ведь? Помнишь, сколько там было шикарных красоток в дизайнерских туалетах? А он выбрал тебя! Жеральд пил ром со льдом и лаймом – кайпиринья, так называется этот коктейль[9]9
  Кайпиринья – популярный бразильский алкогольный коктейль, который готовится из кашасы, лайма, льда и тростникового сахара; при отсутствии кашасы ее можно заменить ромом.


[Закрыть], – вид у него был рассеянный, но он тебя заметил и подошел. Ты его отшила, но он не сдался, сказал: «Ваш голос кажется мне знакомым… Где я мог его слышать?» Ты долго и нудно рассказывала о своей работе на «Радио 5», а он терпеливо слушал. Не делал вид, а действительно слушал… Ты пыталась блеснуть умом и оригинальностью, и из этого, само собой, ничего не вышло, но Жеральду все твои слова казались ужасно забавными и невероятно увлекательными.

Да, Жеральда любили все, но ее родители – не все. Ее родители – Ги и Клэр Дориан. Дорианы из телевизора… Подите понравьтесь людям, которые брали интервью у Артура Рубинштейна, Шагала, Сартра, Тино Росси, Генсбура и Биркин…

«Ты прекрасно знаешь, как все будет», – поддал жару ее вечный мучитель – внутренний голос. Кристина ненавидела этот «глас рассудка», но за много лет привыкла прислушиваться к нему. Папиной реакции можно не опасаться, его в целом свете интересует одно: он сам. Нелегко прозябать в безвестности, если ты был первопроходцем телевидения и бо́льшую часть жизни провел «на экране». Он упивается ностальгическими воспоминаниями и заливает хандру спиртным, не заботясь о чувствах окружающих. «Ну и ладно! Нравится человеку портить себе остаток дней – на здоровье! – разозлилась вдруг мадемуазель Штайнмайер. – Свою жизнь я ему испортить не позволю!»

– Как ты? – спросил Жеральд.

Кристина расслышала в его голосе примирительные нотки и кивнула.

– Я понимаю твои чувства, – продолжил он. – Это письмо…

Женщина посмотрела на него и снова кивнула, подумав: «Ни черта ты не понимаешь…» Они остановились на светофоре, и взгляд Штайнмайер упал на рекламный постер на стенке автобусной остановки. Дольче и Габбана. Весь город заклеен такими же. Пятеро молодых крепких мужчин стоят над лежащей на земле женщиной. У них мускулистые, блестящие от пота тела. Прекрасные. Гиперсексуальные. Возбужденные. Один удерживает женщину за запястья. Она сопротивляется, хотя ее позу и выражение лица можно трактовать как угодно. Сцена выстроена мастерски и не оставляет никаких сомнений в развязке. «Грошовая провокация для зомбированных потребителей», – подумала Кристина. Она где-то читала, что двое французов из троих опрошенных не способны распознать в рекламе сексистские стереотипы. Женщины, демонстрирующие свою красоту, свою безупречную внешность, женщины «для представительства»: общественное пространство заполнено женскими телами… Как-то раз Штайнмайер пригласила на передачу главу Ассоциации помощи женщинам в бедственном положении. Ей семь дней в неделю звонят избитые жены, женщины, которым мужья запрещают общаться даже с соседями (что уж говорить о других мужчинах!), несчастные, «наказанные» за пережаренное мясо или пересоленный суп, жертвы физического насилия, не имеющие доступа к банковскому счету, не смеющие обратиться к врачу… Те немногие, кто пересиливает страх и просит о помощи, смотрят на мир пустым затравленным взглядом.

В детстве Кристина сама была свидетельницей одной сцены… Именно поэтому она приглашала в эфир сильных, состоявшихся женщин: руководящих работников, общественных активисток, актрис, политиков, которые ни одному мужчине не позволяют диктовать им свою волю.

Ты уверена?

Ларше не обращал на свою спутницу ни малейшего внимания, уйдя в свои мысли. Кто же написал это роковое письмо? Она обязана это узнать.

2. Партитура

Ей снилась женщина. Сон был неприятный. Ночь, луна, женщина стоит в центре темной тисовой аллеи, вроде тех, что ведут к кладбищу, а за ее спиной виднеются ворота, окаймленные двумя высокими каменными колоннами. Ночь снежная и очень холодная, но на женщине из всей одежды – только легкая ночная рубашка на бретельках. Кристина хочет войти на кладбище, но женщина преграждает ей дорогу и говорит: «Вы ничего не сделали, вы бросили меня».

– Я пыталась, – жалобно произносит Штайнмайер. – Правда пыталась. Пропустите меня!

Она обходит женщину, но та поворачивает голову на сто восемьдесят градусов – немыслимо, невозможно! – чтобы проследить за ней взглядом, и ее глаза заполняет мрак. В небе летает огромная стая черных птиц, они издают пронзительные крики, женщина начинает смеяться, и ее жуткий истерический хохот будит Кристину. Сердце пускается в бешеный галоп, как сорвавшаяся с поводка лошадь.

Письмо…

Жаль, что оно осталось в машине – его нужно перечитать. Обдумать. Попробовать угадать, что за женщина могла написать такое. И главное – зачем. Голубой ночник на столике высвечивает кружок на потолке. Через приоткрытую дверь в комнату проникает свет из коридора. Она высовывает ногу из-под одеяла и понимает, что в спальне холодно, как в погребе. За окнами еще темно, но над городом уже поднимается шум уличного движения – машины, скутеры, грузовички поставщиков… Кристина смотрит на радиобудильник: 7.41… Проклятие! Проспала! Она откидывает одеяло, обводит взглядом пустую комнату, похожую на безликий гостиничный номер. Место для спанья, не более того. Год назад она пришла посмотреть квартиру и мгновенно поняла, что жить хочет только здесь. Женщина сразу полюбила средневековые улочки старого, вошедшего в моду квартала с его ресторанчиками и бистро, магазином экопродуктов, прачечной самообслуживания, винным погребком и итальянской бакалеей. Цена у квартиры оказалась внушительной (высокие потолки, мраморный камин!), выплачивать кредит придется тридцать лет, но дело того стоило. Мадемуазель Штайнмайер каждое утро просыпалась с мыслью, что это было лучшее из всех решений, которые она принимала в жизни.

По паркету зацокали коготки Игги. Он запрыгнул на одеяло и прошествовал по кровати, чтобы лизнуть хозяйку розовым языком в щеку. Породой собака похвастаться не могла, но экстерьер у нее был очень даже симпатичный: густая палево-белая шерсть, остроконечные стоячие уши и большие круглые карие глаза – совсем как у знаменитого рок-певца, в честь которого она и была названа[10]10
  Игги Поп (р. 1947) – американский рок-вокалист, один из зачинателей и гуру альтернативного рока.


[Закрыть]. Пес пристально смотрел на хозяйку, ожидая ответной ласки. Кристина улыбнулась, погладила его по голове и встала.

Чтобы не замерзнуть, женщина натянула старую кашемировую водолазку и толстые шерстяные носки, после чего отправилась в совмещенную с кухней гостиную.

– Уж потерпите немножко, Ваше Мохнатое Высочество, – сказала она, выкладывая корм из банки в миску Игги, который пытался подлезть ей под руку и приступить к завтраку.

Обставлена комната была в минималистском стиле: старый кожаный диван, журнальный столик из «Икеи», рядом с камином – большая плазменная панель на деревянной подставке. Полностью оборудован был только кухонный уголок. В центре стоял гребной тренажер, а рядом на полу лежали гантели. Упражнялась Кристина по вечерам, во время просмотра какого-нибудь фильма. Сейчас на экране с выключенным звуком шла утренняя передача – хозяйка никогда не выключала телевизор на ночь. Перед камином высились стопки книг, газет и журналов. Штайнмайер работала на частной радиостанции «Радио 5», вела в будние дни утренний эфир с 9.00 до 11.00 (в субботу и воскресенье передача шла в записи). Двухчасовое «Утро с Кристиной» было этаким салатом из новостей, музыки, игр и юмора, причем юмор медленно, но верно вытеснял информацию. До рождественского эфира оставалось меньше часа. Джон и Йоко порадуют слушателей своей знаменитой «Счастливого Рождества» («Война окончена»), Джулиан Касабланкас[11]11
  Джулиан Фернандо Касабланкас (р. 1978) – певец, вокалист и автор песен американской рок-группы The Strokes.


[Закрыть] споет «Вот бы сегодня было Рождество», юмористы взбодрят публику более или менее удачными шутками, а потом штатный психолог поговорит об одиночестве, посоветует, как пережить «тяжелые» праздничные дни человеку, которого никто не позвал на торжественный ужин. Сочувствие – вещь необходимая, но перебарщивать не стоит – сегодня все-таки праздник…

Мысли Кристины были по-прежнему заняты письмом. Возможно, все-таки стоит с кем-нибудь посоветоваться. Она подружилась с Берковицем, который каждую среду приходит к ней на эфир (на этой неделе его выступление передвинули на сутки, приурочив к Рождеству): он был хорош, и рейтинг у него высокий.

Да, Берковиц выскажет профессиональное мнение о письме и посоветует, как поступить…

Все так, но он может упрекнуть ее за то, что она слишком долго ждала и ничего не сделала. Ни Кристина, ни Жеральд не обратились в полицию – она не могла окончательно испортить встречу с родителями жениха. Оказалось, что ее друг – улучшенная копия отца, хотя главные черты характера присутствовали у обоих: элегантность и солидность, самообладание, прямой теплый взгляд карих глаз, интеллигентная обольстительность, блестящий, хоть и несколько прямолинейный ум. К недостаткам же этой «породы» Штайнмайер относила излишнюю серьезность и досадную убежденность во второстепенной роли женщин.

Женские гены в ее друге явно оказались слабее: мать Жеральда всегда и во всем соглашалась с мужем, чем Кристина и объясняла нетерпимость жениха к любому проявлению «инакомыслия», особенно со стороны будущей жены.

Родители жениха сделали ей кучу подарков: планшет, док-станцию, позволяющую подключать мобильный телефон к колонкам, «минуя» компьютер (гостья подозревала, что идея принадлежала будущему свекру: он, как и его сын, обожал всяческие высокотехнологичные гаджеты), и красивый свитер (этот подарок явно был от хозяйки дома). Они проявляли живейший интерес ко всем ее словам, а вот во взгляде Жеральда сквозил скепсис.

Он все еще не простил тебе разговор в машине… Впредь будешь осторожней…

Покормив Игги, Кристина прошла за стойку, налила себе кофе, стакан сока (смесь манго и пассифлора), намазала два шведских хлебца низкокалорийным маслом, села на высокий хай-течный стул и принялась за еду. Она обмакнула хлебец в чашку, и тут в ее голове снова зазвучал тонкий голосок: «Ты глубоко заблуждаешься, если надеешься, что с твоими предками все обойдется так же легко, как с родителями Жеральда, тебе не стать Мадлен, Крис. Никогда не стать…»

Рот женщины наполнился горечью, жесточайший спазм скрутил желудок…

«Детство… – продолжал ее “внутренний враг”, – длится недолго, но не проходит никогда – как хроническая болезнь. Душевная рана так и не затянулась, верно, Крис? Ты по-прежнему боишься наступления ночи… Ты, видевшая то, чего не должна была видеть…»

Стакан с соком разбился о кафельный пол, осколки разлетелись в разные стороны, мадемуазель Штайнмайер вздрогнула и едва не свалилась со стула.

Маленькая, сверкающая, как бриллиант, заноза впилась ей в указательный палец. «Нет, только не это!» Кровь капала на пол, смешиваясь с лужицей сока, как гренадин в бокале с коктейлем. Сердце в груди затрепыхалось согнанной с гнезда птицей, рот мгновенно пересох, на лбу выступила испарина… Дыши… Она не переносила вида крови… Дыши… Берковиц научил ее методу абдоминального дыхания[12]12
  Абдоминальное дыхание – метод релаксации, который способствует снятию психического напряжения.


[Закрыть]. Кристина закрыла глаза, втянула диафрагму, распрямила грудь и медленно выдохнула, после чего оторвала кусок бумажного полотенца и не глядя замотала порез. Потом взяла губку, подтерла пол и только после этого рискнула посмотреть на раненый палец.

И сразу об этом пожалела.

На неаккуратной повязке проступила кровь. Женщина нервно сглотнула. «Скажи спасибо, что работаешь на радио, а не на телевидении…»

Часы на стене.

8.03. Шевелись!

Штайнмайер прошла в ванную и разделась. Плафон на потолке противно мигал, предупреждая, что лампочка вот-вот перегорит. Самый короткий миг темноты уподоблялся порезу бритвой, причиняя физическое страдание. «Фобии, фобии, фобии… – дразнящим тоном пропел внутренний голос. – Ты боишься не только крови, но и ночи, и темноты, иголок, уколов, боли… Кенофобия, никтофобия, альгофобия… У каждой свое красивенькое названьице. Но больше всего ты страшишься безумия. Боишься, что “букет” фобий сведет тебя с ума. Психофобия, вот как это называется. Страх перед психическими заболеваниями…» Ей удалось укротить свои страхи, загнать их в разумные рамки с помощью антидепрессантов и разнообразных терапий, но совсем они не исчезли. Затаились в дальнем уголке мозга, готовые при первой же возможности вылезти из этого укрытия. Кристина сжала зубы и посмотрелась в зеркало, дававшее немного искаженное изображение. Нуте-с, что мы имеем? Тридцатилетняя женщина, шатенка, выбеленная прядь зачесана набок, над ушами волосы пострижены очень коротко. Зеленые глаза. Черты лица красивые, вот только выражение жестковато. Крошечные, едва заметные морщины в уголках глаз. А вот фигура как у двадцатилетней – узкие бедра, маленькая грудь… Она вспомнила актрису, сыгравшую главную роль в одном шведском фильме. Лицо у нее было как печеное яблоко, а тело – молодое и упругое, с красивыми изгибами и округлостями.

Кристина встала под душ, горячие струи сняли напряжение, и она в который уже раз вернулась мыслями к письму и написавшей его женщине. Где эта несчастная сейчас? Чем занята? Дурное предчувствие и страх за незнакомку терзали внутренности Кристины, как поселившаяся под полом крыса.

Десять минут спустя она приласкала на прощание Игги и вылетела за порог, даже не высушив волосы.

– Добрый день, Кристина… – Это была Мишель, ее соседка по лестничной клетке.

Мадемуазель Штайнмайер повернулась к невзрачной, щуплой – пятьдесят кило, не больше! – женщине с тусклыми и слишком длинными для ее возраста волосами. Мишель была на пенсии. По манере держаться и говорить и по тому, как соседка смотрела на мир, Кристина предполагала, что раньше она была чиновницей Министерства образования. Выйдя на пенсию, Мишель стала активисткой нескольких ассоциаций по защите прав нелегальных иммигрантов и участвовала во всех демонстрациях протеста против «недостаточно левой» политики мэрии. Кристина не сомневалась, что пожилой соседке и другим «активисткам» не нравятся ее передачи: она приглашала к себе и профсоюзных деятелей, и капитанов индустрии, и сотрудников мэрии, и местных правых. Серьезные темы в эфире действительно обсуждались все реже.

– О чем собираетесь говорить сегодня? – хорошо поставленным голосом поинтересовалась строгая старая дама.

– О Рождестве, – ответила ей радиожурналистка. – И об одиночестве. Об одиноких людях, которые ненавидят праздники. Кстати, счастливого вам Рождества, Мишель.

Кристина тут же пожалела об этой попытке самооправдания. Соседка наградила ее неприветливым взглядом:

– Вам бы следовало провести репортаж из сквота на улице Профессёр-Жамм. Сходите туда и узнаете, как проводят Рождество семьи, не имеющие ни крыши над головой, ни будущего в нашей стране.

«Да пошла ты…» У этой пигмейки рот, как куриная гузка, но говорит она много лишнего!

– Обещаю, что обязательно приглашу вас на передачу и вы сможете высказаться, – бросила Штайнмайер и побежала вниз по лестнице, сочтя за лучшее не ждать лифта.

Морозный воздух улицы остудил ей лицо. Температура упала до – 5 °C, тротуары покрылись наледью, так что она едва не упала, сделав несколько шагов от подъезда. В воздухе пахло выхлопными газами и чем-то еще, тоже мерзким. Снег лежал на крышах припаркованных у обочины машин, на оконных ребордах и крышках мусорных баков. Но знакомый Кристине бездомный был здесь – сидел на привычном месте среди своих коробок, прямо напротив ее дома. Даже в такую погоду этот человек предпочитал ночевать на улице, а не в приюте, рядом с собратьями по несчастью. Женщина заметила, что он смотрит на нее зоркими светлыми глазами, похожими на два бледных окошка. Его лицо напоминало дорожную карту. Жизнь на улице метила всех бездомных без исключения: налитые кровью глаза, шрамы, нервные тики, алкогольный тремор, выпавшие зубы, щеки, впалые от недоедания, чахотки или наркотиков, кожа, задубевшая от солнца, непогоды и грязи. У него была странная борода – белая по краям, черная в центре, – напоминавшая окрас старого лесного зверя. Определить, сколько ему лет, не было никакой возможности. Может, сорок пять, а может, и все шестьдесят… Кристина помнила, что появился он в их квартале весной и уже много месяцев спал под козырьком подъезда. Время от времени она приносила ему горячий кофе или суп. Этим утром времени у нее не было, но женщина все-таки подошла поздороваться.