Текст книги "Империя ангелов"

27. Рождение Игоря

Итак, сейчас я появлюсь на свет.

Помнится, раньше я был астронавтом. Мне запомнилось мое отчаяние.

Теперь мы находимся рядом с Игорем. Он тоже нервничает, потому что прокручивает в памяти свою прошлую жизнь с ее психологическими травмами. Я спешу скорее поставить ему ангельский знак. «Тсс, забудь прошлое». Но он отказывается униматься. Я усиливаю нажим – что ж, его отметина будет глубже. Он, наконец, немного успокаивается.

Моя мать рухнула прямо на улице. С тех пор как она махнула рукой на свои симптомы, это было ожидаемо. Приступы тошноты, головокружения. И всякий раз она наказывала ударами меня. Как будто я был виноват в ее мучениях!

В этот раз у нее отошли воды. Я остался сухим, а она вдобавок потеряла сознание.

Собрались люди, поднялся крик, кто-то сказал, что женщина, должно быть, беременна. Кто-то еще стал кричать, что надо срочно везти ее в больницу.

– Мне уже лучше, – сообщает доброхотам моя мама, придя в себя. – Выпила лишнего, только и всего.

Но ее, к счастью, не стали слушать.

До больницы далеко. Машина едет быстро, о чем свидетельствует тряска.

– Дышите медленно, – советует женский голос.

– Ерунда, я хочу домой, – повторяет мама.

Я уже задыхаюсь. Если я умру – а смерть уже близко, – то она выиграет. Начинаются схватки – пришло время. Хозяева машины – я знаю, что их двое, потому что слышу то женский, то мужской голос, – паникуют, машина уже не едет, а летит. Тряска усиливается, схватки тоже. Я занимаю стартовую позицию.

НУ ЖЕ! Я ГОТОВ.

– Я понятия не имею, как это делается! – причитает мужчина. – Я никогда не принимал роды, я же пекарь!

– А ты представь, что достаешь из печи хлеб, дурья башка!

– Он погибнет, погибнет! – убивается он.

А меня он спросил? Как ни враждебна моя родительница, как ни безруки эти двое, у меня есть воля выжить, и я выживу.

Мне сюда: здесь выход.

Я полностью высовываю голову. Самое трудное позади. Я открываю глаза и больше ничего не вижу: все расплывается.

– Заверни его в свою куртку! – распоряжается женщина.

Что ж, я выдержал главное испытание – родился. Дальше будет легче.

– Я боялся, что ничего не выйдет. Не знал, что роды – такая суровая штука.

– Зато они быстро забываются, – подбадривает меня Рауль. – Как ты видел, я правильно поступил, что примчался. Необходимо было подействовать на других водителей и не дать машине попасть в аварию.

– Они такие трогательные…

– Брось, это сущие чудовища! Кошмар только начинается. А теперь тебе откроется худшее.

– Что еще?

У Рауля сокрушенный вид.

– СВОБОДА ВОЛИ! Свобода воли людей – это их право самим выбирать жизненный путь. Включая право на ошибку. Право провоцировать катастрофы, ни перед кем не отчитываясь, не неся никакой ответственности. И уж они дают себе волю… Очень тебя прошу, опасайся двух этих фатальных слов: «свобода воли».

28. Энциклопедия

ВЫНАШИВАНИЕ. У высших млекопитающих время внутриутробного развития плода обычно составляет 18 месяцев. Но маленькому человеку приходится появляться на свет уже в 9 месяцев, уж больно велика у него голова, и позже ему не выйти наружу, учитывая имеющееся в материнском тазу ограниченное пространство. Это как если бы возникло несоответствие в калибре между снарядом и пушечным стволом.

Таким образом, плод рождается не вполне сформировавшимся. Из-за этого девять месяцев внутриутробной жизни приходится продлевать еще девятью месяцами жизни снаружи.

По этой причине первые девять месяцев наружной жизни требуют постоянного присутствия матери. Родителям приходится мастерить что-то вроде воображаемой эмоциональной утробы, в которой новорожденный будет чувствовать себя защищенным и любимым, принимая тот факт, что еще не вполне «готов».

Наконец, через девять месяцев после рождения разражается так называемое «младенческое горе». Младенец осознает, что он и его мама – разные существа. Хуже того: оказывается, окружающий его мир и он сам – не одно и то же. Он приобретает способность узнавать себя в зеркале, видеть, что выделяется среди всего окружающего. Это и есть подлинное рождение.

Эдмонд Уэллс,

Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV.

29. Клиентский сервис

У Сапфировых ворот меня ждет Эдмонд Уэллс. При виде Рауля он слегка кривится, понимая, что этот своенравный ангел сопровождал меня на Земле. Но, не будучи его ангелом-инструктором, он ведет себя сдержанно.

– Ну, как прошли крестины? – равнодушно осведомляется он.

– Как по маслу!

Эдмонд Уэллс приглашает меня в юго-западную зону. Вокруг нас парами, с глазу на глаз, общаются другие ангелы, трепещущие, как стрекозы, своими крыльями. Мой наставник раскидывает руки и резко сворачивает влево, я следую за ним.

– Пришло время обучить тебя непосредственно ремеслу.

Он присматривает в горах спокойный уголок, и мы приземляемся.

– Ты должен направлять клиентов по верному пути. Каждый следует своей дорогой. Они уже должны были определить себе душевные задачи. Каждый имеет разные конкретные задачи. В очередной жизни они пытаются усовершенствоваться, двигаясь в обозначенном направлении. Ты об этих задачах ничего не знаешь. Можешь, конечно, попробовать угадать, ориентируясь на их поведение, но единственный объективный критерий их развития – это баллы, набираемые потом на Суде. Тот, кто движется в верном направлении, при взвешивании убедится, что его отметка от жизни к жизни повышается. Не забудь, клиент, набирающий 600 баллов, выходит из игры.

– Как мне им помочь?

Он берет меня за руки, поворачивает мои кисти ладонями вверх и вызывает мои светящиеся шарики. На наших прозрачных лицах пляшут три сферических экрана.

– В твоем распоряжении пять рычагов: 1) интуиция, 2) сны, 3) приметы, 4) медиумы, 5) кошки.

Я мотаю на ус, он продолжает:

– Интуиция – ориентирование клиента на то, что он должен делать, но он получает указание в таком ослабленном виде, что едва его замечает.

– Сны?

– Понятно, что велик соблазн непосредственно, через сновидение, подсказать решение проблемы. Но мы не вправе этого делать. Наш путь – направлять в символической форме. Например, если твоему клиенту грозит опасность, то ты внушаешь ему сон, в котором у него выпадают зубы или волосы. Проблема со снами в том, что их либо забывают при пробуждении, либо толкуют наоборот. Чтобы послание не прошло даром, иногда приходится заставлять клиента несколько ночей подряд видеть разные символические сюжеты с одним и тем же информационным ядром. Талантлив ангел, владеющий режиссурой снов. У каждого клиента свой собственный ссылочный аппарат, который важно применять с достаточным основанием. В этом содержится ответ на вопрос, почему все толстые тома с перечислением символики снов заведомо несостоятельны и бессмысленны.

Он гладит яйцо Венеры.

– Приметы?

– Их действие похоже на интуитивное. Это прямое вмешательство, не всегда приводящее к успеху. В былые времена люди принимали решения, понаблюдав за полетом птиц или вглядевшись в куриные потроха. Сейчас все проще. Ныне мы сами изобретаем приметы. Лай собаки указывает, что не надо идти на лай… Сам понимаешь, о чем говорит отказ заржавевшей двери поворачиваться на петлях…

– Медиумы?

– Этих употреблять с оглядкой. Медиумы – это люди, наделенные способностью слышать ангельские голоса. Но тут есть два подводных камня. Во-первых, порой они понимают нас как-то криво. Во-вторых, они часто используют свой дар, чтобы торжествовать над теми, кто их слушает. Поэтому к их содействию следует прибегать только в отчаянных случаях.

– А… кошки?

– Кошки в большинстве тоже немного медиумы. Их преимущество перед людьми в том, что они не извлекают из своих способностей ни власти, ни денег. Их коренной изъян – безъязыкость, то есть неспособность давать прямые предупреждения.

Я шевелю мозгами. Мои возможности вмешательства слишком скромны, чтобы бороться с призраком свободы воли.

– Как насчет других рычагов?

Эдмонд Уэллс поглаживает шарик Игоря.

– При умелом применении даже эти пять рычагов позволяют добиваться неплохих результатов.

Я довольно потягиваюсь.

– Превосходно, я всегда мечтал управлять людьми. Настоящие мужчины, настоящая женщина – это гораздо увлекательнее, чем видеоигры, где требуется оставить персонажа в живых в самых враждебных условиях.

– Осторожно, у тебя нет права на своеволие. Ты в долгу перед своими клиентами. Ты обязан исполнять их желания, причем все без исключения.

– Даже те, что противоречат их интересам?

– В этом заключена огромная привилегия их пятидесятипроцентной свободной воли. Ее запрещено касаться. Изволь уважать даже самые нелепые их желания.

Прав был Рауль: наш враг – не дьявол, не какой-то небесный злодей. Наш враг – человеческая свобода воли.

30. Жак, 1 год

Я живу детской жизнью.

Не люблю, когда родители хватают меня под локти. Мне другое нравится: когда они сажают меня себе на ладони.

Папа часто подбрасывает меня в воздух, при этом есть риск, что я врежусь в потолок. Меня это пугает. Почему папы считают своей обязанностью подбрасывать детей как можно выше?

Меня все тревожит. Хочется залезть под одеяло, чтобы меня оставили в покое.

Мне представили девочку, сказав, что это моя сестра. Похоже, она рада меня видеть, потому что все время сует мне в рот всякую всячину со словами: «Давай, малыш, кушай!» Она сажает меня в свою кукольную коляску и всюду носится с криком: «Малыш грязный! Надо его искупать, промыть ему глазки!»

Не одна она мнит себя здесь моей сестрой. Есть и другие девчонки, тоже вызывающие у меня интерес, но потенциально опасные. Некоторые осыпают меня поцелуями, другие дергают за волосы, суют мне соску, щекочут.

Как выяснилось, в семье имеется также кот, самое безмятежное создание в доме. Он такой же пушистый и приятный на ощупь, как мои плюшевые игрушки, а еще он издает низкое урчание – вот этот звук мне нравится.

Сестры стараются научить меня ходить. Разок я уже упал, и память о синяках заставляет меня недоверчиво относиться к новым попыткам. Прямая стойка вызывает у меня тревогу, лучше оставаться на четвереньках: не так высоко падать.

Помимо кота, в доме внушают доверие горшок и телевизор. Когда я сижу на горшке, меня никто не смеет тревожить. В телевизоре, наоборот, непрерывное движение, а еще он урчит, как кошка.

По телевизору постоянно показывают разные истории. Обожаю их, они помогают мне забыть мои тревоги.

31. Венера, 1 год

Я засыпана поцелуями, я – объект неусыпного внимания. Мать твердит мне, что я самая красивая девочка на свете. Я видела себя в зеркале и согласна, что я очаровательна. У меня длинные иссиня-черные волосы, кожа медового цвета, нежная и мягкая, как шелк, светло-зеленые глаза. Говорят, что, когда я родилась, меня, в отличие от других новорожденных, не пришлось разминать. Мама объясняет, что это потому, что я выскочила прямо из ее живота, без дополнительных ухищрений.

Еще мне представили пожилого господина, маминого отца. Его называют «деда». Деда осыпает меня мокрыми поцелуями. Терпеть не могу мокрые поцелуи. Чтобы так распускать слюни, он должен сильно соскучиться по нежности.

По вечерам я требую включать у моей кроватки ночник – боюсь темноты. В темноте мне кажется, что под кроваткой прячется злодей, задумавший схватить меня за ноги и уволочь неведомо куда.

Еще я не терплю, когда меня заворачивают в одеяло. Хочу, чтобы ноги оставались свободными. Иначе я нервничаю, и как! И потом, если сидящее под кроватью чудище найдет меня плотно завернутой, то мне не спастись.

Едок из меня никакой: мне подавай только мягонькое да сладенькое. И при этом красивое, вот так.

32. Игорь, 1 год

Я должен выжить, несмотря на все старания моей матери.

Я уворачиваюсь от нее в ванне, где она пытается меня утопить. В кровати, где она силится задушить меня подушкой.

Я умею быть скользким.

Умею предвидеть и предотвращать опасность.

Научился просыпаться ночью при малейшем проблеске света.

Научился, спасибо тончайшему слуху, улавливать, когда она внезапно вырастает у меня за спиной.

Я уже не по возрасту проворный.

Я быстро учусь ходить.

Чтобы вовремя убегать.

33. Энциклопедия

МАТЕРИНСКИЙ ИНСТИНКТ. Многие считают материнскую любовь естественным и автоматическим человеческим чувством. Но это совершенно не так. До конца ХIX века большинство женщин из числа западной буржуазии отдавали своих детей кормилицам и больше ими не занимались.

Не более внимательными к своему потомству были крестьянки. Они туго пеленали младенцев и вешали их на стену недалеко от очага, чтобы не мерзли.

Младенческая смертность была очень высокой, родители были фаталистами, зная, что есть только один шанс из двух, что их дети доживут до подросткового возраста.

Только в начале XX века власти осознали экономическое, социальное и военное значение пресловутого «материнского инстинкта». Особенно четко проявилось его значение при переписях населения, когда выяснилось, как много детей недоедает, подвергается дурному обращению, даже побоям. Это уже представляло угрозу для будущего страны. Получили развитие информация, профилактика. Прогресс детской медицины мало-помалу привел к тому, что родительские вложения в детей приобрели эффективность: страх рано их лишиться ушел в прошлое. На повестке дня оказался «материнский инстинкт».

Постепенно сформировался новый рынок: ползунки, подгузники, соски, детское питание, детская посуда, игрушки. Приобрел всемирную популярность миф о Деде Морозе.

Производители детских товаров сформировали посредством массированной рекламы стереотип ответственных матерей, и счастье ребенка стало современным идеалом. Парадокс в том, что как раз тогда, когда торжествует и цветет материнская любовь, превращаясь в обществе в единственное неоспоримое чувство, дети, становясь взрослыми, постоянно упрекают матерей в недостаточном к ним внимании. Позднее, уже на кушетке психоаналитика, они изливают свои претензии и обиды на женщину, которая произвела их на свет.

Эдмонд Уэллс,

Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV.

34. Верхний мир

При помощи шариков я рассматриваю своих клиентов под всеми углами, как если бы в моем распоряжении было два десятка камер. Стоит мне об этом подумать, как появляется панорамный вид, широкие и групповые планы, приближение. Камеры вертятся вокруг клиентов, не упуская из виду второстепенных персонажей, статистов, все окружающее. Мне подчиняются не только углы съемки, но и освещенность. Я вижу своих героев, даже когда они тонут во тьме или попадают под проливной дождь. Я могу проникать в их тела, следить, как бьется сердце, как переваривает пищу желудок. От меня спрятаны только их мысли.

Рауль не разделяет моего энтузиазма.

– Сначала я тоже был на седьмом небе. Но в конечном счете осознал свое бессилие.

Он всматривается в шарик Игоря.

– Гм, все это не очень красиво…

Я вздыхаю:

– Я переживаю за Игоря. Мать рано или поздно его убьет.

– Ненависть матери к сыну… – тянет Рауль. – Тебе это ничего не напоминает?

Я тщетно ломаю голову.

– Феликс! – подсказывает он.

Я вздрагиваю. Феликс Кербоз, наш первый танатонавт! Его тоже ненавидела мать. Я новыми глазами смотрю на карму Игоря и соглашаюсь, что этот мой русский – настоящее перевоплощение бывшего нашего соратника, пионера танатонавтики.

– Как такое может быть?

Рауль Разорбак пожимает плечами:

– В то время термин «танатонавт» еще не успел прижиться. Ангельский суд причислил Феликса к «астронавтам».

Я вспоминаю немного простоватого парня: стремясь поскорее выйти из тюрьмы, он соглашался, чтобы на нем тестировали опасные медикаменты; ему посулили освобождение, и он вызвался участвовать в танатонавтическом полете. Так он первым попал на континент мертвецов и первым оттуда вернулся. По-моему, это перебор: в предыдущей жизни он уже был награжден матерью-ненавистницей, надо же ему было отхватить в новом существовании еще более мерзкую родительницу!

Рауль уверяет меня, что это в порядке вещей. Если проблема не нашла решения в одной жизни, она автоматически переносится в следующую.

Душе Феликса Кербоза не удалось ни возвыситься над матерью, ни понять ее, поэтому она попытается достичь этого в новой жизни, в теле Игоря Чехова. Без сомнения, это решение Семерок, «верхних людей», или «богов». Если он снова не решит свою проблему с матерью, страшно подумать, какой мачехой-злодейкой его наградят в очередной жизни…

Я морщу лоб:

– Даже не знаю, что может быть хуже матери Игоря…

Рауль Разорбак усмехается:

– Советую положиться на «верхних людей». У них богатое воображение по части изобретения новых испытаний для людей. Следующий аватар Игоря-Феликса может столкнуться с нежной и любящей матушкой – невыносимой собственницей, способной удушить его своей ревнивой любовью.

– Прямо какое-то кармическое остервенение!

Физиономия моего друга сморщивается, пальцы сжимаются и разжимаются, как тиски.

– Вижу, ты начинаешь понимать. Все происходит так, словно там, наверху, намерены колотить наших клиентов по голове до тех пор, пока они не прореагируют. Там решили, что, только очутившись на дне бассейна, человек оттолкнется и всплывет. Мне неизвестно, кто эти «боги», но я совершенно не уверен, что их цель – благо человечества.

– Как же мне ему помочь?

Рауль Разорбак сжимает кулаки.

– Увы, почти никак! Мы – пехота армии света. Мы первыми становимся свидетелями бедствия, но решения принимают старшие по званию, тыловые крысы… Их мотивы нам неведомы.

Я вдруг чувствую, что бессилен. Рауль яростно меня трясет:

– Потому мы и должны во что бы то ни стало узнать, кто эти командиры и из чего они исходят. Кто эти Семерки, кто эти «боги», использующие по своей прихоти и нас, ангелов, и их, смертных!

Впервые – не иначе как из-за отчаянного положения Игоря – я прислушиваюсь к доводам своего безрассудного друга. Но при этом я еще не чувствую готовности нарушить законы ангельской страны.

35. Жак, 2 года

Сегодня родителей нет дома, кормилица вышла на балкон покурить и поболтать по телефону. Путь свободен. Курс на кухню. Это волшебное место, мне всегда хотелось как следует его разглядеть. Там куча мигающих огоньков – белых, красных, даже зеленых. Там пахнет горячим сахаром, молоком, растопленным шоколадом, витает соленый дымок. В такие дни я беспрестанно принюхиваюсь. Теперь я к тому же становлюсь мастером по лазанью.

Ну-ка, что там, наверху?

Мне везет, рядом с плитой стоит табурет. Я могу залезть на него и уцепиться за край плиты.

Жак вот-вот обварится, потянув за ручку кастрюльку, где варится лапша. Надо его спасти. Я вспоминаю про свои пять рычагов.

Интуиция.

Я пытаюсь достучаться до сознания кормилицы: «Малыш! Малыш на кухне, он в опасности!»

Но дуреха слишком погружена в разговор со своим дружком.

Тогда я пытаюсь залезть в голову самому малолетнему Жаку, но его череп – все равно что сейф, который не вскрыть.

Приметы и знаки.

За окном щебечут воробьи, чтобы отвлечь несмышленыша. Но Жак так увлечен кастрюлькой, что не слышит их щебета.

Медиумы.

Поблизости нет ни одного.

Как же поступить?

Рукоятка длинновата. Приходится тянуться дальше. Все равно доберусь до источника пара и шума!

Кошки.

Ничего другого мне не остается.

На счастье, в этом доме есть кошка. Я подключаюсь к ее мозгу и сразу много чего про нее узнаю. Во-первых, ее зовут Мона Лиза. Удивительное дело: человеческое сознание совершенно недоступно, тогда как кошачье – вот оно, как на ладони!

«Надо спасти мальчугана!» – командую я ей. Проблема в том, что Мона Лиза определенно улавливает мою просьбу, но не выказывает ни малейшего желания ее выполнить. Родившись в этом доме, они ни разу его не покидала. Проводит дни напролет в неподвижности перед телевизором, разжирела и соизволит покидать свое место всего три раза в день, чтобы наесться паштета и этой своей любимой химии, сухого корма.

Она никогда не охотилась, никогда не дралась, даже за дверь квартиры никогда не высовывалась. Знай себе сидит в тепле, уставившись на экран. У нее есть излюбленные телепередачи, особенный интерес она проявляет к игровым программам, участникам которых задают вопросы, вроде «какая столица у Кот-д’Ивуара?».

Кошка обожает, когда человек ошибается или не добирает самую малость до джекпота. Огорчение людей укрепляет ее в удобной мысли, что лучше быть кошкой.

Ее доверие к хозяевам беспредельно. Нет, это что-то более сильное, она считает их не хозяевами, а… своими подданными. Невероятно! Это животное воображает, что миром правят кошки, что это они помыкают двуногими созданиями, обеспечивающими им беспечную жизнь.

«Пошевеливайся, спаси маленького человечка!» – понукаю ее я.

Но она и ухом не ведет.

«Я слишком занята, – отвечает наглое животное. – Не видишь, я смотрю телевизор?»

Я еще глубже впиваюсь в мозг Моны Лизы.

«Если ты не встанешь, мальчуган погибнет».

Она как ни в чем не бывало продолжает себя вылизывать.

«Мне все равно. Они сделают еще. Если на то пошло, этакая куча детей в доме – явный перебор. Шум, беготня! Обязательно начинают делать нам больно, дергая за усы. Терпеть не могу маленьких человечков».

Как принудить зажравшуюся тварь спасти ребенка?

«Послушай, кошка, если ты немедленно не бросишься спасать Жака, я напущу на телевизионную антенну паразитов».

Не знаю, способен я это сделать или нет, главное, что она мне верит. Вижу, она охвачена сомнениями, читаю в ее сознании воспоминания о помехах на экране, вызванных грозой, о «снеге» вместо изображения. Хуже того, ей доводилось переживать поломки в телецентре и даже забастовки телевизионщиков.

Гляди-ка! Привет, киска. Впервые ты решила об меня потереться. Какая ты ласковая, как приятно гладить тебя по шерстке! Лучше поиграть с тобой, чем с этой штуковиной там, на плите.