Текст книги "Муравьи"

Они окружают дятла, намереваясь поразить его в самое уязвимое место – шею. Затем разворачиваются, занимая положение для стрельбы с короткой дистанции, и нацеливают брюшки на птицу. Огонь! Они напрягаются изо всех сил и выпускают струи суперконцентрированной кислоты.

Птица вдруг чувствует, как ее шею больно сдавливает утыканный иглами обруч. Она бьется, желая высвободиться. Крылья ее застряли в земле, в них вонзились ветки купола. Она снова выбрасывает язык, стараясь поразить как можно больше крохотных врагов.

Первый эшелон атакующих сменяется следующим. Огонь! Дятел резко подскакивает. На сей раз его пронзают не иглы, а шипы. Он отчаянно бьет клювом. Огонь! Брызжет очередная кислотная струя. Птица содрогается, ей уже трудно дышать. Огонь! Кислота разъедает ее нервные окончания – дятел полностью обездвижен.

Огонь прекращается. Отовсюду сбегаются солдаты с огромными челюстями и вгрызаются в раны противника, прожженные кислотой. Тем временем выбравшийся наружу, на полуразрушенную кровлю, легион замечает хвост врага и вгрызается в самую пахучую часть его тела – анальное отверстие. Эти солдаты – инженеры, и они быстро расширяют его и проникают в чрево птицы.

Первой команде удалось прогрызть кожу на горле твари. Когда из ран начинает сочиться красная кровь, передача феромонов тревоги прекращается. Это победа. В разверзшуюся птичью глотку бросаются целые батальоны. Там, в гортани, еще барахтаются живые муравьи. Их спасают.

Вслед за тем солдаты проникают в голову птицы и начинают искать отверстия, чтобы добраться до мозга. Кто-то из рабочих находит путь – сонную артерию. Только нужно выбрать правильную – ту, которая ведет от сердца к мозгу, а не наоборот. Вот она! Четверо солдат проделывают отверстие и кидаются в красную жидкость. Подхваченные кровяным потоком, они вскоре попадают прямиком в межполушарную область птичьего мозга. Цель достигнута – можно вгрызаться в серое вещество.

Дятел, обезумев от боли, мечется из стороны в сторону, но у него больше нет сил сопротивляться противнику, который терзает его изнутри. Один из муравьиных отрядов пробирается в легкие птицы и заливает их кислотой. Дятел заходится безудержным кашлем.

Другие муравьи, целый армейский корпус, проникают в пищевод, чтобы затем пробиться через пищеварительную систему к своим товарищам, которые забрались в чрево птицы через анальное отверстие. Последние споро взбираются все выше по большой ободочной кишке, попутно разрушая все жизненно важные органы птицы, до которых могут дотянуться челюстями. Они врезаются в живую плоть, как обычно вгрызаются в землю, поочередно штурмуя, точно крепости, зоб, печень, сердце, селезенку и поджелудочную железу.

Порой где-то случайно и совсем некстати брызжет кровь или лимфа, топя некоторых воинов. Впрочем, такое случается с самыми неловкими, которым невдомек, что в иных местах грызть нужно с оглядкой.

Остальные методично продираются сквозь черно-красную плоть. Они ловко уворачиваются тут и там, чтобы их не раздавило, когда у птицы начинаются мышечные спазмы. Они стараются огибать участки, заполненные желчью или желудочным соком.

Оба войска наконец встречаются в области почек. Птица, однако, все еще жива. Сердце ее, иссеченное муравьиными челюстями, по-прежнему нагнетает кровь в разорванные сосуды.

Не дожидаясь последнего вздоха жертвы, рабочие, выстроившись в цепочки, передают друг дружке еще трепещущие шматы птичьей плоти. Ничто не выдерживает натиска этих крохотных хирургов. Когда они начинают кромсать мозг, дятла сковывает судорога – это конец.

Весь город собирается на разделку туши чудовища. Проходы заполняются суетливыми муравьями – одни растаскивают на сувениры перья, другие – пух.

Уже взялись за работу бригады строителей. Им предстоит заново возвести купол и отремонтировать поврежденные туннели.

Издали могло бы показаться, что муравьи поедают птицу. Насытившись, они переваривают пищу, а оставшиеся куски плоти, жира, перья и кожу распределяют по тем местам, где от всего этого изобилия будет наибольшая польза для Города.

ПРОИСХОЖДЕНИЕ: Как образовалась муравьиная цивилизация? Чтобы это понять, нужно вернуться на несколько сотен миллионов лет назад, когда на Земле только начала развиваться жизнь.

Среди первозданных организмов были и насекомые.

Впрочем, они, похоже, оказались плохо приспособлены к окружающей среде. Маленькие, слабые, они становились превосходной добычей для любых хищников. Чтобы выжить, некоторые из них, к примеру саранча, выбрали путь усиленного размножения. Они воспроизводили потомство в количестве, достаточном для выживания вида.

Другие, такие как осы и пчелы, сделали ставку на яд и через поколения обзавелись ядоносными жалами, вполне себе грозным оружием.

Третьи, тараканы, предпочли сделаться несъедобными. Благодаря специальной железе они стали до того вонючими, что отбили у всех хищников охоту попробовать их на вкус.

Четвертые, богомолы и ночные бабочки, отдали предпочтение маскировке. Прикидываясь травинками или кусками коры, они становились незаметными во враждебной среде.

Однако в первозданных джунглях многие насекомые так и не придумали подходящих способов выживания и, казалось, обрекли себя на вымирание.

Среди таких бедолаг оказались прежде всего термиты. У этого вида лесных копателей, появившихся на земле около ста пятидесяти миллионов лет назад, не было ни малейших шансов протянуть достаточно долго. Кругом находилось слишком много хищников, а естественных преимуществ перед ними у термитов не было, защититься от них им было нечем…

Какая же участь ожидала термитов?

Многие из них вымерли, а выжившие оказались в столь отчаянном положении, что им ничего не оставалось – и это было своевременно, – только сделать настоящее открытие: «Бороться за жизнь следует не в одиночку, а объединенными группами. Хищнику куда труднее одолеть два десятка термитов, выдвигающихся против него единым фронтом, нежели напасть на термита-одиночку, который пытается от него улизнуть». Так термиты открыли один из главных принципов организации многосложного мира – общественное устройство.

Эти насекомые стали жить маленькими ячейками, прежде всего семейными, которые объединялись вокруг Матери-родительницы. Со временем семьи разрослись до размеров поселений, а поселения, постепенно расширяясь, превратились в города. Вскоре термитники из песка и цементирующей глины выросли на поверхности всей планеты.

Таким образом, термиты были первыми искусными мастерами на нашей планете и первым же обществом на земле.

Эдмонд Уэллс

Энциклопедия относительного и абсолютного знания

Самец номер 327 больше не видит двух своих мучителей, от которых исходил запах камня. Он и в самом деле оторвался от них. А может, ему повезло и они погибли под обломками…

Но мечтать не время. Он все еще в опасности. У него не осталось никаких опознавательных запахов. Теперь, если он наткнется на любого воина, ему конец. Собратья точно примут его за чужака. Ему даже не дадут возможности оправдаться. Выстрел кислотой или удар челюстями без предупреждения – вот что ждет каждого, кто не способен выделять опознавательные запахи Федерации.

Невероятно. Как это его угораздило? Во всем виноваты те двое вояк с запахом камня. Что на них нашло? Они, должно быть, потеряли разум. Хотя такое бывает редко, иногда в генетической программе все же происходят сбои, что ведет к психологическим травмам; нечто подобное наверняка случилось и с теми муравьями: как только был объявлен третий уровень тревоги, они впали в истерику и принялись молотить всех подряд.

Однако те двое никак не напоминали истериков или помешанных. Напротив, они, казалось, четко понимали, что делают. Как будто… Одни клетки организма вполне сознательно уничтожают других лишь в одном случае. Кормилицы называют это раком.

Выходит, тот особый запах – это запах болезни… Самое время поднять тревогу. Теперь 327-му самцу предстоит решить две загадки – тайного оружия карликов и раковых клеток Бел-о-Кана. И рассказать об этом он не может никому. Надо все обдумать. Возможно, он узнает нечто сокровенное… найдет некое решение.

Он принимается чистить усики. Смачивание (ему кажется странным облизывать усики, не улавливая при этом опознавательного запаха), очистка, лощение с помощью локтевой щеточки, сушка.

Ну и ну, что же делать?

Перво-наперво – остаться в живых.

Только одно существо может вспомнить его инфракрасный образ без всякого подтверждения с помощью опознавательных запахов – Мать. Однако Запретный город кишит солдатами. Ничего не поделаешь. В конце концов, старинное изречение Бело-киу-киуни гласит: «Зачастую куда безопаснее бывает в самом очаге опасности!»

– Эдмонд Уэллс не оставил о себе добрых воспоминаний. Вот почему, когда он уходил, никто не стал его удерживать.

Это сказал пожилой мужчина с приятным лицом – один из заместителей директора корпорации «Свежее молоко».

– Но ведь он, кажется, открыл новую пищевую бактерию, ту, что должна была придавать ароматы йогуртам…

– Да уж, что касается химии, тут у него бывали приступы гениальности. Правда, не регулярно, а время от времени.

– У вас были с ним неприятности?

– Признаться, нет. Выражаясь точнее, он не вписался в команду. Держался особняком. И, даже если его бактерия принесла миллионы, должным образом у нас это, пожалуй, никто не оценил.

– Вы можете говорить без обиняков?

– В любой команде есть начальники. А Эдмонд терпеть не мог ни начальство, ни иерархическую власть в любой ее форме. Во всяком случае, он презирал руководителей, которые «руководят ради того, чтобы руководить, и ничего не производят», как он сам выражался. Ну а нам всем приходится подчиняться им. Хотя ничего зазорного в этом нет. Такова система. Он все нос задирал. И его сослуживцев это коробило даже больше, чем само начальство.

– Как он ушел?

– Повздорил с одним из заместителей директора по какому-то вопросу, хотя, должен признаться… он был тогда совершенно прав. Тот закрылся у Эдмонда в кабинете, и это вывело его из себя. Когда он увидел, что все на стороне того зама, ему пришлось уйти.

– Но вы же сказали, он был прав…

– Иногда лучше поступить как трус в интересах влиятельного человека, пусть даже он тебе и неприятен, чем проявить смелость ради того, кто никакого влияния не имеет, даже если он тебе симпатичен. У Эдмонда здесь не было друзей. Он с нами не ел, не пил, а лишь витал в облаках.

– Тогда почему вы признаетесь в собственной трусости? Незачем было мне это рассказывать.

– Гм… после его смерти я все думаю, что мы поступили недостойно. Вы его племянник, и я это рассказываю, чтобы хоть как-то облегчить душу…

В глубине темного узкого прохода виднеется деревянная крепость. Запретный город.

Это сооружение на самом деле сосновый пень, и вокруг него воздвигнут купол. Пень – сердце и позвоночник Бел-о-Кана. Сердце – потому что там, внутри пня, размещаются королевские покои и бесценные запасы провизии. А позвоночник – потому что благодаря ему Город может противостоять бурям и дождям.

При ближайшем рассмотрении нетрудно заметить, что стена Запретного города испещрена сложными узорами, напоминающими варварские письмена. Это проходы, некогда проделанные первыми обитателями пня – термитами.

Пять тысяч лет назад, когда прародительница Бело-киу-киуни объявилась в здешних местах, она сразу же столкнулась с ними. Война была долгая, она продолжалась больше тысячи лет, но белоканцы в конце концов победили. Тогда-то, к вящему своему изумлению, они и обнаружили в дереве монолитный город с проходами, который вообще не поддается разрушению. Этот сосновый пень открывал перед ними новые возможности и в строительстве, и в архитектуре.

Сверху – ровная плита на возвышении; снизу – глубокие корни, уходящие под землю. И-де-аль-но. Однако скоро пень стал для рыжих муравьев тесноват: он уже не мог вместить все возрастающую популяцию. Тогда пришлось прорыть подземелье – глубже, под корнями. А чтобы нарастить макушку, пень завалили сверху ветками.

Сейчас Запретный город почти пуст. В нем остались только Мать и отборная стража – все остальные обретаются за его пределами.

Номер 327 приближается к пню осторожной, неровной поступью. Равномерные колебания воспринимаются как шаги, а неравномерные звуки могут быть истолкованы как мелкие обрушения. Ему ничего не остается, кроме как надеяться, что он не столкнется ни с кем из солдат. Он ползет дальше. До Запретного города не больше двух сотен голов. Он уже различает десятки проходов, ведущих внутрь пня, а точнее, – видит головы муравьев-привратников, перекрывающих входы.

Вследствие генетического нарушения головы у них круглые и плоские, похожие на шляпки гвоздей размером с входные отверстия, которые они поставлены охранять.

В былые времена эти создания доказали, на что они способны. Семьсот восемьдесят лет назад, во время Земляничной войны, Город захватили желтые муравьи. Все оставшиеся в живых белоканцы укрылись в Запретном городе, и муравьи-привратники, пятясь задом, наглухо закрыли собой все входы.

Желтым муравьям понадобилось два дня, чтобы пробиться сквозь эти заглушки. Привратники не только закупоривали входы, но и кусались – челюсти у них удлиненные. Лишь сотня желтых муравьев была способна одолеть одного привратника. В конце концов врагам удалось пробить хитиновую броню, покрывавшую головы привратников. Но жертва «живых врат» была не напрасна. Другие федеративные города успели прислать подмогу, и через несколько часов Бел-о-Кан был освобожден.

Самец номер 327, конечно же, не собирается встречаться один на один с привратником, он рассчитывает воспользоваться лазейкой во вратах, через которую, к примеру, пропускают кормилиц с материнскими яйцами. Он мог бы прошмыгнуть внутрь до того, как лазейка захлопнется.

И вот одна из голов шевелится – лазейка открывается… перед стражем. Осечка, ничего не выйдет: страж вот-вот вернется и прикончит его.

Снова шевелится голова привратника. Номер 327 припадает на все шесть лап, изготовившись к прыжку. Не тут-то было! Ложная тревога – привратник всего лишь сменяет положение и встряхивается, прижимаясь шеей к деревянному ободку входного отверстия.

Что тут поделаешь, терпение на исходе – 327-й кидается на препятствие. Но, как только он оказывается на расстоянии вытянутого усика от привратника, тот замечает, что он лишен опознавательных феромонов. Привратник пятится, чтобы плотнее закупорить отверстие, и выпускает молекулы тревоги.

«В Запретном городе чужак! Чужак в Запретном городе!» – жужжит он, точно сирена.

И начинает размахивать клешнями, чтобы запугать незваного гостя. Он охотно рванул бы вперед и сразил его, но правило неумолимо: прежде всего надо загородить проход!

Действовать следует быстро. У самца есть одно преимущество: он видит в темноте, а привратник слеп. Он кидается вперед, уворачиваясь от бешено клацающих наугад челюстей, подныривает под них, пытаясь добраться до их основания, и перерезает одну за другой. Из ран привратника бьет прозрачная кровь. Но два обрубка все еще шевелятся, хотя никакой опасности они больше не представляют.

Однако пробраться внутрь 327-му по-прежнему не под силу: труп противника перегораживает проход. Его парализованные лапы упираются в дерево. Что же делать? Номер 327 целится брюшком в лоб привратника и стреляет. Тело содрогается, разъедаемая кислотой хитиновая броня плавится, испуская серый дым. Но голова у привратника крепкая. Самцу номер 327 приходится выпустить четыре кислотные струи, чтобы пробить себе лаз в его плоском черепе.

Теперь можно лезть. По ту сторону черепа он видит непомерно большие грудь и брюшко. Вот уж действительно, врата – живые врата!

СОПЕРНИКИ: Когда появились первые муравьи, через пятьдесят миллионов лет, им оставалось только держаться. Они приходились дальними родственниками осам тифиям, диким одиночкам, и у них не было ни больших челюстей, ни жал. Они были маленькие и хлипкие, но совсем не глупые – и живо смекнули, что в их интересах стать такими, как термиты. Им следовало объединиться.

Они принялись строить собственные поселения и возводить громоздкие города. И вскоре термиты обеспокоились таким соперничеством. По их разумению, на Земле имелось место только для одного вида общественных насекомых.

С той поры войны стали неизбежными. Почти по всей земле – на островах, в лесах и горах – полчища термитов сражались с молодым воинством муравьев.

В мире животных творилось что-то невиданное. Миллионы челюстей беспрестанно лязгали ради цели, не имевшей отношения к добыванию пищи. Ради «политической» цели!

Поначалу многоопытные термиты одерживали верх во всех битвах. Но муравьи ко всему приспособились. Они стали изготавливать такое же оружие, как у термитов, и придумывали новое. Примерно пятьдесят-тридцать миллионов лет назад мировые термитно-муравьиные войны охватили всю планету. И в то же время муравьи открыли кислотно-струйное оружие и добились решительного преимущества.

Войны между двумя враждебными видами продолжаются и по сию пору, но легионы термитов побеждают редко.

Эдмонд Уэллс

Энциклопедия относительного и абсолютного знания

– Вы познакомились с ним в Африке, так ведь?

– Да, – ответил профессор. – У Эдмонда было горе. Помнится, у него тогда умерла жена. И он с головой ушел в изучение насекомых.

– Почему именно насекомых?

– А что тут такого? Насекомые с давних времен привлекают внимание человека. Даже наши далекие предки боялись комаров, которые разносили лихорадку, блох, вызывавших чесотку, пауков, которые жалились, и долгоносиков, которые поедали их провизию. И это не прошло бесследно.

Джонатан находился в энтомологической лаборатории номер 326 НЦНИ Фонтенбло в обществе улыбчивого и словоохотливого профессора Даниэля Розенфельда, чьи длинные волосы были стянуты в конский хвост.

– Насекомые сбивают нас с толку: значительно уступая нам в размерах, они тем не менее не боятся нас и даже угрожают нам. К тому же, если хорошенько подумать, все мы в конце концов оказываемся в желудке у насекомых. Личинки мясных мух с удовольствием поедают наши останки…

– Я об этом не задумывался…

– Насекомых издревле считали воплощением зла. Вельзевула, одного из приспешников Сатаны, к примеру, изображают с головой мухи. И не случайно.

– Но у муравьев репутация получше, чем у мух.

– Это как посмотреть. В различных культурах о них упоминают по-разному. В Талмуде муравьи служат символом честности. Для тибетских монахов они всего лишь ничтожные материальные организмы. А народ бауле, в Кот-д’Ивуаре, верит, что, если беременную женщину укусит муравей, она родит младенца с муравьиной головой. Зато некоторые полинезийские народы считают муравьев крохотными божествами.

– Перед тем Эдмонд работал с бактериями, почему же он от них отказался?

– Бактерии составляли лишь ничтожную часть его интересов и сильно проигрывали в сравнении с насекомыми, особенно муравьями, в том, что касалось его изысканий. Под «его изысканиями» я понимаю глубокую заинтересованность. Ведь это он публично потребовал запретить игрушечные муравейники, пластмассовые коробки, которые продаются в супермаркетах вкупе с муравьиной королевой и шестью сотнями рабочих муравьев. А еще он боролся против того, чтобы муравьев использовали в качестве «инсектицидов». Он хотел, чтобы в лесах повсеместно строили города для рыжих муравьев, чтобы те очищали леса от вредителей. Не такая уж глупая затея. В былые времена муравьев использовали в Италии для борьбы с сосновым шелкопрядом, а в Польше – с пихтовым пилильщиком, древесными вредителями.

– Натравливали одних насекомых на других, так?

– Гм… сам он называл это дипломатическим вмешательством. В прошлом веке мы натворили немало бед с химическими инсектицидами. Насекомых нельзя атаковать в лоб и тем более нельзя их недооценивать и пытаться укротить, как млекопитающих. Насекомые – это совсем другая философия, другое понятие пространство-время, другое измерение. Насекомые, например, обладают защитой – иммунитетом от всех химических ядов. Видите ли, мы все еще не можем предотвращать нашествия саранчи потому, что эти чертовы насекомые приспосабливаются ко всему на свете. Если залить вредителей инсектицидами, девяносто девять процентов из них сдохнет, а один процент выживет. И этот процент уцелевших не только приобретет иммунитет, но и породит сто процентов мелких «привитых» вредителей. А мы уже двести лет совершаем одну и ту же ошибку – травим продукты. Да так, что людей погибает от этого больше, чем насекомых. Мы сотворили сверхустойчивые исходные формы, которые могут без малейшего ущерба для себя поглощать самые сильные яды.

– Вы хотите сказать, у нас нет по-настоящему эффективных средств борьбы с насекомыми?

– Посмотрите сами. Комары, саранча, долгоносики, мухи цеце и муравьи живут себе поживают, как ни в чем не бывало. И ничто их не берет. В 1945 году заметили, что только муравьи и скорпионы способны пережить ядерный взрыв. Они приспособились даже к такому!

Самец номер 327 пролил кровь особи собственного муравейника. Он совершил злейшее насилие над своим организмом. И от этого у него появляется горький привкус. Но разве была у него, хранителя важного сообщения, другая возможность выжить ради великой цели?

Он убил только потому, что его самого пытались убить. Это цепная реакция. Как рак. Раз уж Город поступает с ним неправильно, он принужден действовать точно так же. И с этим нужно смириться.

Он убил брата. И, возможно, убьет еще не одного.

– Но зачем он отправился в Африку? Ведь муравьев везде хватает.

– Разумеется, только там другие муравьи… Думаю, после смерти жены Эдмонду все опостылело, и сейчас, по прошествии времени, мне кажется, он надеялся, что муравьи «покончат» с ним.

– Простите?..

– Они его чуть не сожрали, черт возьми! Африканские кочевые муравьи… Видели фильм «Обнаженные джунгли»?

Джонатан отрицательно покачал головой.

– Там речь идет о марабунта, лавине крупных кочевых муравьев, annoma nigricans, которая движется по равнине, уничтожая все на своем пути.

Профессор Розенфельд встал и повернулся как бы навстречу незримой лавине.

– Сначала всюду слышатся шорохи, в которых сливаются крики, писки, шуршание крыльев и лап всякой мелкой живности, припустившейся бежать. Пока что муравьи невидимы – и вдруг из-за холма возникают несколько воинов. А следом за разведчиками быстро появляются другие, они движутся колоннами, растянувшимися вдаль и вширь, насколько хватает глаз. Холм становится черным. Как от потока лавы, которая плавит все, что накрывает.

Профессор, увлекшись, расхаживал по помещению.

– Это ядовитая кровь Африки. Живая кислота. Их численность ужасает. Колония таких муравьев ежедневно откладывает в среднем пятьсот тысяч яиц. На несколько ведер хватит с лихвой… Так вот, этот черный сернокислотный поток течет и течет, взбирается на крутые склоны, деревья, и его ничем не остановить. Птицы, ящерицы, насекомоядные животные, которым не повезло оказаться рядом, тут же превращались в крошево. Картина апокалипсиса! Кочевым муравьям не страшен никакой зверь. Однажды я сам видел, как от одной чересчур любопытной кошки в мгновение ока ничего не осталось. Эти муравьи даже перебираются через ручьи по плавучим мостам из трупов своих же сородичей!.. В Кот-д’Ивуаре, в районе по соседству с центром Ламто, где мы их изучали, местные до сих пор не научились защищаться от их нашествий. Так что, когда объявляют, что эти крохотные кочевники надвигаются на деревню, люди убегают, прихватив с собой самые ценные вещи. Под ножки столов и стульев они ставят ведра с уксусом и молятся своим богам. А по возвращении их ждет полное опустошение. В деревне не остается ни крошки пищи, ни какого бы то ни было органического вещества. Ни единого насекомого-паразита. В конце концов, выходит, что кочевые муравьи – лучшее средство для полной очистки хижин.

– Как же вы их изучали, если они такие свирепые?

– Мы дожидались полудня. У насекомых, в отличие от нас, отсутствует терморегуляционная система. Если снаружи 18 градусов, стало быть, температура тела у них такая же. А в жару их кровь закипела бы. Они бы этого просто не пережили. Поэтому с первыми жаркими лучами кочевые муравьи роют себе бивачные гнезда и отсиживаются там, дожидаясь, когда температура воздуха станет более сносной. Это все равно что зимняя спячка, с той лишь разницей, что прячутся они от зноя, а не от стужи.

– Ну так что же?

Джонатан совсем не умел вести беседу. Он считал, что разговоры похожи на сообщающиеся сосуды. С одной стороны, имеется собеседник, который что-то знает, – полный сосуд, – а с другой, есть тот, кто этого не знает, – пустой сосуд, к каковым, в общем-то, он относил себя. Тот, кто не знает, развешивает уши и время от времени подстегивает собеседника выражениями вроде «ну и что же?» или «а ну-ка, что дальше!» и при этом кивает.

О других же способах общения он не имел ни малейшего представления. Впрочем, наблюдая за знакомыми, он обратил внимание, что те пускаются главным образом в монологи, притом что каждый старается использовать собеседника в качестве бесплатного психоаналитика. В таких условиях он предпочитал собственную тактику. Он прикидывался эдаким незнайкой, которому, однако, охота все знать. Ведь не случайно китайская пословица гласит: тот, кто спрашивает, выставляет себя дураком на пять минут, а тот, кто не спрашивает, остается им на всю жизнь.

– Что же? Мы отправились туда, черт возьми! И это было что-то, уж поверьте. Мы надеялись откопать чертову матку. Пресловутую жирную муравьиху, которая откладывает пятьсот тысяч яиц в день. Нам хотелось всего-то посмотреть на нее и сфотографировать. Мы стали искать высокие резиновые сапоги. Не повезло: у Эдмонда был 43-й размер ноги, а у нас осталась только одна пара 40-го размера. И ему пришлось отправиться в башмаках… Я помню все, как будто это было вчера. Днем, в половине первого, мы очертили вероятное место бивачного гнезда в земле и взялись копать по периметру траншею метровой глубины. В половине второго мы докопались до наружных камер. И тут потекла какая-то черная трескучая жидкость. Это тысячи разъяренных солдат клацали челюстями, а они у этого вида острые как бритва. Они впивались ими в наши сапоги и башмаки, а мы продолжали врубаться в землю лопатами и кирками, продираясь к брачным покоям. Наконец мы обнаружили сокровище. Матку. Насекомое, раз в десять крупнее наших европейских муравьиных маток. Мы принялись фотографировать ее со всех сторон, в то время как она наверняка распевала «Боже, храни королеву!» на своем обонятельном языке… Последствия не заставили себя долго ждать. Муравьи-воины сошлись отовсюду и комьями облепили наши ноги. Некоторые стали взбираться вверх по телам своих собратьев, уже впившихся челюстями в резиновую обувь. Затем они забрались нам под брюки и рубашки. Мы, все как один, превратились в Гулливеров, а наши лилипуты думали лишь об одном: как бы превратить нас в съедобные ошметки! Главное – следовало глядеть в оба, чтобы они не проникли в наши естественные отверстия: нос, рот, задний проход, уши. Иначе конец, они сожрали бы нас изнутри!

Джонатан, потрясенный до глубины души, потерял дар речи. А профессор, казалось, заново переживал ту сцену, подкрепляя рассказ мимикой и жестами, свойственными скорее юноше, которым он давно не был.

– Мы хлопали себя по всем местам. А они все наседали, реагируя на наше дыхание. Мы стали проделывать упражнения йоги, стараясь медленнее дышать и контролировать страх. Мы пытались не думать – забыть про эти скопища воинов, которые хотели нас растерзать. Нам удалось отснять две фотопленки, причем некоторые кадры сделать со вспышкой. А когда мы покончили с этим делом, выбрались из траншеи, все. Кроме Эдмонда. Муравьи облепили его с ног до головы и уже готовы были сожрать! Но мы живо вытащили его, ухватив за руки, раздели и с помощью мачете соскребли всех кочевых муравьев, впившихся челюстями в его тело. Мы пострадали все до единого, но не до такой степени, как он, ведь у него не было сапог. К тому же он ударился в панику и стал выделять феромоны страха.

– Какой ужас!

– Да нет, он еще хорошо отделался – остался жив. Надо сказать, это не вызвало у него никакого отвращения к муравьям. Напротив, он принялся изучать их с еще большим интересом.

– А что потом?

– Он вернулся в Париж. И больше мы о нем не слышали. Он так ни разу и не позвонил старику Розенфельду, черт возьми. А потом я прочел в газетах, что он умер. Мир праху его.

Профессор отдернул штору и взглянул на старенький термометр, закрепленный на эмалированной жестяной раме.

– Гм… тридцать градусов в середине апреля – немыслимо! С каждым годом становится все теплее. Если так пойдет и дальше, через десять лет во Франции будут тропики.

– Неужели все так плохо?

– Люди ничего не замечают, поскольку изменения происходят постепенно. Но мы, энтомологи, обращаем внимание на мельчайшие признаки: в Парижском бассейне обнаруживаются виды насекомых, характерных для экваториальных областей. Вам не кажется, что бабочки стали более пестрыми?

– Верно, вчера я видел одну такую, черно-красную, она сидела на машине и вся светилась…

– Очевидно, это была глазчатая пестрянка. Эта ядовитая бабочка раньше встречалась только на Мадагаскаре. Если дело и дальше так пойдет… Представляете себе кочевых муравьев в Париже? Здравствуй, паника! Занятно было бы посмотреть…

Почистив усики и съев несколько еще теплых шматков плоти «поверженного» привратника, лишенный запаха самец семенит по деревянным коридорам. Материнская камера где-то поблизости – он ее чувствует. К счастью, температура не ниже 25 градусов и в Запретном городе почти пусто. Прошмыгнуть туда большого труда ему, верно, не составит.

Вдруг он улавливает запах двух воинов, перемещающихся в противоположном направлении. Один – здоровяк, другой – коротышка. У коротышки одни лапы короче…

Они принюхиваются друг к дружке на расстоянии.

Невероятно, это он!

Невероятно, это они!

Номер 327 опрометью пускается наутек в надежде оторваться от них. Он кружит и кружит в трехмерном лабиринте. И наконец выбирается из Запретного города. Привратники его не задерживают: их задача – проверять прибывших снаружи, а не изнутри. Он сворачивает то в одну сторону, то в другую.

Но преследователи передвигаются не менее быстро и не отстают от него. И тут самец натыкается и сбивает с лап рабочего с веткой; он сделал это не нарочно, и хорошо еще, что злодеи с непонятным запахом где-то застряли.

Этой заминкой надо воспользоваться. Муравей быстро проскальзывает в расселину. Хромой уже близко. Номер 327 забирается еще глубже в убежище.