Текст книги "Туннель"

И в этот же день на всех пяти станциях предполагаемого туннеля, на французском, испанском и американском берегах, на острове Бермуде и на острове Сан-Йорго (один из Азорских островов), появились группы странных людей. Они приехали в повозках и автомобилях, взятых напрокат, которые с трудом прокладывали себе путь по полям, увязали в болотах, подскакивали на кочках, пробирались к дюнам. В каком-нибудь пункте, который решительно ничем не выделялся из окружавших его пустошей, они останавливались, вылезали из экипажей, вынимали аппараты для нивелировки, измерительные инструменты, связки палок для отметок нужных пунктов и принимались за работу.

Со спокойной сосредоточенностью они определяли данный пункт, измеряли, делали вычисления совершенно так же, как будто дело шло просто о планировке сада. Капли пота блестели у них на лбу. Они отделяли вехами какую-нибудь полоску земли, спускающуюся под определенным углом к морю и назад, к материку. Затем они разбрелись по разным направлениям и стали работать каждый отдельно.

В степи появилось несколько возов, груженных балками, досками, кровельным толем и различными строительными материалами. Эти телеги, казалось, совершенно случайно появлялись здесь и не имели ничего общего с землемерами и инженерами, которые даже и не взглянули на весь этот обоз. Повозки остановились. Балки и доски были выгружены на землю. Лопаты заблестели на солнце, пилы завизжали, молотки застучали…

Затем, подпрыгивая по неровной, кочковатой степи, подъехал еще один автомобиль, и оттуда выскочил человек, громко кричавший и жестикулировавший. Он взял под мышку связку землемерных вех и направился к землемерам. Он был тонок, гибок, светловолос. Это был Гобби, начальник американской станции.

Гобби воскликнул:

– Алло! – Засмеялся, вытер пот с лица – он обливался потом – и сообщил громким голосом: – Через час здесь будет походная кухня и повара!

Затем он вложил в рот два пальца и пронзительно свистнул. Из телеги вышли четверо с вехами на плечах и подошли к Гобби.

– Вот эти джентльмены расскажут вам, что нужно делать, – сказал он, указывая на инженеров.

А затем Гобби, перепрыгивая с одной кучи досок на другую, быстро пошел назад, где выгружали строительный материал.

Вскоре он исчез в своем автомобиле, чтобы осмотреть работы в Лэкхерсте, где уже начали проводить временную телефонную линию. Гобби кричал, бранился и ехал всё дальше вдоль железнодорожного полотна между Лэкхерстом и Лэквудом, которое пересекало земельный участок синдиката. На железнодорожном пути, на выгоне, где пасся скот, стоял дымящийся товарный поезд из пятидесяти вагонов с двумя паровозами. Вслед за ними пришел поезд с пятьюстами рабочими. Было пять часов. Эти пятьсот рабочих были приняты агентами синдиката в Нью-Йорке до двух часов дня, а в три выехали из Гобокена. Все они были веселы и счастливы, что вырвались из раскаленного Нью-Йорка и нашли работу на свежем воздухе. Они бросились на пятьдесят вагонов товарного поезда и стали выгружать оттуда доски, жесть, кровельный толь, походные кухни, провиант, палатки, мешки, тюки! Гобби чувствовал себя превосходно. Он кричал, свистел, распоряжался работами, перелезал с ловкостью обезьяны через вагоны и груды досок. Через час были готовы полевые кухни, и повара стояли за работой; двести рабочих поспешно строили бараки для ночлега, другие же всё еще разгружали вагоны.

Когда стемнело, Гобби приказал своим «парням» прекратить работу и ложиться спать, где кто может. Затем он вернулся к землемерам и инженерам и телефонировал оттуда свой рапорт в Нью-Йорк. Закончив рабочий день, Гобби отправился с инженерами на дюны купаться. После купания все бросились, не раздеваясь, на дощатый пол барака и мгновенно заснули, чтобы на рассвете снова приняться за дело.

В четыре часа утра прибыли еще сто вагонов с материалом. В половине пятого явились пять тысяч рабочих, которые провели ночь в поезде и приехали усталыми и голодными. Полевые кухни работали с рассвета, и хлебопеки уже вынимали готовый хлеб.

Гобби был пунктуален. Работа доставляла ему наслаждение, и хотя он проспал всего несколько часов, всё же он был в прекрасном настроении и сразу завоевал симпатии рабочих. Он достал себе лошадь и без устали разъезжал на ней целый день.

У линии железной дороги накопились уже горы материалов для постройки. В восемь часов утра прибыл поезд в двадцать вагонов, нагруженный только балками, рельсами, тачками и двумя маленькими паровозами для узкоколейной железной дороги. В девять часов пришел второй поезд. Он выбросил целый батальон инженеров и техников, и Гобби отрядил тысячу человек на постройку узкоколейной железной дороги, которая должна была соединить этот пункт с другим местом работ, находившимся на расстоянии трех километров. Вечером поезд привез две тысячи железных походных кроватей и одеял. Гобби по телефону просил прислать ему еще рабочих, и Аллан обещал ему на следующий день новые две тысячи человек.

И действительно, на рассвете две тысячи рабочих были на месте. За ними потянулись нескончаемые поезда с материалами. Гобби изрыгал проклятия: Аллан буквально заваливал его; но затем Гобби покорился своей судьбе: он узнавал темп работы Аллана. Это был американский темп, достигший в этот период особого напряжения. И Гобби подчинился неизбежному, хотя у него дух захватывало от такой быстроты.

На третий день уже была готова линия узкоколейной железной дороги, и к вечеру маленький локомотив засвистел при громких криках «ура!» в лагере рабочих. Он тащил за собой бесконечный ряд платформ, груженных досками, балками и жестью. Две тысячи рабочих с лихорадочной быстротой стали сооружать бараки, походные кухни, сарай. Однако ночью разразилась буря и смела весь городок, созданный Гобби…

Гобби на эту злую шутку ветра ответил длинным проклятием. Он попросил у Аллана отсрочки на двадцать четыре часа, но Аллан не внял этой просьбе, и поезда продолжали подходить один за другим, так что у Гобби потемнело в глазах.

Вечером в этот день, в семь часов, приехал на автомобиле Аллан вместе с Мод. Он объехал все работы, шумел, кричал, бранился, объявил в заключение, что работа идет медленно и что синдикат, платя большие деньги, требует самой напряженной работы. Уехал он так же внезапно, как приехал, вызвав всеобщее изум ление и уважение.

Но Гобби был не такой человек, чтобы потерять мужество от первых неудач. Он решил, что работы по туннелю должны быть закончены в пятнадцатилетний срок, и метался теперь как дьявол. Аллан увлекал его за собой своим быстрым темпом. Часть рабочих была занята сооружением насыпи для железнодорожной линии в Лэквуде для регулирования поездов, и ржавое облако пыли указывало направление работ. Другая часть бросалась на приходящие поезда и быстро разгружала их, третья занята была устройством шахты, а четвертая строила бараки. Всеми работами руководили инженеры, которых можно было узнать только по непрестанным окрикам и оживленной жестикуляции.

Гобби был вездесущ. Рабочие называли его «веселым Гобби», а Аллана звали просто «Мак». Главного же инженера Гарримана, мрачного, упорного человека, они прозвали «быком».

Среди этих сотен лихорадочно работавших людей расхаживали землемеры со своими инструментами, как бы не замечая всей этой суеты, и повсюду расставляли пестро раскрашенные колышки и вехи.

Через три дня после того, как был сделан первый удар лопатой, будущий туннельный город представлял уже обширный лагерь. Еще через день он превратился в поселок, а через неделю – в огромный барачный город, в котором разместились двадцать тысяч человек и где уже были все необходимые учреждения: бойни, молочные фермы, булочные, базары, трактиры, почта, телеграф, больница и кладбище. В стороне от барачного города была уже проложена целая улица из эдисоновских патентованных домов, которые отливались тут же на месте и через два дня были совсем готовы для жилья. Весь город был покрыт таким густым слоем пыли, что казался совсем белым; трава и кустарник исчезли под кучами цемента. Улицы состояли из шпал и рельсов, а низенькие бараки тонули в целом лесе кабельных мачт.

Еще через неделю в барачном городе появился черный, ревущий и пыхтящий дьявол – гигантский американский товарный локомотив на высоких красных колесах. Он притащил бесчисленное множество вагонов и остановился в поле, усеянном грудами обломков, извергая огромные клубы черного густого дыма, заслонявшего солнце. Все восторженными криками приветствовали появление чудовищного локомотива: это была Америка, прибывшая в туннельный город!

На следующий день их явилось еще несколько, а через неделю – целая стая этих черных, изрыгающих дым и чад дьяволов. Барачный город утопал в чаду. Порою дым был так густ, что в потемневшем воздухе разряжалось электричество и в самую лучшую погоду над туннельным городом раздавался гром. Город бесновался, кричал, свистел, выл, рычал, гремел!..

Ночью и днем над городом поднимался громадный столб пыли, образовывавший нечто вроде облаков, замечаемых при извержении вулканов. Эти облака уносились ветром, и пароходы в море наблюдали их за много километров от берега.

Иногда туннельная пыль осыпала Нью-Йорк как мелкий дождь из пепла.

Место, где происходили работы, имело в ширину четыреста метров и уходило в глубь земли на пять километров. Оно спускалось террасами – всё глубже и глубже. Основание террас у входа в туннельные штольни должно было находиться на двести метров ниже уровня моря.

Сегодня это была песчаная равнина, на которой были расставлены бесчисленные пестрые колышки, завтра это было песчаное русло, а послезавтра – уже каменоломня, ворохи щебня, гравия, песчаника, известняка. Наконец возникало глубокое ущелье, в котором копошились какие-то червячки. Это были люди, казавшиеся сверху крошечными, белыми от пыли, покрывавшей их лица, волосы и ресницы и превращавшейся на губах в серую кашицу. Двадцать тысяч человек работали день и ночь в этой яме, и, точно море, блестели внизу их заступы и кирки. Трубный сигнал – поднимается облако пыли, каменный колосс колеблется, падает и рассыпается, и людская масса копошится в пыли. Землечерпальные машины скрипят и стонут, водочерпалки визжат, краны с треском поднимаются и опускаются, тележки со свистом проносятся в воздухе, а насосы день и ночь выкачивают потоки грязной воды через огромные трубы.

Стаи маленьких локомотивов шныряют под землечерпальными машинами, тащатся между грудами щебня и кучами песка. Но, достигнув наконец свободного пространства и прочного пути, они мчатся по рельсам, неистово свистя и звеня, между бараками, туда, где нужны песок и камни. Там уже горы мешков с цементом, и толпы рабочих заняты постройкой больших казарм, в которых могли бы поместиться сорок тысяч человек зимой.

В пяти километрах от шахты, где террасы под тупым углом начинают опускаться, стоят в облаках дыма четыре черные машины на новых блестящих рельсах, ждут и чадят. Перед их колесами блестят заступы и лопаты. Обливаясь потом, массы рабочих прокладывают дорогу, устраивают насыпь, укрепляют ее камнями и щебнем. На камни кладут шпалы, еще липкие от смолы, и на них привинчивают рельсы. А когда оказывается готов таким образом путь в пятьдесят метров, четыре черных чудовища начинают шевелить своими стальными членами и двигаются по вновь проложенному пути, останавливаясь у того места, где снова сверкают заступы и лопаты…

Так постепенно подвигаются вперед четыре черных чудовища. Вот они уже глубоко внизу, между горами щебня, а затем, еще через день, они останавливаются под террасами, в колодце с бетонными стенами, и смотрят глазами циклопа в каменную стену, где в тридцати шагах пробиты две огромные арки – устье туннеля.

Часть вторая

Как в туннельном городе на американском берегу, так и в других пунктах – во Франции, в Финистерре и на океанских станциях, – армии обливающихся потом рабочих всё дальше и дальше углублялись в недра земли. День и ночь над этими пятью пунктами земного шара вздымались огромные столбы дыма и пыли. Стотысячная армия рабочих была набрана из американцев, французов, англичан, немцев, итальянцев, испанцев, португальцев, мулатов, негров и китайцев. Здесь говорили на всех существующих на земле языках и наречиях. Батальоны инженеров состояли по преимуществу из американцев, англичан, французов и немцев. Но вскоре к месту работ явились новые добровольцы из всех высших технических школ мира: японцы, китайцы, скандинавы, русские, поляки, испанцы, итальянцы.

На различных пунктах французского, испанского и американского берегов, на Бермудских и Азорских островах появились инженеры Аллана и рабочие массы. Их задачей было создать новый источник энергии, устроить «Ниагару» Аллана, которая была необходима ему, чтобы перевозить поезда из Америки в Европу, а также освещать и проветривать чудовищной величины штольни. Аллан усовершенствовал немецкую систему Шлика и Литманка и выстроил огромные резервуары, куда во время прилива вливалась вода из моря, а затем низвергалась в нижележащие бассейны и приводила в движение турбины, развивавшие ток в динамо-машинах. При отливе вода возвращалась обратно в море.

Железоплавильные и железопрокатные заводы Пенсильвании, Огайо, Оклахомы, Кентукки, Колорадо, Нортумберленда, Дурхэма, Южного Уэльса, Швеции, Вестфалии, Лотарингии, Бельгии, Франции завалены были огромными заказами Аллана. Медь, сталь, цемент неслыханно повысились в цене. Угольные копи увеличили добычу угля, чтобы удовлетворять повышенным требованиям. Большие машиностроительные заводы Америки и Европы работали при двойных сменах рабочих. В Швеции, России, Венгрии и Канаде вырубались огромные леса.

Целый флот грузовых пароходов и парусных судов совершал рейсы между Францией, Англией, Германией, Португалией, Италией и Азорскими островами, между Америкой и Бермудом, доставляя материалы и рабочих к главным пунктам постройки.

Четыре парохода туннельного синдиката сновали по океану, чтобы при помощи первоклассных ученых авторитетов (большей частью – французов и немцев) исследовать и контролировать спроектированную на основании океанографических измерений кривую линию туннеля.

От всех станций туннеля, от всех мест работы, от пароходов, промышленных центров тянулись нити к зданию туннельного синдиката на углу Бродвея и Уолл-стрит, а оттуда в одну руку – руку Аллана.

После нескольких недель напряженной работы Аллан привел в движение свою чудовищную машину. Его имя, никому раньше не известное, теперь сверкало как метеор над миром. Тысячи газет и журналов занимались Алланом, и вскоре не было на свете ни одного газетного читателя, которому не была бы хорошо известна биография Мака.

История его жизни не была обыденной: с десяти до тринадцати лет Аллан принадлежал к армии тех безвестных миллионов, которые всю свою жизнь проводят под землей и о которых никто не думает.

Аллан родился в западном каменноугольном округе, и первое впечатление, оставшееся навсегда в его мозгу, был огонь. Этот огонь появлялся ночью на небе, точно огненные головы на грузных чудовищах, и пугал его. Иногда он принимал вид пылающей горы в огромной печи напротив, и он видел, как люди направляли на эту пламенеющую гору струи воды, превращавшейся в огромное облако пара, в котором всё исчезало. Люди появлялись всегда группами на улице, вдоль которой тянулись потемневшие от дыма и угольной пыли кирпичные домики. Люди приходили группами и уходили группами. Они всегда были черны, и даже по воскресным дням в глазах у них была угольная пыль. Во всех их разговорах постоянно повторялись слова: «Дядя Том».

Отец и брат Фред работали в шахте «Дядя Том», как и все, кто жил тут. Улица, на которой вырос Мак, почти всегда была покрыта блестящей черной грязью. В конце улицы протекал мелкий ручей. Чахлая трава, растущая по его берегам, была не зеленая, а черная. Сам ручей был грязен, и на поверхности его плавали большие масляные пятна радужного цвета.

За ручьем стоял уже ряд печей для обжигания кокса, а за ними возвышались черные железные и деревянные мосты, по которым беспрерывно двигались тачки. Всего больше интересовало маленького Мака огромное колесо, вертевшееся в воздухе. Иногда оно на мгновение останавливалось, а затем начинало жужжать и вертелось с такой быстротой, что нельзя было разглядеть его спиц. Но вот снова были видны спицы, движение замедлялось, и колесо останавливалось. А затем опять начинало жужжать и вертеться…

На пятом году Мак был посвящен своим братом Фредом и другим маленьким конюхом шахты в тайну добывания денег: можно было продавать цветы, открывать дверцы в автомобиле, подавать упавшую палку, подзывать джентльмену автомобиль, собирать газеты в трамваях и опять продавать их. Маленький Мак очень гордился своей работой в городе. Каждый полученный цент он отдавал Фреду, и за это ему разрешалось проводить воскресные дни в салуне с юными конюхами. Он достиг такого возраста, когда изобретательный мальчуган может уже разъезжать по целым дням, не платя за проезд ни одного цента. И он жил как паразит на всем, что двигалось и что могло перевозить его. Потом он стал собирать на постройках пивные бутылки и продавал их, говоря: «Отец послал меня». Но однажды его поймали и больно избили. Выгодное предприятие этим и закончилось…

На восьмом году Мак получил от отца серую шапку и большие сапоги, которые носил раньше его брат Фред. Сапоги были так широки, что Мак мог их швырнуть в противоположный угол одним движением ноги. Отец взял его за руку и повел в шахту «Дядя Том».

Этот день оставил в памяти Мака неизгладимое впечатление. Он и теперь еще живо помнит, как он, испуганный и взволнованный, шел за своим отцом по шумному двору шахты. Работа была в полном разгаре. Воздух дрожал от крика, свиста; тачки летали по воздуху, катились по рельсам вагонетки. Всё находилось в движении. А наверху вертелось колесо подъемника, которое Мак уже много лет наблюдал издали. Сзади, из коксовых печей, поднимались столбы огня и облака дыма. Копоть и угольная пыль падали с неба. В широких трубах свистело и гудело. Из холодильников с шумом лилась вода, а из толстой и высокой фабричной трубы поднимался к небу дым, черный как смола.

Чем ближе они подходили к закопченному кирпичному зданию с потрескавшимися оконными стеклами, тем громче и страшнее становился шум. В воздухе раздавался визг, точно кричали тысячи истязуемых маленьких детей. Земля дрожала.

– Что это кричит, отец? – спросил Мак.

– Уголь кричит.

Никогда Мак не думал, что уголь может кричать.

Отец поднялся с ним по лестнице большого, содрогавшегося от движения машин здания с трещинами на стенах и чуть приоткрыл дверь.

– Здравствуй, Джосиа! Я хочу показать мальчугану твои машины! – крикнул он и плюнул на лестницу. – Ну, идем, Мак!

Мак заглянул в большой чистый зал, пол которого был выложен плитами. Джосиа сидел на стуле и смотрел на гигантский барабан в глубине зала. Раздался сигнал – звон колокола. Тогда Джосиа повернул рычаг, и большие машины справа и слева начали шевелить своими частями. Барабан, казавшийся Маку величиной с дом, вертелся всё быстрей, и на него накручивался черный проволочный канат толщиной с руку.

– Корзинка идет в шестую штольню, – объяснял отец. – Она падает быстрее, чем камень, Джосиа работает с машинами в тысяча восемьсот лошадиных сил.

У Мака совершенно помутилось в голове. На белом шесте перед барабаном двигалась стрелка, и когда она опустилась, Джосиа опять повернул рычаг, и барабан стал кружиться медленней и остановился.

Мак никогда не видел более мощной подъемной машины.

– Thanks[15]15
  Благодарю.


[Закрыть], Джосиа! – сказал отец, но Джосиа не обернулся.

Они обошли кругом всё машинное отделение и поднялись по узкой железной лесенке, по которой Маку было очень трудно идти в своих огромных сапогах.

В помещении, куда они вошли, их встретили детские крики. Там стоял такой шум, что нельзя было разобрать ни одного слова. Это был огромный сарай, темный, наполненный угольной пылью, и здесь непрерывно, с шумом, катились взад и вперед железные тачки, груженные углем.

Сердце у Мака сжалось.

Как раз там, где визжал и кричал уголь, отец передал Мака каким-то черным людям и ушел. Мак, к своему удивлению, увидел ручей из угля! Перед ним непрерывно лилась шириной в метр лента из мелких кусков угля, которая низвергалась через широкое отверстие в полу, точно бесконечный черный водопад, в желез нодорожные вагоны. По обеим сторонам этой длинной движущейся ленты стояли черные мальчуганы, маленькие карапузы, такие же как и Мак, и быстро выбирали из угля камни и бросали их в железные тачки.

Один из мальчуганов крикнул в ухо Маку, чтобы он внимательно смотрел. У мальчугана лицо было засыпано угольной пылью, и Мак только через несколько мгновений узнал его по заячьей губе. Это был мальчик, живший с ним по соседству, с которым у Мака накануне была потасовка из-за того, что Мак кинул ему его прозвище – Заяц.

– Мы отбираем камни, Мак! – крикнул ему на ухо Заяц. – Камни нельзя продавать вместе с углем.

На следующий день Мак уже научился отличать так же хорошо, как и другие мальчики, уголь от каменной породы по его блеску и излому, а через неделю ему казалось, что он уже годы стоит в этом черном сарае, полном шума и угля. Он простоял на этой работе два года, и тысячи тонн угля прошли через его быстрые маленькие руки.

Каждую субботу он получал свою заработную плату, которую должен был отдавать всю до последнего цента отцу. Когда же ему минуло девять лет, он уже считал себя взрослым мужчиной и, отправляясь в свободное воскресенье в салун[16]16
  Дешевый трактир.


[Закрыть], надевал воротничок и шляпу котелком. В зубах у него была трубка, он жевал резину и говорил как мужчина. Только у него был звонкий голос мальчика, проводившего дни за работой среди оглушительного шума. Он был наблюдателен и знал относительно всего, что касалось угля, гораздо больше, чем его отец и брат Фред. Большинство мальчиков не имели ни малейшего понятия, откуда берется тот бесконечный поток угля, который изливается в вагонетки. День и ночь, не переставая, гремели железные двери шахты, день и ночь железные тачки поднимались наверх и, высыпав уголь, убегали обратно. Подъемник поднимал каждый раз пятьдесят центнеров угля. Затем уголь встряхивался в огромных ситах. Звук, который слышался при этом, и назывался «криком угля». Падающий через сито уголь попадал в бассейн с текущей водой, которая уносила его с собой, а камни опускались на дно. Промытый уголь, двигаясь дальше, проходил через пять сит с разными отверстиями. Крупный уголь опускался вниз и грузился в вагоны.

Всё это знали и другие мальчики, но десятилетний Мак уже знал и то, что ни угольная пыль, ни мелкий уголь не пропадают даром. Их «высасывают», пока ничего не остается. Угольный мусор спускался по дырявой железной лестнице. Эта чудовищная лестница, покрытая сероватой грязью, казалась неподвижной, но если к ней присмотреться, то можно было заметить, что она медленно, очень медленно движется. Через два дня каждая ступенька достигала верха, опрокидывалась и высыпала угольную пыль в громадную воронку. Оттуда этот мусор шел в коксовые печи, превращался в кокс, а из угольных газов извлекались разные химические продукты. Это было химическое производство шахты «Дядя Том № 1», и Мак знал всё это. Когда ему исполнилось десять лет, он получил от отца желтую суконную куртку углекопа, шерстяной шарф на шею и спустился в первый раз туда, где добывался уголь.

Железная решетка звякнула, колокол загудел, корзинка стала спускаться. Сперва медленно, затем с бешеной быстротой – так стремительно, что Маку показалось, будто доска, на которой он сидел, разламывается. На секунду у него потемнело в глазах и засосало под ложечкой, но он быстро справился с собой. С оглушительным шумом неслась вниз железная корзина на глубину восемьсот метров.

Мак уверил себя, что всё, очевидно, так и должно быть. В течение двух лет Мак ежедневно вместе с группой шахтеров его смены, похожих с их лампочками на светляков в темной пещере, спускался и поднимался в железной корзине, и только два раза за всё это время произошло нечто необычайное: один раз корзина поднялась под самую крышу, и поднимавшиеся ушибли себе головы, а второй раз оборвался канат, и два штейгера и один инженер упали в болото.

Вдруг корзина остановилась. Они были на рудничном дворе штольни № 8, и сразу наступила тишина. Их встретили две полуголые фигуры, вымазанные так, что узнать их было нелегко.

– Ты привел с собою своего мальчика, Аллан?

– Yes (Да).

Мак очутился в жаркой узкой галерее в полной темноте. Но скоро впереди заблестела лампа, показалась лошадь и рядом с ней Джей, мальчик-конюх, которого Мак давно уже знал, а позади них двадцать железных тачек, наполненных углем.

Джей засмеялся.

– Алло! Ведь это Мак! – закричал он. – Мак, я вчера выиграл после тебя еще три стаканчика в покер. Хей, хей, стоп, Бони!

Вот этому Джею и отдали Мака на обучение. Целый месяц Мак, как тень, ходил рядом с Джеем, пока тот не передал ему все свои знания по уходу за лошадью. Затем Джей исчез, и Мак стал работать один.

Он привык к штольне № 8 и чувствовал себя там как дома. Ему никогда не приходила в голову мысль, что мальчик в десять лет может быть кем-нибудь другим, кроме конюха.

Вначале темнота и жуткая тишина галереи угнетали его. Да, каким он был дураком, когда думал, что здесь, внизу, со всех сторон раздаются стуки! Хотя в штольне № 8 работали сто восемьдесят человек, но Мак редко видал кого-нибудь, и его постоянно окружало безмолвие могилы. Только в одном месте этой галереи стоял всегда ужасный шум – там, где работали с бурильными машинами. Два человека, управлявшие пневматическими бурами и сверлившие скалу, давно уже должны были оглохнуть. Для Мака было событием, когда в каком-нибудь месте темной штольни показывался огонек лампочки углекопа. Мак должен был ходить взад и вперед по черным, низким галереям, собирать угольные тачки и отвозить их к шахте, по которой ходила корзина вверх и вниз. Он прекрасно изучил весь лабиринт штолен, каждую отдельную балку, поддерживавшую свод, и все угольные пласты, носившие различные названия: «Джордж Вашингтон», «Веселая тетка», «Жирный Билли» и т. п. Он знал сложное устройство дверей и вентиляции штолен, трубы, которые выводили наружу, вредные газы. Каждый день он спускался вместе со своими товарищами в корзине в шахту и так же поднимался из нее, совершенно не думая об опасности. Он садился в скрипевшую, качавшуюся корзину так же спокойно, как садится в лифт какой-нибудь клерк, поднимаясь в свою контору или спускаясь из нее на улицу.

Там, в штольне № 8, Мак привязался к старой белой лошади, которою управлял; эта лошадь прежде называлась Наполеон Бонапарт, но теперь ее кличка была просто Бони. Она уже много лет провела в темноте под землей и была слепая, жирная и очень флегматичная. Всегда она шла одним и тем же размеренным шагом, и ничем нельзя было заставить ее двигаться быстрей. Она привыкла к такому темпу и не могла изменить его. Мак мог ее бить, толкать. Она только еще ниже опускала свою, всегда опущенную к земле голову, но не прибавляла шагу.

Мак обращался с ней не очень нежно: он толкал ее коленом в брюхо, когда ему нужно было, чтобы она повернулась, бил ее кулаком по носу, когда она засыпала во время работы, но, несмотря на всё это, они были добрыми друзьями. Иногда, истощив весь свой репертуар песенок, которые он насвистывал для развлечения, Мак хлопал старую клячу по шее и начинал разговаривать с ней:

– He, old Boney, how are you today, old fellow? All right, are you?[17]17
  Ну что, как поживаешь, старый приятель? Хорошо?


[Закрыть]

После полугодового близкого знакомства с лошадью Мак открыл, что Бони была грязна. Мак купил скребницу и принялся чистить старую лошадь, давно уже отвыкшую от такого комфорта. Мак пытался также мыть Бони водой, так как он мечтал сделать ее белоснежной, но прикосновение воды действовало на нее как электрический ток, и она начинала дрожать всем телом. Пришлось ограничиться сухой скребницей.

Если Мак долго чистил ей бока и спину, старая Бони вдруг вытягивала шею и издавала дрожащие, плачущие звуки, похожие на собачий вой, – подо бие веселого ржания!.. Тогда Мак так смеялся, что в штольнях гудело эхо.

Мак, конечно, любил старую лошадь. Даже теперь еще он иногда вспоминал о ней. Он всегда проявлял необычайный интерес к старым, изуродованным клячам, иногда останавливался перед такой лошадью, похлопывал ее по плечу и говорил:

– Вот такой была и Бони, Мод, как раз такой!

Но Мод видала уже так много различных старых кляч, о которых он говорил то же самое, что она сомневалась в сходстве этой лошади со старой Бони. Года через два после замужества она открыла его симпатию к старым лошадям. Как-то раз в Беркшайр-Хилле он вдруг остановил автомобиль.

– Посмотри вон туда, Мод! – сказал он, указывая на старую, жалкую лошадь, запряженную в крестьянскую тележку.

Мод засмеялась:

– Но, Мак, таких старых лошадей тысячи! Что в ней особенного?

– Да, может быть, и так, Мод, но у меня была когда-то точно такая же старая лошадь.

– Когда?

– Когда? – Мак посмотрел на нее смущенно. Ничего не было для него труднее, как говорить о себе. – Это было давно, Мод! В шахте «Дядя Том»…

Почти три года пробыл Мак в штольне № 8 – до того дня, когда там произошла катастрофа, о которой многие помнят еще и теперь. Она стоила жизни двумстам семидесяти двум углекопам, но она принесла счастье Маку.

Взрыв произошел на третью ночь после Троицы, в самой нижней штольне «Дяди Тома».

Мак отвозил назад пустые тачки и насвистывал песенку, которую каждый вечер играл граммофон в салуне Джонсона. Вдруг ему послышался сквозь лязг железных тачек отдаленный грохот, и он машинально оглянулся, всё еще продолжая насвистывать. Он увидел, что деревянные балки и подпорки начали гнуться и в глубине штольни посыпались камни. Он рванул лошадь изо всей силы и громко крикнул ей в ухо:

– Хей! Хей!

Лошадь испугалась треска, который слышался сзади, попробовала бежать галопом, вытянув свое неуклюжее тело и почти пригибаясь к земле, но груда каменных обломков завалила ее. Мак бросился бежать как безумный, но, к своему ужасу, он увидел, что перед ним рушился потолок, и услышал, как кругом трещали балки. Обхватив голову руками, он несколько раз покружился на месте, как волчок, и бросился в боковой проход. Штольня сзади обрушилась с грохотом, боковая галерея затрещала, и Мак, подгоняемый градом сыпавшихся камней, побежал вперед, прижимая руки к вискам и крича изо всех сил.

Он дрожал всем телом и почти терял сознание. Он увидал, что прибежал в конюшню, что сделала бы и старая лошадь, если бы обвал не преградил ей дорогу. Мак должен был сесть, потому что ноги у него подкашивались. Целый час просидел он так, ничего не соображая. Наконец он занялся своей лампочкой, которая едва мерцала, и огляделся. Он оказался в конюшне, совершенно засыпанной камнями и углем. Мак пытался понять, что произошло, но мысли его были бессвязны.