Текст книги "Туннель"

Аллан, впрочем, не рассчитывал поразить аудиторию своим проектом и был доволен тем впечатлением, которое произвело его сообщение. Большего он пока не мог требовать. Он мог бы постепенно и подробно рассказать собранию о своей идее, но он сразу изложил суть проекта, чтобы одним ударом пробить панцирь кажущегося равнодушия, усталости и расчетливости своих слушателей, которые могли обескуражить любого оратора. Он должен был заставить эти семь миллиардов себя слушать: это была его первая задача. И это как будто удалось ему. Кожаные кресла заскрипели, некоторые уселись поудобнее, закурили сигары. Миссис Броун прибегла к помощи своей слуховой трубки. Виттерштейнер из Нью-Йоркского центрального банка шепнул что-то на ухо Морзе, крупному медному промышленнику…

И Аллан продолжал бодро и уверенно.

Туннель начнется в ста километрах к югу от Нью-Йорка, от берега Нью-Джерси, коснется Бермудских и Азорских островов и Северной Испании и окончится у бискайского берега Франции. Обе океанские станции, на Бермудских и Азорских островах, неизбежны по техническим условиям. Кроме того, они повысят доходность туннеля. Несомненно, океанские станции сделаются такими же узловыми пунктами всемирных сношений, как Нью-Йорк и Лондон. Без пояснений понятно всем, какую роль должны будут играть на земном шаре в будущем эти американские и европейские станции. Отдельные европейские правительства вынуждены будут дать свое согласие на сооружение такого туннеля. Да, он, Мак Аллан, сумеет их принудить к тому, чтобы они допустили на своей бирже акции синдиката туннеля, так как иначе их промышленность понесет убытки в тысячи миллионов.

– Туннель Берингова пролива, начатый три года назад, – сказал Аллан, – и туннель Кале – Дувр, который в этом году будет окончен, доказали с достаточной очевидностью, что сооружение подводных туннелей не представляет никаких затруднений для современной техники. Туннель Дувр – Кале длиною приблизительно пятьдесят километров. Мой туннель будет длиной около пяти тысяч километров. Моя задача, следовательно, будет состоять исключительно в том, чтобы увеличить во сто раз работу англичан и французов. Мне незачем говорить вам, что там, где современный человек может установить машину, там он у себя дома. В финансовом отношении осуществление этого проекта зависит от вашего согласия. Ваши деньги мне не нужны – хотя Гобби и сказал вам, что они нужны мне, – потому что я буду строить туннель на европейские и американские деньги, на деньги всего мира!.. Техническое выполнение проекта в пятнадцатилетний срок зависит целиком от моего изобретения, от алланита, твердость которого, как вы знаете, лишь немного ниже твердости алмаза. Он даст возможность просверливать и обрабатывать самые твердые каменные породы, и благодаря ему возможно дешевое изготовление бесчисленного количества сверл любой величины…

Аудитория слушала. Казалось, собрание заснуло, но это именно и означало, что в головах слушателей происходила работа. Большая часть седых и белых голов поникла, и только три лица, блестящие от пота, были подняты к небу, где слабо мерцали звезды. Один из слушателей, кусая сигару, одобрительно щурился; другой, подперев подбородок рукой, задумчиво кивал головой. Почти у всех исчезло прежнее равнодушное, детское выражение глаз, уступив место сосредоточенному и пытливому взгляду. Миссис Броун пристально смотрела на губы Аллана, и рот ее принял насмешливое, почти злобное выражение… Все эти головы, в которые Аллан вбивал свои идеи и аргументы, начали усиленно работать. Проект Аллана не был обыкновенным проектом. Он стоил того, чтобы над ним подумать; такие проекты не валяются на улицах. Одним это дело сулило горы золота, без особенного риска для угольной, железной или стальной промышленности. Другим нажива представлялась здесь сопряженной с большим риском… Но надо было сразу определить свое положение. Дело шло о сотрудничестве с Ллойдом, всемогущим Ллойдом, шествующим по земному шару как призрак золота, созидающий и разрушающий. Ллойд хорошо знает, что он делает, а он выдвигает теперь этого Аллана. В последние недели заключались на Уолл-стрит[11]11
  Уолл-стрит – улица в Нью-Йорке, где находится биржа и сосредоточены все главные банки.


[Закрыть] крупные сделки на ценные бумаги горной промышленности. Все знали, что это было дело Ллойда, действовавшего через подставных лиц. Ясно было, что Ллойд, сидевший в эту минуту среди своих сокровищ и покуривавший сигару, подготовил всё это, и Аллан был игрушкой в его руках. Всегда Ллойд был первым и всегда умел находить для себя самые прибыльные дела. Но пока еще есть время опередить Ллойда! Нужно разослать теле граммы по всему миру сегодня же, немедленно после собрания!

Многие из слушавших внимательно рассматривали Аллана. Слушая его, подробно разъяснявшего, как он построит туннель, как будет проводить штольни, освещать и вентилировать их, они изучали его, начиная с кожаных желтых башмаков (белоснежные фланелевые брюки, его пояс, воротник, галстук) и кончая влажными от пота волосами. Лицо Аллана, покрытое потом, блестело, как бронза, но на нем не было заметно и тени усталости после часовой речи. Напротив, оно стало более значительным и непреклонным. Его глаза, детски-добродушные вначале, теперь были суровы и сверкали, как алланит, почти равный по твердости алмазу. И было ясно, что не часто у этого человека так сверкают глаза. Когда он набрасывал чертеж на доске, все внимательно изучали его загорелую руку с нататуированным на ней изображением двух скрещивающихся молотков. Это была рука хорошо тренированного фехтовальщика и игрока в теннис. Слушатели изучали Аллана, как боксера, за которого хотят держать пари. Несомненно, Аллан производил впечатление силы. Даже проиграв на нем, можно было не испытывать стыда. Всем было известно, что Аллан двенадцать лет был конюхом в угольных копях и собственными силами поднялся из-под земли, с глубины восемьсот метров, где находился тогда, до высоты сада на крыше отеля «Атлантик». Это уже значило кое-что. И то, что он выработал такой проект, тоже представляло нечто. Но самое трудное и самое удивительное было то, что он сумел заставить тридцать человек, для которых каждый час составлял капитал, собраться сюда и слушать свой доклад при температуре девяносто градусов по Фаренгейту!

Перед их глазами разыгрывалось изумительное зрелище: к ним, на вершину, явился человек, потребовавший себе место среди них! И он доказал свое право на это!

Аллан сказал:

– Для оборудования штолен и производства работ мне нужна сила тока, равняющаяся той, которую вырабатывают все электрические станции Ниагары, вместе взятые. Ниагара нам служить не может, поэтому я решил соорудить собственную Ниагару!

И все очнулись от своих мыслей и впились глазами в лицо Аллана.

Еще одно понравилось собранию в этом смелом человеке: в продолжение всего доклада он ни разу не улыбнулся, не позволил себе ни одной шутки. Юмор, по-видимому, не был свойствен ему. Только раз у его слушателей явился повод рассмеяться: это было, когда фотографы начали борьбу между собой, кому снимать первому, и Аллан властно крикнул:

– Stop your nonsense![12]12
  Прекратите вашу чепуху!


[Закрыть]

Аллан прочел в заключение мнение первейших авторитетов мира о своем проекте: мнение инженеров, геологов, океанографов, статистиков и финансистов Нью-Йорка, Бостона, Парижа, Лондона, Берлина.

Огромный интерес возбудило резюме Ллойда относительно финансирования и доходности проекта. Аллан прочитал это под самый конец, и тридцать голов заработали с величайшей быстротой и отчетливостью.

Жара как будто еще усилилась. Обливаясь потом, лежали все в креслах, и ручьи текли по лицам. Расставленные между растениями холодильные аппараты, безостановочно выделявшие холодный воздух, насыщенный озоном, не приносили облегчения. Китайские слуги, одетые в белоснежное прохладное полотно, бесшумно скользили между креслами и предлагали лимонад, horses-neck, gin-fizz и ледяную воду. Ничто не помогало! Как удушливый газ, жара поднималась с улиц на крышу и, как раскаленный вал (казалось, его можно было ощутить руками), катилась через сад на крыше. Нью-Йорк – город железобетона и асфальта – являлся как бы огромным аккумулятором, который выталкивал теперь весь зной, поглощенный им в предыдущую неделю. И непрерывно, глубоко внизу, ревел и бесновался похожий на ущелье лихорадочный Бродвей. Нью-Йорк, этот кипящий, беспокойный город, казалось, подхлестывал самого себя всё к большему, неслыханному напряжению. Сам Нью-Йорк, этот мозг Америки, напряженно размышлял над каким-то небывало грандиозным планом…

В это мгновение Аллан оборвал свою речь. Почти посредине фразы. Он оставил свою речь без заключения, прервал ее среди наибольшего напряжения. Конец был так неожидан, что все остались сидеть в прежних позах, всё еще слушая, когда Аллан уже исчез, предоставив им обсуждать свой проект без себя…

Рекламный воздушный корабль пронесся в это время над крышей-садом и полетел дальше, над Манхэттеном. На брюхе его сверкали слова: «Продление жизни на двадцать пять лет! Гарантия! Д-р Джости, Бруклин».

Аллан спустился вместе с Мод в свой номер на десятый этаж, чтобы пообедать. Он промок насквозь от пота и должен был совершенно переодеться. Но и после этого капли пота немедленно выступали у него на лбу. Его глаза всё еще были затуманены, взгляд блуждал без цели от прежнего напряжения. Мод намочила полотенце в ледяной воде и освежила ему лоб и виски.

Мод сияла. Она весело болтала и смеялась от возбуждения. Что за вечер! Это собрание! Эти гирлянды огней! Сад на крыше! Волшебный Нью-Йорк! Никогда она не забудет этой картины! Они все сидели полукругом. Все те, имена которых она постоянно слышала с самой ранней молодости, и один звук этих имен вызывал в ее уме представление о богатстве, могуществе, смелости, скандалах. И все они сидели и слушали ее Мака! Мод была бесконечно горда Маком. Его триумф наполнял ее восторгом. Она ни на мгновение не сомневалась в его успехе.

– Как я боялась, Мак! – воскликнула она и обняла его за шею. – Но как ты говорил! Я просто не верила своим ушам! Боже мой, Мак!

Аллан засмеялся:

– Я бы охотнее выступил перед целым сонмом дьяволов, нежели перед этими молодчиками, поверь мне, Мод!

– Как ты думаешь, сколько времени это продолжится?

– Час, два часа. Может быть, всю ночь!

– Всю ночь?!

– Возможно, Мод! Во всяком случае, у нас будет время спокойно пообедать.

Спокойствие вернулось к Аллану. Его руки больше не дрожали, и в глазах; появилось прежнее выражение. Он вспомнил о своих обязанностях супруга и джентльмена и положил Мод на тарелку лучший кусок мяса со спаржей и бобами, как она любила. Затем деловито позаботился и о себе. Он почувствовал, что бешено голоден. Мод продолжала так возбужденно болтать, что почти ничего не ела. Она перебирала всё общество. Ей понравилась красивая голова Виттерштейнера, она удивлялась моложавости Килгаллана, а Джона Эндрума, горнозаводского короля, она сравнивала с бегемотом. Ч. Б. Смит, банкир, представлялся ей маленькой, седенькой, хитрой лисичкой! А эта старая ведьма миссис Броун, третировавшая ее как школьницу! Правда ли, что она из скупости никогда не зажигает огня у себя дома?..

В середине обеда в комнату явился Гобби. Он осмелился без пиджака спуститься в лифте отеля!

Мод бросилась к нему навстречу.

– Ну, что там, Гобби? – закричала она.

Гобби захохотал и бросился в кресло.

– Ничего подобного я еще не видывал! – воскликнул он. – Точно на Уолл-стрит после выборов! Они спорят до того, что готовы вцепиться друг другу в волосы. Ч. Б. Смит хотел удрать, объявив, что проект ему кажется чересчур смелым. Но они вытащили его из лифта и заставили остаться. Это надо было видеть. Я не лгу! Килгаллан стоит посредине, повторяет слова Мака и кричит: «Против этого вы ничего не можете возразить! Против этого вы ничего не можете сказать!»

– Ну, конечно, Килгаллан! – вставил Мак. – Килгаллан ничего не имел бы против! (Килгаллан был главой стального треста.)

– А миссис Броун! Хорошо, что фотографы остались там наверху! Она похожа на огородное пугало в экстазе. Право, она сошла с ума, Мак! Она чуть не выцарапала глаза Эндруму и кричала изо всех сил: «Аллан – величайший человек в мире! Будет позор для Америки, если его проект не осуществится!»

– Миссис Броун! – вскричала Мод с удивлением. – Ведь она даже огня не зажигает от скупости!

– И всё-таки, Мод! – Гобби снова расхохотался. – Дьявол знает людей, девочка! Она и Килгаллан помогут тебе, Мак!..

– Не хочешь ли пообедать с нами, Гобби? – спросил Мак, который в это время был занят обгладыванием куриного крыла.

– Да, Гобби, садись! – И Мод поставила ему тарелку.

Но у Гобби не было времени. Он волновался гораздо больше, чем Аллан, хотя всё это дело мало касалось его. Гобби снова выбежал из комнаты. Через каждые четверть часа он прибегал, чтобы сообщить, в каком положении дело.

– Миссис Броун подписала десять миллионов долларов, Мак! Начинается!

– Боже мой! – воскликнула Мод и всплеснула руками от удивления.

Аллан, очищая грушу, спросил:

– Так. А дальше?

Гобби был слишком взволнован, чтобы сидеть спокойно, он бегал взад и вперед, вытащил сигару из кармана и откусил кончик.

– Она вынимает из кармана свой блокнот, – начал он, закуривая сигару, – блокнот, который я бы и щипцами не решился взять, так он грязен, и пишет. Молчание! Все оцепенели! А потом и другие опускают руку в карман… Килгаллан обходит всех и собирает записки. Никто не произносит ни слова. Только фотографы напряженно работают. Твое дело выиграно, Мак, I will eat my hat…[13]13
  Подавись я шляпой…


[Закрыть]

Затем Гобби долго не появлялся.

Прошел целый час.

Мод совсем присмирела. Аллан сидел в кресле и задумчиво курил трубку.

Наконец Мод не выдержала и спросила вполголоса:

– А что, если они не решатся, Мак?

Аллан вынул трубку изо рта, с улыбкой взглянул на Мод и ответил спокойно:

– Тогда я вернусь в Буффало и опять буду фабриковать свою сталь… – Но затем, уверенно тряхнув головой, он прибавил: – Они решатся, Мод!

В это мгновение зазвонил телефон. Это был Гобби.

– Сейчас же иди наверх!

Когда Аллан опять появился на крыше, глава стального треста Килгаллан пошел ему навстречу и, хлопнув по плечу, сказал:

– You are all right[14]14
  Вы молодец.


[Закрыть], Мак!

Аллан победил. Он передал груму в красной куртке пачку телеграмм и тотчас исчез в лифте.

Спустя несколько минут сад на крыше опустел, и слуги тотчас же принялись за работу, быстро убирая кадки с растениями и кресла, чтобы дать место огромной птице Вандерштифта.

Вандерштифт влез на свою машину и зажег фонари. Пропеллер заработал, и поднявшийся в воздухе вихрь загнал в дальний угол слуг отеля. Машина про бежала несколько шагов и поднялась в воздух. Большая белая птица пронеслась через светящийся туман Нью-Йорка и исчезла…

Через десять минут после этого заседания по телеграфу уже шли распоряжения в Нью-Джерси, Францию, Испанию, на Бермудские и Азорские острова. Через час агенты Аллана уже приобрели на двадцать пять миллионов долларов земельных участков.

Эти участки находились в местах, наиболее удобных для постройки туннеля; Аллан выбрал их сам несколько лет назад.

Большею частью это были дюны, болота, степи, бесплодные острова, скалы, песчаные мели. Двадцать пять миллионов, конечно, были ничтожной суммой, если принять во внимание, что всё пространство купленной земли равнялось почти целому герцогству. Купленные земли лежали вдали от больших городов, города эти были не нужны Аллану. На его пустошах и дюнах в будущем должны вырасти новые города, как только туннель будет построен.

Пока мир еще спал, телеграммы Аллана уже летели по кабелю и по воздуху на все мировые биржи! Утром Нью-Йорк, Чикаго, Америка, Европа, весь мир были потрясены словами «Синдикат Атлантического туннеля»!

Дворцы газет всю ночь были ярко освещены. Ротационные машины типографий работали с максимальной быстротой. Herald, Sun, World, Journal, Telegraph, – все издававшиеся в Нью-Йорке английские, немецкие, французские, итальянские, испанские, еврейские, русские газеты вышли в огромном количестве экземпляров, и миллионы газетных листов засыпали Нью-Йорк при наступлении утра. На трамваях, на движущихся тротуарах и лестницах станций воздушных железных дорог, на перронах подземной дороги, где каждое утро шла борьба из-за мест в битком набитых вагонах, на сотнях перевозов через реки и каналы и в тысячах трамвайных вагонов, начиная от Баттери до Двухсотой улицы, происходили форменные свалки из-за не просохших еще газетных листов. На всех улицах фонтанами сыпались на толпу экстренные выпуски, все протягивали к ним руки…

Новость была необычайна, неслыханна, невероятна!

Мак Аллан! Кто он? Откуда он явился? Кто был этот человек, в одну ночь завоевавший славу?

Глаза всех впивались в те строки, где были сообщены мнения о туннеле разных выдающихся лиц в кратком телеграфном стиле:

Ч. Г. Ллойд: «Европа сделается предместьем Америки!»

Табачный король X. Ф. Гербст: «Можно будет отправлять вагоны с товаром из Нового Орлеана в Петербург без перегрузки».

Архимиллионер Белл: «У меня будет возможность видеть мою дочь, которая замужем в Париже, вместо трех раз двенадцать раз в год!»

Министр путей сообщения де ля Форест: «Туннель для каждого дельца означает лишний год сбереженного времени…»

Все требовали подробных сведений и, конечно, имели право требовать. Перед дворцами газет стояла такая толпа, что вагоновожатые должны были непрерывно звонить, чтобы заставить толпу расступиться.

Газеты сообщали подробности заседания на крыше отеля «Атлантик»; и это заседание изображалось кинематографически на огромном экране на втором этаже дворца газеты «Геральд», перед которым постоянно стояла несметная толпа. Картины сменяли одна другую, изображая отдельные моменты заседания:

«В саду представлены в лицах семь миллиардов».

«Мак Аллан излагает свой проект перед собранием миллиардеров».

«Миссис Броун подписывает десять миллионов».

«Банкира Смита вытаскивают из лифта».

«Мы одни только можем показать прибытие Вандерштифта на моноплане вплоть до того момента, как он опустился на крыше отеля. Наш фотограф был сбит с ног его машиной…»

На картине виден белый небоскреб, весь состоящий из окон. Над ним появляется белая бабочка, постепенно превращающаяся в маленькую птицу, затем в чайку и, наконец, в моноплан. Он описывает дугу и, взмахнув гигантскими крыльями, опускается. Конец…

«Портрет фотографа Спиннавея, нашего фотографа, которого машина Вандерштифта свалила с ног и тяжело ранила».

Другая серия: Мак Аллан прощается в Бронксе с женой и ребенком, отправляясь в свою контору.

И опять начинается та же серия. Вдруг, около одиннадцати часов, серия прерывается. Что-нибудь новое? Взоры всех обращены вверх, и все ждут.

Портрет: «Мистер Гунтер, маклер, Тридцать седьмая улица, двести двенадцать, вписывает в книгу свой билет на первую поездку из Нью-Йорка в Европу».

Толпа смеется, аплодирует. Машут шляпами…

Телефонные станции, телеграфы и кабель не могли справиться с той работой, какая от них требовалась теперь. В Нью-Йорке у общественных телефонных станций – а их насчитывалось тысячи в городе – стояла толпа у аппарата, ожидая очереди. Все хотели переговорить немедленно о новом событии со своими компаньонами и друзьями. Весь Манхэттен был охвачен лихорадочным возбуждением! С сигарой во рту, сдвинув шляпу на затылок, сбросив пиджаки, обливаясь потом, деловые люди в волнении вскакивали со своих мест, снова садились, кричали, жестикулировали. Банкиры, маклеры, агенты, клерки вырабатывали предложения. Необходимо было занять как можно скорее определенную позицию, и позицию наиболее выгодную. Предстояла жесточайшая кампания, гигантская международная битва капиталов, в которой можно погибнуть, если не принять заранее мер. Кто будет финансировать это гигантское предприятие? Как всё это случилось? Какое положение занимает в этом Ллойд? Виттерштейнер? Кому известны подробности? И кто этот черт Мак Аллан, который в одну ночь скупил на двадцать пять миллионов земельных участков, стоимость которых должна скоро возрасти в три, пять, сто раз?

Больше всего волновались в крупных трансатлантических пароходных компаниях. Мак Аллан был убийцей пассажирского пароходного сообщения. Как только будет готов его туннель – а возможно, что он будет готов когда-нибудь! – станут ненужными огромные суда вместимостью во много тысяч тонн, и роскошные трансатлантические пароходы, пожалуй, придется обратить в плавучие санатории для легочных больных или подарить их африканским неграм. Не прошло и двух часов, как образовался антитуннельный трест, который, посредством телефона и телеграфа, уже подготовил запросы различным правительствам. Из Нью-Йорка волнение распространилось на Чикаго, Буффало, Питтсбург, Сант-Луис, Сан-Франциско, и туннельная лихорадка перескочила в Европу и охватила Париж, Лондон, Берлин.

Когда полуденный зной несколько уменьшился и на улицах снова появилась толпа, всех поразили колоссальные плакаты, возвещавшие о вызове «ста тысяч рабочих».

Стало известно наконец и местопребывание синдиката: «Бродвей, Уолл-стрит». Там высилось белое, еще не вполне законченное здание в виде башни в тридцать два этажа.

Через полчаса по появлении плакатов на улицах Нью-Йорка армия безработных, насчитывающая в любой момент в Нью-Йорке не менее пятидесяти тысяч, начала стекаться к зданию синдиката. На нижнем этаже, который был еще завален лестницами, бочками красок и строительным материалом, агенты Аллана, опытные, хладнокровные, обладающие проницательным взглядом работорговцев, сразу определяли пригодность каждого из рабочих, его мускульную силу, его здоровье. Никакие ухищрения не могли обмануть их. По повороту плеча, по сгибу руки они узнавали силу рабочего. Прикидываться бодрым, румяниться, красить волосы было совершенно лишнее. Они неумолимо отвергали каждого, казавшегося им слабым, старым или изнуренным убийственными условиями нью-йоркской работы. И хотя перед ними проходили сотни людей в течение нескольких часов, горе тому, кто попытался явиться на осмотр во второй раз: его встречали таким ледяным взглядом, что у него кровь застывала в жилах, и, конечно, агент больше уже никогда не видел его в залах синдиката…