Текст книги "Ржавая Луна. Повести"

Дело в том, что Михаил был еще большим нытиком, чем она сама. Любимой его поговоркой было: «Какое везение! Всем хрен, а мне два!» Вечно недовольный, унылый, капризный, он жаловался круглосуточно и болезненно подробно – на здоровье, погоду, стагнацию экономики и государственный строй. Вокруг не было ничего, что могло бы его обрадовать. В паре хотя бы один должен видеть свет. Если оба живут во мраке, они начнут высасывать друг из друга жизнь, как два вампира-мутанта, запертые в одном погребе и не имеющие других жертв. Даже Новый год и собственный юбилей этот сын печали называл «вся эта шняга». Он не любил предпраздничной суеты, был противником всяких ёлок, столов на двенадцать блюд и «гендерных» праздников, говорил, что это «маркетологи нас на бабки разводят». Ну и, само собой, особого презрения удостоился у него День святого Валентина:

– Это всё для показушников! Праздник еще более загадочный, чем засор в канализации! Любовь тут ни при чем, всё бабки решают! – говорил Миша.

– Зачем бабки? – встревала иногда Рита. – Напишите стихи о любви.

– Мужик должен быть немногословным. Да и вообще, хули говорить, если и так всё понятно.

– Ага. Но именно у таких молчаливых героев потом получается, что он ничего не обещал и ты сама всё напридумывала. Он ведь молчал, не так ли? – она гордо удалялась, предоставляя «влюбленным» вариться в собственном пресном соку.

Время от времени Миша на Глашу обижался и по нескольку дней с ней не разговаривал. Для него было удивительно, что у нее, сорокалетней женщины, есть свои представления о целесообразности, собственная воля, свои, не зависящие от него желания и она способна поступать по-своему, то есть совсем не так, как он себе придумал. Но и объяснять, почему он обиделся, Миша не спешил, а дулся на нее, как десятилетний, избалованный бабушкой сдобный пупс, на которого делался похож. Миша рос с мамой и двумя старшими сестрами. Он их постоянно изводил своими молчаливыми обидками и всегда получал, что хотел, даже если для этого приходилось месяц молчать. Теперь же он применял эту эффективную методику к новой подруге. Рите от всего этого оставалось лишь закатывать глаза. Она-то полагала, что человеку старше восьми лет так себя вести неприлично почти в той же мере, в какой неприлично онанировать в общественных местах.

«Удивительно, как они все-таки решились рвануть на море – ведь всю эту курортную шнягу тоже маркетологи придумали!..»

Так что Илья, глотая поминальный стопарик, мог бы считать себя отмщенным.

Однако стопариком он не ограничился. Как Аглая в период депрессии мысленно переживала иные варианты своей судьбы, так теперь и Илья прикидывал, как могла бы сложиться жизнь, будь он более покорным Божьей воле. Ведь миллионы людей живут в опостылевшем браке, жутком до кишечных колик, чтобы не делать детей несчастными… И тут же отвечал себе: а дети все равно несчастны! Совершенно независимо от того, в полной семье они живут или в неполной. Будь ты хоть тысячу раз идеальным родителем, у детей случаются кривые ноги, несчастные любови, мстительные и злые учителя – свой ковш дерьма съедает каждый, и изменить это правило человеку смертному не под силу. Сансара, блин!.. Илюше вспомнилась старосоветская игра «Ну, погоди!», где мультяшный волк корзиной ловит падающие яйца, и себя чувствовал таким волком. Вот он старался уберечь от беды своих женщин. Поймал Надежду, Таньку и даже Гюльджан с ее мамой, а Глашу не поймал – разбилась. Для игры это очень хороший результат. А для жизни?

Потому Лямкин назюзюкался и домой ехал на заднем сиденье, болтаясь из стороны в сторону, как экскременты в проруби. Черный галстук, долженствующий олицетворять скорбь, сбился на сторону настолько залихватски, что стал олицетворять нечто прямо противоположное. Причем, несмотря на невменяемое состояние, Илья потребовал музыки. Надя включила радио, но там мурлыкал Таркан.

– Убери! – рявкнул глава семьи; именно эта красивая песня Таркана была для него безнадежно испорчена словами «Ты ж мышь!» Что там имел в виду турецкий лирик, только турки поймут, а вот эта мышь вызывала дикий хохот. Хоть Лямкин и назюзюкался, однако ж соображал, что хихикать, возвращаясь с похорон бывшей, не совсем уместно, особенно с учетом того, что рядом сидела слегка пришибленная впечатлениями старшая дочь. Надежда быстренько переключила магнитолу на CD, и теперь из динамиков мощно звучала Седьмая Бетховена. Ведя машину, супруга пыталась через зеркало заднего вида поймать Илюшин взгляд, но тот был полностью расфокусирован, а, вернувшись домой, окончательно расклеившийся хозяин еще и разыскал в баре бутылку вискаря и догнался. (Да! В кабинете у него был не только компьютер с анатомическим креслом, в котором он с упоением играл в воздушный бой, но и настоящий бар, с зеркалами, хрусталями и коллекционными бутылками. Однако пользовался он им редко – в основном чтобы удивить друзей, сам же никогда не был любителем. Влад утверждал, что это из трусости, поскольку стоило Лямкину выпить, как он тут же начинал всех любить, свидетельство чему – многочисленная, почти как у Пророка, семья.)

Вскоре по коридору прошлепали босые ноги, отец порылся на полках в гостиной, нашел нужную книгу и пошла декламация уровня греческой трагедии, поданная с выражением:

«Поэтому история каждого человека важна, вечна, божественна, поэтому каждый человек, пока он жив и исполняет волю природы, чудесен и достоин всяческого внимания. В каждом приобрел образ дух, в каждом страдает живая тварь, в каждом распинают Спасителя», —

читал он, видимо, коту, потому что пёс давно спал в ногах у хозяйки. С небольшой задержкой вслед за хозяином прогромыхала черепаха. Однако через несколько минут, найдя другую цитату, Лямкин столь же убедительно и эмоционально доказывал противоположное.

После полуночи послышалось и характерное бульканье из ближайшего к кабинету санузла. Черепаха, привлеченная интересными звуками, прогромыхала в обратном направлении. Чуть погодя Татьяна заглянула к Рите:

– Не спишь еще? Ну, да, спать под такую колыбельную трудновато, но, ты не поверишь, Надюха и дети спят! Да и я всё равно должна лечь, мне завтра лететь. А ты, пожалуйста, проследи за папкой. Папка в дрын-корягу! Он там, говоря высоким штилем Шекспира, блюет и хнычет, так пусть в кабинете и ночует, по дому не шастает. Ладненько? Ну, счастливо!

Глава седьмая

– Он же твой друг! Бывший суворовец! У него борода!.. Как я могла предположить?! – верещала Танька.

– Эх ты, бестолковка! Борода считалась брутальной, когда мужчины не обращали внимания на свой внешний вид. Нынешние бородачи тратят на свой имидж больше времени, чем иные женщины на макияж. Тут уж ни о какой брутальности речь не идет – это чистейший гламур.

– Гламур?! – еще сильнее рыдала Татьяна, которая только что получила от Влада категоричный отказ. Она прибежала пожаловаться сестре, но Надю именно в этот день положили на сохранение – беременность протекала не совсем гладко, и Илюша был дома один, возился с рыбками. То, что Татьяна со дня свадьбы окучивает его партнера, Лямкин знал, но не думал, что зайдет так далеко. Для него Владикова нестандартность была лишь потешным фактом, и он никак не ожидал драмы с этой стороны. Однажды Танька даже проникла к Владу в дом, найдя предлог в виде каких-то неподписанных бумаг. Король сантехники сразу поставил ее в известность, что угостить нечем, выпить нечего и даже вешалки для ее пальто не найдется (все имеющиеся были заняты его пиджаками, количество которых должно было девушку насторожить), и поскорее ее выпроводил. Красавелла даже не притворялся галантным, но она не улавливала этих намёков.

Она приглашала Влада в гости, когда ее родители уехали в отпуск на юга. Влад не пришел, но поскольку и обед у Таньки не очень получился, она даже обрадовалась и потому не придала значение этому (уже не первому!) тревожному звоночку, и продолжала натиск. Она завела красивую книжечку для кулинарных рецептов и начала освоение этой премудрости. Она искренне верила, что как только скажет ему о своей любви, он заплачет от счастья и позовет замуж, поскольку составляла себе представление о жизни по текстам часто повторяемых популярных песен. В своих мечтах она уже кормила красавца-мужа сложными замысловатыми обедами. Но Влад не пришел и после, когда задуманное блюдо наконец-то получилось безупречно.

Видя в нем человека неглупого, Татьяна старалась заинтересовать его не только своей фигурой, но и интеллектом, однако сильно ошиблась с выбором книги. Увидев на ее рабочем столе среди бумаг Джойса, Влад брезгливо поморщился:

– Графоман! – прозвучал его безапелляционный приговор. – Искусство подразумевает уровень мастерства выше среднего. То есть существует ремесленный уровень, когда нечто сделано на отлично. А уж если хочется оценить это выше, чем отлично, то это и есть искусство. У Джойса нет даже ремесленного уровня. Это просто плохо написано. Сжечь и пепел обоссать! Наши сантехники, которые после 8-го класса учились в ПТУ, могли бы так написать, даже не зная, кто такой Джойс, и не читая «Улисса». Даже ордынцы смогли бы! – постановил Влад и расхохотался, как оперный злодей, сверкая глазами и демонстрируя безупречные зубы.

– Прикинь! – рыдала Татьяна, пересказывая это всё Илье.

– Ну, вообще-то он прав… – начал было Илья, но понял, что так лишь усугубит ситуацию. – Танька, задолбала ныть, ты не единственная, чье сердце разбилось о содомита! Мужчины исчезают под натиском моды. Сосредоточься на чем-то другом. О чем ты мечтала до того, как встретила этого пидормота?

– Стать стюардессой, – прохныкала Татьяна.

– А как же юридическая академия?

– Это не мой выбор, папин.

– Папин! Это ты про того чувака, который готов смотреть любой матч, хоть «Бешикташ» против «Галатасарая»? Гы-гы! Нафиг папу! Иди в стюардессы, нечего тебе делать там, где ты каждый божий день видишь источник своих страданий! Давай лучше накатим, – Илья достал дорогую бутылку виски, привезенную, кстати, Владом. Наутро никто из них не помнил, как случилось, что проснулись они в одной постели.

Безответная любовь сводила с ума и казалось, что конца этому не будет. Татьяна запиралась в бывшей детской, которую раньше делила с сестрой и где с плаката улыбался Таркан, до ужаса похожий на Влада, и тихонько скулила. Ученые утверждают, что человеческий мозг воспринимает отказ как физическую боль, и миллионы отвергнутых людей это подтвердят. И тут вдруг оказывается, что она беременна! А малолетний сосед сверху на всю катушку включал популярную и беспросветно глупую песню, от которой кишки выворачивало. Этот дюрекс крутил ее с утра до ночи. Тихий Танькин скулёж постепенно превратился в волчьи завывания.

Танька переносила беременность тяжело, почти так же, как сестра, и ослабленный иммунитет дал сбой – ее сразила болезнь. Нежелание продолжать жизнь проявилось сыпью по всему телу, волосы посыпались охапками, ладони шелушились. То, что доктор назвал послеродовой депрессией, на самом деле было безответной любовью. Зубная боль, может быть, и мучительнее, но не так разрушительна.

Книги, которые раньше помогали отвлечься от любых печалей, теперь не спасали, а скорее наоборот – вызывали раздражение. Любимая Танина писательница, близкая к гениальности, чьи тексты были полны не только художественных красот, но и искрометного юмора, совершенно бездарно писала о любви. Всё-то у нее золотилось и переливалось, как приторно-сладкий облепиховый кисель. Создавалось впечатление, что редактор указал ей на нехватку любовных переживаний в романе, и она наскоро состряпала какую-то якобы полную страсти сцену в духе Барбары Картленд, распечатала пять копий, а потом вставила их через равные промежутки в уже готовую рукопись. Это было настолько ниже ее обычного уровня, что хоть плачь. Другое дело – поэт, прославившийся несерьезными стишками, что еженедельно печатались в одной из центральных газет. Уж, казалось бы, откуда тебе, толстяку, про любовь знать, а вот поди ж ты! Глубже него в душу человеческую, возможно, кто-то и заглядывал, но Тане пока не попадался. Толстопуз единственный понимал, какая это боль и мука.

– Танечка, ты – умница и красавица, но у нас с тобой разъемы не совпадают, – цинично сказал ей Влад, намеренно снижая патетику, и она должна была его возненавидеть, но каждый вдох давался ей только с его именем. И книжные персонажи оценивались ею по тому, что у них общего с Владом, и киношные герои по тому, насколько они невзрачнее и неказистее, чем Влад. Даже медовый голос Криса Айзека был недостаточно медовым, если сравнить его с тем, что разбил сердце Татьяны. Влад был первой ее мыслью при пробуждении и последней при засыпании, и так длилось бесконечно.

Есть такое понятие – ошибка невозвратных затрат – и применяется оно обычно к затратам материальным. К бизнесу или, например, вложениям в медицинское образование: тут и тяжкое студенческое житье-бытье, и затраченное время – гораздо большее, чем в любой другой профессии. В дальнейшем, разочаровавшись в медицине, бросить ее немыслимо – на это идут лишь единицы, потому что слишком жаль усилий. То же самое и с музыкальной карьерой – ее начинают с шести лет, и она стоит слишком больших денег и слёз, чтобы потом вдруг взять и переключиться на что-то другое. Что-то похожее происходило в сознании Татьяны. Она не могла переключиться с Влада на кого-то другого, потому что слишком большую часть души вложила в эту любовь и теперь, даже видя всю ее бесперспективность, продолжала хранить ей верность.

– Красивый парень? Не понимаю, что это значит, – спорила с сестрой Надя задолго до трагедии, еще будучи студенткой. – Он должен быть сильным, здоровым, ловким и по возможности умным. Вот Лямкин, к примеру, нешаблонный. А красота мужчине совершенно ни к чему.

«Курица! – думала Танька. – Совершеннейшая курица, абсолютно слепая к красоте! И как же это вышло? Ведь она ходила в те же музеи, что я, и листала те же художественные альбомы, но при этом может произнести такую ересь, как зачем красота! Красота – почерк Бога».

Есть мнение, что такая неуёмная тяга к красоте есть гиперкомпенсация за безобразие всего окружающего, то есть самой жизни. Очевидно, ее жизнь казалась Татьяне страсть какой убогой. Но настоящего эстета смутили бы Владовы руки: длинные красивые пальцы с миндалевидными ногтями – от указательного до мизинца, а вот большие пальцы – короткие, корявые, с куцыми широкими ногтями и утолщением на последнем суставе, словно два уродливых баклажана. К тому же имелось по пучку черных жестких волос на каждой фаланге, видимо, в его родословной не обошлось без тюркской крови. Однако Танька была ослеплена античными чертами его лица, безупречным телосложением и бархатным баритоном… До пальцев ли?

Лямкин и Надежда взяли на себя заботу о ее ребенке, оплатили частную клинику вдали от цивилизации, на живописном берегу. Тут было важно не тело лечить (хотя, конечно, терапия включала в себя и это), а вернуть ей волю к жизни, заставить найти новую цель, поманить новой мечтой. Доктор заставлял ее фиксировать всё, что она видит вокруг себя красивого, возвышенного или забавного. Найти любой источник положительных эмоций и проговаривать вслух, а лучше даже записывать вечером в дневник:

– Желтая листва на фоне голубого неба – это красиво. Свежий, только что выпавший из скорлупы каштан приятно теребить в руке. Теплый ароматный хлеб прекрасен. Андреа Бочелли поёт восхитительно. Свежий рассыпчатый снег – сказочно.

Когда погода не позволяла любоваться природой, доктор заставлял ее найти в интернете изображение пиона (или стрекозы, или птицы, или карпа) в китайской живописи и перерисовывать его – тщательно, никуда не спеша, лепесток за лепестком, прожилка за прожилкой, словно нет в мире ничего важнее. Это обычно занимало не один день. Похоже, у китайцев нервы, как канаты. Но это помогло.

И пока Татьяна была сосредоточена на нуждах своей бренной оболочки, восстанавливала цвет лица и густоту волос, любовь незаметно рассосалась. В какой-то вечер Танька вдруг осознала, что за весь день ни разу не предавалась своей любовной тоске и имя неправильного парня не пульсировало в ее воспаленном мозгу. Да и мозг уже не такой воспаленный. Выйдя из-под гнета недуга, она ощутила двойное облегчение. Это было похоже на чудо – дышать полной грудью и в буквальном смысле, и метафорически – то есть, не захлебываясь душевной болью. Стало наконец понятно, как это – благословлять любое посланное Богом испытание, в том числе и болезнь. Танька когда-то слышала это выражение, но посчитала его чепухой, и только вернувшись буквально с того света, поняла, что так оно и есть. Именно болезнь помогла ей освободиться от неуместного чувства.

Дальше начался штурм неба, продлившийся три года. Она сумела возродиться к жизни – заострившиеся черты ее лица кому-то даже казались более эффектными, чем прежде. Однако в стюардессы красавицу Татьяну брать не хотели из-за депрессии в личном деле (авиаторы не имеют права на душевные страдания), и Лямкину пришлось приложить немало усилий, чтобы она смогла преодолеть этот барьер. Единственное, на что не мог повлиять ни Илья, ни его деньги, это ее личное счастье. Те, чей опыт – быть отвергнутыми, действуют на опережение и, чтобы не нарваться на отказ, сами обрывают любые отношения, даже те, которые вполне могли бы стать удачными. У Таньки самые долгие отношения длились от силы год. Это, однако, не сделало ее унылой занудой. Она не считала, что ей не везет в любви, потому что о любви больше не думала.

– Неудачная личная жизнь – это ее отсутствие, а у меня она есть, причем очень насыщенная.

Как у Ахматовой: «Исцелил мне душу Царь Небесный ледяным покоем нелюбви».

Из каждого рейса она приезжала полная идей и новых рецептов и устраивала то день французской кухни, то итальянской, то магрибской. Она с одинаковым увлечением готовила борщ и чахохбили, минестроне и рисовый пудинг, и все домочадцы были этому одинаково рады. Сувениры она игнорировала, и если видела какую-то экзотическую вещицу, собирающую пыль на полке, то говорила: «Это, конечно, забавный мусор, но все-таки мусор».

Когда Танька подолгу отсутствовала, Надежда заполняла холодильник кефиром и яблоками – она использовала это период для «разгрузочных дней» (на самом деле она ненавидела готовить). Илья завывал на мотив «Беловежской пущи» «Песняров»:

 
Мне понятна твоя вековая печаль,
Безглютенная ку-у-хня,
безглютенная ку-у-хня!
 

В конце концов просил Гулю нажарить чебуреков. Если же у домработницы был выходной, голодный хозяин писал ей жалостные смс со стишками-пирожками, позаимствованными в блоге у самодеятельного поэта:

 
Возвратись, подруга,
или быть беде:
очень я скучаю
по твоей еде.
 

– Если бы ты на кухне слушала приятную музыку, а не злобный трёп, возможно, и готовка пошла бы веселее, – говорила Татьяна сестре, намекая на ее необоснованную любовь к политологам, но та угрюмо возражала:

– Нет. Скорее, я бы возненавидела приятную музыку.

Консьерж поначалу недоумевал, как это госпожа Лямкина процокала каблучками с красивым чемоданом от LV, с достоинством неся на безупречной прическе форменную шляпку-таблетку, а через полчаса уже идет из супермаркета с кефиром, одетая в спортивный костюм. То, что хозяек у Ильи две, соседи сообразили далеко не в первый год. Но в том, что касается детей – обоих, любому соседу было ясно: такие зубы – фамильная черта.

Родители близняшек не одобряли Лямкина и тот образ жизни, что сложился в его доме. Он перестроил дачный домик в соответствии с модой «Нуворишского шоссе», чтобы там отдыхали его дети, но поклонник Юлиана Семенова все равно относился к зятю, как к грязи. Отношения были, мягко говоря, прохладные. «А что бы ты хотел за своих дочерей, старый хрен, – мысленно спрашивал Лямкин тестя. – Мешок краеобрезаний филистимских?!»

И лишь летом, когда созревала клубника-малина-смородина, Машка с Антошкой и их питомцы приезжали на дачу к бабке с дедом. Причем старики были согласны, чтобы детей сопровождала Надя, поджимали губы, когда это была Таня, и совсем злобились, когда встречали неизменно вежливую Мэри Поппинс в хиджабе. Унитазный король туда принципиально не ездил.

– Если я им нехорош, то и незачем с ними встречаться. Ведут себя, как чета Виндзоров, принявшая в семью негра. Снисходят!.. – он бы и ругнулся, но дети слушали, пришлось себя сдержать. Тесть развлекал гостей пением авторских песен под гитару и вообще считал себя знатоком в мире музыки. Однако он был убежден, что джазовые музыканты – бездельники, которые импровизируют, потому что им не под силу выучить Седьмую симфонию Бетховена, с чем Лямкин, конечно, не мог согласиться. Да и политические взгляды у старого хрена были пещерные, так что Илья с чистой совестью вычеркнул тестя с тещей из круга общения.

Лямкину приходилось разгребать завалы, создаваемые Владом и его очаровательным дружком Валерой, которого тот принял на место уволившейся Татьяны. Работать стало труднее, но поддерживала память об одинцовском прошлом. В детстве отец таскал его за капюшон, словно авоську, никогда не учитывал его предпочтений; говоря простым языком, за человека не считал. Когда же Илья уволился из армии, то на девять лет задержался в откровенно «серой» фирме отца, получившего в его лице безотказного работника, которому можно поручить сколь угодно нудную и безграничную по объему работу, чувствуя себя при этом «благодетелем молодой семьи». В Псалтири есть весьма остроумное проклятие для врага: «Господи! Поставь над ним нечестивого!» Именно так Илья расценивал работу в семейной фирме – как проклятие. И, кстати, любимой книгой папашки, этого благодетеля, были «Похождения бравого солдата Швейка». Гашек создал Библию для тех, кому доставляет удовольствие наблюдать унижение человека человеком.

– Как получилось, что эта книга считается смешной? Как вообще можно над этим смеяться? В культурной среде само собой разумеется, что нельзя бить женщин, детей, мучить животных, выпускать кишечные газы в обществе. Нарушитель автоматически становится нерукоподатным. Но почему-то глумление над ближним вызывает неуёмное веселье! Кто, кроме отмороженных извращенцев, способен увидеть в этом что-то весёлое? – недоумевал Лямкин, годы спустя. На фоне этого долгого кошмара любые закидоны Влада смотрелись весело, даже несколько карнавально.

Пунктуальности и основательности ждать от дерганного Валеры не приходилось: этот неврастеник мог расстроиться из-за утренних новостей и не прийти на работу, потому что страшно. Мог по целым дням не отвечать на звонки, потому что ходить с этой трандулой неудобно (имелся в виду мобильник). Он был в том вагоне метро, в который на полном ходу социально опасные строители забили сваю, а потому всегда несколько нервно реагировал на любые раздражители. Но даже когда этот очкун был спокоен и умиротворен, пользы от него было немного: дислексия у помощника руководителя – это беда и для самого руководителя, и для всех причастных. В их офисе с недавних пор висел специально заказанный Ильёй плакат: «Ударим этим самым по этому самому», и был установлен штраф за использование слов-паразитов, но Владиков помощник даже под угрозой полного разорения оставался на редкость косноязыким. Влад платил Валере баблишко, как за настоящую работу, хотя на самом деле настоящую работу делал страшный саблезубый Лямкин, а Валера, черт сумчатый, лишь украшал собою офис. Однако Илья справедливо считал, что работать с раздолбаями всё-таки лучше, чем с въедливыми занудами или помешанными на власти эгоманьяками, а потому терпеливо тянул свою лямку, оправдывая фамилию, и тщательно исправлял всё, что выходило из-под наманикюренных пальчиков Валеры.

– Ну, ты многовекторный, мужик! Уважаю! И Лию, и Рахиль оприходовал! Ты фильм «Восемь женщин» смотрел? – шутил Влад, когда узнал об Антошке.

– Смотрел. Ни разу не смешной, – буркнул Илья.

– Слушай, дружище! Может, тебе принять ислам? Все равно ведь живешь, как магометанин!.. – когда же ему пришлось подписывать накладные на сантехнику и прочие аксессуары для Лямкиной А. Ф., начался форменный бенефис этого юмориста: – Бретелькин, давай я Садыкову позвоню. Помнишь Садыкова? С нами учился, мы еще шутили про монобровь, помнишь? Он теперь мулла, здесь, в Москве. Пригласишь его домой и по всем правилам возьмешь всех своих баб в никях. Надо, чтобы всё было по правилам, а то очень неприлично получается.

– А ты зря глумишься. Скорее всего, так я и сделаю, потому что иначе они меня на части порвут. Когда женщины не уверены в завтрашнем дне, они делаются злыми и опасными.

– Но твои ведь не дерутся? Нет? Счастливец! Видя, что не получилось воплотить в одной женщине все качества, необходимые для того, чтобы быть идеальной супругой, Господь привел в твою жизнь нескольких, которые гармонично друг друга дополняют, – и Влад развивал эту тему в духе Декамерона. – И тройной красотой был бы окружен! – напевал он известный мотивчик. – Бретелькин! Купи микроавтобус для своего курятника!

Наверное, военное училище в какой-то мере спасло Лямкина от той узости взглядов, что процветала в доме его отца и мачехи. Интернационал у суворовцев был в почете. Это был конец 80-х, в стране уже бушевала перестройка, а там оставался последний оазис советской власти. Мачеха при каждой встрече промывала мозги – все дураки, одна она умная и только ее надо слушать. Советскую идеологию ругали во всех газетах и телепередачах, и Жужу им вторила с тем же воодушевлением, как в былые годы выступала на комсомольских собраниях. Поэтому Илья и выбрал официальную советскую идеологию, что предлагал политрук, который всех прорабов перестройки считал предателями Родины, – в пику мачехе. В ней была и правда, и справедливость, и дружба народов. И чтобы людей делить только на порядочных и нет. Возможно, именно поэтому жизненный уклад братских народов, к которым относился и упомянутый Садыков, не вызывал у Лямкина ни малейшего отторжения. Ну, никях так никях. Ведь если бы это было плохо, то этот обычай не продержался бы столько веков.

Чем больше Влад смотрел на хаос лямкинской семейной жизни, тем сильнее убеждался в том, что выбрал правильную ориентацию. Женщины могли бы расстроить его точно сбалансированную нервную систему. Один из персонажей Гоголя сокрушается: «Боже! На свете и так слишком много всякой дряни, а Ты еще и жинок наплодил!» Влад с готовностью подписался бы под этими словами. Да и у Довлатова, кажется, сказано, что у хорошего человека отношения с женщинами всегда складываются трудно, и по этой причине Влад считал себя безусловно хорошим человеком.

Дети пошли в школу, и Надежда с удивлением обнаружила, что Антон – тоже Лямкин.

– Почему Кукушонок носит твою фамилию? – спросила она мужа за ужином.

– Он не Кукушонок!.. – Илья впервые ударил кулаком по столу. Надежда ехидно улыбнулась:

– Я и сама догадалась! Такой же бобёр, как и ты!

Однако к тому времени, когда у Антошки молочные зубы сменились коренными и он стал похож на бобра, что повлекло за собой раскрытие всех карт, жизнь в их доме уже настолько устоялась, что жаль было ее ломать. Танька при любой возможности «дежурила» с детьми, отпуская сестру на фитнес, и, самое главное, у нее была какая-то личная жизнь на стороне – на Лямкина она вообще не посягала. Да и о том случае, когда посягнула, мало что помнила. Ну, утешили люди друг друга самым естественным способом, что ж теперь – усраться и не жить?! Конечно, уснуть в квартире, пахнущей холостяком, Татьяна по-прежнему не могла и всегда приходила ночевать домой, то есть под лямкинский кров. Но с этим Надежда смирилась, лишь в телефоне исправила Таньку на «СС», что означает Сучья Сестра.

В стрессовой ситуации люди теряют способность притворяться и показывают свое настоящее лицо. Большинство женатых мужчин, узнав о беременности случайной подруги, впадают в панику, бьются в конвульсиях и нередко готовы убежать на другой континент, даже если для этого придется нацепить парик и женское платье. Но Лямкин поступил иначе. Надежда вынуждена была признать, что ее муж – не какой-нибудь трусливый говнюк. «Входи, дорогая, вот это будет твоя комната, а ужинаем мы в семь». Немногие на такое способны.

С точки зрения Ильи в пользу Таньки оказался тот факт, что она принесла пацана. Все приметы Лямкин соблюдал, с правой стороны кровати спал, и на жену справа залазил, но родилась Машка. А с Татьяной, совершенно не помня, как это произошло, Илья вдруг получил желанного сына и ухватился за него всеми руками. Надя после того, что пришлось ей пережить во время беременности, ни за что не решилась бы на второго ребенка, а тут вдруг такая удача! И дело не только в мечте о радиоуправляемом вертолете – тут важно глубинное желание шаг за шагом пройти с сыном детство так, как это, к сожалению, не случилось в собственном детстве, то есть с рыбалками, походами и другими радостями, полагающимися нормальному пацану. Кроме того, Лямкин не мог смириться, что Танька будет всю жизнь мыкаться матерью-одиночкой, а сын будет носить то, что пожертвуют ему добрые люди, у которых дети уже выросли. Как-то это некрасиво для состоявшегося порядочного человека.

Поначалу, конечно, выяснение отношений превратило жизнь семьи в настоящий турецкий сериал, где старшая жена не желает мириться с младшей, но постепенно, как и в турецких сериалах, всё наладилось. Танька получила прописку, а Кукушонок – статус официального наследника. К тому моменту, когда Рита возникла на пороге их дома, Лямкины были почти нормальной семьей, а то, что сёстры с утра слегка поссорились, так это дело житейское.