Текст книги "Завоевание счастья"

Глава 4
Скука и возбуждение

Скуке как фактору человеческого поведения уделяется, на мой взгляд, меньше внимания, чем она того заслуживает. На всем протяжении истории она выступала важнейшим побудительным мотивом человеческого развития, а в наши дни эта ее черта проявляется особенно ярко. При этом скука кажется сугубо человеческой эмоцией. Да, животные в неволе становятся вялыми, лениво бродят из угла в угол и постоянно зевают, но в естественном состоянии, убежден, они вряд ли испытывают что-либо, подобное человеческой скуке. Большую часть времени они высматривают врагов или ищут еду (зачастую делают то и другое одновременно), иногда спариваются и порой пытаются согреться. Но даже когда животные несчастливы, им, думаю, едва ли бывает скучно. Возможно, человекообразные обезьяны отчасти схожи с нами в этом отношении, как и во многих других, но, поскольку мне не довелось жить с ними бок о бок, у меня не было возможности поставить натурный эксперимент.

Один из главных признаков скуки состоит в контрасте между текущими обстоятельствами и другими, более приятными обстоятельствами, которые неумолимо навязываются нашему воображению. Еще в числе главных признаков скуки надо упомянуть тот, что она охватывает живое существо, когда способности последнего не задействованы полностью. Убегать от врагов, которые хотят тебя прикончить, разумеется, не самое приятное занятие, но и скучным его тоже никак не назовешь. Человек не заскучает, ожидая казни, разве что он наделен поистине сверхчеловеческим мужеством. Аналогично никто не зевает на первой речи новичка в палате лордов, за единственным исключением покойного герцога Девонширского, столь чтимого их парламентскими светлостями[35]35
  Имеется в виду С. Кавендиш, восьмой герцог Девонширский, который в британском парламенте выступал лидером сразу трех политических партий (либеральной в палате общин, либерально-юнионистской и юнионистской в палате лордов); коллеги и даже политические оппоненты считали его образцовым парламентарием.


[Закрыть]. Скука, по сути, есть извращенная жажда деятельности, тоска по событиям, не обязательно приятным – просто по событиям, которые позволят жертве ennui скоротать очередной тоскливый денек. Значит, противоположностью скуки будет не удовольствие, а возбуждение.

Стремление к возбуждению очень глубоко укоренено в человеческих существах, в особенности в мужчинах. Думаю, в эпоху охотничьих сообществ удовлетворить его было легче всего. Погоня захватывала, войны захватывали, даже ухаживание увлекало и возбуждало чрезвычайно. Первобытный воин ухитрялся прелюбодействовать с женщиной, муж которой спал рядом, сознавая, что рискует головой, если тот вдруг проснется. Чем не возбуждающая ситуация?

Но с появлением сельского хозяйства жизнь начала становиться скучнее – если не брать в расчет аристократов, которые задержались на стадии охотников (да и по сей день там пребывают). Мы много слышим об однообразии и скуке машинного производства, но, на мой взгляд, сельское хозяйство с его старомодными методами заставляло скучать ничуть не меньше. Вопреки утверждениям большинства филантропов, я считаю, что эпоха машин радикально уменьшила общее количество скуки в нашем мире. Наемные труженики проводят рабочее время вовсе не в одиночестве, а по вечерам они могут предаваться разнообразным развлечениям, невозможным для жителей деревни.

Обратимся снова к изменениям в жизни нижнего слоя среднего класса. В былые времена после ужина семейство усаживалось в кружок и занималось так называемым «счастливым семейным досугом». Это означало, что отец семейства дремал, его жена вязала, а дочери мечтали умереть и очутиться в Тимбукту[36]36
  Совр. Томбукту, город в Мали, этакое африканское Эльдорадо в представлении европейцев, начиная с эпохи Возрождения (наиболее известно описание богатств Тимбукту, составленное Львом Африканским).


[Закрыть]. Им запрещалось читать или покидать комнату, поскольку в теории отцу полагалось в это время беседовать с детьми, и все должны были получать удовольствие от такой беседы. При удачном стечении обстоятельств дочери в конце концов выходили замуж – и обретали возможность подарить собственным детям столь же унылое и отвратительное детство. А те, кому не повезло, превращались в старых дев, из которых в итоге получались ветхие блюстительницы нравов – участь, надо признать, не лучше той, на какую обрекали своих жертв дикари.

Обо всем этом применительно к скуке нужно помнить, когда мы рассматриваем мир столетней давности; а если углубиться в прошлое еще дальше, скука неуклонно нарастает. Вообразим однообразие зимы в средневековой деревне. Люди не умели ни читать, ни писать, только свечи освещали дома с наступлением темноты, дым от очага заполнял единственное помещение, где было относительно тепло. Дороги практически исчезали, так что вряд ли удавалось повидать хоть кого-то знакомого из соседней деревни. Именно скука, наряду со всем прочим, породила охоту на ведьм – единственное развлечение, способное скрасить тоскливые зимние вечера.

Мы скучаем меньше наших предков, но больше боимся скуки. Мы усвоили (точнее, поверили), что скука не является естественным человеческим уделом, а потому ее можно и нужно избегать посредством достаточно активного поиска развлечений и иных способов возбуждения. Девушки сегодня сами зарабатывают себе на жизнь, в основном потому, что это позволяет им предаваться вечерним развлечениям и забыть о сомнительных прелестях «счастливого семейного досуга», который приходилось терпеть их бабушкам. Всякий, у кого довольно средств, перебирается в город; в Америке те, кому что-либо мешает это сделать, обзаводятся автомобилем или хотя бы мотоциклом, чтобы ездить смотреть кино. Вдобавок во всех домах есть радио. Молодым мужчинам и женщинам в наши дни встречаться гораздо проще, нежели это было когда-то, и ныне каждая служанка рассчитывает минимум раз в неделю на такую же дозу возбуждения, как та, что доставалась героиням романов Джейн Остин за всю их жизнь.

Чем выше по социальной лестнице, тем насыщеннее погоня за возбуждением. Те, кто может себе это позволить, постоянно перемещаются с места на место ради веселья, танцев и выпивки, но почему-то всегда думают, что в очередном новом заведении будет веселее, чем в других. Те, кому приходится зарабатывать, по необходимости получают свою толику скуки в рабочее время, зато те, у кого хватает денег, чтобы освободиться от потребности в работе, видят идеалом жизнь, совершенно лишенную скуки. Идеал, безусловно, благороден, и не мне его ниспровергать, но боюсь, что этой цели, как и прочих идеалов, достичь значительно труднее, нежели это видят себе идеалисты. В конце концов, по утрам бывает скучно пропорционально вечернему веселью и буйству накануне вечером. Неизбежно наступит средний возраст, а за ним придет и старость. В двадцать люди думают, что жизнь заканчивается в тридцать лет. Мне сейчас пятьдесят восемь, и я уже не приемлю такую точку зрения. Быть может, растрачивать свой жизненный капитал столь же неразумно, как расходовать капитал финансовый. Быть может, некая доля скуки является необходимым элементом человеческой жизни. Стремление избавиться от скуки вполне естественно; действительно, все народы земного шара выказывают это стремление при первой же возможности. Когда дикари стараниями белых людей впервые попробовали спиртное, то наконец-то обрели спасение от извечной скуки, и, за исключением тех случаев, когда вмешивалось правительство, стали напиваться до полусмерти. Войны, погромы и преследования – все можно отнести к способам избавления от скуки; даже ссоры с соседями лучше в этом отношении, чем ничего. Посему скука представляется моралистам насущно важной проблемой, ибо как минимум половина грехов человечества выросла из страха перед нею.

При этом скука не считается безоговорочно порочной. Известны две ее разновидности, одна из которых плодотворна, а другая губительна. Плодотворная скука есть та, которая возникает в отсутствие стимулирующих веществ, а губительная возникает в отсутствие активной жизнедеятельности. Я вовсе не утверждаю, что упомянутые вещества вообще не приносят ни малейшей пользы. Например, бывают моменты, когда опиаты прописывает врач, и, думаю, такое случается чаще, чем предполагают сторонники запрета подобных лекарств. Но желание употреблять эти вещества представляет собой то, что, безусловно, нельзя оставлять на волю ничем не сдерживаемых природных побуждений. Та разновидность скуки, которой подвержен человек, привычный к веществам, кажется мне пороком, от которого спасет только время. Сказанное о стимулирующих веществах вполне применимо, с некоторыми оговорками, и к любому виду возбуждения. Жизнь, изобилующая возбуждением, видится чрезвычайно изнурительной; это жизнь, которой непрерывно требуются все более сильные стимулы, чтобы человек вновь испытал ощущения, сделавшиеся для него неотъемлемой частью удовольствия. Тот, кто привык к избытку возбуждения, похож на человека с нездоровой тягой к перцу: в итоге он перестает чувствовать даже то количество перца, которое заставит закашляться любого другого. Чрезмерное возбуждение не только дурно сказывается на здоровье, но и притупляет вкус к удовольствиям, заменяя глубокие органические радости жизни бледными копиями, подменяя мудрость показной рассудочностью, а красоту – волнительными сюрпризами. Но я не намерен доводить до крайности свои возражения против возбуждения. Определенная доза возбуждения, несомненно, полезна, но, как и почти со всем остальным на свете, дело здесь именно в количестве. Слишком малый объем способен вызвать болезненную тягу, а избыток чреват изнурением. Поэтому для счастливой жизни необходима толика стойкой скуки, и этому непременно следует учить молодых.

Все великие книги содержат скучные фрагменты, а всем великим биографиям свойственны неинтересные отрезки жизни. Вообразим современного американского издателя, получившего Ветхий Завет как свежую рукопись к публикации. Нетрудно предугадать его реакцию на ряд библейских книг, в частности, на генеалогию. «Мой дорогой сэр, – написал бы он автору, – вот этой главе недостает бодрости; с чего вы взяли, что читателя привлекут простые перечисления имен, да еще тех людей, о которых вы так мало рассказываете? Признаю, вы отменно начали свою историю, и на первых порах я был приятно поражен, но в целом у вас налицо чрезмерное желание поведать обо всем. Выделите основное, уберите велеречивость и длинноты и приносите свою рукопись снова, когда сократите ее до разумного объема». Именно так рассуждал бы современный издатель, сознавая, что нынешний читатель боится скуки. Он сказал бы то же самое о Коране, о «Капитале» Маркса и о прочих священных (в широком смысле) текстах, успевших стать бестселлерами. Причем все сказанное выше касается не только священных текстов. Все лучшие романы содержат скучные пассажи. Роман, который сверкает событиями с первой страницы до последней, наверняка не окажется великой книгой. Да и жизнь великих людей не была бесконечно захватывающей с рождения до смерти – лишь в какие-то моменты.

Сократ то и дело устраивал пирушки и, вне сомнения, наслаждался последней беседой, пока действовал яд, но большую часть жизни он провел в спокойствии рядом с Ксантиппой, днем совершал прогулки и, быть может, встречался по дороге с несколькими друзьями. Кант, как говорят, никогда не отдалялся далее десяти миль от Кенигсберга. Дарвин, совершив кругосветное путешествие, весь остаток жизни провел в собственном доме. Маркс, спровоцировав несколько революций, решил провести остаток дней в Британском музее[37]37
  Имеется в виду то обстоятельство, что, перебравшись в Лондон в 1850 году, свои философские и социально-экономические изыскания К. Маркс обыкновенно проводил в читальном зале Британского музея.


[Закрыть]. В общем, великие люди жили преимущественно неприметной жизнью, и их радости и удовольствия вряд ли показались бы заслуживающими внимания со стороны. Никакое великое достижение невозможно без упорного труда, а тот увлекает и поглощает настолько, что у человека практически не остается сил на сколько-нибудь серьезные развлечения – разве что на те, которые позволяют восстановить жизненную энергию в отпуске (лучшим примером, пожалуй, тут будет скалолазание).

Способность жить более или менее монотонной жизнью следует приобретать и усваивать сызмальства. Современные родители сильно провинились в этом отношении: они предлагают своим детям много пассивных развлечений вроде спектаклей и вкусной еды и не осознают важности того обстоятельства, что ребенка нужно приучать к жизни, день за днем, когда рутину лишь изредка прерывают некие экстраординарные события. Радости детства должны быть прежде всего теми, которые сам ребенок извлекает из окружающей среды посредством неких усилий и собственной изобретательности. Удовольствия, которые захватывают, но в то же время не подразумевают физической нагрузки, скажем, театр, надлежит обеспечивать ребенку крайне редко. Возбуждение – это стимулирующий препарат, которого будет требоваться все больше, а физическая пассивность в пору возбужденности противоречит инстинкту и природе. Ребенок лучше всего развивается, когда, подобно юному растению, его не «выкапывают» из той почвы, куда изначально посадили. Избыток путешествий, избыток разнообразных впечатлений вредят молодым, и по мере взросления они утрачивают способность переносить плодотворную монотонность. Я не буду утверждать, что у монотонности есть свои достоинства; я лишь отмечаю, что определенные полезные качества не проявляются без некоторой степени однообразия. Возьмем, к примеру, вордсвортовскую поэму «Прелюдия». Любому читателю очевидно, что ценность мыслей и чувств Вордсворта сегодня непостижима для утонченной городской молодежи. Мальчик или молодой человек, ставящий перед собой какую-то серьезную, конструктивную цель, способен добровольно вынести изрядную долю скуки, если он будет понимать, что это необходимо. Но созидательные цели нечасто формируются в юношеском сознании, ведь юноша ведет жизнь, полную отвлечений, а потому его мысли всегда направлены на следующее удовольствие, а не на некое отдаленное полезное достижение. По всем этим причинам поколение, которое не в состоянии терпеть скуку, будет поколением маленьких людей, далеко оторвавшихся от природных процессов, людей, внутри которых постепенно вянет каждый жизненный импульс, подобно срезанным цветам в вазе.

Мне не нравятся мистические формулировки, но все же я не могу найти способа выразить то, что имею в виду, научным языком. Поэтому воспользуюсь языком поэтическим – пусть менее точным, но более выразительным. Что бы мы себе ни думали, люди – население планеты Земля; наша жизнь является частью жизни планеты, и мы получаем от нее пропитание, так же, как растения и животные. Земная жизнь течет неспешно; осень и зима важны для нее ничуть не меньше весны и лета, а отдых насущен не менее движения. Ребенку даже больше, чем взрослому, необходимо сохранять хотя бы слабый контакт с неспешным течением земной жизни. Человеческое тело веками приноравливалось к этому ритму, а религия отчасти воплотила это событие в празднике Пасхи[38]38
  Первоначальное («доизраильское») значение Пасхи как праздника смены времен года признается не только антропологами и этнографами, но и современными богословами.


[Закрыть]. Помню, мне случилось встретить двухлетнего мальчика, рожденного в Лондоне и впервые привезенного на природу, в сельскую местность. Стояла зима, вокруг были сплошные сырость и грязь. С точки зрения взрослого, восторгаться было совершенно нечем, но у мальчугана это зрелище вызвало диковинный экстаз: он упал коленями на мокрую землю, уткнулся лицом в траву и стал издавать неразборчивые крики, явно выражавшие восторг. Радость, которую он испытывал, была примитивной, простой и всепоглощающей. Органическая потребность на самом деле столь велика, что те, в ком она не утоляется, редко бывают полностью здоровыми душевно. Многие удовольствия, из которых в качестве образчика можно взять азартные игры, содержат в себе элемент этого контакта с окружающим миром. Такие удовольствия – в тот миг, когда они прекращаются – оставляют человека в растерянности и тоске, и причин этой тоски он и сам до конца не понимает. Такие удовольствия не приносят ничего связанного с радостью. С другой стороны, те удовольствия, что обеспечивают нам контакт с жизнью планеты, несут в себе нечто глубоко удовлетворительное: когда они прекращаются, счастье, ими подаренное, остается с человеком, пусть даже интенсивность этих чувств слабее, нежели более «азартные» эмоции. Различие, о котором я пытаюсь рассуждать, проявляется во всей широте нашей деятельности, от простейших до самых цивилизованных занятий. Двухлетний мальчик, о котором говорилось выше, демонстрировал самую примитивную форму союза с земной жизнью. Но в более возвышенной форме то же самое можно обнаружить в поэзии. Лирику Шекспира делает непревзойденной то обстоятельство, что его стихи полны той же радости, которая побудила двухлетнего ребенка припасть к траве. Вспомните «Чу! Жаворонка песнь звончей» или «На желтый на песок слетись»[39]39
  Первая фраза – отрывок из пьесы «Цимбелин» (песня Клотена, перевод П. Мелковой), вторая – отрывок из пьесы «Буря» (песня Ариеля, перевод О. Сороки).


[Закрыть]; в этих строфах отыщется цивилизованное выражение эмоции, которую двухлетний ребенок способен выказать лишь невнятными возгласами восторга. Или опять-таки возьмем различие между любовью и простым сексуальным влечением. Любовь есть опыт, посредством которого перерождается наша личность, она самообновляется, будто растение от дождя после засухи. В сексуальном контакте без любви ничего этого нет. Когда мимолетное удовольствие проходит, остаются усталость, отвращение и ощущение, что жизнь пуста. Любовь – это часть жизни планеты, а секс без любви – нет.

Особая разновидность скуки, от которой страдают современные городские жители, тесно связана с их отрывом от земной жизни. В результате все вокруг становится горячим и пыльным, и отчаянно хочется пить, как во время паломничества в пустыне. Среди тех, кто достаточно богат, чтобы строить жизнь по своему усмотрению, наблюдается другая форма скуки, от которой они изводятся и которая, как ни парадоксально, порождается страхом скуки. Убегая от плодотворной разновидности скуки, они становятся жертвами другой, гораздо худшей ее разновидности. Счастливая жизнь должна быть в значительной степени жизнью тихой, поскольку лишь в атмосфере тишины способна существовать подлинная радость.

Глава 5
Усталость

Усталость проявляется во множестве форм, и некоторые из этих форм оказываются более существенными препятствиями для счастья, чем другие. Чисто физическая усталость, при условии, что она не чрезмерна, может, если уж на то пошло, стать источником счастья; она вызывает крепкий сон и хороший аппетит и побуждает искать удовольствия, к которым возможно приобщиться в выходные дни. Но при чрезмерной физической усталости ситуация меняется принципиально. Крестьянки во всех обществах, кроме самых передовых, уже к тридцати годам успевают состариться из-за избытка физического труда. На заре индустриализации дети частенько получали увечья и даже погибали из-за переутомления. То же самое до сих пор отмечается в Китае и Японии, где индустриализация только разворачивается; в некоторой степени схожая картина будет верной и для южных штатов США. Физический труд, выходящий за пределы допустимой нагрузки, превращается в жестокую пытку, и очень часто такая жизнь становится почти невыносимой. Однако в самых развитых областях современного мира физическая усталость существенно минимизирована благодаря улучшению производственных условий. Поэтому наиболее распространенная разновидность усталости в наши дни в развитых обществах – это усталость нервная. Данная разновидность, как ни странно, наиболее присуща людям состоятельным, она куда реже встречается среди наемных тружеников, чем среди деловых людей и работников умственного труда.

Избежать нервной усталости в современной жизни крайне сложно. Во-первых, на протяжении рабочего времени, а еще больше в промежуток между работой и домом, городской работник подвергается воздействию шума, который по большей части (думаю, так и есть) он приучается не воспринимать сознательно, но который тем не менее утомляет – в том числе из-за подсознательных стараний не слышать этот шум. Еще одной причиной усталости без нашего ведома является постоянное присутствие незнакомцев вокруг нас. Естественный инстинкт человека, как и других животных, проявляется в том, чтобы изучить любого незнакомца своего вида, чтобы решить, вести ли себя дружелюбно или враждебно. Люди, оказавшиеся в час пик в метро, вынуждены подавлять в себе этот инстинкт и постепенно начинают испытывать глухое раздражение в отношении всех незнакомцев, с которыми они непреднамеренно вовлекаются в контакт.

Также упомяну спешку, обусловленную желанием успеть на утренний поезд; волнение, связанное с нею, может спровоцировать диспепсию[40]40
  Зд. Расстройство желудка.


[Закрыть]. Следовательно, к тому времени, когда человек приходит на работу и начинает свой рабочий день, наш «черный воротничок»[41]41
  Образное выражение, характеризует работников ручного труда, преимущественно грязного (шахтеры, заводские пролетарии и т. п.); составлено по аналогии со словосочетаниями «синие воротнички» (остальной рабочий класс) и «белые воротнички» (наемные управленцы и служащие).


[Закрыть] уже успел истрепать себе нервы и отчасти возненавидеть человеческую расу как таковую. Его работодатель, прибывший на работу в схожем настроении, никак не рассеивает мрачные чувства работника. Страх перед увольнением вынуждает вести себя смиренно и уважительно, однако это неестественное поведение лишь усугубляет нервное напряжение. Если бы раз в неделю работникам разрешали высмеивать работодателя и иным образом выражать свои мысли на его счет, их нервное напряжение наверняка уменьшалось бы, но для работодателя, у которого хватает своих забот и тревог, этот рецепт не годится. Страх работников перед увольнением равнозначен страху банкротства у работодателя. Да, кое-кто находит в себе силы подняться над этим страхом, но для достижения такого возвышенного положения им, как правило, приходится вести многолетнюю изнурительную борьбу, в ходе которой они должны старательно отслеживать происходящее во всех уголках мира и постоянно противодействовать махинациям своих конкурентов. В итоге, когда человек добивается успеха, он успевает превратиться в существо, обуреваемое нервными расстройствами, настолько привыкшее к тревогам, что не может отделаться от них даже в отсутствие явного повода. Есть еще, правда, сыновья богачей, но и они не свободны от страхов. Делая ставки и играя в азартные игры, они навлекают на себя неудовольствие своих отцов; жертвуя сном ради развлечений, ослабляют свои организмы; к тому времени, когда эта молодежь образумится, она утрачивает вкус к счастью, как и старшее поколение. Вольно или невольно, по выбору или по необходимости, большинство современных людей ведет нервическую жизнь и постоянно пребывает в утомлении, не имея возможности наслаждаться чем-либо без помощи алкоголя.

Но оставим в стороне богачей, среди которых немало глупцов, и обратимся к более широкой группе, а именно к тем, чья усталость вызвана напряженным трудом ради добывания средств к жизни. Во многом в подобных случаях усталость возникает из-за обилия забот, а с последними можно справиться благодаря лучшей философии жизни и благодаря чуть более строгой умственной дисциплине. Большинство мужчин и женщин очень плохо умеют контролировать свои мысли. Я хочу сказать, что они не в состоянии перестать тревожиться, даже когда нельзя предпринять никаких действий по избавлению от повода для тревоги. Мужчины берут с собой в постель деловые заботы, и глубоко в ночи, когда им следовало бы спать и набираться сил перед неприятностями завтрашнего дня, они продолжают прокручивать в голове проблемы, решение которых в данный момент невозможно; причем мыслят не так, чтобы найти достойную линию поведения на завтра, но почти полубезумно, что характерно для беспокойных метаний бессонной поры. Некий след полуночного безумия все еще ощущается в них поутру, затуманивает разум, портит нрав и заставляет злиться из-за любой мелочи. Мудрый человек размышляет о своих бедах, только когда в этом есть хоть какой-то смысл; в остальное время он думает о другом или, если дело происходит ночью, не думает вовсе. Конечно, я не хочу сказать, что человек может запросто отбросить мучительные мысли в кризисный момент жизни или когда у него есть основания подозревать жену в обмане; на такое способны только редкие, исключительно дисциплинированные умы. Зато вполне возможно избавиться от забот об обычных повседневных неприятностях, когда они не требуют неотложных действий. Удивительно, насколько возрастают счастье и дееспособность, если приучать разум к упорядоченности, если размышлять о проблемах в подходящее время, а не с утра до утра. Перед тем как принять трудное или бередящее душу решение, нужно собрать все необходимые факты и все тщательно взвесить; затем нужно принять решение и больше уже не возвращаться к нему; во всяком случае, до тех пор, пока у вас не появятся новые важные факты. Ничто так не утомляет, как нерешительность, и ничто не сравнится с нею в тщетности.

От немалого числа тревог можно избавиться, осознав пустячность предмета вашей тревоги. Мне довелось в свое время неоднократно выступать публично; сначала публика меня попросту пугала, и нервозность оборачивалась плохим выступлением; я настолько боялся говорить, что всегда надеялся сломать ногу до того, как мне придется произносить очередную речь; а когда выступление заканчивалось, меня охватывало утомление от нервного напряжения. Однако постепенно я приучил себя к мысли, что не имеет значения, хорошо я выступлю или плохо – как ни крути, вселенная в основе своей останется прежней, что бы я ни натворил. Я обнаружил, что чем меньше тревожусь по поводу своего выступления, тем лучше мне удается выступить, и мало-помалу нервное напряжение сошло практически на нет. Таким вот образом можно преодолеть большую часть нервной усталости. Наши дела не столь важны, как мы сами склонны предполагать; наши успехи и неудачи не слишком сильно меняют мир. Даже масштабную трагедию можно пережить; иной раз кажется, что обрушившиеся беды навсегда лишат нашу жизнь счастья, но со временем они бледнеют и исчезают, и наступает миг, когда уже почти не помнишь их мнимую насущность. А выше этих эгоцентричных соображений стоит то обстоятельство, что человеческая личность составляет лишь малую толику мироздания. Человек, способный сосредоточить свои помыслы и надежды на чем-то, превосходящем эго, может обрести некое утешение в повседневных жизненных хлопотах; для откровенного эгоиста это невозможно.

Явление, которое можно назвать гигиеной нервов, изучено недостаточно. Промышленная психология[42]42
  В отечественной литературе часто используется более общий термин «прикладная психология», который охватывает в том числе психологию индустриальную, то есть такие психологические проблемы, как трудовая мотивация на производстве, выбор профессиональной ориентации, управление персоналом и т. д.


[Закрыть] старательно исследовала причины усталости и доказала тщательно собранной статистикой, что, занимаясь каким-либо родом деятельности в течение продолжительного времени, человек в конечном счете устанет (этот результат можно было предугадать и без всякой научной помпы). В изучении усталости психологи ориентировались преимущественно на усталость мышечную, хотя проводились и отдельные исследования утомления среди школьников. Впрочем, до сих пор почему-то не обращают внимания на следующую важную проблему. В современной жизни немалое значение приобрела эмоциональная разновидность усталости; чисто интеллектуальная усталость, подобно чисто мышечной, благополучно лечится сном. Любой человек, которому выпадает сделать большой объем интеллектуального труда, не подразумевающий эмоций (скажем, выполнить сложные вычисления), будет засыпать каждый вечер и тем самым избавляться от утомления. Вред, который приписывают переутомлению, едва ли объясняется этой причиной: скорее он порождается какими-то тревогами или беспокойством. А вот с эмоциональной усталостью беда в том, что она мешает отдыху. Чем сильнее человек устает, тем, как выясняется, труднее для него перестать тревожиться. Одним из симптомов приближающегося нервного срыва является убежденность в невероятной значимости работы; мол, если сделать перерыв, это чревато катастрофой. Будь я врачом, то прописывал бы принудительный отдых каждому пациенту, который твердит о важности своей работы. Нервный срыв, провоцируемый будто бы работой, на самом деле – во всех случаях, наблюдавшихся мною лично, – объясняется какими-либо эмоциональными неприятностями, от которых пациент пытался убежать через погружение в работу. Человек не желает отказываться от работы потому, что, если он это сделает, у него не останется никаких отвлечений от мыслей о неприятностях (каких бы то ни было). Разумеется, это может быть и страх банкротства, а в таких обстоятельствах работа дает прямой повод для беспокойства, но даже эта тревога заставляет трудиться столь долго, что суждения затуманиваются, и банкротство скорее приближается, чем отдаляется. Так или иначе, налицо эмоциональная проблема, вызывающая нервный срыв, а никак не изнурительный труд.

Психология беспокойства далеко не проста. Выше уже упоминалось об умственной дисциплине, то есть о привычке думать о чем-то в правильное время. Эта дисциплина важна, во‑первых, потому, что она позволяет справляться с дневными делами с меньшими мыслительными затратами; во‑вторых, она избавляет от бессонницы, а в‑третьих, способствует эффективности и мудрости решений. Но такие методы не затрагивают подсознание (бессознательное), а при серьезных неприятностях всякая дисциплина бесполезна, если она не проникает глубже уровня сознания. Психологи провели множество исследований в области влияния подсознания на сознание, но как-то значительно меньше интересовались влиянием сознания на подсознание. При этом последнее имеет огромное значение для психической гигиены, и нужно стремиться к его постижению, если мы хотим, чтобы рациональные суждения действовали и в сфере бессознательного. В особенности это касается тревожных состояний. Довольно легко убедить себя в том, что такое-то несчастье не станет подлинной трагедией, если оно вдруг произойдет, но до тех пор, пока убеждение остается сугубо сознательным, оно станет растворяться в ночную, так сказать, смену – или начнет оборачиваться ночными кошмарами. Лично я считаю, что сознательную мысль можно посадить в почву бессознательного при условии, если она будет активной и насыщенной. В немалой степени бессознательное состоит из того, что когда-то представляло собой высокоэмоциональные сознательные мысли, постепенно сгинувшие в подсознании. Вполне возможно сделать процесс их исчезновения преднамеренным и тем самым принудить бессознательное выполнять полезную работу. Например, я обнаружил, что, когда надо писать на какую-то трудную тему, лучше всего тщательно обдумывать эту тему – настолько тщательно, насколько ты вообще способен – на протяжении нескольких часов, а затем отдать соответствующий приказ, если угодно, чтобы дальнейшая работа велась подсознательно. Спустя несколько месяцев я наяву возвращаюсь к данной теме – и выясняю, что работа выполнена. Прежде чем освоить эту технику, я обычно весь срок размышлений изводил себя мыслями по поводу отсутствия прогресса; беспокойство ничуть не ускоряло процесс, зато несколько месяцев приходилось тратить впустую, а теперь я могу посвятить это время каким-то иным полезным занятиям. Процедуру, во многих отношениях аналогичную, можно применить и к тревогам в целом. Когда человеку грозит некая неприятность, нужно всерьез обдумать, каков может быть наихудший итог. Посмотрев в лицо потенциальной беде, надлежит подыскать для себя убедительные доказательства того, что эта беда в конце концов не окажется по-настоящему жуткой катастрофой. Такие причины найдутся всегда, поскольку любая персональная трагедия несопоставима с космическим катаклизмом. После того как вы посвятили некоторое время воображению наихудших последствий и сказали себе: «Что ж, в конце концов, это не так уж и важно, вообще-то», становится понятно, что тревога уменьшилась, причем чрезвычайно резко. Быть может, понадобится повторить описанную процедуру несколько раз, но, если не уклоняться от мрачнейших образов при фантазировании последствий, окажется, что тревоги рассеялись бесследно, а им на смену пришло чувство, близкое к восторгу.