Текст книги "Жизнь, которую мы создали. Как пятьдесят тысяч лет рукотворных инноваций усовершенствовали и преобразили природу"

Глава третья
Блицкриг

Летом 2007 года я приехала в Москву и там во время посещения одного потрясающего музея совершила недостойный поступок. Не слушая предостережений коллег, я протянула руку и взяла окаменелость возрастом полсотни тысяч лет – рог, принадлежавший некогда сибирскому шерстистому носорогу. В этот миг меня переполнил благоговейный восторг. Еще бы! Ведь я держала в руке часть тела давно умершего, одного из последних в своем роду животного, которое появилось на свет после десятков миллионов лет эволюционных инноваций и находилось в родстве с несколькими редчайшими современными видами. Я понимала, что гибель этого носорога – как и гибель всего его вида, если уж на то пошло, – вероятно, на совести наших предков. И вот его рог лежит себе на нижней полке в многолюдном музее, где кругом скелеты пещерных львов, собранные из разрозненных костей и снабженные механизмами, чтобы двигаться на потеху публике, и безвкусные поделки из кости на продажу, и все это залито ярким светом искусственного заката. Такая обстановка была одновременно и самой подходящей, и донельзя оскорбительной – грубое напоминание о том, что сталось с биоразнообразием, среди которого жили наши предки, из-за нашей же алчности. Прошло больше десяти лет, но мой внезапный и достойный осуждения порыв взять в руку этот рог до сих пор будит во мне неприятное чувство неловкости и сожаления.

Вообще-то наш поход в музей должен был пройти безо всяких осложнений. Я была в Москве проездом в составе небольшой группы ученых, интересовавшихся различными аспектами эволюции мамонта. Мы собирались на IV Международную мамонтовую конференцию в Якутск. Но до нее оставалась еще неделя, и наша маленькая коалиция из Африки, Северной Америки и Европы решила принять приглашение Андрея Шера, русского палеонтолога, который посвятил свою профессиональную жизнь изучению животных ледникового периода, и его коллеги, предпринимателя и большого любителя мамонтов Федора Шидловского.

Эта московская неделя запомнилась мне вихрем нежданных приключений. В первый же день нас, туристов, остановила милиция за то, что мы заехали на тротуар в попытке пробраться сквозь пробки, чтобы полюбоваться собором Василия Блаженного. Назавтра, едучи по пешеходно-парковой зоне (как видите, жизнь ничему нас не научила), мы миновали слона, который прогуливался возле муляжа ракеты «Восток». Мы сообщили об этом курьезе члену нашей группы Хези Шошани, специалисту по слонам и защитнику природы, которого в тот день с нами не было, но он, не выказав ни малейшего удивления, лишь бесстрастно спросил: «Слон был индийский или африканский?» Нас угощали роскошными обедами в московских пригородах и водили по магазинам на Арбате. Но главной нашей целью было подробное изучение коллекции музея Шидловского – вдруг там окажутся экспонаты, которые помогут нам в работе?

Музей «Ледниковый период», основанный Шидловским, стал осязаемым воплощением его страсти к вымершим обитателям сибирской тундры. Музей разместился на ВДНХ – это обширный парк, застроенный множеством выставочных павильонов со следами былого великолепия и полный вычурных фонтанов с золочеными и бронзовыми статуями и муляжей научно-технических достижений советской эпохи. Вход в музей «Ледниковый период» был почти незаметен среди ветшавших зданий, где ютились мелкие магазинчики, торговавшие всем подряд, от ношеной одежды и матрешек ручной работы до настоящих пулеметов. За дверью в музей начиналась узкая крутая лестница, по которой и так-то было страшновато подниматься, а на полпути еще и стояла картонная коробка с голубыми бахилами для посетителей. На стене над коробкой красовалось написанное от руки объявление, гласившее, что без бахил, в уличной обуви, в музей не пустят, поэтому мы всей толпой остановились прямо на ступеньках и принялись неуклюже натягивать на ноги одноразовые бахилы, стараясь не пихать друг друга локтями и не биться о стены. Наконец, защитив надлежащим образом музейные полы от своих подметок, мы поднялись еще выше и очутились в главном зале музея, где нас ожидало много сюрпризов.

Музей «Ледниковый период», просуществовавший до 2018 года, рекламировал себя как «музей-театр». Это было популярное место, где семьи с маленькими детьми и группы школьников могли ощутить атмосферу древних времен. В 2007 году, когда я там была, посетители попадали сразу в зал, набитый чучелами вымерших животных в натуральную величину, на которые детям разрешалось забираться. Дальше тянулись ряды черепов и крупных костей, а за ними в витринах красовались полностью собранные скелеты степных зубров, пещерных львов и мамонтов, составленные из отдельных косточек, которые Шидловский и его друзья нашли при раскопках в Сибири. В центре зала отчаянно и безуспешно пытался выбраться из ямы, куда он провалился, механический мамонтенок, а вокруг на экранах проигрывался закольцованный видеофильм о сибирских экспедициях Шидловского. В следующем зале был выставлен (в том числе и на продажу) самый настоящий костяной трон, украшенный богатой резьбой, а также были разложены всевозможные костяные безделушки, подносики, шахматы, статуэтки и украшения. Помощник Шидловского заверил нас, что это все мамонтовая кость.

Вот тогда-то, в разгар всего этого пиршества зрения и осязания, я и совершила тот самый тактический просчет. На одном из стеллажей красовались особенно необычные экспонаты – колоссальная бедренная кость мамонта, совершенно сохранный череп пещерного льва, несколько массивных мамонтовых бивней яркого желтовато-белого цвета, ряды зубов мамонтов и мастодонтов всех размеров и – кусок носорожьего рога. Прежде мне не доводилось видеть носорожий рог вблизи, поскольку я занималась музейной работой только в Северной Америке, где шерстистые носороги, насколько нам известно, никогда не обитали. Рог же был просто шикарный. Темно-серый, с коричневым отливом, гораздо больше, чем я думала, хотя это и был меньший из двух рогов шерстистого носорога. Когда я взяла его в руки, он оказался еще и неожиданно тяжелым. И шершавым. И пупырчатым. Мне приходилось держать в руках сотни костей, принадлежавших животным ледникового периода, но они были совсем другие.

Я зачарованно глядела на рог и вспоминала, как впервые в жизни увидела живого носорога, – его звали Морани, он был черный, ручной и жил в заповеднике Ол Педжета в Кении. Вспоминала, как охранники Морани смеялись надо мной, когда я задрожала от ужаса, узнав, что для обязательного сувенирного фото мне придется прислониться к боку спящего гиганта. Думала обо всех носорогах, погибших в Ол Педжета и в других уголках Земли, – в основном их истребляли браконьеры, которые сбывали рога на черном рынке всяким шарлатанам, чтобы те делали из них чудодейственные снадобья и продавали их отчаявшимся больным. Думала о шерстистых носорогах, переживших пик последнего ледникового периода и на самой грани вымирания оказавшихся во власти хитроумных хищников-людей, от которых было невозможно убежать.

Я посмотрела на своих друзей, уверенная, что и их переполняют подобные чувства и что они ждут не дождутся своей очереди потрогать рог. Но на их лицах читались изумление, оторопь, ужас и отвращение. Я смущенно улыбнулась и протянула рог Иэну Барнсу – он тоже исследователь древней ДНК, и мы с ним много лет работали вместе. Иэн замахал руками, отпрянул, едва не поскользнувшись в своих бахилах на деревянном полу, и замотал головой. Только теперь до моих ушей наконец донеслись возгласы: «Не трогайте!», «Что вы делаете?!», «Ох, Шапиро, зря вы это!», «В Москве и мыла-то столько нет». Я растерянно положила прекрасное ископаемое обратно на полку и совершила вторую за день непростительную оплошность – вытерла руки о штаны. Все дружно уставились на меня, а Иэн прыснул со смеху. Я заозиралась в надежде, что дело не во мне, а в ком-то другом. Но вокруг не было никого из посторонних. Я окончательно смутилась, с недоумением взглянула на Иэна и энергично раскинула руки. От этого моего движения поднялась волна воздуха, и я втянула его носом.

Рог шерстистого носорога – о чем мне и напомнили обстоятельства – состоит из шерсти. Из плотно спрессованных кератиновых нитей. Со временем кератин распадается и гниет. Короче говоря, дреды, которым пятьдесят тысяч лет, никогда не мытые, долго пробывшие в земле, выкопанные оттуда и потом еще какое-то время полежавшие на полке в теплой комнате – не совсем то, к чему стоит прикасаться голыми руками даже на долю секунды.

Я ринулась в туалет, где нашла первый из нескольких брусков мыла, которые извела в тот день, – но все равно невольно улыбалась. Ведь мне только что удалось подержать в руках частичку вымершего шерстистого носорога.

Шестое массовое вымирание

Носороги живут на Земле уже давно. За последние (примерно) 50 миллионов лет в ходе эволюции возникли, а затем вымерли около 250 разных видов носорогов. Некоторые из них были маленькими и толстенькими, немного похожими на коренастых лошадок. Но и самое большое сухопутное млекопитающее в истории планеты тоже было разновидностью носорога. Носороги обитали в тропиках, в умеренных климатических поясах, на плоскогорьях и в Арктике. Одни жили на суше, а другие купались в реках, где занимали нишу современных бегемотов. У одних носорогов были клыки, торчавшие из нижней челюсти, у других не имелось ни клыков, ни рогов. Но самые знаменитые носороги были с рогами – иногда только с одним, изгибавшимся вверх из кончика носа, иногда с двумя, торчавшими рядышком или один позади другого. Количество и разнообразие видов носорогов снижалось с раннего миоцена, то есть началось приблизительно 23 миллиона лет назад, однако и ныне живущие носороги поражают воображение не меньше своих предков.

Сегодня существует пять видов носорогов, хотя большинство их уже близко к гибели. Суматранский носорог Dicerorhinus sumatrensis обитает в тропических и субтропических лесах Индонезии и Малайзии, где в середине восьмидесятых годов прошлого века было около восьмисот особей, а сейчас осталось всего сто или даже меньше. Яванский носорог Rhinoceros sondaicus сохранился только в одной популяции примерно из 60 особей на западе индонезийского острова Ява. Зато, благодаря усилиям зоозащитников, разительно поменялась ситуация с прежде снижавшимся поголовьем индийского носорога – он же большой однорогий, Rhinoceros unicornis. В начале XX века во всей Индии и Непале, где водится индийский носорог, оставалось меньше 200 особей, а сегодня их уже 3500. В Африке живут два вида носорогов: черный носорог Diceros bicornis и белый носорог Ceratotherium simum. Подсчитано, что в 1970 году в Южной и Восточной Африке обитали 65 000 черных носорогов.

Увы, спрос на рог носорога для шарлатанских снадобий к рубежу XXI века сократил эту популяцию на 96 %. Однако благодаря борьбе с браконьерами численность черного носорога постепенно растет, и сегодня его поголовье составляет почти 5000 особей. С белыми же носорогами – другая история. Их два подвида, и у южного белого носорога по сравнению с другими видами все неплохо: в саваннах Южной Африки обитают около 20 000 особей. А вот северный белый носорог считается функционально вымершим. Нынче осталось всего две его особи – Наджин и ее дочь Фату, – и они живут под круглосуточной охраной в заповеднике Ол Педжета в Кении. Судан, отец Наджин и дед Фату, умер в марте 2018 года. Ему было 45 лет.

Вымирание северного белого носорога будет первым вымиранием носорога примерно за 14 000 лет – именно тогда из сибирской тундростепи исчез последний шерстистый носорог Coelodonta antiquitatis. Шерстистые носороги названы так за густой мех, позволявший им не мерзнуть на Дальнем Севере во время самых холодных фаз плейстоценовых ледниковых периодов. Носорог второго ледникового периода, носорог Мерка, он же Stephanorhinus kirchbergensis, предпочитал несколько более теплые условия, чем шерстистый носорог, и исчез раньше, возможно, больше 50 000 лет назад. Третья линия – Elasmotherium sibricum, сибирский единорог (названный так из-за его длинного единственного рога), – обитала в холодных травянистых степях Центральной Азии и вымерла около 36 000 лет назад.

Отчего же вымерли эти три вида носорогов, адаптировавшихся к холоду? Как и в случае вымираний других знаменитых животных ледникового периода, обсуждаются в основном две возможные причины – перемены климата и люди. Споры о том, которая из причин в конце концов перевесила, десятилетиями были неисчерпаемой темой для палеонтологических и археологических исследований, а в последнее время – и для ученых, работающих над древней ДНК.

Улики против людей весьма убедительны. И неандертальцы, и денисовцы, и современные люди 50 000 лет назад уже жили в Евразии, охотились на мегафауну и ели ее. К отметке в 36 000 лет назад сибирские единороги вымерли, а шерстистые носороги исчезли из Европы, как исчезли оттуда и неандертальцы. Зато численность современных людей в ареалах обитания шерстистых носорогов быстро росла. Четырнадцать тысяч лет назад вымерли и шерстистые носороги, а современные люди к тому времени были уже везде – они распространились по всей Сибири и через Берингов перешеек добрались до Нового Света. Никто не станет отрицать, что вымирание носорогов и увеличение популяции людей совпали во времени. Но практиковали ли люди активную охоту на шерстистых носорогов? Археологические данные указывают, что в Сибири носорогов ели, но нечасто: хотя остатки шерстистых носорогов обнаружены на 11 процентах стоянок моложе 20 000 лет, они никогда не являлись единственной добычей, найденной на той или иной стоянке. Почему так было, установить невозможно: то ли на шерстистых носорогов редко охотились, то ли они попросту редко встречались – ведь их ареалы обитания сокращались.

Однако и улики против климата тоже весомы. Примерно 35 000 лет назад евразийский климат вошел в межстадиальный период – холодный, но не настолько, чтобы считать его ледниковым. Летом погода стала прохладнее, зимой – капризнее, а на смену травянистым равнинам, дававшим обильную пищу, пришли мхи, лишайники и прочая растительность тундры. Данные изотопов углерода и азота в костях обитателей тундры говорят, что сайгаки, которые делили степные угодья с сибирскими единорогами, перешли на рацион из тундровых растений. При этом сибирские единороги не стали менять свои пищевые привычки, а возможно, и не смогли бы, даже если бы захотели: их зубы, большой рог и низко склоненная голова указывают, что эти животные были полностью приспособлены к питанию зеленью, растущей у самой земли. Климат продолжал охлаждаться, и около 20 000 лет назад резко началась самая холодная часть последнего ледникового периода. Шерстистые носороги, которые могли питаться не только травой, но и некоторыми видами мхов и лишайников, остались единственными носорогами на Дальнем Севере. Последние шерстистые носороги жили примерно 14 000 лет назад – и, кстати, именно тогда началось сильное потепление. Вместо травянистых равнин, к которым приспособились шерстистые носороги, разрослись деревья и кустарники.

Так что же произошло? Кого винить в вымирании носорогов – людей, приспособившихся к холоду, или перемены климата? Пока что самой верной представляется гипотеза о том, что виновны и первые, и вторые. Переход в межстадиальный период 35 000 лет назад, вероятно, сократил ареалы обитания носорога, а люди в это же время – либо неандертальцы, либо современные люди, либо и те, и те – беспрестанно охотились на носорогов и сократили их популяции до той черты, когда они стали беззащитными перед любыми переменами в среде обитания. В Северо-Восточной Сибири вытеснение травянистых равнин деревьями и кустарниками после пика последнего ледникового периода еще и совпало с усиленной охотой на носорогов. Поскольку мы придерживаемся презумпции невиновности, то приходится сказать, что археологических и палеонтологических данных в Евразии на сегодня недостаточно, чтобы вынести нам обвинительный вердикт по делу о вымирании носорогов. Но совпадение во времени очень подозрительно. И, как мы вскоре убедимся, это лишь начало длинной череды таких удивительных совпадений.

В последние 50 000 лет темпы вымирания ускорились, а количество вымерших видов резко возросло, и отрицать это невозможно. Опубликованные оценки разнятся, однако значительная часть ученых согласна, что темп вымирания видов сегодня более чем в 20 раз выше, чем фоновый темп вымирания, то есть нормальные показатели вымираний в геологической истории. Мы живем в разгар массового вымирания, шестого в истории Земли. Все началось с утраты мегафауны – скажем, шерстистых носорогов и мамонтов, – и продолжается и сегодня, только теперь мы утрачиваем и микрофауну, например, улиток и жуков, а также рыб, певчих птиц, дикие цветы и деревья. Эти вымирания вызывают лавину последствий. Вымирание разрывает пищевые цепочки, разрушает экологические взаимодействия и опустошает ландшафты.

Нельзя отрицать, что в последнее время эти вымирания происходят отчасти из-за нас. Именно люди истребили калифорнийских гризли в первой четверти прошлого века, превратили весь ареал обитания туранских тигров в пахотные земли в семидесятые и к 2020 году незаконно выловили жаберными сетями почти всех оставшихся морских свиней в Калифорнийском заливе. Последствия этих недавних вымираний поколебали пищевые цепочки, так сказать, прямо у нас под носом. Когда, к примеру, исчезают крупные хищники, то крупные травоядные, на которых они охотились, плодятся и съедают слишком много травы, деревьев и кустарников, а это сокращает ареалы обитания для мелких травоядных и их численность катастрофически падает, что, в свою очередь, приводит к сокращению популяции мелких хищников, которые ими питаются… ну и так далее. По этим недавним вымираниям понятно, что наши действия не просто меняют (мягко говоря) эволюционную траекторию видов, которые в итоге вымирают, но и фундаментально переиначивают эволюционный ландшафт существования других видов, в том числе и нас самих.

Первые жертвы

В 2017 году новые методы датировки каменных орудий, найденных на стоянке в Маджедбебе на севере Австралии, дали результаты, которые произвели фурор в мире палеоантропологии: было доказано, что люди жили там уже 65 000 лет назад. Это отодвинуло предполагаемую дату появления человека в Австралии в прошлое как минимум на 15 000 лет. Если новые данные верны, первые австралийцы либо были в авангарде стремительно перемещавшейся группы людей, уже способных целенаправленно пересекать океан, либо участвовали в более раннем исходе из Африки. Всего десять лет назад ученого, который высказался бы в пользу двух отдельных волн исхода из Африки, осмеяли бы и прогнали со сцены на любой конференции, однако и геномика, и археология предоставляют все больше доказательств в пользу этой гипотезы – это и найденные в Германии останки неандертальца возрастом 200 000 лет, по ДНК которого очевидно, что его предки уже имели интимные связи с Homo sapiens, и челюсть Homo sapiens возрастом 180 000 лет из израильской пещеры, и зубы и фрагменты скелетов Homo sapiens, датируемые периодом между 70 000 и 125 000 лет назад и обнаруженные в четырех пещерах в Китае. Если эти ископаемые, датировки и данные древней ДНК и в самом деле свидетельствуют, что имела место более ранняя волна распространения современных людей из Африки, то, вероятно, кто-нибудь из этих людей добрался до Сахула[11]11
  Сахул – доисторический материк, объединявший Австралию, Новую Гвинею и Тасманию.


[Закрыть], а затем и до Маджедбебе 65 000 лет назад.

И что же было потом? До сих пор в Австралии не нашлось ни одной стоянки, датируемой в пределах 10 000 лет от Маджедбебе, и у нас нет никаких данных о ДНК этих первых австралийцев. Вероятно, люди из Маджедбебе и правда были составной частью некой ранней волны распространения людей, которые либо вымерли, либо были вытеснены более поздними волнами; а может, они оказались в авангарде единственной волны миграции. Однако не исключено, что уже 55 000 лет назад (и совершенно точно – 47 000 лет назад) люди колонизировали основную часть Австралийского континента и с тех пор его не покидали.

Первые австралийцы прибыли на континент, когда тот просыхал после нескольких циклов обледенения. Примерно 70 000 лет назад обширные густые и горючие эвкалиптовые леса раннего и среднего плейстоцена сменились менее пожароопасными открытыми равнинами, поросшими кустарником и заселенными фантастически разнообразной туземной фауной. Распространившиеся по континенту люди сталкивались с дипротодонами – травоядными, самый крупный из которых весил больше 2700 килограммов, – с гигантскими кенгуру, с ехиднами размером с современную овцу и с сумчатыми львами. Они видели огромных змей и крокодилов и нелепых долговязых нелетающих птиц булокорнисов, весивших свыше 700 килограммов. Но уже 46 000 лет назад все эти животные вымерли.

Можно ли считать, что совпадение вымирания австралийской мегафауны и колонизации Австралии людьми – это именно совпадение? До прихода человека по Австралии прокатилось несколько катастрофических пожаров, на протяжении сотен тысяч лет постепенно портился климат. Однако археологические данные не говорят о соответствующем сокращении популяций австралийской мегафауны в эти дочеловеческие времена. Австралийская мегафауна резко сократилась лишь позднее, примерно тогда, когда по континенту распространились люди. Нет никаких данных, свидетельствующих о том, что на момент появления людей в австралийском климате происходили некие перемены континентального масштаба. Местный климат менялся, но поскольку мегафауна отличалась таксономическим разнообразием, питалась самыми разными растениями, охотилась на разную добычу и была приспособлена к выживанию в разной среде, у животных имелась возможность мигрировать и выживать в различных рефугиумах. Однако этого не произошло.

Все эти события – смена растительности и режима лесных пожаров, прибытие человека, вымирание мегафауны – происходили в Австралии в такой глубокой древности, что установить их точные даты и порядок очень трудно. Во второй половине XX века были собраны данные радиоуглеродного анализа, показавшие, что часть австралийской мегафауны сохранилась и 30 000 лет назад. Эти данные считали доказательством, что люди сосуществовали с австралийской мегафауной более 15 000 лет и потому не могут быть виноваты в ее исчезновении. Однако повторная датировка этих остатков при помощи новых методов показала, что все они значительно старше. Люди широко распространились в Австралии по меньшей мере 47 000 лет назад, а примерно 46 000 лет назад – плюс-минус несколько тысяч лет в зависимости от региона и погрешности измерения – австралийская мегафауна вымерла. Да, люди и впрямь сосуществовали с туземной мегафауной Австралии, но совсем недолго.

Некоторые особо яркие доказательства вины человека в вымирании австралийской мегафауны дает нам помет последней. Несколько лет назад группа ученых под руководством Сандера ван дер Каарса из Университета Монаша в австралийском штате Виктория и Джиффорда Миллера из американского Института арктических и высокогорных исследований (являющегося частью Университета штата Колорадо) нашла новый подход к реконструкции истории австралийского плейстоцена. Отплыв недалеко от побережья Юго-Западной Австралии, исследователи поместили на океанское дно гигантскую установку для колонкового бурения и извлекли длинный стержень ила и глины. Этот стержень состоял из многочисленных слоев грязи, пыльцы, ДНК и других организменных остатков, которые сдуло с континента в океан, где они и осели на дно. Ученые исследовали слои этого керна снизу вверх (от древнейших к новейшим) и, собрав данные, реконструировали хронологию изменений среды обитания на близлежащем континенте.

По сочетанию данных радиоуглеродного анализа и другим химическим сигнатурам ученые заключили, что в этом грязевом керне записаны последние 150 000 лет истории флоры и фауны Юго-Западной Австралии. По сохранившейся пыльце они сделали вывод, что в тамошних лесах примерно 125 000 лет назад, в последний теплый межледниковый период, было тепло и влажно, а в начале ледникового периода, 70 000 лет назад, появилась растительность, адаптированная к сухому климату. Темпы накопления осадков с 70 000 до 20 000 лет назад показали, что климат все это время был очень сухим и прохладным. Слои угля, отложившиеся за этот сухой интервал, показали ученым, во-первых, когда происходили крупные пожары, а во-вторых, какая именно растительность горела: 70 000 лет назад частые катастрофические пожары в эвкалиптовых лесах сменились пожарами не такими мощными и относительно редкими, когда горели другие деревья и кустарники. А еще ученые нашли много помета. Точнее, много грибка Sporormiella, указывающего на наличие помета.

Sporormiella – род облигатно-копрофильных грибков (то есть они растут исключительно на помете). В отличие от самого помета споры Sporormiella прочны и хорошо накапливаются в осадочных отложениях. Эти грибки так распространены и так прочно ассоциируются с травоядными, что при палеонтологических исследованиях считаются чем-то вроде их «уполномоченного представителя»: если мы находим где-то грибки Sporormiella, значит, там была и мегафауна. А когда Sporormiella исчезает, мы уверенно делаем вывод, что мегафауна тоже исчезла.

Несколько лет назад я участвовала в работе группы, которая, опираясь на данные о Sporormiella, пыталась выяснить, когда и почему вымерли мамонты на острове Св. Павла, крошечном островке в Беринговом море к западу от материковой Аляски. Остров Св. Павла был отрезан от материка около 13 500 лет назад, когда уровень моря повысился. После того как этот кусочек суши стал островом, мамонты, несмотря на изоляцию от материковой популяции, прожили там еще 8000 лет. На маленьком островке им не мешали ни хищники, ни конкуренты – в сущности, мамонты были единственными местными крупными сухопутными млекопитающими, а люди появились там всего несколько сотен лет назад. Поэтому причина вымирания животных оставалась загадкой.

Чтобы разгадать ее, мы извлекли керн из осадочных отложений на дне единственного пресного озера острова Св. Павла – старой вулканической кальдеры – и затем изучили слои нашего керна снизу вверх, так же, как поступили с океанским керном австралийские ученые. Мы искали пыльцу и растительные макроокаменелости, которые показали бы нам, менялась ли на острове растительность, – это могло привести к тому, что у мамонтов кончилась пища. Мы высматривали мелких насекомых и ракообразных, которые показали бы нам, что вода стала соленой или грязной. Разумеется, искали мы и непосредственно ДНК мамонтов, поскольку мамонты наверняка заходили в озеро, чтобы попить воды, а в процессе оставляли там ДНК. А еще мы искали Sporormiella.

Мы обнаружили очень много мамонтовой ДНК и спор Sporormiella с самого низа керна и до отметки в 5600 лет назад, где ни того, ни другого уже не было. Следовательно, до этого времени на острове водились крупные травоядные, то есть мамонты, которые были здесь единственными крупными травоядными, а 5600 лет назад они внезапно исчезли. Отсутствие каких-либо отклонений в составе пыльцы в этот период исключало изменения в составе флоры, из-за которых у мамонтов мог начаться голод. Однако кое-что мы все же обнаружили. Темпы отложения осадков возросли, озеро обмельчало и стало солонее. Насекомые и ракообразные, которых мы нашли в керне, принадлежали к другим видам – не к тем, которым хорошо в глубокой прозрачной пресной воде, а к тем, которые могут жить и в мутноватой взвеси. В совокупности эти данные подсказали ответ на наш вопрос. Около 5600 лет назад озеро, единственный источник пресной воды на острове Св. Павла, едва не пересохло. Мамонты вымерли из-за сильной засухи.

Ученые, работавшие в Австралии, не ожидали увидеть исчезновение Sporormiella из кернов, поскольку травоядные животные обитают на этом континенте до сих пор. Однако, сосчитав количество спор на разных участках керна, исследователи смогли сформировать представление о колебаниях численности травоядных со временем: стало понятно, когда популяции травоядных росли, а когда сокращались. Оказалось, что споры Sporormiella составляли до 10 % общего количества спор и пыльцы в морской почве, начиная с нижнего конца керна. Потом, примерно 45 000 лет назад, количество спор Sporormiella резко упало и 43 000 лет назад уже составляло приблизительно 2 % общего числа спор и пыльцы. Эти данные показали, что 43 000 лет назад, когда на северо-западе Австралии появились люди, в тамошних лесах стало какать гораздо меньше травоядных.

Так что же, нам вынесен обвинительный вердикт? Может, да, а может, нет. Обвинение строится в основном на совпадениях. Есть некоторые археологические данные, что люди охотились на австралийскую мегафауну и поедали ее. На нескольких ранних стоянках обнаруживали кости дипротодона, но пока не отыскалось ни единой косточки с характерными засечками, оставленными людьми. Самые надежные доказательства того, что ранние австралийцы охотились на мегафауну, дают нам фрагменты обожженной скорлупы вымершей крупной водоплавающей птицы Genyornis, обнаруженные на нескольких стоянках в разных местах континента. Из-за размеров этой птицы даже не очень активная охота могла бы оказать на австралийскую мегафауну непропорционально большое влияние. Чем крупнее животное, тем у него обычно меньше детенышей и тем медленнее растет его популяция, а следовательно, одни и те же потери из-за охоты – даже если всего-навсего один человек раз в десять лет убивает одного птенца – подтолкнут крупное животное к вымиранию быстрее, чем мелкое. Это объяснение австралийские экологи Барри Брук и Кристофер Джонсон назвали «неосязаемым истреблением»: влияния ранних австралийцев было достаточно, чтобы вызвать вымирание, хотя археологических следов это влияние не оставило.

Независимо от того, виновны ли люди в вымирании австралийской мегафауны прямо или косвенно или вообще не виновны, одновременное исчезновение такого огромного количества крупных травоядных оказало на экосистемы Австралии непосредственное воздействие, последствия которого сказывались очень долго. Крупные травоядные едят много растений, а это сохраняет открытость лесных и кустарниковых экосистем и устраняет топливо для пожаров. Кроме того, крупные травоядные рассеивают семена, нередко на большие расстояния, и перерабатывают питательные вещества в процессе пищеварения, а также при рыхлении почвы во время ходьбы. Когда исчезла австралийская мегафауна, все лесное биотическое сообщество изменилось. Леса стали гуще и суше, а пожары – чаще, масштабнее и сильнее. Растения и животные, которые не смогли приспособиться к новому режиму пожаров и к изменению окружения, либо вымерли, либо мигрировали. Экосистемы Австралии и среда, где существовали австралийские растения и животные (в том числе люди), коренным образом изменились.