Текст книги "Дерево растёт в Бруклине"

– И что, ребята, мне вот даже одной ногой нельзя ступить в канаву?

– Тебе даже плюнуть в нее нельзя! – был ответ.

– Ладно, – он вздохнул с притворным огорчением.

Самого старшего осенило:

– И не вздумай приставать к христианским девочкам, понял?

Довольные, они пошли дальше, а малыш стоял и смотрел им вслед.

– Вот гои! – прошептал он, округлив большие карие еврейские глаза.

Мысль, что эти гои считают его взрослым мужчиной, который способен приставать к девочкам, хоть к христианкам, хоть к еврейкам, настолько поразила его, что он всю дорогу повторял «вот гои».

Компания двигалась не спеша, все смущенно поглядывали на старшего, который заговорил про девочек, и гадали, продолжит он грязный разговор на эту тему. Но не успел он начать, как Фрэнси услышала слова брата:

– Я знаю этого пацана. Он белый еврей.

Нили слышал, как отец называл так бармена-еврея, который ему нравился.

– Не существует белых евреев, это ты брось, – ответил самый старший.

– Ну, если представить, что белые евреи существуют, то он один из них, – ответил Нили, который умел согласиться с чужим мнением и в то же время отстоять свое собственное. Благодаря этому он так нравился людям.

– Белых евреев не существует, – сказал старший. – И безо всяких «если».

– Наш Господь был еврей, – повторил Нили мамины слова.

– А другие евреи схватили его и убили, – парировал старший.

Не успели ребята погрузиться в глубины теологии, как заметили еще одного мальчика, который свернул на Эйнсли-стрит с Гумбольдт-стрит, в руке он нес корзинку, прикрытую чистой тряпочкой. С краю из корзинки торчала палочка, и на ней висели, как спущенный флаг, шесть соленых крендельков. Старший из компании Нили подал знак, и все гурьбой ринулись к продавцу кренделей. Тот остановился как вкопанный, разинул рот и завопил: «Мама!»

Окно на первом этаже распахнулось, высунулась женщина, которая, придерживая хлопчатобумажное кимоно на обширной груди, крикнула:

– Отстаньте от него и убирайтесь из этого квартала, мерзкие подонки!

Руки Фрэнси взметнулись вверх – она зажала уши, чтобы избавить себя от необходимости на исповеди рассказывать священнику, что стояла и слушала, как говорят плохие слова.

– Мы же ничего такого не делаем, мадам, – сказал Нили с подкупающей улыбкой, которая так обезоруживающе действовала на их маму.

– И не сделаете, не рассчитывай. По крайней мере, пока я здесь, – и, не меняя тона, она обратилась уже к своему сыну: – А ты давай поднимайся. Покажу тебе, как будить меня, если я прилегла вздремнуть.

Мальчик с кренделями поднялся по ступеням, а компания лениво продолжила путь.

– Этой даме палец в рот не клади, – старший мальчик мотнул головой назад, в сторону окна.

– Ага, – согласился другой.

– И моему предку палец в рот не клади, – вставил тот, что помладше.

– Нам вроде как насрать, – небрежно бросил старший.

– Я просто так сказал, – извинился младший.

– А моему предку палец в рот клади, – сказал Нили. Мальчики засмеялись.

Они шли вразвалку, то и дело останавливаясь, чтобы втянуть поглубже в себя запах Ньютаун Крик, который начинал шибать в нос уже за несколько кварталов, на Гранд-стрит.

– Черт, вот это вонища! – восхищенно прокомментировал старший.

– Да уж! – откликнулся Нили с чувством глубокого удовлетворения.

– Держу пари, это самая вонючая вонь на свете! – гордо провозгласил третий.

– Ага!

И Фрэнси тоже прошептала «да», соглашаясь. Она гордилась этим запахом. Он извещал о том, что совсем рядом пролив[6]6
  Ист-Ривер – судоходный пролив в Нью-Йорке, отделяет Манхэттен и Бронкс от Бруклина и Куинса, связан с реками Гудзон и Гарлем.


[Закрыть], пусть грязный, но он связан с рекой, которая впадает в море. Для Фрэнси это невыносимое зловоние означало корабли дальнего плавания, путешествия и приключения, и ей нравился этот запах.

Как раз, когда мальчики добрались до пустыря с плохонькой площадкой для бейсбола, в траве мелькнула маленькая желтая бабочка. Сработал человеческий инстинкт ловить то, что бегает, летает или плавает, и ребята стали гоняться за ней, пытаясь накинуть на нее старые кепки. Нили это удалось. Мальчики мимоходом взглянули на бабочку, сразу потеряв к ней интерес, и приступили к игре – они сами изобрели вариант бейсбола, рассчитанный на четверых.

Играли они неистово, чертыхались, потели, толкали друг друга. Когда кто-то делал неудачный бросок или мешкал, остальные дразнили его и корчили рожи. Ходил слух, что по Бруклину рыщут сотни скаутов и по субботам высматривают среди ребят, которые играют на пустырях, самых способных. А в Бруклине любой мальчишка мечтал стать игроком местной бейсбольной команды больше, чем президентом Соединенных Штатов.

Спустя какое-то время Фрэнси надоело смотреть на игру. Она знала, что они так и будут играть, и толкаться, и выделываться, пока не наступит время расходиться по домам к ужину. Два часа дня. Библиотекарша, наверное, уже вернулась после обеда. В радостном предвкушении Фрэнси отправилась в библиотеку.

2

Библиотека находилась в старом убогом домишке. Фрэнси считала, что она прекрасна. В библиотеке Фрэнси нравилось все – как и в церкви. Она толкнула дверь и вошла. Смешанный запах старых кожаных переплетов, книжного клея, пропитанной свежими чернилами подушечки для штампов ей нравился даже больше, чем запах ладана на праздничной мессе.

Фрэнси думала, что в библиотеке собраны все книги, какие есть на свете, и планировала все книги, какие есть на свете, прочитать. Она читала по книге в день в алфавитном порядке и не пропускала даже скучных. Фрэнси вспомнила, что у первого прочитанного автора фамилия была Абботт. Она уже давно читала по книге в день, но до сих пор не выбралась из буквы «би». Она прочитала про бабочек и быков буффало, про Бермудские острова и барочную архитектуру. Несмотря на весь энтузиазм, Фрэнси признавала, что порой буква «би» дается ей с трудом. Но Фрэнси была читателем по складу души. Она читала все, что попадалось на глаза: макулатуру, классику, расписания и прейскуранты. Иногда чтение доставляло огромное наслаждение, например романы Луизы Олкотт. Фрэнси собиралась перечитать все книги еще по разу, когда дойдет до буквы «зет».

Суббота была особым днем. В субботу Фрэнси баловала себя отступлением от алфавитного порядка. В этот день она просила библиотекаршу порекомендовать ей книгу.

После того как Фрэнси, переступив порог, бесшумно закрыла за собой дверь – ведь именно так полагается вести себя в библиотеке, – она сразу взглянула на золотисто-коричневую глиняную вазочку, которая стояла у библиотекарши на столе с краю. Она заменяла календарь. Осенью в ней появлялись несколько веточек паслена, а к Рождеству их сменял остролист. Фрэнси узнавала, что скоро весна, даже если на земле снег, потому что в вазочке появились веточки вербы. А чем сегодня, летом 1912 года, встретит ее вазочка? Фрэнси медленно скользила взглядом по коричневой стенке, по тонким зеленым стеблям с мелкими круглыми листиками, пока не увидела… настурции! Красные, желтые, золотые и белые, как слоновая кость. От такого великолепного зрелища даже голова заболела, заломило во лбу между глаз. Это чудо она запомнит на всю жизнь.

«Когда вырасту, – подумала Фрэнси, – заведу такую же глиняную вазочку и в самую жару, в августе, буду ставить в нее настурции».

Она положила руку на край полированного стола, наслаждаясь его гладкостью. Она смотрела на аккуратный ряд остро отточенных карандашей, на ярко-зеленый квадрат журнала для записей, на пузатую бутылку с густым клеем, на ровную пачку карточек и стопку возвращенных книг, которые нужно расставить на полках.

«Да, когда я вырасту, в моем доме не будет ни плюшевых стульев, ни тюлевых занавесок. Никаких искусственных цветов. Только письменный стол, как этот, и белые стены, и зеленый журнал для записей, и блестящие желтые карандаши, остро отточенные, чтобы писать, и золотисто-коричневая вазочка с цветами, или листьями, или ветками, и книги… книги… книги…»

Фрэнси выбрала себе на воскресенье книгу некоего писателя по фамилии Браун. Ей казалось, что она никогда не покончит с Браунами. Только подумает, что Браунам конец – и замечает следующую полку, полную Браунов. А после Брауна идет Браунинг. Фрэнси застонала, ей не терпелось добраться до следующей буквы, там книга Марии Корелли, в которую она как-то заглянула и с трудом оторвалась. Когда же она окажется там? Может быть, нужно читать по две книжки в день. Может быть…

Фрэнси довольно долго простояла у стола, прежде чем библиотекарша соизволила обратить на нее внимание.

– Да? – раздраженно спросила дама.

– Вот эта книга. Я беру ее, – Фрэнси протянула книгу, открытую на последней странице, где лежала маленькая карточка, вынутая из кармашка. Библиотекари учили детей подавать книги именно так. Это избавляло их от необходимости открывать по нескольку сотен книг в день и вытаскивать карточки из кармашков.

Библиотекарша взяла карточку, проштамповала, вставила в картотеку на столе. Потом поставила штамп в читательском билете Фрэнси и швырнула его обратно. Но Фрэнси не уходила.

– Да? – спросила библиотекарша, не утруждаясь поднять глаза на Фрэнси.

– Не могли бы вы порекомендовать хорошую книгу для девочки?

– Какого возраста?

– Одиннадцать лет.

Каждую неделю Фрэнси обращалась с этой просьбой, и каждую неделю библиотекарша спрашивала о возрасте. Имя на карточке ничего ей не говорило, а в лицо детям она никогда не смотрела, поэтому не могла узнать девочку, которая каждый день берет по книге, а в субботу – две. Улыбка очень порадовала бы Фрэнси, а дружеская реплика сделала счастливой. Она любила библиотеку и готова была обожать ее хозяйку. Но голова у библиотекарши была занята другим. А детей она ненавидела.

Фрэнси дрожала от нетерпения, когда женщина наклонилась, чтобы достать книгу из-под стола. Книга появилась, и Фрэнси увидела заголовок: «Если бы я был королем», автор Маккарти[7]7
  Джастин Хантли Маккарти (1859–1936) – ирландский писатель и политик-националист. Роман «Если бы я был королем», написанный в 1901 году, повествует о жизни французского поэта XV века Франсуа Вийона.


[Закрыть]. Здорово! А неделю назад был «Гордый принц», того же Маккарти, а две недели назад – «Если бы я был королем». Эти две книги Маккарти библиотекарша рекомендовала по очереди снова и снова. Может, за свою жизнь она прочитала только эти две книги, а может, они значились в каком-то рекомендательном списке. Или она вообразила, что эти две книги больше всего подходят для одиннадцатилетней девочки.

Фрэнси прижала книги к груди и побежала домой, борясь с искушением присесть на первое попавшееся крыльцо и начать читать.

Дома наконец-то наступил тот час, которого она ждала всю неделю: время чтения на пожарной лестнице. Она постелила на площадку лестницы коврик, взяла с кровати подушку и приложила к перилам. Ей повезло – в леднике был лед. Она бросила кубик в стакан с водой. Бело-розовые мятные вафли, купленные утром, были разложены на блюдце, хоть и с трещинкой, но красивого голубого цвета. Она пристроила книгу, стакан и блюдце с вафлями на подоконнике и выбралась на лестницу. Теперь ее домом стало дерево. Ни сверху, ни снизу, ни с противоположной стороны никто не мог ее видеть. Но она сквозь густую листву могла видеть все.

День был солнечный. Ленивый теплый ветерок приносил теплый запах моря. Листья дерева отбрасывали узорную тень на белую подушку. Хорошо, что во дворе никого. Обычно тут торчит мальчик, отец которого арендует первый этаж под магазин. Мальчик играл в одну и ту же бесконечную игру – в похороны. Он рыл маленькие могилки, ловил гусениц, клал живыми в спичечные коробки, закапывал их без особых церемоний и увенчивал крошечные холмики надгробиями из гальки. Игра от начала до конца сопровождалась притворными рыданиями и глубокими вздохами. Но сегодня зловещего мальчика не было, он уехал в Бенсонхерст навестить тетю. Его отъезд – подарок, почти как на день рождения.

Фрэнси вдохнула теплый воздух полной грудью, полюбовалась танцующей тенью от листьев и стала читать, откусывая по кусочку от вафли и запивая холодной водой.

 
Если бы я был королем, красотка,
Ах, будь я королем…
 

История Франсуа Вийона поражала ее с каждым прочтением все больше. Иногда Фрэнси охватывал страх – что, если книга потеряется в библиотеке и она не сможет ее больше перечитывать. Однажды Фрэнси начала переписывать книгу в двухцентовую тетрадку. Ей ужасно хотелось иметь «Будь я королем», поэтому она решила переписать ее. Но исписанные ручкой страницы не походили на библиотечную книжку и не пахли, как она, и Фрэнси отказалась от этой затеи, утешая себя тем, что вырастет, будет много работать, накопит денет и купит все книги, которые любит.

Пока Фрэнси читала, она находилась в согласии с миром и была так счастлива, как только девочка может быть счастлива от хорошей книги и блюдечка сладостей, когда она одна в доме, тень от листьев ползет по двору и день клонится к вечеру. Около четырех часов дом напротив начал оживать. Сквозь листья Фрэнси видела, как раздвигаются занавески и открываются окна, как мужчины выходят с пустыми бидонами и возвращаются с полными, в которых пенится пиво. Дети снуют туда-сюда, бегают к мяснику, бакалейщику и булочнику и обратно. Женщины идут со свертками из ломбарда. Воскресный костюм мужа возвращается домой. В понедельник он опять на неделю отправится к ростовщику в залог. Ломбард процветал, давая деньги под процент на неделю, а костюму только на пользу, если его почистят и повесят рядом с камфарой, так что моль не поест. В понедельник из дома, в субботу домой. Дядюшке Тиму доход – десять центов. И опять все по кругу.

Фрэнси смотрела, как девушки прихорашиваются, чтобы пойти на свидание к своим ухажерам. Ванных в квартирах не было, поэтому девушки, в сорочках и нижних юбках, стояли на кухне у раковин и мыли подмышки, изящно заведя руку за голову. Окон было много, и в них девушки мылись в одинаковых позах, и Фрэнси казалось, что она наблюдает за торжественным и долгожданным ритуалом.

Она оторвалась от книги, когда в соседний двор вошла лошадь Фрабера со своим фургоном – вид прекрасной лошади доставлял почти такое же удовольствие, как чтение. Двор был вымощен булыжником, а в конце его находилась уютная конюшня. Кованные железом двойные ворота отделяли двор от улицы. Булыжник заканчивался полоской ухоженной земли, на которой рос чудесный розовый куст и ярко-красные герани, образуя длинную клумбу. Конюшня была чище, чем иной из домов по соседству, а двор считался самым красивым в Уильямсбурге.

Фрэнси слышала, как ворота щелкнули, закрываясь. Сначала показался блестящий гнедой мерин с черной гривой и черным хвостом. Он тянул маленький фургон коричневого цвета, на котором золотыми буквами с обеих сторон было написано: «Доктор Фрабер, стоматолог» и адрес. В этом хорошеньком фургоне никого и ничего не возили. Целыми днями он медленно колесил по улицам для рекламы. Это была передвижная вывеска.

Фрэнк, симпатичный молодой человек с розовыми щеками – как сказочный паренек из детской песенки, – каждое утро выводил лошадь с фургоном и каждый вечер заводил обратно. Жизнь его была словно сказка, все девушки строили ему глазки. Все, что от него требовалось, – разъезжать в фургоне по городу как можно медленней, чтобы люди могли прочитать имя и адрес. Когда придет нужда вырвать зуб или поставить коронку, они вспомнят адрес, написанный на фургоне, и придут к доктору Фраберу.

Фрэнк вальяжно снял пальто и надел кожаный фартук, пока Боб, так звали мерина, терпеливо переступал с ноги на ногу. Фрэнк распряг его, обтер сбрую и повесил в конюшню. Затем стал мыть лошадь большой желтой губкой. Боб наслаждался. Стоял, облитый солнцем, и время от времени ударял копытом о булыжник, выбивая искру. Фрэнк выжимал из губки воду на гнедую спину и тер ее, непрерывно поддерживая разговор:

– Стой ровно, Боб. Боб хороший мальчик. А теперь давай потрем бочок. Вот так, отлично!

Кроме Боба, в жизни Фрэнси была еще одна лошадь. Муж тети Эви дядя Вилли Флиттман тоже работал кучером. Его лошадь звали Барабанщик. Вилли с Барабанщиком развозили молоко и не ладили между собой, в отличие от Фрэнка с Бобом. Вилли с Барабанщиком постоянно подозревали друг друга, каждый был убежден, что другой измышляет гадости против него. Дядя Вилли ругал Барабанщика самыми страшными словами. Послушать его, так выходило, что лошадь по ночам не смыкает глаз в своем стойле при молочной фабрике и изобретает все новые и новые козни против своего кучера.

Фрэнси любила играть в такую игру – она воображала, будто люди превратились в своих домашних животных и наоборот. Больше всего в Бруклине любили держать маленьких белых пуделей. Хозяйки пуделей, обычно невысокие, круглые, в светлых кудряшках и со слезящимися глазами, очень походили на своих собак. Мисс Тинмор, миниатюрная писклявая старая дева, которая давала маме уроки музыки, была точь-в-точь как та канарейка в клетке у нее на кухне. Превратись Фрэнк в лошадь, он походил бы на Боба. Фрэнси никогда не видела Барабанщика, но представляла, как он выглядит. Наверняка Барабанщик, как и сам дядя Вилли, мелкий, щуплый, темной масти, глаза беспокойные, навыкате, так что видны белки. Голос у него, наверное, тоже ноющий, как у мужа тети Эви. Тут Фрэнси отвлеклась от мыслей про дядю Вилли.

На улице за воротами собралась дюжина мальчишек, которые смотрели, как моют единственную в округе лошадь. Фрэнси их не видела, но слышала, как они переговариваются. Они выдумывали разные страсти про смирное животное.

– Не гляди, что он такой тихий да смирный, – говорил один мальчик. – Это он только для виду. Просто притаился, ждет, когда Фрэнк зазевается, тогда укусит его и закусает до смерти.

– Ага, – сказал другой. – Я видел вчера, как он задавил ребенка.

На третьего мальчика снизошло вдохновение.

– А я видел, как он сделал пи-пи на старушку, та на обочине продавала яблоки. Ну и на яблоки тоже, ясное дело, – добавил он, подумав.

– Ему надевают шоры на глаза, чтобы не видел, какие люди маленькие. А то увидит – всех перебьет.

– А чего, в шорах он думает, что люди маленькие?

– Ага, как гномики.

– Ничего себе!

Каждый прекрасно понимал, что сам он врет. Но верил, что другие говорят правду. Наконец им надоело смотреть, как миролюбивый Боб спокойно стоит на месте. Один взял камень и швырнул в лошадь. В том месте, куда попал камень, на шкуре у Боба появились складки, и мальчики завизжали в ожидании, что он придет в ярость. Фрэнк взглянул на них и сказал по-бруклински мягко:

– Ступайте прочь и больше так не поступайте. Эта лошадь не сделала вам ничего плохого.

– Вот как? – возмутился один мальчик.

– Вот так, – ответил Фрэнк.

– А, сам …………… ступай! – нанес последний удар самый младший.

Голос Фрэнка звучал по-прежнему доброжелательно, при этом он выжал из губки очередную струю воды на круп лошади:

– Вы сами уберетесь? А то мы всыплем вам по заднице.

– Кто это вы?

– Я покажу вам, кто это мы!

Внезапно Фрэнк наклонился, вынул булыжник и замахнулся, как будто собирался бросить. Мальчики отскочили с возмущенными криками.

– Вроде мы в свободной стране!

– Да! Эта улица не твоя!

– Вот скажу своему дядьке, он полицейский, задаст тебе!

– Убирайтесь сейчас же, – спокойно сказал Фрэнк и аккуратно вставил булыжник на место.

Мальчики постарше удалились, им эта забава надоела. Но младшие вернулись к воротам. Им хотелось посмотреть, как Фрэнк будет кормить Боба овсом.

Фрэнк закончил мыть Боба и поставил его под дерево, чтобы голова лошади оказалась в тени. Он повесил Бобу на шею мешок с кормом и отправился мыть фургон, насвистывая «Позволь назвать тебя своей милкой». Как будто по сигналу, Флосси Гэддис, которая жила под Ноланами, высунулась из окна.

– Эй, привет! – весело крикнула она.

Фрэнк понял, кто его окликает. Он помолчал, потом ответил: «Привет», не поднимая головы. Потом обошел фургон и встал с другой стороны, так что Флосси не могла его видеть, но ее настойчивый голос преследовал его.

– Закончил на сегодня? – радостно спросила она.

– Да, скоро заканчиваю.

– Не собираешься поразвлечься? Субботний вечер как-никак.

Нет ответа.

– Только не говори, что у такого пригожего парня, как ты, нету подружки.

Опять никакого ответа.

– Говорят, сегодня в Шемрок-клубе будет веселье!

– Вот как? – без интереса спросил Фрэнк.

– Ну! Я купила билет на двоих – для девушки с кавалером.

– Прости, что-то устал сегодня.

– Будешь сидеть дома, на пару со своей старушкой?

– Наверно.

– Да пошел ты к черту!

Она захлопнула окно, и Фрэнк вздохнул с облегчением. На этот раз отделался.

Фрэнси жалела бедную Флосси. Девушка не отступалась от попыток привлечь внимание Фрэнка, хотя терпела поражение раз за разом. Флосси всегда бегала за парнями, а те бегали от нее. У Фрэнси была тетя Сисси, которая тоже бегала за мужчинами. Но те всегда бежали ей навстречу.

Разница между ними заключалась в том, что Флосси Гэддис изголодалась по мужчинам, а у Сисси был здоровый аппетит. И эта разница решала все.

3

В пять часов пришел домой папа. К этому времени и лошадь, и фургон уже стояли в конюшне Фрабера, Фрэнси дочитала книгу, доела вафли и смотрела, как тонкие бледные лучи вечернего солнца ползут по старому деревянному забору. Она прижала к щеке нагретую солнцем, пропахшую ветром подушку перед тем, как положить ее на кровать. Папа напевал свою любимую балладу «Молли Мэлоун»[8]8
  «Мо́лли Мэло́ун» (Molly Malone) – популярная ирландская песня, ставшая одним из неофициальных символов Ирландии. В ней говорится о красивой молодой девушке, которая торговала на улицах Дублина и умерла молодой, от лихорадки. Песня включена в Индекс народных песен.


[Закрыть]. Он всегда пел ее, поднимаясь по лестнице, и тем давал знать, что пришел.

 
В Дублине честном,
Где девы прелестны,
Впервые увидел красотку Мэлоун…
 

Фрэнси с радостной улыбкой успела открыть дверь раньше, чем папа допел куплет.

– Где мама? – спросил он. Он всегда задавал этот вопрос, входя в дом.

– Она пошла на шоу с Сисси.

– Вот что! – огорчился он. Он всегда огорчался, если не заставал Кэти дома. – Я сегодня вечером работаю у Кломмера. Там празднуют свадьбу на широкую ногу.

Он почистил котелок рукавом, потом повесил.

– Будешь официантом или будешь петь?

– И то, и другое. Найдется у меня чистый фартук, Фрэнси?

– Есть выстиранный, но не глаженый. Сейчас поглажу.

Она положила на два стула гладильную доску и поставила утюг нагреваться. Взяла сложенную квадратом мятую парусину с завязками и побрызгала на нее водой. Дожидаясь, пока нагреется утюг, подогрела кофе и налила ему чашку. Он выпил и съел пончик с глазурью, оставленный для него. Он был очень весел, потому что подвернулась работа на вечер, да и день выдался славный.

– Такой день, как этот, он как подарок, – сказал отец.

– Да, папа.

– А горячий кофе – разве это не замечательно? Как люди жили, пока не изобрели кофе?

– Мне нравится запах кофе.

– Где ты покупаешь зерна?

– У Уинклера. А что?

– Кофе лучше с каждым днем.

– Осталось немного еврейского хлеба, кусочек.

– Отлично! – Он взял хлеб и перевернул его, увидел с другой стороны этикетку с эмблемой Союза пекарей. – Отличный хлеб отлично выпекают пекари профсоюза.

Он снял этикетку. Вдруг вспомнил:

– А как там эмблема на моем фартуке?

– Вот она, вшита в шов. Сейчас разглажу ее.

– Эмблема, она как украшение, – пояснил он. – Вроде розы в петлице. Вот посмотри на мой значок с эмблемой Союза официантов.

И папа отполировал рукавом бледный зеленоватый значок на лацкане.

– Пока я не вступил в профсоюз, хозяева платили мне, как им вздумается. Иногда вообще не платили. Чаевые есть, говорили мне, и хватит с тебя, вот твой заработок. Кое-где с меня еще и брали деньги за то, что давали работу. У тебя такие большие чаевые, говорили мне, можешь заплатить за концессию. А потом я вступил в профсоюз. Твоей маме не стоит переживать из-за взносов. Когда я работаю от профсоюза, хозяин обязан платить мне зарплату, и не важно, что есть чаевые. Все работники должны объединяться в профессиональные союзы.

– Да, папа.

Фрэнси принялась гладить. Она любила слушать отцовские разглагольствования.

Фрэнси вспомнила про штаб-квартиру профсоюза. Как-то раз она ходила туда, относила отцу фартук и деньги на трамвай, чтобы доехать до работы. Она видела, как он сидел там с другими мужчинами. В смокинге, который носил всегда. Другой одежды у него не было. Черный котелок смотрелся небрежно-элегантно. Он курил сигару. Когда Фрэнси вошла, он снял котелок и выбросил сигару.

– Моя дочь, – с гордостью сказал он.

Официанты посмотрели на худенькую девочку в старом платье и переглянулись. Они были не чета Джонни Нолану. Всю неделю работали на постоянной работе, а субботними вечерами подрабатывали ради дополнительных денег. У Джонни не было постоянной работы. Он работал от случая к случаю – вечер тут, вечер там.

– Должен сказать вам, друзья, – заявил он. – У меня двое чудесных детишек и прекрасная жена. И должен признаться, что я не очень хорошо поступаю с ними.

– Не переживай, – сказал сосед и похлопал его по плечу.

Фрэнси услышала, как двое мужчин в сторонке обсуждают ее отца. Коротышка говорил:

– Послушай только, как этот парень распинается про свою жену и детей. Заслушаешься. Забавный тип. Зарплату отдает жене, а чаевые пропивает. У него занятный договор с Макгэррити. Он отдает все свои чаевые ему, а Макгэррити наливает ему по первому требованию. Никто из них не знает – кто кому должен, то ли Макгэррити ему, то ли наоборот. Но эта система расчетов, похоже, его вполне устраивает. Он всегда под мухой.

И коротышка ушел.

У Фрэнси заныло сердце, но когда она увидела, как окружившие отца мужчины любят его, как улыбаются ему и смеются его словам, как охотно слушают его, боль в сердце поутихла. Те двое в сторонке досадное исключение. Она знает, что все остальные любят ее отца.

Да, все любили Джона Нолана. Он задушевно пел задушевные песни. Еще в самые древние времена люди, особенно ирландцы, любили и почитали певцов, которые жили среди них. Приятели отца, официанты, на самом деле любят его. Клиенты, которых он обслуживает, любят его. Жена и дети любят его. Он такой веселый, молодой, обаятельный. Жена не таила на него обиды, и детям даже в голову не приходило, что им следует стыдиться его.

Фрэнси отмахнулась от мыслей про тот день, когда побывала в штаб-квартире профсоюза. Она снова прислушалась к тому, что говорил отец. Он предавался воспоминаниям.

– Взять хоть меня. Я никто, – он безмятежно закурил сигару ценой в десять центов. – Мои предки приехали из Ирландии в том году, когда не уродился картофель. Один человек, он управлял пароходной компанией, сказал, что довезет отца до Америки бесплатно – если тот будет работать официантом на корабле. Сказал, заплатишь только за багаж. Вот так отец с матерью оказались в Америке. Отец был вроде меня – не мог долго удержаться на одном месте.

Джонни покурил какое-то время молча.

Фрэнси гладила и тоже молчала. Она понимала, что отец думает вслух. Он не ждет ответа. Просто ему нужно, чтобы кто-то слушал его. Он говорит практически одно и то же каждую субботу. Всю остальную неделю, когда пьет, он только приходит и уходит, и говорит мало. Но сегодня суббота. Сегодня день разговоров.

– Мои предки не умели ни читать, ни писать. Я сам только до шестого класса доучился – пришлось бросить школу, когда старик умер. Вам, дети, повезло. Я сделаю все, чтобы вы окончили школу.

– Да, папа.

– Мне тогда было двенадцать, еще мальчишка. Пел для пьяниц в барах, и они бросали мне пенни. Потом стал работать… официантом… – Он снова замолчал и задумался.

– Мне всегда хотелось стать настоящим певцом, таким, который выходит на сцену, при параде. Но у меня нет образования, и я понятия не имел, с чего начинать, чтобы попасть на сцену. Цени ту работу, которую имеешь, говорила мне мать. Ты не представляешь, какое счастье иметь работу, говорила она. Так я и стал поющим официантом. Непостоянный заработок. Дела бы шли лучше, кабы работать просто официантом. Вот почему я пью, – совсем нелогично закончил он.

Фрэнси посмотрела на него так, словно хотела что-то спросить. Но ничего не спросила.

– Я пью, потому что у меня нет будущего, и я понимаю это. Я не могу водить грузовик, как другие, и в полицию меня не возьмут с таким телосложением. Остается разносить пиво да петь, потому что хочется петь. Я взял на себя ответственность за семью, а сам не справляюсь с ней, вот почему я пью, – последовала еще одна длинная пауза. Потом он прошептал: – Я неудачник. Я завел жену и детей, а работать в поте лица – это не для меня. Я никогда не хотел семьи.

Сердце у Фрэнси снова заныло. Значит, он не хотел ни ее, ни брата?

– Для чего такому человеку, как я, семья? Но я влюбился в Кэти Ромли. Нет, я не виню твою маму, не думай, – спохватился он. – Не будь ее, на ее месте была бы Хильди О’Дэйр. Знаешь, мне кажется, твоя мама до сих пор ревнует меня к ней. Но когда я повстречал Кэти, я сказал Хильди: «Знаешь, ты иди своей дорогой, а я пойду своей». Так я женился на твоей маме. У нас родились дети. Твоя мама очень хорошая, Фрэнси. Никогда не забывай об этом.

Фрэнси знает, что мама у нее хорошая. Она знает это. И папа так говорит. Тогда почему же отца она любит больше, чем маму? Почему так? Папа не такой хороший. Он сам это говорит. Но она любит его больше.

– Да, твоя мама много работает. Я люблю свою жену, я люблю своих детей.

У Фрэнси полегчало на сердце.

– Но разве человек не заслуживает лучшей жизни? Может, когда-нибудь профсоюзы наведут такой порядок, чтобы человек работал и еще у него оставалось время для себя. Но я до этого не доживу. Сейчас ведь как – или ты пашешь с утра до вечера, или ты в заднице. Никакой середины. Когда помру, меня сразу забудут. Никто не скажет – вот человек, который любил свою семью и верил в профсоюзы. Все скажут: вот пустой человек. Просто пьяница, как ни крути. Да, именно так и скажут.

В комнате наступила полная тишина. Джонни Нолан с горечью выбросил недокуренную сигару в приоткрытое окно. У него было предчувствие, что его жизнь близится к концу. Он взглянул на девочку, которая гладила, покорно склонившись над доской, и выражение тихой печали на худеньком детском лице пронзило его.

– Слушай! – Он подошел к ней и положил руку на ее худенькие плечи. – Если сегодня получу много чаевых, я поставлю деньги на хорошую лошадь, я ее знаю, она бежит в понедельник. Поставлю пару долларов, а выиграю десять. Тогда я поставлю десятку на другую лошадь, которую знаю, и выиграю сотню. Если действовать с умом, да еще удача улыбнется, то так дойдет и до пятисот долларов.

Мечты мимолетные, как сигарный дым, понимал он, даже когда рисовал ей картины умопомрачительного выигрыша. Но как здорово, думал он, если бы все, что говоришь, сбывалось. И он продолжал говорить:

– А потом знаешь что я сделаю, Примадонна?

Фрэнси улыбнулась, счастливая оттого, что он назвал ее прозвищем, которое дал, когда она была маленькой. Он утверждал, что она плачет музыкально и диапазон у нее, как у оперной дивы.

– Нет. Что ты сделаешь?

– Мы отправимся с тобой в путешествие, Примадонна. Только ты и я. Поедем далеко на юг, туда, где цветут хлопковые поля, – ему понравилась эта фраза, и он повторил еще раз: – Далеко на юг, туда, где цветут хлопковые поля.