Текст книги "Главное заблуждение человечества"

Глава 4
Трансценденция приносит сознание

Первый вопрос:

Ошо,

Почему индийцы понимают секс в терминах потребности, а не удовольствия? В то же время они считают, что они трансцендировали секс, хотя на самом деле он только подавляется. Ошо, ты иногда говоришь, что существует определенное сходство между Буддой и сумасшедшим; есть ли какое-либо сходство между подавлением и трансценденцией, которое может вводить людей в заблуждение?

Индийская культура – самая гнилая культура из всех существующих в мире, культура, сгнившая до корней, до основания. Она сгнила настолько, что разучилась умирать. Чтобы умереть, нужно хотя бы немного быть живым, а если теряется умение умирать, жизнь становится растительной, застойной.

Смерть – это процесс возрождения жизни. Так же, как каждый индивидуум должен умереть, чтобы родиться снова, каждая культура должна умереть, чтобы родиться снова. Каждое общество, каждая цивилизация должна пройти путь от жизни к смерти и от смерти – снова к жизни.

Индийская культура – единственная культура, которая за много тысяч лет ни разу не умирала. В мире существовало множество культур: ассирийская, вавилонская, греческая, романская, египетская. Все они достигали вершины, расцветали: они давали миру свою красоту, свою скульптуру, свою музыку, свою поэзию, свою драму, – а затем исчезли бесследно. Именно так и надо.

Если бы все старики в вашей семье продолжали жить – ваш отец, и отец вашего отца, и его отец, и так до самого конца, до Адама и Евы и Бога-Отца, – то одно было бы неизбежно: вы были бы раздавлены. Столько стариков, все эти трупы – более чем достаточно для того, чтобы раздавить маленького ребенка, хрупкого, как роза.

Одна из величайших заслуг Фридриха Ницше в том, что он провозгласил: «Бог умер, и человек свободен».

Бог, в качестве Отца, должен умереть, иначе его вес будет слишком велик, слишком сокрушителен. Под его тяжестью человечество не сможет быть новым и свежим. Будут невозможны поиски, будут невозможны приключения. Этот старик будет слишком осторожен, слишком хитер, слишком расчетлив, – он слишком еврей. Опыта всего прошедшего достаточно, чтобы разрушить ребенка. Ребенку необходимо исследование; и конечно, когда вы что-то исследуете, вы совершаете много ошибок – это часть роста. Человеку должно быть позволено совершать ошибки. Безусловно, нужно иметь достаточно ума, чтобы не совершать снова и снова одних и тех же ошибок; нужно подходить к ошибкам творчески и изобретать новые. Именно таким образом человек развивается, растет. Именно так интегрируется сознание.

Жизнь состоит из проб и ошибок. Старик отбрасывает все ошибки и заблуждения. Он настолько привыкает делать все правильно, что из его жизни исчезает всякое исследование, всякое приключение. И из-за своих собственных страхов он не дает новым поколениям идти в новых направлениях, в новые измерения. Он заставляет их бояться, он их парализует, он их калечит. Вот что происходит с Индией.

Индия – это странный случай. В некотором смысле она необычна: подобного не случалось больше никогда и нигде. Все страны, все культуры, цивилизации жили, умирали и воскресали снова; Индия же оставалась прежней. Она больше похожа на искусственный цветок из пластика, чем на настоящую розу. Она более заботится об устойчивости жизни, чем о самой жизни. Ее главная забота в том, чтобы продолжаться вечно.

Но ведь не это главное. Как прожить каждый миг полностью… Дело не в продолжительности, дело в глубине. Только те, кто живет глубоко, кто живет глубиной, знают, что такое жизнь. Те, кто живет продолжительностью, живут горизонтально, поверхностно. Их жизнь – как маска; в ней нет подлинности. Поэтому я говорю, что индийская культура ни жива, ни мертва, но в какой-то подвешенности, в промежуточном состоянии. Это культура-призрак: все, что важно, все, что делает жизнь радостной, – отброшено, потому что опасно; а все, что устойчиво и постоянно, – все пластмассовое – собрано, потому что так безопаснее.

Помните, это путь старика. Старик всегда думает о безопасности, о спокойствии, о банковском счете; он всегда мыслит категориями страха, потому что постоянно видит перед собой смерть.

Ребенок никогда не беспокоится о смерти, его интересует жизнь. Его интересуют нехоженое и неизвестное; он готов рисковать. А те, кто готов рисковать, – только они по-настоящему живы. Может быть, они не живут долго, но дело вовсе не в этом. Прожить хотя бы миг – подлинно, тотально, цельно – более чем достаточно. Единственный миг тотального опыта намного больше, чем целая вечность. Он вмещает в себя всю вечность; он вне времени. Но можно и много тысяч лет жить, как овощ, как кочан капусты – или цветной капусты, – и иметь самый добродетельный и праведный вид.

Кочан капусты никогда не совершает грехов; цветная капуста очень много знает. Обычная капуста становится цветной капустой, получив образование в колледже. Цветная капуста – пандиты, теологи, религиозные люди. Эта страна полна подобных людей, и они очень ее обременяют. Кто-то должен помочь этой стране умереть, чтобы она могла снова стать живой. Распятие является основным условием воскресения. Искусству жить предшествует искусство умирать.

Эта страна воняет гнилью, и ей нечем похвалиться, поэтому она хвалится своим прошлым. Она хвалится своей фальшью, она хвалится своей святостью, она хвалится своей религиозностью – но все это чепуха; потому что отсутствует самый фундамент, а вы говорите о храме. Храм возможен, но сначала надо заложить фундамент.

Жизнь есть иерархия потребностей. Прежде всего следует позаботиться об удовлетворении физических потребностей, материальных потребностей. Наука помогает удовлетворить эти базовые нужды. Если у вас нет науки, не будет и религии. Между наукой и религией лежит мир искусства. Существуют три разных измерения жизни. Наука должна заботиться о материальном, физиологическом, биологическом – о внешних потребностях человека. Религия заботится о глубоко внутреннем – о внутреннем мире, о субъективном. А между этими двумя мирами лежит мир эстетический: искусство, поэзия, музыка, танец, драма, литература.

Голодный человек не может думать о поэзии. Голодный человек не может думать о медитации. Это невозможно! Но старое, долгое, традиционное эго пытается скрыть свою бедность. Так называемая индийская духовность, так называемое стремление индийской культуры вести весь мир к духовности попросту глупо. Это абсолютная ерунда, вздор. Но для индийцев это единственный способ сохранить лицо – они могут только спрятаться за ширмой. Они знают, что их тела голодны, они знают, что у них нет самого необходимого. Они хотят есть, они больны, больны во всех отношениях. Девяносто восемь процентов населения страны живет в нищенском состоянии. Никто не получает полноценного питания: почти каждый страдает истощением. А когда человек недоедает, страдает не только тело, помните. Недоедание незаметно подтачивает и разрушает способности вашего ума.

Ум требует питания, и если тело не получает нужного ему питания, его не может получать и ум. Прежде всего нужно удовлетворить потребности тела. Если что-то остается сверх необходимого, сверх базовых потребностей, этот излишек идет в мозговые клетки. Ум является роскошью, его нет у животных; это прерогатива человека. Он возник только потому, что человеку удалось полностью удовлетворить потребности тела, и образовался избыток энергии; эта излишняя энергия стала его мозгом, его умом, его психологией.

Когда психологические потребности удовлетворены, полностью удовлетворены, и снова образуется избыток энергии, эта энергия трансформируется в духовность, в медитацию, в природу Будды.

Но Индия находится в плачевном состоянии, и плачевнее всего то, что индусы пытаются скрыть, а не показать это. Они злы на меня за то, что я говорю правду, какова она есть на самом деле. Они злы на меня, потому что я не хочу ничего покрывать. Они бы любили меня, они бы уважали меня, они бы называли меня великим Махатмой, воплощением бога и всякой подобной ерундой, но при одном условии: чтобы я скрывал их раны.

Я не могу скрывать ран. Я могу их исцелить, но исцеление – совершенно иной процесс. Сначала вы должны открыть свои раны солнцу, ветру. Вы должны открыть их. Это болезненно! Раны, которые тысячи лет оставались в тайне, вдруг становятся явными… Вы потрясены и не можете поверить. Вы всегда считали себя духовной страной, всемирным оплотом духовности, но я вижу, как все это фальшиво, как все это лицемерно. И самое большое лицемерие заключается в отрицании двух потребностей: в пище и в сексе. Это две основные потребности, две стороны одной медали. Они не имеют больших различий.

Пища необходима для существования индивидуума. Индивидуум может существовать без секса. Ему будет не очень радостно, но он сможет выжить. Но без пищи человек не может существовать; он умрет от истощения. В лучшем случае, при абсолютном здоровье, он сможет существовать без пищи в течение трех месяцев – девяноста дней, – но это только в том случае, если у него отменное здоровье и в организме много лишних запасов – в форме жира и других веществ. Тогда он сможет выжить в течение трех месяцев.

И это выживание, учтите, не имеет ничего общего с религией; это сущий каннибализм: поедание собственного тела. Когда вы поститесь, вы поедаете собственное тело, поэтому я против поста; это гораздо хуже, чем просто есть мясо. Вы можете поститься – и ежедневно будете терять по одному килограмму веса. Куда девается этот вес? Вы перевариваете его. Через три месяца вы умрете.

Индивидуум может некоторое время существовать без пищи, он может существовать без секса – он может выжить, – но человеческая раса, человечество как вид не может существовать без секса. Секс является пищей для вида. Без секса человечество исчезнет. Все люди, проповедующие безбрачие, – убийцы. Те, кто учит человечество безбрачию, рубят главные человеческие корни. Если бы их учению неукоснительно следовали, от человечества ничего бы не осталось.

Не было бы ни Махавиры, ни Будды, ни Кришны, не было бы ни Мухаммеда, ни Кабира, ни Нанака, если бы их родители следовали идее безбрачия. Это благо, это большое счастье, что отец Будды не следовал дурацкой идее безбрачия, иначе мир лишился бы одного своего величайшего цветения.

Если в мире воцарится безбрачие, человечество исчезнет. Это весьма эгоистическая идея, эгоистическая в том смысле, что вы заботитесь только о себе. Индийцы продолжают рассуждать о духовности, о неэгоистичности, и в то же самое время, не меняя выражения лица, продолжают говорить о безбрачии. Безбрачие – это эгоизм, абсолютный эгоизм. Ваши родители, и их родители, и родители их родителей – все эти люди общими силами создали вашу жизнь. Но когда вы стремитесь к целомудрию сами и навязываете целомудрие другим, вы закрываете двери перед будущим человечества. И вы называете это самоотречением? Вы называете это духовностью?

Это чистейший эгоизм – как будто бы вы центр вселенной, как будто все существование только ради вас: коль скоро вас уже произвели на свет, больше уже ничего не нужно; все остальное может исчезнуть.

Но хотя учение и продолжается, никто ему не следует. Противоестественным учениям невозможно следовать. В том их хорошая сторона. Только немногочисленные дураки, маньяки, одержимые могут пытаться им следовать, но никакой разумный человек подобным идеям следовать не будет.

Но такие идеи имеют два неприятных осложнения. Те, кто похитрее, становятся лицемерами. А те, кто невинен и простодушен, начинают чувствовать себя виноватыми. Вот что случилось с Индией, и то же самое случилось в более широком масштабе, в мировом масштабе. Эта болезнь заразна. Может быть, она зародилась в Индии; ее происхождение, по-видимому, индийское. Вот единственное, что дала миру Индия, – заразную болезнь, от которой люди становятся лицемерными или виноватыми. Те и другие уродливы. Миру не нужны ни лицемерные, ни виноватые люди.

Но лицемеры становятся священниками, монахами, Махатмами, прорицателями, святыми, а виноватые – их последователями. Так и продолжается эта игра.

Ты спрашиваешь меня:

Почему индийцы понимают секс в терминах потребности…

Потому что у них не удовлетворены потребности. У них не удовлетворены различные потребности – и в том числе секс. Человек с неудовлетворенными потребностями везде видит только свои потребности. Вы видите только то, что можете видеть; вы слышите только то, что можете слышать: избирательно, соответственно своим потребностям. Если голодному человеку показать красивую женщину, он увидит только вкусную еду. Сама эта идея показывает, в каком человек состоянии.

Во всех языках мира есть любовные выражения… Люди употребляют слова, связанные с едой: «Так бы тебя и съел», – говорит любовник женщине. Что это за любовь? Любовники кусают друг друга, любовники жуют друг друга – как жевательную резинку! Любовники оставляют следы зубов на теле друг друга. Что это за поэзия? Они царапают друг друга ногтями… Это любовь или нечто другое, под нее замаскированное?

Любовь должна быть нежной, чуткой. Нельзя думать о ней как о еде, как о продукте, который грызут или кусают, – это уродливые выражения.

Но Индия живет разного рода потребностями. Поэтому секс также становится только потребностью, в лучшем случае, расслабляющим средством, транквилизатором – удовольствием такого же рода, как то, которое вы испытываете, когда громко чихнете: пропадает какое-то напряжение, что-то обременительное. Но в этом чувстве нет осуществленности, нет радости.

Индийцы занимаются любовью как воры, будто они делают нечто зазорное. Они занимаются любовью так, будто идут против Бога, будто совершают грех.

Разумеется, им приходится заниматься любовью, потому что такова потребность. И секс будет оставаться только потребностью, пока не будут удовлетворены все остальные потребности. Когда все потребности полностью удовлетворены, любовь приобретает совершенно иное измерение – измерение радости, удовольствия, измерение танца и музыки. Тогда не вы используете ее как средство расслабления, как транквилизатор, как чихание; вы начинаете делиться ею. Любовь становится первостепенной, секс отходит на второй план. Когда секс является потребностью, любовь только слово: реален только секс, реально только средство воспроизведения.

Как вы знаете – а это хорошо известный всему миру факт, установленный наукой, – бедняки рожают больше детей. Почему? У них нет других развлечений. У них нет идиотского ящика, телевизора – они не могут на шесть часов прилипнуть к креслу. Да и кресла у них тоже нет! У них нет денег, чтобы пойти в ресторан, чтобы поучаствовать в каком-нибудь празднике, чтобы ходить в кино, чтобы пить алкоголь, чтобы танцевать, петь… Все возможности закрыты. Усталость дня, рутинная работа, наезженная колея… Единственная возможность, бесплатное и доступное развлечение – это секс. Он становится последним событием дня. Поэтому перед сном они посвящают несколько минут сексу, словно выполняя некий ритуал, – а потом спят как убитые.

Молодожены развлекали знакомого холостяка в своем загородном доме, и разговор перешел на тему сексуальной морали.

– Если уж ты считаешь себя таким раскрепощенным, – сказал индийский холостяк индийскому мужу, – то ты позволишь мне за тысячу долларов поцеловать грудь твоей жены.

Не желая прослыть ханжами и нуждаясь в деньгах, супруги согласились, и жена сняла блузку и бюстгальтер. Молодой человек прижался лицом к ее груди и застыл в таком положении. Через несколько минут муж не выдержал и воскликнул в нетерпении:

– Да целуй же наконец!

– Я бы с радостью, – вздохнул молодой человек, – но мне это не по карману.

Вопрос в том, по карману ли вам что-нибудь большее… В индийском понимании секс остается животным актом. Он никогда не достигает мира поэтической красоты, он никогда не становится любовью. Поэтому, если вы захотите поговорить с индусом о любви, он тут же подумает, что вы говорите о сексе. «Любовь» немедленно и автоматически переводится как «секс». Разговаривать с индусами о любви невозможно. Таков мой опыт общения с миллионами индусов, по всей стране. Заговорите о любви, и к тому моменту, как слово достигнет их ушей, оно уже превратится из любви в секс.

Они знают только секс. Любовь для них не имеет иных смысловых оттенков. Это непонимание – как стена, которая кажется почти непробиваемой. Говорить с индусами крайне утомительно.

Вы можете говорить о Боге, можете говорить о душе, можете говорить о мокше и нирване, можете говорить о Ведах, и все будет понятно, потому что тысячи лет они как попугаи повторяли эти слова. Не то чтобы они действительно понимали, но слова хотя бы им знакомы. Когда вы говорите слово «Бог», они знают, что это значит. Они не знают реального опыта, но знают хотя бы смысл слова. Но когда вы говорите о любви, непонятен даже смысл. Что же касается опыта, до него далеко, как до звезд.

Она только что закончила принимать душ, когда раздался звонок. Подойдя на цыпочках к двери и дрожа всем округлым розовым телом, она спросила:

– Кто там?

– Слепой, – ответил мрачный голос.

Она пожала плечами, открыла дверь и потянулась за кошельком. Когда она повернулась к посетителю, он ухмылялся до ушей. Она заметила, что он держит в руках большой пакет.

– Да вы все видите! – воскликнула она.

– Да, – со счастливой улыбкой кивнул он, – прекрасно вижу. Куда мне положить эти шторы?[3]3
  Англ. blind man значит «слепой», но так же может назвать себя и человек, который принес шторы, – blinds.


[Закрыть]

Романтический юноша пришел на первое свидание с девушкой, и теперь они сидели рядом на скамеечке в парке. Он рассчитывал зачаровать ее сердце поэзией, перед которой, как известно, не устоит ни одна женщина. Взглянув в небо, он сказал:

– В небе луна.

– Это точно, – сказала она.

– И звезды блещут.

Она кивнула.

Посмотрев на капли росы, он начал:

– А на траве имеются…

– Кто-то, может, и имеется, – сказала она сухо. – Но я не из таких.

С индусами очень трудно говорить о любви – они никогда не переживают этого опыта. Все, что они знают, – это механизм секса, все, что они знают, – это животная сексуальность: вот в чем заключается их опыт. Они не понимают, как секс может быть удовольствием и радостью, потому что секс не может быть радостью – только любовь может быть радостью.

Любовь – это удовольствие и радость: в нее можно играть, как в игру, в ней есть качество игры. А у самой вершины любви это качество игры становится качеством молитвы.

Есть три стадии: потребность, игра, молитва. И если вы не пережили молитвенности любви, у ее высшей, последней вершины, вы не жили настоящей жизнью; вы упустили самое главное.

Ты говоришь:

Почему индийцы понимают секс в терминах потребности, а не удовольствия?

Они ничего не знают об удовольствии, они не умеют играть. Они серьезные люди – очень добродетельные, очень духовные. Ходячие трупы. От них нельзя ожидать, чтобы они играли и радовались, ожидать можно только уныния на лицах.

Нельзя долго жить среди святых. Пробыть рядом со святым хотя бы двадцать четыре часа – это уже наказание; это не награда, потому что через двадцать четыре часа жизнь станет вам горька, святой наведет на вас такую тоску и печаль, внушит вам столько чувства вины, выльет на вас столько осуждения… Осуждать – его единственная радость. Религиозные люди имеют только одно удовольствие: делать всех грустными, изгонять человеческий смех.

Они осуждают меня, потому что я учу людей любви, я учу людей тому, как в каждый миг находить удовольствие в самой обычности жизни. Потому что никакой другой жизни нет, никакого другого мира нет, мир только один! И мы должны жить в этом мире. Мы не должны жертвовать этим миром ради какого-то другого мира.

Я не учу самопожертвованию, я не учу аскетизму, я не учу посту, я не учу безбрачию. Я учу празднику жизни. И именно этого праздника они были лишены тысячи лет.

Они не понимают, что секс может быть удовольствием и радостью; это страдание. А если они не находят в нем удовольствия и радости, они не смогут найти в нем молитвы; это невозможно.

Ты говоришь:

В то же время они считают, что они трансцендировали секс, хотя на самом деле он только подавляется.

Трансценденция секса возможна только тогда, когда секс достигает цветения молитвенности. Прежде этого секс не может быть трансцендирован. Только от этой черты возможен прыжок за пределы секса. Но это не целибат, это просто исчезновение эго во всецелом. Это не совсем трансценденция секса; скорее, секс просто становится частью всецелого, частью оргазмической вселенной. Это достижение наиболее полного единения со всецелым.

Что вы делаете, когда занимаетесь любовью с женщиной? Вы стараетесь добиться определенного единения с противоположным полюсом. На миг это единение достигается – изредка, потому что должно быть выполнено много условий. Пока эти условия не выполняются, вы можете лишь совершать движения любви. Лишь изредка голоса мужчины и женщины сливаются в созвучие – гармоничное, сонастроенное, – и даже тогда оргазмическая радость только на миг.

Что такое оргазмическая радость? Исчезновение эго на мгновение. Но даже одно мгновение чрезвычайно важно и драгоценно – более драгоценно, чем любой Кохинор. То же случается на более глубоком уровне – в молитве. В молитве вы не стремитесь встретиться с другим человеком, вы пытаетесь встретиться со вселенной. Другой человек был просто окном в мир. Теперь вы не ограничены оконной рамой. Благодаря окну вы попадаете в мир звезд, облаков, птиц. Вы выходите за пределы. Любовь учит вас искать звезды по ту сторону окна. Как только вы взлетели, окно остается далеко позади. Как только вы покинули окно, случается чудо. Потому что ваше эго было определено и очерчено оконной рамой: как только вы оставляете позади окно, остается позади и ваше эго. Для существования эго нужен кто-то другой: когда другого больше нет, то и вашего эго тоже нет.

Психологи говорят, что эго возникает не сразу. Сначала вы начинаете чувствовать присутствие другого. Ребенок сначала чувствует присутствие матери, отца, братьев, сестер; стены, картины – все то, что окружает его. Мало-помалу он начинает осознавать факт: «Я отделен от всего этого. Иногда мать рядом, иногда ее нет, а я есть всегда». Сначала приходит опыт другого, и лишь затем появляется эго.

То же самое происходит и в молитве: сначала исчезает другой – все в обратном порядке, – а затем растворяется эго. Если вы оставили оконную раму, маленькую раму любящего и любимого и оказались за ее пределами, наступает растворение. Будда называет это нирваной. Это слово красиво: нирвана просто означает «прекращение пламени». Точно так вы гасите лампу, и вдруг пламя исчезает во всецелом; то же происходит и в наивысшем состоянии любви. Тогда человек познает трансценденцию. Трансценденция эго становится трансценденцией секса.

Но помните: все это не вопреки сексу. Напротив: ваш мгновенный секс достигает космического секса; вы соединяетесь в оргазме с самим существованием. И теперь так будет в каждый момент – вы не сможете потерять это чувство. Теперь гусь действительно снаружи! Вы не сможете снова попасть в бутылку.

Трансценденция секса – это совершенно иное явление, нежели подавление. Но подавление может дать вам такое чувство, будто вы достигли трансценденции.

Старая дева подбежала к полицейскому.

– Меня изнасиловали! На меня напали! – кричала она. – Неизвестный сорвал с меня одежду и стал душить меня страстными поцелуями. Потом он с безумной страстью любил меня!

– Спокойствие, мадам, спокойствие, – сказал офицер полиции. – Когда это случилось?

– В сентябре этого года исполнится двадцать три года, – ответила женщина.

– Двадцать три года назад? – воскликнул полицейский. – Неужели вы думаете, что я смогу арестовать кого-то за то, что он сделал двадцать три года назад?

– Нет-нет, не нужно никого арестовывать, – сказала женщина. – Просто я очень люблю об этом рассказывать.

Можно только удивляться тому, что все ваши так называемые священники непрерывно осуждают секс. Почему? Если все они трансцендировали его, откуда такая одержимость сексом?

В индийских священных писаниях вы найдете такие непристойные описания женщин, что просто изумитесь. Ваши «Плэйбои» и подобного рода журналы в сравнении с ними меркнут. Вы можете пойти и посмотреть храмы, Хаджурахо, Конарак, Пури, и тогда вы увидите, что вся ваша так называемая порнографическая литература пребывает еще в глубоком детстве. В Хаджурахо есть самые непристойные скульптуры, которые когда-либо существовали в мире. И на их создание ушли сотни лет, потому что это скульптуры из камня, а не просто фотографии обнаженной модели в каком-нибудь журнале «Плэйбой». Сотни лет работы, – и, наверное, тысячи скульпторов. И такой храм не один, их сотни. Но почему в храмах? Причем тут храмы, какая связь?