Текст книги "Еда. Отправная точка. Какими мы станем в будущем, если не изменим себя в настоящем?"

Человеческая система обоняния довольно сложна. И причина не в рецепторах, а в способе, с помощью которого они взаимодействуют с нашим мозгом.

Каждая клеточка рецептора определенным образом специализирована: она может распознать только небольшое количество запахов. Но когда вы нюхаете или пробуете что-то, например ломоть свежеиспеченного хлеба или лимонную цедру, которой посыпано рагу, то рецепторы посылают сообщение обонятельной луковице в мозг. Здесь каждый вкус кодируется по определенной схеме в часть обонятельной луковицы, которая называется гломерулой (или обонятельным клубочком).

Гломерула была описана как «преимущественное обнаружение акцентов». Всякий раз, когда вы пробуете или нюхаете что-то, гломерула записывает это. Эти записи остаются в головном центре, как модели, как карта.

По оценке Линды Бак, люди могут различить около 10 000 различных запахов. Мы входим в дом и понимаем что кто-то готовит на ужин жареную курицу, приправленную розмарином вместо тимьяна.

Наши обонятельные системы имеют невероятную возможность различать многообразие вкусов. Молекулы, которые выглядят похожими, около-идентичными для химика в лаборатории, с легкостью отличит обычный человек, который их вдыхает. Наш мозг распознает то же химическое вещество полностью противоположным способом, в зависимости от его концентрации. Бак и коллеги приводили в пример «поразительное вещество под названием терпинеол, запах которого описывают как “тропический фрукт” в маленькой концентрации, как “грейпфрут” в высокой концентрации и как “вонь” в большой концентрации»{135}135
  Мэлник и др. (1999).


[Закрыть].

Когда же дело касается вкуса, то образы, возникающие в мозге, становятся куда более сложными. В дополнение к сигналам запаха в носу – этот кофе прекрасен! – будут еще и сигналы во рту – ой, но он горький! – как и чувство консистенции – мягкий крем! – и температуры – он обжег мой язык! Восприятие еды на вкус является гораздо более мульти-чувственным, чем в случае со слухом, зрением или осязанием, поэтому вкус является самой сложной частью для обработки мозгом.

На самом деле на питание влияет не только вкус, но и слух, зрение, осязание. Нам больше нравятся хрустящие яблоки, стейки с кровью, нежные соусы.

Если существует 10 000 запахов, то количество различных вкусов, которые может потенциально создать наш мозг, стремится к бесконечности. Профессор Гордон М. Шеферд, биолог в Йельском университете, ввел в обращение термин «нейрогурман» для объяснения исключительности системы вкуса мозга{136}136
  Шеферд (2012).


[Закрыть]. По мнению Шеферда, сложное распознавание вкуса находится в сути человеческого своеобразия, что отличает нас от других млекопитающих. Коты не могут распознать даже что-то базовое вроде сахара, у них нет вкусового рецептора сладкого. Многие же люди могут отличить подделку кленового сиропа от настоящего; кока-колу от диетической колы. Шеферд замечает, что образы различных вкусов, которые представляют люди, обрабатываются в префронтальной коре – области головного мозга, отвечающей за принятие решений, абстрактное мышление, а также за память.

Работа Шеферда показала, что человеческий мозг может потенциально генерировать любое количество вкусов, «так как каждое растворимое вещество имеет особый вкус, который не может полностью повторить другое»{137}137
  Шеферд (2012).


[Закрыть].

То, как мозг интерпретирует вкусы, подтверждает нашу любовь к различным схемам и моделям. Профессор Шеферд и его коллеги проделали эксперименты с использованием МРТ и других технологий сканирования мозга, чтобы узнать, каким образом различные вкусы записываются как разнообразные модели в мозге. Они стали изучать полученные изображения таких вкусовых карт и заметили, что в мозге есть разные участки для бананов и для чеддера, а клубника и сахар оказываются точками в похожих местах.

Способ, которым мозг отображает вкус, похож на способ, которым мы воспринимаем визуальные образы. Когда мы «видим» что-то, то мы на самом деле создаем абстрактную двухмерную модель, усиливая и подавляя некоторые черты. К тому же, когда мы кладем еду в рот, молекулы вкуса, проходящие в нос, превращаются в абстрактные модели в мозге. Эти модели помогают нам узнать еду, когда мы попробуем ее снова. Наши обонятельные рецепторы представляют разные модели для сладкого и острого; испорченного и свежего. Рецепторы также изменяют модели в зависимости от того, что происходит с остальным организмом: счастливы ли мы, расстроены или нас тошнит. Благодаря этим моделям наш мозг понимает сложную природу вкусов.

Юмами, так называемый пятый вкус, соответствует пикантному вкусу мяса, сыра и некоторых овощей, таких как помидоры и брокколи.

Юмами – причина, по которой нам бывает так сложно перестать есть картошку с соусом. У нас у всех есть нейроны, специально настроенные на пятый вкус. Хотя сам по себе юмами, в действительности представляющий искусственную форму глутамата натрия, не имеет собственного вкуса и только при соединении с другими оттенками он становится вкусным. Это можно наблюдать при исследовании с нейронными образами. Когда глутамат пробуют в сочетании с пикантным овощным вкусом, это провоцирует большую активность мозга, чем оба эти вкуса по отдельности. Наш мозг достаточно умен и способен понять, что целое больше суммы его частей, поэтому блюдо азиатской зелени с соевым соусом способно вызвать более ощутимый вкусовой образ, чем вкусы той же самой зелени и соевого соуса, подаваемых по отдельности.

Что еще более важно, так это то, как вкусовые образы приводят к называемым учеными «образам желания». Как только у нас в голове остается воспоминание о любимом вкусе, мы строим «образы желания» и ищем возможность снова ощутить этот вкус. В 2004 году исследователи посадили испытуемых на обычную диету и попросили их представлять свою любимую еду. Одни только мысли о любимых блюдах создавали ответный сигнал в гиппокампе, центральной доле и хвостатом ядре, именно в тех областях мозга, которые активируются при пристрастии к наркотикам.

По исследованиям канадских ученых, «любители шоколада» проявляли мозговую активность во время его употребления. Активность отличалась от той, которая наблюдалась у людей, не относящихся к этой категории.

Мозг любителей шоколада продолжал благосклонно реагировать на изображения шоколада довольно долго, даже если организм насыщался любимым лакомством. Данные неврологических исследований подтверждают, что шоколад для одних людей значит намного больше, чем для других.

Предвкушение удовольствия от следующего приема пищи, другими словами, то, что может занять огромную часть дня, по моему опыту, всегда является формой воспоминания. Каждый кусочек блюда напоминает другой, съеденный в прошлом, и логично предположить, что модели вкуса в головном мозге сильно зависят от тех продуктов, которые мы пробовали раньше, особенно в детстве.

Для североафриканцев во Франции свежий мятный чай, подаваемый обычно в чашках с орнаментом, является стилем жизни.

Дети растут, а перед их глазами неизменно вьется пар горячего травяного чая, и не смолкают разговоры взрослых за столом.

Для французских алжирцев мятный чай отпечатан в памяти гораздо сильнее, нежели в голове французов неафриканского происхождения. В 2009 году группу испытуемых, половина из которых «французские алжирцы», а другая половина – «французы-европейцы», попросили понюхать мяту и сказать, что они думают о ней. И те и другие нашли запах приятным, правильно идентифицировав его как мятный. Но когда стали исследовать нейронную активность с помощью электродов, уровень реакции на мяту у алжирцев оказался значительно выше, чем у европейцев. Из-за того что «французские алжирцы» пьют мятный чай дома, запах возбуждает другую часть коры головного мозга, этот вкусовой образ был уже узнан много раз раньше.

Запах мяты произвел большой резонанс у алжирцев, чем у европейцев. Если бы мята была звуком, а не вкусом, можно было бы сказать, что французы услышали ноты. Но только алжирцы смогли оценить музыку.

Если вкусы, знакомые с детства, по какой-то причине являются недостижимыми, то может развиться настолько сильное желание восполнить этот вкусовой дефицит, что невозможно думать ни о чем другом. Страдающие аносмией люди, с которыми мы познакомились в начале главы, например с Марленой Спилер, подтвердят это: она жаждет почувствовать вкусы, которые заставят ее чувствовать себя «как Марлена» снова.

Одними из наиболее мучительных примеров этой тяги к вкусу являются одержимости военнопленных. Когда Примо Леви взяли в плен в трудовой лагерь под названием Буна недалеко от Освенцима, он вспоминал, что молодые пленные не только стонали во сне, но и облизывали губы: «Им снится еда; это словно коллективный сон… вы не просто видите еду, вы держите ее в руках, отчетливо и ясно, вы чувствуете этот богатый и невероятно вкусный запах».

В мемуарах военнопленных Второй мировой войны основной темой является не просто голод, а лихорадочные мысли о тех кушаньях, которые пленные съели бы на свободе. В основном они мечтали не о деликатесах из дорогих ресторанов, а о еде из детства и дома: тяжелой, сытной и безопасной. Один бывший британский военнопленный вспоминал, что ему две ночи подряд снился «омлет и пудинг с патокой». Он также вспоминал свое горькое разочарование, когда проснулся: «Это было так же достижимо, как кусочек луны»{138}138
  Шеферд (2001).


[Закрыть].

Одержимость едой достигла лихорадочного пика у европейских, американских и австралийских военнопленных особенно на Дальнем Востоке, где несоответствие между рисовым пайком и едой, о которой они мечтали, вызывало помешательство в легкой форме. Специалист по истории питания Сью Шеппард пишет, что большинство мужчин в японских лагерях «регрессировали до состояния ребенка». Всем им мерещились сладости: британцам мог пригрезиться шоколадный эклер, почечный пудинг и кипящая тарелка желтого, как лютик, заварного крема; американцам – шоколадный батончик, мамин яблочный пирог и любой слоеный торт. Некоторые мужчины отказывались присоединиться к беседе о еде только потому, что для них это было мучительным напоминанием о том, насколько далека от них возможность поесть домашней еды. Но для большинства одержимость разговорами о вкусной пище стала механизмом выживания в бесконечности скуки и жестокости. Военнопленные, которые находились в плену долгое время, вспоминают, что после полутора лет или около того разговоры о еде полностью вытеснили фантазии о женщинах.

Некоторые мужчины настолько далеко зашли, что записывали искусные меню и даже рецепты на клочках бумаги. Кинорежиссер Джен Томпсон, которая на протяжении двадцати лет опрашивала бывших американских военнопленных для своего документального фильма Never the Same[6]6
  «Никогда не буду прежним» (пер. с англ.).


[Закрыть], обнаружила, что главной темой было записывание вариантов меню на День благодарения, восстановленных из «воспоминаний о детстве, когда вся семья собиралась за столом»{139}139
  Томпсон (2001).


[Закрыть]. Любое воспоминание искажает реальность, и в полуголодном состоянии эти мужчины создали праздничные меню более красочными, чем у любого из них было в реальности. В Японии старший сержант Моррис Льюис чувствовал себя подавленным из-за ответственности за своих солдат и за себя. Льюису не дало сойти с ума только то, что он составлял меню фантастического ужина ко Дню благодарения с множеством блюд: печеная ветчина по-вирджински, жареный кролик с клюквенным соусом, картофельное пюре, сладкая кукуруза и верхушки спаржи в сливочном масле, фаршированные оливки, сладкий карамелизованный картофель. Затем шли десерты: «разное печенье», «смесь разных орехов», «разные конфеты», «разные сорта мороженого», а также «разные сорта варенья» и «свежий салат из различных фруктов и винограда».

Это повторяющееся слово «разные» не случайно, оно выстрадано человеком, чья диета была сведена к крайнему однообразию. Как ни странно, заключение способствует развитию воображения.

Спустя время, проведенное без печенья, орехов, конфет и мороженого в любом проявлении, сержант Льюис придумал блюдо, в котором все эти лакомства сочетаются в различных вариациях. Он вернулся в свою детскую мечту очистить все полки в магазине сладостей.

Тоска военнопленного по еде из детства была похожа на знакомое нам преувеличенное чувство ностальгии по еде. То, что вы пытаетесь восстановить, это не только вкус, но и все, что с ним связано: семья, сидящая за столом, ощущение заботы, свобода от обязательств. Вот почему иногда мы испытываем желание съесть что-нибудь не очень полезное для здоровья, просто потому, что оно вызывает у нас приятные воспоминания. Не каждый вырастает на вкуснейших маминых яблочных пирогах. Военнопленный Рассел Бреддон, «молодой щекастый австралийский стрелок», который провел три года в японских лагерях, пришел в волнение, когда получил открытку от сестры. Почта доставила ее спустя год и четыре месяца с момента отправки, и ее содержание было кратким из-за ограничения в 25 слов: «Дорогой Расс! Мамины пудинги, как всегда, с комками. С огромной любовью от всех нас, Пэт». Бреддон позже сказал, что в письме было «все, что я хотел знать»: что семья не приняла его смерть, и что «старые домашние шутки о неумении моей мамы готовить все еще были в ходу».

Любимая еда нашего детства тесно связана с местом и временем из нашего прошлого. Американские военнопленные мечтали не об абстрактной «сладости», а о сахарной сладкой картошке и пироге. Э. П. Костер, голландский психолог, заслуженный профессор в отставке Утрехтского университета, работает над сложным вопросом предпочтения одной еды другой. Он уделяет особое внимание роли памяти в формировании наших гастрономических желаний. Работа психолога необычна тем, что область исследования находится на передовой линии современной психологической мысли и науки, изучающей потребительский спрос. В 2009 году он сокрушался из-за того, что среди многих исследователей потребительского спроса было так «мало понимания фундаментальной проницательности психологии». Костер сожалеет о том, что потребительский поиск основан на убеждении, что наш выбор еды является рациональным и сознательным, когда по большей части он таковым не является.

Он изучил свое собственное пристрастие к горькому шоколаду Bournville[7]7
  Данный вид шоколада в Россию не импортируется.


[Закрыть], изготовленному Cadbury (во время войны в Британии это был главный бренд горького шоколада), вспоминая 1944 год, когда он, тринадцатилетний, жил в голодной, оккупированной немцами Голландии. Однажды, когда Костер катался на велосипеде, над его головой закружил самолет королевских ВВС Великобритании. Мальчик увидел, как один из пилотов выбросил из кабины коробку из трех плиток шоколада Bournville. Костер быстро схватил их, пока никто не успел сделать это до него. «На обратном пути я медленно рассасывал кусочек шоколада. Это был рай. Другими двумя плитками я поделился со своим братом, и мы ели их очень долго, понемногу каждый день. Я на всю жизнь полюбил вкус этого шоколада, и всякий раз, когда я приезжаю в Англию, первым делом я покупаю плитку шоколада. Я признаю, что, возможно, найдется шоколад лучше Cadbury, но для меня нет шоколада вкуснее»{140}140
  Прескотт (2012).


[Закрыть].

Воспоминания, связанные с едой из детства, часто непонятны посторонним людям.

Если я дам вам маленькую тарелку с тремя продуктами, с творогом, нарезанным яблоком и изюмом, вы можете подумать, что я немного странная. Вы можете неверно истолковать мои действия, например, что я пытаюсь подсадить вас на низкокалорийную или безглютеновую диету. Но если дать эти продукты моей сестре, она сразу поймет, что я даю ей отличный перекус перед сном, тот самый, который делала для нас мама, когда мы спускались по лестнице в пижамах, жалуясь, что не можем уснуть.

Необходимость разделять воспоминания из детства для укрепления семьи можно увидеть среди эмигрантов, которые проносят свою «родину» посредством ингредиентов, перевезенных в чемодане. В Греции люди называют это желание поесть домашней еды «жжением губ»{141}141
  Саттон (2001).


[Закрыть]. Когда греки уезжают за границу, их матери часто шлют посылки с едой, в которые они заботливо кладут такие вкусности, как «орегано, тимьян, горный чай, домашний мед, инжир, миндаль, твердый сыр и круглые сухарики из темного хлеба». В колледже у меня была подруга-гречанка Афина, она получала роскошные посылки от мамы с плитками сладкой халвы и огромные пакеты наисвежайших хрустящих фисташек. Она выкладывала их в экзотические глиняные блюда. Почему-то в студенческой комнате Афины царила другая атмосфера, чем у остальных, хотя ее мебель была такой же потрепанной. Окруженная едой из дома, она излучала ауру человека, который никогда не чувствовал себя одиноким.

Еще до широкого распространения и повсеместной продажи в супермаркетах сыра фета греки путешествовали с ним по свету. Часто они не понимали, насколько будут скучать по этому влажному белому сыру, пока не уезжали далеко от дома, где не имели возможности снова ощутить любимый соленый вкус. По словам греческого академика из университета Уэльса, однажды он привез из Греции огромную десятикилограммовую упаковку сыра фета: «Я добавлял по кусочку сыра в еду каждый вечер. Он был для меня белым золотом»{142}142
  Саттон (2001).


[Закрыть].

Одной из функций традиционной кухни является усиление детских воспоминаний о еде.

Пищевой антрополог Дэвид Саттон обнаружил, что на пирах, проводившихся на острове Калимнос в Эгейском море, островитяне использовали большие ритуальные блюда как способ запоминания событий в будущем. Нет ничего случайного в этом запоминании. Когда на Пасху подают жареного ягненка, то у всех, кто его ест, создается некое опорное воспоминание об определенном месте и времени. За обедом Саттон заметил, что его друзья с Калимноса часто говорили: «Ешь, чтобы запомнить Калимнос».

Данная группа воспоминаний о еде является огромной частью опыта иммигрантов. Как сказал американский итальянец Джон Ф. Карафоли: «Люди начинают беспокоиться о еде и памяти, когда понимают, что еда, которую они любят, может не остаться с ними навсегда»{143}143
  Карафоли (2001).


[Закрыть].

Те, кто приезжает в Америку из других стран, покупают рис арборио и сливовые помидоры, гарам масалу и лаймовый маринад, в зависимости от национальности. Есть эти блюда в новой стране означает снова оказаться рядом с бабушками и мамами, которые готовили эти продукты дома.

Однако часто ностальгировать посредством еды не очень-то приятно, потому что даже если вы все приготовили в точности по рецепту, выверили до грамма приправы и специи, вам может не хватить поварского мастерства.

Вы понимаете, что не просто хотите пасту «как раньше делала мама», а хотите, чтобы мама была рядом. После того как у писательницы, автора романов Шарлотты Мендельсон умерли ее венгерские бабушка и дедушка, она почувствовала, что ужасно скучает по блюдам, которые бабушка готовила для них с сестрой: блинчики со сливочным сыром и лимонной цедрой, курица с паприкой и особенно мясной рулет и голубцы{144}144
  Мендельсон (2013).


[Закрыть]. Она решила, что теоретически можно найти настоящий венгерский рецепт мясного рулета и голубцов, и попыталась восстановить блюда своей бабушки, но смысл был не в этом: «Интернет не заменит мне бабушку».

В определенный момент в детстве мы замечаем, что еда у вас не такая, как у друзей. У некоторых дома пахнет горелым луком, у других – специями, а у кого-то, как ни странно, вообще ничем не пахнет.

Даже когда на стол подают тот же набор блюд, что и на вашем столе, полного сходства все равно не будет. Одно из моих самых сильных воспоминаний о еде, когда меня, восьмилетнюю девочку, подруга пригласила к себе домой. «Надеюсь, тебе нравятся макароны с сыром», – сказала ее мама, и я радостно кивнула. Ведь это одно из самых любимых кушаний дома. Но меня ждало глубокое разочарование! Казалось, это то же блюдо, что мы ели: та же самая паста в форме рожек, соус бешамель и чеддер, расплавленный в духовке до закипания. Тем не менее – совсем не то. Макароны слишком желтые, вкус слишком насыщенный, и запах другой. А макароны с сыром, которые готовила моя мама, были нежными и сливочными. Все это напоминало кошмар, где вместо родителей с вами рядом вдруг очутились какие-то самозванцы. «Макароны с сыром» совсем не те, что я знала. Это блюдо не смотрелось бы таким ужасным, если бы мама подруги назвала его как-то по-иному, а не выдавала его за те самые «макароны с сыром».

Учитывая то, что мы все приносим такие разные воспоминания о еде за стол, приготовить блюдо, которое понравится всем, явно невозможно. Шеф-повара любят ломать голову над вопросом о личных воспоминаниях, о том, как личные воспоминания влияют на удовольствие, получаемое от еды. Готовя домашнюю еду, мы знаем, как члены нашей семьи отреагируют на различные блюда. Осознаем, что сын нахмурится, если ему подадут рыбу, а дочь может расплакаться от пудинга с малиной. Но шеф-повара готовят вслепую, для незнакомцев, чьи воспоминания для них неизвестны. Шеф-повар-модернист Хестон Блументаль однажды признался мне, что в идеале он хотел бы расспрашивать посетителей своего ресторана «Жирная утка» об их глубочайших воспоминаниях о еде, хороших и плохих, до того, как подавать им что-либо из меню. Только тогда он мог бы решить, что лучше для них приготовить.

Сам Блументаль понял, как сильно детские воспоминания могут влиять на еду, когда ему пришлось разговаривать с одной подругой о популярной вкусо-ароматической добавке – бобах тонка, или, как их еще называют, мексиканской ванили. Эти «черные сморщенные семена» – один из самых любимых ингредиентов Блументаля. Помимо сочетания ванили, гвоздики и запаха свежескошенной травы для шеф-повара есть еще одна причина любить бобы тонка: их запах напоминает о резиновых вьетнамках и тем самым вызывает «приятные воспоминания о каникулах в Корнуэлле». Каково же было удивление Блументаля, когда он подал бобы тонка своей подруге, а она с неприязнью отвергла блюдо, сама не зная почему. Немного погодя ее осенило: «В детстве мне пришлось перенести несколько сложных операций, и я вдруг поняла, что резиновый аромат бобов напоминает запах маски для анестезии»{145}145
  Блументаль (2009).


[Закрыть].

Все это набор воспоминаний, наподобие выпадающих случайным образом чисел, и их не способен учесть ни один повар. Но что насчет более предопределенных противоречий в воспоминаниях о еде различных национальных культур? Доктор Пол Бреслин, коллега Джулии Менеллы и Гэри Бичэмпа из Центра химических исследований восприятия чувств Монелла в Филадельфии, провел эксперимент для проверки порога, до которого люди могут определять запах бензальдегида – химического вещества, добавляющего горькую миндальную ноту ни с чем не сравнимому запаху марципана. Это тот компонент, который придает вишне и сливе большую часть аромата.

Бреслин попросил экспертную группу из десяти обученных дегустаторов почувствовать различные концентрации бензальдегида в воздухе, пока не нашел самый низкий порог, при котором никто не мог его уловить{146}146
  Блейк (2001), Дэлтон и др. (2000).


[Закрыть].

Он обнаружил, что девять из десяти испытуемых могли различить очень слабую концентрацию бензальдегида только тогда, когда они при этом пили сахарный раствор. Сладость в сочетании с запахом напоминала им сладкие вишни или сливы. Десятый человек группы оказался из Японии и реагировал по-другому. Он единственный смог уловить очень низкую концентрацию бензальдегида в сочетании с глутаматом натрия, а не с сахаром. Скорее всего, это было вызвано воспоминаниями о сливах умебоши – соленых сливах, которые традиционно едят в Японии с рисом.

Для западных дегустаторов такого сочетания не существовало, поэтому они не запомнили его, в то время как у японского эксперта с юного возраста четко отпечаталось в памяти это вкусовое представление.

Возможно ли найти что-то общее между теми, кто считает сливы солеными, и теми, кто считает их сладкими? Шеф-повар Дэниэл Паттерсон, владелец ресторана Coi в Калифорнии (признанным одним из 50 самых лучших ресторанов мира в 2014 году), интересуется подобными вопросами. Он рассматривает восприятие всей еды людьми через призму памяти и видит свою задачу в «удовлетворении ожидания».

В своей книге Coi. Stories and recipes Паттерсон рассказывает о том, что очень хочет готовить пищу, «обладающую свойством вызывать сильное удивление, почти детское – именно так, как мне запомнилось каждое лето своей юности»{147}147
  Паттерсон (2013).


[Закрыть]. Однако он понимает сложность задачи.

Паттерсон знает, что, когда посетители пробуют один и тот же огурец, на самом деле они реагируют на разные вещи.

«То, как американец, датчанин и русский понимают вкус и контекст, к примеру, огурца, имеет сильные отличия». Как сам Паттерсон видит свою работу, она заключается в «приготовлении еды, которая вызывает воспоминания и использует опыт для создания нового».

Паттерсон пытается воплотить свою задачу «удовлетворения ожидания» с помощью нахождения общей точки «узнаваемости». Когда посетители приходят в его ресторан, он предлагает им «обмакнуть чипсы в соус». Это – импровизированная версия из крекеров и коричневого риса с соусом из авокадо. Когда он подает ингредиент, который многие посетители раньше никогда не пробовали, например языки утки, то к такому новшеству подается привычный хрустящий салат.

По мнению Паттерсона, «вся еда связана с воспоминаниями», и, пожалуй, это касается в большей степени десерта. Самое популярное лакомство в его ресторане – лаймовый зефир с подсушенной на углях меренгой.

Блюдо состоит из домашнего имбирного зефира, соединенного с лаймом и замороженного в специальном устройстве Pacojet beaker ночью. Утром зефир оформляется обожженной на углях меренгой. Причина всеобщей популярности в том, что это лакомство дает волю «делиться опытом, полным эмоций»: «это блюдо из детства на взрослый вкус». Блюдо вызывает универсальное воспоминание из детства большинства американцев: сидя у костра в лагере, жарить на палочках зефир. «Я не собираюсь повторять твинки[8]8
  Твинки (Twinkie) – известное американское пирожное, мягкий, золотистый бисквит с кремовой начинкой. Прим. ред.


[Закрыть], – говорит Паттерсон,{148}148
  Паттерсон, беседа с автором, февраль 2014.


[Закрыть] – но жареные зефирки – это культурное воспоминание всех американцев. Вы словно находитесь на пикнике и нанизываете маршмеллоу на палочки».

Ирония в том, что такой талантливый шеф-повар, как Дэниэл Паттерсон, должен пройти довольно сложный путь: Pacojet, щипцы, горячий уголь, остроту имбиря и кислый сок лайма, чтобы воспроизвести простое воспоминание о посиделках у костра с друзьями, которые открывают пакет с зефиром. Но в этом суть еды.

Большинство людей нашего поколения в той или иной степени выросли на промышленной еде, и те немногие десерты, приготовленные дома, не могут восполнить эмоциональную силу пакета магазинного зефира. Паттерсону нужно найти способ заставить вас вспомнить прежние магазинные вкусности за столиком ресторана. Это нелегко. Искусство, потребовавшееся от Паттерсона, чтобы придумать замороженный лаймовый зефир, свидетельствует о том, что воспроизвести воспоминания сложнее, чем создать их впервые.

Часто в разговорах приводят эпизод из произведения Пруста, когда герой обмакнул мадленку в чай, и поток воспоминаний перенес его в детство. Но мы едва ли говорим о том, что происходит потом: «Я делаю следующий глоток, в котором не нахожу ничего отличающегося от первого, затем делаю третий, который дает мне еще меньше, чем второй. Настало время остановиться; чай теряет свое волшебство. Очевидно, что правда, которую я ищу, находится не в чашке чая, а во мне. Напиток напоминает детство, но не знает его, и может только повторять его неопределенно, с постоянным уменьшением силы, того сообщения, которое я не смогу понять…»

Что бы ни было в первом глотке, это нечто испарилось к третьему глотку. «Чай теряет свое волшебство». Наплыв воспоминаний очень кратковременный. Ученые называют это состояние «десензибилизация». Когда вы пытаетесь вернуться в прошлое с помощью еды, вы часто понимаете, что не можете этого сделать, потому что или еда изменилась, или вы. Это одна из причин, почему нас так притягивает еда в упаковках. Из-за ярких этикеток и знакомого шрифта кажется, что они могут перенести вас в прошлое, в отличие от другой еды. Самый простой способ попасть в прошлое – продолжать ходить в аптеку.

«Я вцепилась зубами в «снежок» Hostess[9]9
  Хостес (Hostess) – популярный в Америке 30-х годов капкейк, шоколадный кекс с белыми завитушками. Прим. ред.


[Закрыть] и попала в мир, где моей единственной заботой было уговорить маму положить мне на обед в школу бисквит из коробки»{149}149
  Саттон (2001).


[Закрыть]. Живое описание Джилл МакКоркл из ее истории 1998 года Her Chee-to Heart описывает ностальгию, которую многие из нас испытывают в отношении разнообразных рафинированных продуктов. Во время всех взлетов и падений этапа взросления неизменная коробка с хлопьями или бисквиты на завтрак были ежедневным ритуалом, и их вкус был всегда неизменным.

Названия продуктов в упаковке были выдуманы маркетологами с учетом детского восприятия и составлены так, чтобы угодить нам, сладкоежкам. Вырастая, мы продолжаем переплачивать продуктовым компаниям, преданно выискивая на прилавках знакомые с детства названия. Когда знаменитая пекарня прекратила производство бисквитов с кремовой начинкой в ноябре 2012 года, в США оплакивали твинки, несмотря на то, что в их состав входило множество вредных ингредиентов. Для поколения фастфуда это было тем самым печеньем Пруста.

Если собирается компания из трех и более человек без общих интересов, удивительно быстро беседа уводит их к вредной еде, которую они знали и любили в детстве. Есть что-то коллективно успокаивающее в громком перечислении названий хором, словно во время литургии. В Британии катехизис ностальгии включает в себя такие конфеты, как Spangles, Jelly Tots, Rolos, Fry’s Chocolate Creams, Space Dust[10]10
  Данный вид конфет в Россию не импортируется.


[Закрыть]. Это самые обычные ориентиры, которые возвращают нас в радостный детский возраст, когда жизнь была свободной и легкой.

Никакая домашняя еда, насколько бы вкусной она ни была, не может сравниться по силе воспоминаний с промышленной едой, которая объединяет людей в сентиментальных воспоминаниях и заставляет их мечтательно закатывать глаза.

Из-за полуфабрикатов люди стали питаться разобщенно, каждый по своему вкусу готовит сэндвичи, гамбургеры, блюда для микроволновки, вместо того как раньше, когда готовился один ужин на всю семью. Пищевые воспоминания о продуктах массового производства, в отличие от домашних традиционных блюд, хранятся у целых континентов и не имеют национальности. Как часто вы встречаете людей, которые хотя бы раз не пробовали кока-колу? Не знаю, вкусная ли стряпня у вашей мамы и понравятся ли мне ее макароны с сыром, но если вы скажете мне, что по субботам она выдавала вам батончик Mars, я точно смогу разделить ваше воспоминание. Я бы вспомнила нежную мягкость нуги, и как иногда трескался шоколад, когда я откусывала от батончика. Ностальгия по шоколадному батончику ставит нас в один ряд.

Эта способность полуфабрикатов проникать в самые драгоценные воспоминания – о семье, о счастье, о детстве – должна сильно волновать каждого, кто всерьез задумывается о здоровом питании для себя и близких. Начиная с детства и, возможно, до него, если наши мамы плохо питались в течение беременности, на нас лежит печать воспоминаний о вредной еде, по аналогии с алжирцами, запрограммированными на воспоминания о мятном чае.