Текст книги "Тело. Руководство пользователя"

На Западе этому веществу приходится нелегко. Все началось еще в 1968 году, когда «Медицинский журнал Новой Англии» опубликовал письмо – не статью и не исследование, а просто письмо – врача, который отмечал, что ему порой слегка нездоровится после посещения китайских ресторанов, и задавался вопросом, не виноват ли в этом добавляемый в еду глутамат. Письмо было озаглавлено «Синдром китайского ресторана», и начиная с этого незначительного эпизода в сознании многих укоренилось представление о том, что глутамат натрия – что-то вроде токсина. На самом деле это вовсе не так. Он содержится во множестве натуральных продуктов, таких как помидоры, и нет никаких доказательств того, что при употреблении в нормальных количествах он оказывает разрушительное влияние на организм. Как пишут Оле Г. Моуритсен и Клавс Стирбек в своей замечательной работе «Умами» (Umami: Unlocking the Secrets of the Fifth Taste), «еще ни одну пищевую добавку в истории не проверяли столь тщательно, как глутамат натрия» и ни один ученый ни нашел, к чему придраться. Однако, по-видимому, его сегодняшнюю дурную славу на Западе, где его связывают с головными болями и общим легким недомоганием, уже не удастся ни развеять, ни перечеркнуть.

Язык и его вкусовые рецепторы рассказывают нам лишь о базовых текстурах и признаках пищи – мягкая ли она, гладкая ли, сладкая или горькая и так далее, – но полнота ее сенсорного восприятия зависит от других наших чувств. Хотя мы все, конечно же, рассказываем, какова пища на вкус, выходит почти всегда неверно. На самом деле мы воспринимаем весь букет – вкус плюс запах[236]236
  Не меньше чем в десятке разных языков, помимо английского, есть слово, которое может значить и «вкус», и «аромат» (в англ. – flavour).


[Закрыть].

Говорят, что запах отвечает не меньше чем за 70 % вкуса, а возможно, за все 90 %. Интуитивно мы это понимаем, чаще всего не отдавая себе отчета. Если вам подают стаканчик йогурта и спрашивают: «Это клубника?» – естественным вашим порывом будет понюхать его, а не попробовать на вкус. А все потому, что клубника – это на самом деле запах, который улавливается носом, а не вкус во рту.

Когда вы едите, большая часть аромата проникает в вас не через ноздри, а через пожарную лестницу носового хода, известную как ретроназальный путь – в отличие от ортоназального пути, который ведет в нос. Самый простой способ ощутить ограниченность своих вкусовых рецепторов – это закрыть глаза, зажать ноздри и съесть наугад мармеладку. Вы тут же почувствуете ее сладость, но почти наверняка не сумеете распознать вкуса. Но распахните глаза, разожмите ноздри, и ее душистая фруктовая идентичность моментально станет вам ясна.

Даже звук физически влияет на то, насколько вкусной кажется нам еда. Если человеку предложить попробовать чипсы из разных корзинок, одновременно проигрывая в наушниках разные хрустящие звуки, самые громко хрустящие чипсы всегда покажутся ему самыми свежими, даже если на самом деле все они одинаковы.

Для демонстрации того, с какой легкостью вкусы и запахи нас обманывают, проводится множество тестов. В ходе одного слепого дегустационного исследования в Университете Бордо студентам факультета энологии дали два бокала с вином – красным и белым. Вино в них на самом деле было одно и то же, вот только в один из бокалов добавили не имеющий запаха и вкуса краситель густого красного цвета. Все студенты без исключения описали два вина абсолютно по-разному. И это не потому, что они были неопытны или наивны. А потому, что зрительная информация повлекла за собой совершенно разные ожидания, и это сильно повлияло на то, что они почувствовали, когда сделали глоток из бокалов. Таким же образом, если напиток со вкусом апельсина окрасить в красный цвет, вы просто неизбежно учуете в нем вишню[237]237
  BMC Neuroscience, 18 сентября 2007; Scientific American, январь 2013, стр. 69.


[Закрыть].

Правда в том, что запахи и вкусы рождаются только у нас в голове. Представьте себе какое-нибудь лакомство – к примеру, сочный, мягкий, теплый шоколадный брауни только что из духовки. Откусите кусочек и посмакуйте его бархатистую гладкость, густой пьянящий аромат шоколада, разливающийся по небу. Так вот, ничего из этого букета вкусов и запахов в реальности не существует. На самом деле во рту у вас лишь материал и составляющие его химические вещества. А вот мозг прочитывает эти не имеющие запаха и вкуса молекулы и оживляет их ради вашего удовольствия. Брауни – лишь партитура. В симфонию его превращает ваш мозг. Как и во множестве других ситуаций, вы ощущаете мир так, как мозг вам позволяет.

У нашего рта и горла, конечно же, есть еще одна замечательная функция, а именно – осмысленная речь. Способность издавать и доносить до других сложные звуки – одна из чудеснейших способностей человеческого вида, и она более всего прочего отличает нас от всех других существ, которые когда-либо жили на Земле.

Речь и ее развитие, если заимствовать выражение Дэниела Либермана, «пожалуй, вызывают более широкие споры, чем любая другая тема в истории человеческой эволюции»[238]238
  Lieberman, Evolution of the Human Head, стр. 315.


[Закрыть]. Никто не знает даже приблизительно, когда на Земле развилась речь и принадлежит ли это достижение одному только Homo sapiens – или же ее освоили еще архаичные люди, такие как неандертальцы и Homo erectus. По мнению Либермана, на основе крупного мозга и большого разнообразия орудий неандертальцев можно предположить, что сложная речь у них существовала, однако эта гипотеза недоказуема.

Ясно одно: способность издавать речевые звуки требует изящного и скоординированного взаимодействия крошечных мышц, связок, костей и хрящей четко определенной длины, натяжения и позиционирования для высвобождения точно отмеренных микротолчков модулированного воздуха. А языку, зубам и губам должно хватать проворства на то, чтобы ловить эти дуновения и превращать их в полные нюансов звуки. И все это требуется делать, не мешая глотанию и дыханию. Задача, мягко говоря, не из легких. Говорить нам позволяет не просто большой мозг, а наше поразительное анатомическое строение. Одна из причин, почему шимпанзе не обладают речью, заключается в том, что они, судя по всему, неспособны производить языком и губами сложные звуки.

Быть может, нам просто повезло в процессе эволюционной перестройки верхней половины тела, которая понадобилась для того, чтобы приспособиться к новой осанке, когда мы стали двуногими, или, быть может, частично мы обязаны своим строением мудрости медленной и постепенной эволюции, но вышло так, что наш мозг вырос настолько, чтобы справляться со сложными мыслями, а голосовые пути оказались уникально способны к их выражению.

Гортань, по сути, представляет собою коробочку размером около дюйма (30–40 мм) с каждой стороны. Внутри и вокруг нее располагаются девять хрящей, шесть мышц и комплект связок, две из которых известны широкой общественности под именем голосовых связок, но по-научному вся структура более правильно называется голосовыми складками[239]239
  Говоря очень строго, голосовые складки состоят из двух голосовых связок, а также комплекта мышц и перепонок.


[Закрыть]. Когда через них с силой проходит воздух, они щелкают и дрожат (кто-то сравнил их с флагами на порывистом ветру), производя разнообразные звуки, которые дружными усилиями языка, зубов и губ обтесываются, превращаясь в чудесные, звучные, информативные выдохи, называемые речью. У этого процесса три фазы: создание воздушного потока, фонация и артикуляция. Первое – просто проталкивание воздуха через голосовые складки; фонация – это превращение воздуха в звук, а артикуляция – облагораживание звука до речи. Если хотите прочувствовать, что за поразительная штука речь, попробуйте что-нибудь спеть (французская детская песенка «Братец Якоб» отлично подойдет) и обратите внимание, как естественно мелодичен человеческий голос. А все потому, что ваше горло – это музыкальный инструмент, а не просто шлюз или аэродинамическая труба.

Если понимать всю сложность процесса, становится ясно, отчего не у всех он идет гладко. Заикание – один из самых жестоких и наименее изученных бытовых недугов. Оно наблюдается примерно у одного процента взрослых и четырех процентов детей. По неизвестным причинам 80 % из них мужского пола. Заикание более распространено среди левшей – особенно тех, кого насильно переучили писать правой рукой. Среди страдающих заиканием было немало выдающихся личностей, таких как Аристотель, Вергилий, Чарльз Дарвин, Льюис Кэрролл, Уинстон Черчилль (в молодости), Генри Джеймс, Джон Апдайк, Мэрилин Монро и король Георг VI, трогательный портрет которого нарисовал актер Колин Ферт в фильме 2010 года «Король говорит».

Никто не знает, что провоцирует заикание и почему разные люди спотыкаются о разные буквы или слова в разных частях предложения. Многие замечают, что заикание чудесным образом исчезает, когда они поют, говорят на иностранном языке или беседуют сами с собой. Большинство излечивается к подростковому возрасту (вот почему детей, страдающих этим заболеванием, намного больше, чем взрослых). Женщины как будто излечиваются легче, чем мужчины.

Надежного лекарства от заикания не существует. Иоганн Диффенбах, один из самых выдающихся хирургов Германии девятнадцатого века, считал заикание чисто мускульной болезнью и полагал, что его можно вылечить, вырезав у пациентов часть мышц языка[240]240
  ‘The Paralysis of Stuttering’, New York Review of Books, 26 апреля 2012.


[Закрыть]. Хотя процедура не приносила абсолютно никакой пользы, некоторое время ее повторяли по всей Европе и США. Многие несчастные погибали, все без исключения испытывали ужасные страдания. К счастью, сегодня большинству больных значительно помогают занятия с логопедом и терпеливый, чуткий подход.

Прежде чем мы покинем горло и спустимся дальше в тело, нужно выкроить минутку и обсудить странный маленький мясистый придаток, который охраняет точку, после которой все скрывается во тьме, и с которого мы начали тур по нашему самому большому отверстию. Я имею в виду крошечную и неизменно таинственную увулу. (Термин, кстати, происходит от латинского слова «виноградинка», хотя не сказать чтобы она так уж походила на виноград.)

Долгое время никто не знал, для чего нужен язычок. Мы по-прежнему еще не до конца уверены, но похоже, что это нечто вроде брызговика для рта. Он направляет пищу в горло и отводит ее от носового канала (когда вы, например, кашляете во время еды). А еще помогает вырабатывать слюну, что всегда полезно и, кажется, играет определенную роль в вызове рвотного рефлекса. Возможно, увула также как-то связана с речью, хотя этот вывод основывается лишь на том, что мы единственные млекопитающие, у которых она есть, и единственные, кто может разговаривать. Установлено, что люди, которым удалили увулу, в какой-то степени теряют контроль над производством гортанных звуков и иногда, по их собственным ощущениям, поют не так мелодично, как раньше. Считается, что дрожание язычка во сне – важный компонент храпа; чаще всего оно и является причиной его удаления, хотя процедура эта очень редкая. В жизни подавляющего большинства из нас язычок никак не привлекает к себе внимания.

Короче говоря, увула – любопытная вещь. Учитывая ее расположение в самом центре нашего самого крупного отверстия, в точке невозврата, она кажется на удивление несущественной. Пожалуй, есть своеобразное двойное утешение в том, что мы почти наверняка никогда не лишимся увулы, и, даже если лишимся, это нас не особенно заденет.

Глава 7
Сердце и кровь

Замер…

Последнее слово британского хирурга и анатома Джозефа Генри Грина (1791–1863), которое он произнес, держа руку у себя на пульсе[241]241
  Цитируется по ‘In the Hands of Any Fool’, London Review of Books, 3 июля 1997.


[Закрыть]

I

Из всех органов с сердцем связано больше всего заблуждений. Для начала: оно вовсе не похоже на изображение, которое традиционно ассоциируется у нас с Днем святого Валентина, инициалами влюбленных, вырезанными на древесной коре, и всем прочим в том же духе. (Этот символ впервые появился – словно из ниоткуда – на картинах североитальянских художников в начале четырнадцатого века, но никто не знает, что послужило для него вдохновением[242]242
  Peto, Heart, стр. 30.


[Закрыть].) К тому же сердце находится не там, куда мы кладем правую руку в приливе патриотических чувств; оно расположено в грудной клетке несколько центральнее. Самый любопытный из всех факт, пожалуй, заключается в том, что мы считаем его эмоциональным центром всего своего существа – например, объявляя, что любим кого-то всем сердцем, или жалуясь на разбитое сердце, когда нас бросают. Не поймите меня неправильно. Сердце – восхитительный орган, абсолютно заслуживающий похвалы и благодарности, но в нашем эмоциональном благополучии оно не играет никакой, даже самой незначительной роли.

И это хорошо. Сердцу отвлекаться некогда. Ничто во всем вашем организме не работает столь упорно. У него всего одно дело, которое оно и выполняет просто великолепно: оно бьется. Чуть чаще, чем раз в секунду, около сотни тысяч раз в день, до двух с половиной миллиардов раз за всю жизнь, оно ритмично пульсирует, толкая кровь по телу. И это не какое-нибудь там мягкое подталкивание – это удары настолько мощные, что при повреждении аорты струя крови брызжет вверх едва не на три метра.

При столь неутомимом труде поистине чудо, что большинство сердец выдерживает так долго. Каждый час сердце прогоняет через себя примерно 260 литров крови[243]243
  Nuland, How We Die, стр. 22.


[Закрыть]. Это 6240 литров в день – по вам за день пробегает столько жидкости, сколько вы, пожалуй, за целый год не зальете в бензобак. Толкать кровь ему приходится с силой, достаточной для того, чтобы кровь не только добралась до самых кончиков конечностей, но и вернулась обратно. Если вы стоите, ваше сердце находится примерно в четырех футах (120 см) над ногами, так что на обратном пути крови приходится побеждать немалую гравитацию. Представьте, что вам дали насос размером с грейпфрут и предложили нажать с такой силой, чтобы протолкнуть жидкость на четыре фута вверх по трубке. А теперь попробуйте повторять это движение где-то раз в секунду, круглосуточно, беспрерывно, десятки и десятки лет, и посмотрите, не утомитесь ли вы самую малость. По имеющимся расчетам (и, должен заметить, одним небесам известно, как нечто подобное умудрились рассчитать), в течение всей жизни сердце выполняет работу, которой хватило бы, чтобы поднять предмет весом в тонну на сто пятьдесят миль в воздух[244]244
  Morris, Body Watching, стр. 11.


[Закрыть]. Это поистине замечательное устройство. Вот только ваши амурные приключения его не интересуют.

При всех своих заслугах сердце – вещица на удивление непритязательная. Весит оно меньше фунта и разделено на четыре простых отсека: два предсердия и два желудочка. Кровь поступает через предсердия (на латыни они называются atria – «прихожие») и выходит через желудочки (на латыни – ventriculi). На самом деле сердце – это не один насос, а два: первый доставляет кровь в легкие, второй – по всему телу. Чтобы все функционировало правильно, каждое их движение должно быть синхронизировано. Из общего объема крови, качаемой сердцем, мозг забирает 15 %, но вообще-то самая большая часть, 20 %, идет в почки[245]245
  Blakelaw and Jennett, Oxford Companion to the Body, стр. 88–89.


[Закрыть]. По всему телу она пробегает где-то за пятьдесят секунд. Что любопытно, кровь, проходящая через сердце, никак на него не влияет. Кислород, которым оно питается, поступает в него через коронарные артерии – точно так же, как и во все остальные органы.

Сердцебиение делится на две фазы, известные как систола (когда сердце сокращается и выталкивает кровь в тело) и диастола (когда оно расслабляется и снова наполняется кровью). Их соотношением и определяется ваше кровяное давление. Два числа в показателе давления (например, 120/80, или «120 на 80») просто указывают самую высокую и самую низкую точки давления, которое ваши кровеносные сосуды испытывают с каждым ударом сердца. Первое, более крупное число – это систолическое давление, второе – диастолическое. Если конкретно, они показывают, на сколько миллиметров ртуть проталкивается вверх по трубке с нанесенной шкалой.

Постоянно насыщать все части тела достаточным количеством крови – задача непростая. Когда вы встаете на ноги, примерно полторы пинты крови устремляются вниз и телу необходимо каким-то образом побороть пассивную тягу притяжения[246]246
  The Curious Cases of Rutherford and Fry, BBC Radio 4, 13 сентября 2016.


[Закрыть]. Для этих целей у вас в венах имеются клапаны, которые не дают крови течь в обратную сторону, а мышцы ног, сокращаясь, действуют как насосы, помогая крови из нижней части тела добраться обратно до сердца. Однако чтобы сокращаться, они должны находиться в движении. Вот почему важно регулярно вставать и двигаться. В целом организм справляется с этими задачами довольно-таки успешно. «У здоровых людей разница давления в области плеча и лодыжки составляет меньше 20 %, – рассказала мне однажды Шивон Лакна, преподаватель анатомии в медицинской школе Ноттингемского университета. – Честное слово, просто поразительно, как тело с этим справляется».

Как можно догадаться отсюда, кровяное давление – не фиксированная величина; оно меняется от одной части тела к другой и по всему телу в целом в разное время дня. Чаще всего оно достигает пика днем, когда мы физически активны (или должны были бы быть), и падает ночью, доходя до самой низкой точки в предрассветные часы. Давно известно, что сердечные приступы чаще случаются глубокой ночью, и некоторые ученые считают, что их каким-то образом провоцирует еженощный перепад кровяного давления.

Значительной долей первых исследований по теме кровяного давления является серия откровенно жутких экспериментов на животных, проведенных в начале восемнадцатого века преподобным Стивеном Гейлсом, англиканским священником из Теддингтона, что в Мидлсексе, неподалеку от Лондона. В ходе одного из экспериментов Гейлс связал пожилую лошадь и прикрепил к ее сонной артерии с помощью медной канюли девятифутовую стеклянную трубку. Потом он вскрыл артерию и измерил, насколько высоко кровь поднималась по трубке с каждым биением сердца умирающего животного. В стремлении к познаниям о физиологии он погубил немало беспомощных созданий, и его решительно за то осуждали – поэт Александр Поуп, живший в тех местах, высказывался особенно резко, – но в научном сообществе его достижения восхвалялись. Таким образом, Гейлс оказывал на науку двоякое влияние – продвигал ее и в то же время обеспечивал ей дурную славу. Хотя любители животных его поносили, Королевское общество наградило Гейлса своим самым высоким знаком отличия, медалью Копли, и в течение примерно сотни лет его книга «Гемостатика» являлась последним словом в науке о кровяном давлении животных и человека[247]247
  Amidon and Amidon, Sublime Engine, стр. 116; Oxford Dictionary of National Biography, см. ‘Hales, Stephen’.


[Закрыть].

На протяжении немалой части двадцатого века многие авторитетные медики считали, что высокое кровяное давление – это хорошо, ибо оно свидетельствует об активном кровотоке. Конечно же, сегодня мы знаем, что хронически повышенное кровяное давление очень сильно усугубляет риск сердечного приступа или инсульта. Несколько сложнее вопрос о том, что именно следует называть высоким кровяным давлением. Долгое время порогом гипертонии общепризнанно считался показатель 140/90, но в 2017 году Американская кардиологическая ассоциация удивила почти всех, внезапно передвинув его на 130/80. Эта небольшая перемена утроила число мужчин и удвоила число женщин в возрасте до сорока пяти лет, имеющих высокое кровяное давление, и поместила в зону риска практически всех людей старше шестидесяти пяти. Почти половина взрослых американцев – 103 миллиона человек – оказались по ту сторону нового порога кровяного давления (по сравнению с 72 миллионами, как было ранее). Можно полагать, что по меньшей мере 50 миллионов американцев не получают соответствующей медицинской помощи[248]248
  ‘Why So Many of Us Die of Heart Disease’, Atlantic, 6 марта 2018; ‘New Blood Pressure Guidelines Put Half of US Adults in Unhealthy Range’, Science News, 13 ноября 2017; Amidon and Amidon, Sublime Engine, стр. 227.


[Закрыть].

Здоровье сердца стало одной из историй успеха современной медицины. Смертность от проблем с сердцем упала с почти 600 случаев на 100 000 в 1950 году до всего лишь 168 на 100 000 сегодня. Еще в 2000 году ее показатель составлял 257,6 на 100 000. Но это по-прежнему главная причина смерти. Только в Соединенных Штатах сердечно-сосудистыми заболеваниями страдает более 80 миллионов человек, а расходы на их лечение достигают трехсот миллиардов долларов в год[249]249
  Health, United States, 2016, DHSS Publication No. 2017–1232, май 2017.


[Закрыть].

При сердцебиении возможно немало осечек. Сердце может пропустить удар или, что случается чаще, добавить лишний из-за сбоя электрического импульса. У кого-то таких лишних ударов может случаться до десяти тысяч в день, а они даже не осознают этого. Для других сердечная аритмия – бесконечное мучительное недомогание. Слишком медленный сердечный ритм называется брадикардией; слишком быстрый – тахикардией.

Сердечный приступ и остановка сердца, хотя большинство из нас их обычно путают, на самом деле две разные вещи. Сердечный приступ случается, когда насыщенная кислородом кровь не может добраться до сердечной мышцы из-за закупорки коронарной артерии. Сердечные приступы часто бывают внезапными – потому их и называют приступами, – тогда как другие формы сердечной недостаточности часто (хотя и не всегда) более постепенны. Когда сердечной мышце ниже по течению от тромба недостает кислорода, она начинает отмирать, как правило, в течение примерно шестидесяти минут. Любая сердечная мышца, которую мы теряем таким образом, потеряна навсегда, что немного обидно, если вспомнить, что куда более просто устроенные существа, например рыбка данио, способны восстанавливать поврежденное сердце. Почему эволюция не наградила нас этим полезным умением – еще одна из множества необъяснимых загадок тела[250]250
  Wolpert, You’re Looking Very Well, стр. 18; ‘Don’t Try This at Home’, London Review of Books, 29 августа 2013.


[Закрыть].

Остановка сердечной деятельности – это когда сердце вовсе перестает гонять кровь, и случается она чаще всего из-за осечки в электрических импульсах. Когда сердце останавливается, в мозг не поступает кислород, за чем вскорости следует потеря сознания, а там недалеко и до смерти, если не принять своевременных мер. Сердечный приступ часто приводит к остановке сердца, но она может случиться и без приступа. Это разделение важно с медицинской точки зрения, поскольку они требуют различного лечения, хотя больному в пылу момента может показаться несколько несущественным.

Все формы сердечной недостаточности умеют подкрадываться коварно и исподтишка. Примерно для четверти жертв сердечный приступ со смертельным исходом становится первым (и, увы, последним) свидетельством неполадок с сердцем[251]251
  Baylor University Medical Center Proceedings, апрель 2017, стр. 240.


[Закрыть]. Что не менее кошмарно, более половины всех первых сердечных приступов (со смертельным исходом или нет) происходят у здоровых людей, которые отлично себя чувствуют и не входят в очевидные группы риска. Они не курят и не пьют сверх меры, не имеют сколько-нибудь значительного избыточного веса, хронически высокого давления, даже повышенного уровня холестерина – и все же с ними случается беда. Праведная жизнь не страхует от проблем с сердцем, а просто повышает ваши шансы их избежать.

Каждый сердечный приступ как будто уникален. У женщин и мужчин они проявляются по-разному. Женщины чаще испытывают боли в животе и тошноту, чем мужчины, что увеличивает вероятность неверного диагноза. Отчасти по этой причине риск погибнуть у женщины, перенесшей инфаркт в возрасте до пятидесяти пяти лет, в два раза выше, чем у мужчины. У женщин сердечные приступы случаются чаще, чем принято считать. Ежегодно в Великобритании от сердечного приступа погибает двадцать восемь тысяч женщин; от проблем с сердцем умирает примерно в два раза больше, чем от рака груди[252]252
  Brooks, At the Edge of Uncertainty, стр. 104–105.


[Закрыть].

Некоторые из людей на пороге фатальной сердечной недостаточности испытывают внезапное пугающее предчувствие смерти. Наблюдается оно настолько часто, что для него существует специальный медицинский термин – angor animi, от латинского «душевная тоска». У немногих счастливчиков (насколько вообще это слово уместно здесь использовать) смерть наступает так быстро, что они, судя по всему, не чувствуют никакой боли. Как-то раз в 1986 году мой собственный отец лег спать и уже не проснулся. Насколько мы могли предположить, он не испытал ни боли, ни расстройства и даже не осознавал, что с ним происходит. По неизвестным причинам представители народности хмонг из Юго-Восточной Азии особенно уязвимы перед недугом, известным как синдром внезапной ночной смерти[253]253
  Amidon and Amidon, Sublime Engine, стр. 191–192.


[Закрыть]. Сердца его жертв просто перестают биться во сне. Вскрытия почти всегда показывают нормальное, здоровое сердце. Еще есть гипертрофическая кардиомиопатия – синдром, внезапно убивающий спортсменов прямо на поле. Ее причина кроется в неестественном (и почти всегда недиагностированном) утолщении одного из желудочков; в Соединенных Штатах она ответственна за одиннадцать тысяч внезапных смертей в год среди людей моложе сорока пяти лет[254]254
  ‘When Genetic Autopsies Go Awry’, Atlantic, 11 октября 2016.


[Закрыть].

Ни с одним органом не связано такое количество поименованных заболеваний, как с сердцем, и все они не предвещают ничего хорошего. Если вам удастся пройти по жизни, избежав стенокардии Принцметала, болезни Кавасаки, аномалии Эбштейна, синдрома Эйзенменгера, кардиомиопатии такоцубо и многих-многих других, можете считать себя редкостным везунчиком.

Неполадки с сердцем в наше время стали крайне распространенной жалобой, и как-то даже удивительно думать, что это в значительной степени современная проблема. Вплоть до 1940-х годов здравоохранение в основном боролось с инфекционными заболеваниями, такими как дифтерия, брюшной тиф и туберкулез. И лишь после того, как многие из них остались в прошлом, стало очевидно, что перед нами стоит еще одна бурно распространяющаяся эпидемия – сердечно-сосудистые заболевания. Запалом для широкой общественности послужила, по-видимому, смерть Франклина Делано Рузвельта. В начале 1945 года давление у него взлетело до 300/190 – и было очевидно, что это не признак физической бодрости, а совсем наоборот[255]255
  Pearson, Life Project, стр. 101–103.


[Закрыть]. Когда вскоре он умер (ему было всего шестьдесят три), мир словно вмиг осознал, что сердечные заболевания стали серьезной и широко распространенной проблемой и пришло время что-то с нею делать.

Результатом стало знаменитое исследование, проведенное в городе Фремингем, штат Массачусетс. Осенью 1948 года исследователи набрали пять тысяч взрослых добровольцев из местных и внимательно наблюдали за ними на протяжении всей их оставшейся жизни. Хотя исследование подверглось критике за то, что почти полностью фокусировалось на белых (этот недосмотр с тех пор исправили), в него, по крайней мере, включили женщин, что было необычайно дальновидно для того периода, среди прочего потому, что женщины, как считалось, не слишком часто страдали от сердечных заболеваний. С самого начала целью исследования было выявить факторы риска, определяющие, почему у одних людей начинаются проблемы с сердцем, а у других – нет. Именно благодаря фремингемскому исследованию обнаружилось или подтвердилось большинство главных причин сердечно-сосудистых заболеваний: диабет, курение, ожирение, неправильное питание, малоподвижный образ жизни и так далее. На самом деле, говорят, даже сам термин «фактор риска» ввели именно во Фремингеме[256]256
  Там же; frainghamheartstudy.org.


[Закрыть].

Двадцатый век можно с некоторым основанием назвать «веком сердца», ибо ни одна иная область медицины не испытала более стремительного и революционного технического прогресса, чем кардиология. За срок, равный одной-единственной человеческой жизни, боязнь даже коснуться бьющегося сердца сменилась рутинными операциями на нем. Как и в случае любой другой сложной и рискованной медицинской процедуры, чтобы добиться этого, множество людей долгие годы терпеливо трудились над усовершенствованием методов и разработкой технологий. Смелость и самоотверженность некоторых из исследователей иногда принимала совершенно поразительные размеры. Взять, к примеру, Вернера Форсмана. В 1929 году Форсман, молодой, недавно получивший лицензию врач, работал в больнице неподалеку от Берлина. И вот однажды ему стало любопытно знать, можно ли с помощью катетера добраться непосредственно до сердца. Не имея ни малейшего представления о том, каковы могут быть последствия, он ввел катетер в артерию на руке и осторожно протолкнул его через плечо до груди, достигнув сердца, которое, к его радости, из-за вторжения постороннего предмета не остановилось. Тут, осознав, что ему нужно доказательство этого свершения, Форсман направился в радиологическое отделение больницы (на другой этаж здания) и сделал себе рентген, на котором явно просматривались поразительные темные очертания катетера, расположившегося у него в сердце. Поступок Форсмана в итоге привел к революции в кардиохирургии, но в то время не привлек почти никакого внимания – в основном потому, что о своем открытии врач написал в малоизвестном журнале[257]257
  Nourse, Body, стр. 85.


[Закрыть].

Форсман был бы более симпатичной фигурой, если бы не стал одним из ранних и горячих сторонников нацистской партии и членом Национал-социалистического союза немецких врачей, которые ратовали за уничтожение евреев в целях достижения чистоты немецкой расы. Не совсем ясно, сколько зла он лично совершил в период Холокоста, но так или иначе его философская позиция была отвратительна. После войны, отчасти чтобы избежать возмездия, Форсман исчез с радаров и работал семейным врачом в маленьком городке в Шварцвальде. Мировое сообщество и вовсе позабыло бы о нем, если бы двое ученых из Колумбийского университета в Нью-Йорке, Дикинсон Ричардс и Андре Курнан, чья работа непосредственно опиралась на открытие Форсмана, не выследили его и не обнародовали его вклад в кардиологию. В 1956 году все трое были удостоены Нобелевской премии по физиологии и медицине.

Доктор Джон Х. Гиббон из Пенсильванского университета был гораздо более благороден душой, чем Форсман, и не меньше него готов терпеть неудобства во имя науки. В начале 1930-х годов Гиббон занялся разработкой механизма, который мог бы насыщать кровь кислородом искусственно, позволяя врачам оперировать на открытом сердце. Работал он над этим долго и терпеливо. Чтобы проверить способность кровеносных сосудов в глубине тела расширяться и сужаться, Гиббон вставлял термометр в прямую кишку, глотал желудочный зонд, а потом лил в него ледяную воду, изучая ее влияние на внутреннюю температуру тела. Двадцать лет он совершенствовал свое изобретение, героически глотая ледяную воду, а в 1953 году в больнице Медицинского колледжа Джефферсона в Филадельфии наконец представил первый в мире аппарат искусственного кровообращения и успешно залатал дыру в сердце восемнадцатилетней девушки, которая иначе погибла бы. Благодаря его трудам она прожила еще тридцать лет[258]258
  Le Fanu, Rise and Fall of Modern Medicine, стр. 95; National Academy of Sciences, биографический очерк, Harris B. Schumacher Jr, Washington, DC, 1982.


[Закрыть].

К несчастью, следующие четыре пациента умерли, и Гиббон отказался от применения машины. Потом она попала к Уолтону Лиллехаю, хирургу из Миннеаполиса, и тот усовершенствовал как технологию, так и методику проведения операции. Лиллехай ввел технику, получившую название контролируемого перекрестного кровообращения, – при ней кровеносную систему пациента подсоединяли к временному донору (обычно близкому члену семьи), кровь которого во время операции циркулировала через пациента. Метод действовал настолько хорошо, что Лиллехай широко прославился как первопроходец операций на открытом сердце и пользовался большим уважением и финансовым успехом. К сожалению, в личной жизни он мог бы быть и безупречней. В 1973 году его признали виновным по пяти пунктам в деле об уклонении от уплаты налогов и весьма хитроумном ведении бухгалтерии. Среди множества иных махинаций он задекларировал сто долларов, уплаченные проститутке, как благотворительный взнос, не подлежащий обложению налогом.