Текст книги "Этикет для благородных девиц, или Как нравиться мужчинам"

Все недостатки отвратительны, но некоторые из них больше лишают человека его достоинства, чем другие. Обжорство есть один из тех недостатков, которые еще более уплотняют материю, от чего, наоборот, мы должны стремиться освободить себя, – и по этой причине этот недостаток заслуживает эпитет «неблагородного», который многие люди ему и придают. Разве не стыдно жить для того только, чтобы есть? Ну, а это вина слишком многих человеческих существ, забывающих, что должно есть только для того, чтобы жить.

Есть две категории обжор: прожорливые и лакомки. Первым нужно количество пищи больше необходимого; вторые требуют самую лучшую, вкусную, приятную пищу, не будучи в состоянии ограничиться простыми и обыкновенными кушаньями. Первые вызывают отвращение в любителях прекрасного, в эстетиках; вторые, в глазах простого мыслителя, почти не меньше посягают на свое достоинство человека.

Наполнять свой желудок пищей до такой степени, чтобы вызвать в себе тягость, тупость мысли, скотское состояние, вот вина против разума, которая унижает человека до степени некоторых животных; большинство же животных, в действительности, повинуется инстинкту и перестает есть, как только аппетит удовлетворен.

Старые приличия, наивные и честные, советовали выходить из-за стола вежливым относительно самого себя, это значит, с ясным умом и легким желудком, утоливши только голод и жажду. Человек, дыхание которого стеснено и голова одурманена после еды, падает ниже того положения, которое Господь дал ему при творении.

Пьяница и обжора – существа отталкивающие. Лакомка не более того достоин одобрения; он не вызывает отвращения: можно жить возле него, но форма его обжорства указывает на его эгоизм, на любовь к своему нежно любимому «Я». Эти бесконечные изыскания для этой, весьма достойной пренебрежения, стороны благосостояния; эти расходы, беспрестанно возобновляемые для удовлетворения вкусов, поистине, мало возвышенных, таковы, что их следует безусловно изгнать из жизни.

Я не хочу подвергать суду мнимых обжор (извините!), т. е. тех несчастных людей, подверженных болезни, называемой «чрезвычайным голодом», а также и слабых здоровьем, питание которых должно быть разборчиво.

Я возмущаюсь против вполне здоровых людей, которые, – выражусь с силой простонародного выражения, – «творят идола из своего брюха». Эти люди грешат против изящества, уменья жить, экономии и часто также против великодушия.

Воздержание есть добродетель человека, твердого в нравственном и физическом отношении, человека (или женщины, без сомнения), который борется против низких и подлых недостатков, который справедливо держится того, чтобы сохранить своему телу его естественное строение, чтобы не обезобразить себя излишней тучностью, которая часто бывает наказанием за обжорство.

Воздержание есть добродетель также и того человека, который просто умеет жить, понимает, что приобрести уважение ближних, – уважение, необходимое для счастья, – можно лишь тогда, когда без устали обуздываешь свои пороки. Воздержание есть качество людей экономных, угадавших, что «маленькая кухня делает дом большим».

Издержки на стол, который нужно часто возобновлять, чтобы удовлетворить потребностям тела, если они чрезмерны, если они превышают необходимое, ведут за собою безденежье в дом, а иногда доводят его до разорения. Разве не от чего краснеть тому, кто – в буквальном смысле этого слова – «съел» свое имущество… Иной раз имущество ближнего?

Наконец, разве не виноват тот, кто «жалует себе» пирог, с которым желудок не знает, что делать; между тем как «отказавши себе в нем», он мог бы всунуть небольшой хлебец в руку бедняка? Заметьте, я не требую, чтобы питались одним хлебом и чистой водой. Это значило бы плохо понимать то, что я говорю. Нет, я желаю только, чтобы щадили свой желудок, заставляя его поглощать только то, что он может вынести; чтобы никогда не губили в винных парах свой ум – благородный человеческий ум!

Желаю, чтобы регулировали свой стол со своими средствами, чтобы довольствовались здоровыми и простыми кушаньями, что не мешает хорошо их приготовлять, желаю, чтобы употребляли известное милое кокетство в умении быть воздержным. Изящество, красота, здоровье, а часто и богатство достигаются этой ценой.

Будем же сопротивляться низким подстреканиям демона обжорства. Не будем ни прожорливыми, ни лакомками, поставим себе вопросом чести презирать стол, хорошую еду… все то, что не советуется для того, чтобы уполномочить женщин не пренебрегать изготовлением простых, провозглашенных «достойными», обедов: кушанья должны быть хорошо приготовлены, чтобы быть выгодными и чтобы достаточно напитать тело.

Американцы, имеющие «школы красоты» – за что я их не порицаю, – должны были бы начать с преобразования своего питания. Оба пола в Соединенных Штатах сильно злоупотребляют конфектами… candy, как они там говорят, чтобы обозначить одним родовым термином все лакомые приготовления кондитеров.

Мужчины и женщины всех возрастов имеют их постоянно во рту и наполняют ими карманы по примеру Генриха IV, любившего раздавать их вокруг себя. Нередко можно встретить джентльмена с энергичными манерами, бородатого, как сапер, держащего во рту, вместо сигары, леденец. Они сосут candy так же важно, как наши мужчины пускают клубы дыма.

Но мужчины побеждают еще это излишество другим, – излишеством крепких напитков, тогда как женщины, пьющие только воду, – охлажденную воду! – ведут себя прямо к худому пищеварению. Их склонность к кремам, к мороженому окончательно портит их пищеварение. При этом они едят совсем горячий хлеб: прямо из печи, горячие пирожки.

Удивительно ли, что желудок мстит за такой прискорбный режим, налагаемый на него, лишая цвет лица свежести, самое лицо молодости, а волосы на голове питания… Род такого питания не чужд появления того раннего белого цвета волос, который замечается у американок: они седеют до тридцати лет.

Патти, имеющая, однако, слабость пользоваться нью-йоркскими притираниями, не приняла диетического режима женщин Нового Света. У нее чрезвычайная осторожность к органу пищеварения, потому что она знает хорошо, что нельзя более претендовать на красоту, если обращаться с ним легкомысленно. Ее обыкновение питаться свидетельствует о большом разуме и большой стойкости. Она ест в первый раз немедленно после своей ванны, и еда ее состоит из простого супа и какой-нибудь зелени. Иногда зелень заменяется яйцом всмятку и плодами. Патти обожает все плоды, но так как ее убедили, что для нее полезны лишь виноград, яблоки и сливы, она мужественно исключила все остальные из своего меню.

В полдень еще вторичный легкий завтрак: бульон, устрицы или свежая рыба, салат, свежие овощи, молочное кушанье. Завтрак заканчивается чашкой какао или стаканом шампанского. Никогда ни капли красного вина, оно гибельно для цвета лица. Она не дотрагивается также ни до соусов, ни до кушаньев, приправленных пряностями. Она не ест хлеба и не пьет воды. По ее мнению, первый производит плохое пищеварение, вторая – ревматизм. В семь часов ужин, состоящий из горячего, мяса и сезонных овощей. Никогда не ест мороженого; в этом случае она уже, как певица, отвергает это опасное для голоса кушанье. Пирожное для лакомства на этом ужине требуется всегда легкое для пищеварения: обсахаренный рис, творог со сливками и другое подобное приведенным кушанье; никакого другого десерта.

Это полное отсутствие обжорства доставило г-же Патти удивительный вид молодости. Ее глаза остались блестящими, цвет лица чистым; ее стан еще строен и манеры живы. Вот прекрасные результаты, полученные в итоге от самых незначительных лишений.

Я забыла сказать, что Патти употребляет иногда кофе, как подкрепляющее, когда она поет. Она пьет его в театре, за кулисами, после немного длинных и утомительных актов. Любимый напиток Вольтера, Наполеона и Бальзака освежает ее, говорит она, и возвращает ей всю необходимую живость.

Итак, чтобы остаться прекрасной и здоровой, что одно и то же, нужно довольствоваться здоровой, свежей и умеренной пищей. Мы все рекомендуем очень простую пищу, но пусть каждый выберет основательно свои кушанья, сообразно с природой своего желудка.

Никого нет, кто охотно устранил бы из своего режима лакомства и соразмерил бы количество принимаемой им пищи с производимым им трудом. Это количество всегда перейдет границу.

Люди, ведущие сидячую жизнь, должны есть мало. Однако их пища должна быть питательна, лишь бы они имели легкое пищеварение. Никто не должен ни есть, ни пить в промежутки между определенным уже для еды временем.

Прискорбна эта остановка, которую делают у модных пирожников, где «без надобности» употребляют пирожки, от которых жиреют, и вкусное, крепкое вино, которое расслабляет. Только лишь пища, принимаемая, когда есть аппетит, когда хочется есть, приносит пользу телу, не отягощая его тучностью.

Необходимо принимать пищу в строго определенные часы и быть в это время вполне спокойным, это значит, должно избегать во время еды сильных и даже легких прений, должно забыть в это время все возбуждения и все тревоги души и ума. Следовало бы всегда иметь возможность есть в приятном обществе и удалять за столом все жизненные заботы.

Это весьма трудно, но можно, по крайней мере, принести жертву покою и сохранять, насколько возможно, спокойствие даже среди сварливых собеседников. Советуется также не слишком много смеяться во время еды. Стоит только посмотреть на животных, которых инстинкт не обманывает, как говорят врачи, чтобы видеть, как они едят серьезно.

Каким бы кто ни был воздержным, все же хорошо, если он будет требовать, чтобы употребляемые им кушанья были тщательно приготовлены. Не вполне дожаренное белое мясо, превращенные в уголь овощи гибельны для желудка, а также и плохо удавшиеся соусы, и слишком приправленные пряностями или слишком приторные блюда. Для изящества предосудительно есть очень медленно, но необходимо, однако, вполне пережевывать. Тогда выбирают из кушаньев те, которые легко, без усилия пережевываются. Дома, у себя, когда нужно спешить, то лучше пропустить одно кушанье или взять только небольшое количество его, чем торопиться есть, не вполне пережевывая.

Весьма вредно работать тотчас же после еды: ни тело, ни ум не должны делать никакого усилия во время пищеварения. Римляне вкушали свою главную пищу в тот час, в который прекращалась дневная работа.

Если же кто бывает принужден приниматься за работу немедленно после еды, то тому следовало бы ограничиваться легкими делами и в соразмерном количестве.

Так как спорты вне дома суть упражнения сильные, то, только что сойдя с лошади или с велосипеда, нельзя в совершенстве пообедать, также нельзя этого сделать и немедленно после партии в мяч, футбол, или лаун-теннис, когда тело бывает разгорячено, утомлено. Должно немного подождать.

Если же бывают сильно голодны, то приказывают подать себе одного жидкого супу.

Иногда ощущают легкое недомогание, это есть предупреждение, дающееся нам природой. Как только почувствуют в себе малейшее расстройство, то от усиленного моциона и меньшего приема пищи можно снова почувствовать себя чудесно.

Полное или частичное воздержание от пищи исцеляет быстро и радикально легкое нездоровье. В обыкновенное время достаточно промежутка между едой в пять – шесть часов. Надо пожалеть о том, что обедают так поздно, что кому-то потребовалось установить гибельный five o’clock tea, – пожалеть и о том, что ложатся спать при появлении рассвета, что заставляет требовать ужина во время долгого бодрствования. Эти многочисленные закуски, эта без пользы претерпеваемая усталость навсегда портят желудки светских людей.

Пьют слишком много и от этого хуже едят… потому что излишек жидкости переполняет желудок. Имели бы более чистый цвет лица, если бы пили мало, только во время еды и то умеренно: лучше ложками, чем стаканами.

Возбуждающие средства очень вредны. Следует уничтожить между ними алкоголь. Он особенно вреден для печени. Он производит нервные расстройства, он нарушает пищеварение.

Чай, кофе должны употребляться в небольшом количестве для подъема сил в случае болезни, усталости, произведенной работой, чрезмерным усилием. Хорошо никогда не пить чистого вина, особенно для сангвиников. Люди тщедушные или лимфатические лучше переносят возбуждающие средства, чем крепкие люди. Пиво, мало алкоголизированное, вовсе не плохо, лишь бы только оно не употреблялось в большом количестве.

Я хочу еще сказать, что один старый и ученый врач заставлял своих прекрасных пациенток уменьшать количество пищи, начиная с конца января и до конца апреля. Он, впрочем, и во всякое время разрешал им только несколько унций мяса, яйца, молоко, свежие овощи, свежие плоды, а зимой – сушеные или сохранившиеся плоды: много апельсинов и яблок. Он дозволял только подогретую воду. В продолжение «врачебной весны» он отменял чай, кофе, алкоголь во всех самых измененных видах. Он изгонял рыбу со стола с первого апреля по первое ноября и разрешал капусту, репу, спаржу только лишь через долгие промежутки времени. Но зато каким идеальным румянцем обладали все женщины, которых он пользовал, и какой стройностью без малейшей сухощавости!

Истинный благодетель человечества, он сохранял красоту и уничтожал обжорство! Он вполне заслуживал бы памятника, но его ему не воздвигнут!

Прыщи, темные пятна, экзема происходят иногда от излишества пищи или от нездоровой пищи. Приправы к кушаньям сами по себе ничего не стоят для здоровья, за исключением перца и горчицы, но и эти две привилегированные приправы нужно употреблять весьма и весьма умеренно. Соль также полезна, но с условием не злоупотреблять ею.

С точки зрения голоса, диета имеет настоящую важность, но об этом мы будем говорить дальше.

Врачи уверяют, что корсет в том виде, как его понимают, оказывает прискорбные действия на здоровье женщины. «Если бы вы делали из него простую поддержку, говорят они все, то нам не приходилось бы жаловаться на него, но вы превращаете его в ад, в котором ваши органы терпят мучения». Большинство женщин вредят таким образом своему здоровью с веселым сердцем.

Они хорошо знают, что, чрезмерно затягиваясь в этот жестокий корсет, который жмет их со всех сторон, они сдавливают свое сердце, свои легкие, бока, которые не могут более приподниматься при ритмическом движении дыхания, а также желудок, печень и еще другие органы. Им говорили, какие последствия может иметь это сжимание, отвергаемое законами природы, но совершенно не добились того, чтобы внушить им страх, ведущий за собой благоразумие.

Надо было бы им дать понять, что они впутывают в это дело столько же свою красоту, как и свое здоровье: красоту бюста, к которой мы еще возвратимся, красоту лица, всего тела, которые искажаются.

Необходимо, чтобы они знали, что, если они мешают своим органам исполнять их отправления или только стесняют эти отправления, то лицо скоро выдаст страдания, переносимые внутри тела, и все части этого тела получат также отпечаток стеснения, ощущаемого в каком-нибудь углу существа.

Встречаются, к несчастью, мужья, которые весьма неправильно думают, что для того, чтобы остановить нарождающуюся у своей жены тучность, она должна сильно стягиваться для приобретения тонкой талии. Скажут, что это невозможно… или, что это весьма редкий случай. Не настолько, увы! как можно было бы это думать.

Что еще того хуже, это встречать матерей, который допускают своих дочерей до крайности стягиваться! Тогда как все матери должны были бы отменить употребление корсета для своих подрастающих дочерей!

Чтобы сохранить свое здоровье, следует страшиться того волнения без отдыха, которое ведет к умственному и физическому переутомлению. Должно доставлять себе ежедневно, по крайней мере, один час отдыха и покоя, – независимо от времени, которое посвящается сну, – для того, чтобы доставить отдохновение своему телу и своему уму.

Разве не говорят, что француженки некрасивы, тогда как всегда есть фламандки, достойные кисти Рубенса, англичанки идеальной свежести, обольстительные американки, прелестные обитательницы Вены и т. д.? Это мнение огорчает меня. Я желала бы, чтобы Франция ни в чем не позволяла превосходить себя. Каким же образом мои соотечественницы могут обратно завоевать славу красоты?

Они должны будут изменить жизнь: француженки постоянно занимают видное место в обществе или на улице. Это, без сомнения, самые занятые женщины в мире, с какой бы ступени общественной лестницы вы их ни взяли.

У парижанок большого света каждая их минута занята спортами, «делами», искусствами, гостями, передвижением, праздниками, портными. Они с пользою употребляют свои действительно большие способности на изящное, тщательное… выгодное управление хозяйством, присваивают себе заведывание своим имуществом, заботятся во всех отношениях о своих детях больше, чем всякая мать других наций, они похожи на локомотив, находящийся всегда на парах.

За границей редкость, чтобы женщина вмешивалась в дела, считалась с фермерами, настоящим образом интересовалась заводом, земледельческим заведением или чем другим, что может составлять серьезную или деятельную жизнь главы семейства. У англичанок целая армия прислуги женского пола: nurses, governesses, maids, из хороших иностранок, которым предоставляются дети. Если жительница Вены или русская занимается искусством, то она бросает все остальное, американка, обожающая свет, отдается ему, исключая все другое. Московская княжна, стремящаяся к нигилизму, обрезает свои волосы; дочь Альбиона, приступающая или творящая какое-нибудь сочинение, надевает синие очки; и та, и другая посвящают себя целиком тому, на что они смотрят как на миссию. Испанка погружается в набожность и любовь и ничего не видит дальше этого; немка приготовляет тартинки, белье для стирки и приторную чувствительность или углубляется в педантизм, характеризующий эту расу.

Заключение то, что женщины других стран не переутомляются так, как мы. Они избирают один сучок на дереве жизни и сидят на нем, как птицы; мы же, мы прыгаем с ветки на ветку до полной усталости. A утомление обезображивает и старит раньше времени.

Это я говорю совершенно не потому, чтобы я хотела когда-нибудь осудить женщину за то, что она бывает настоящей подругой своего мужа, страстно отдаваясь тому, что он делает или предпринимает; за то, что она бывает матерью в полном смысле этого слова, т. е. заботится о здоровье, воспитании, образовании своих детей; не осуждаю также и за то, что она отдается искусству, добрым делам и т. д. Пусть только позволит она мне посоветовать ей менее наполнять свою жизнь. Вместо того, чтобы заниматься десятью, двадцатью делами, отчего не отдаться серьезно одному из них?

Достаточно занятия одним каким-нибудь искусством, – может быть, она прославилась бы в пении, если бы не желала отличиться также и в живописи. Но о чем я буду просить прежде всего, это – немного менее посвящать себя обществу. Не достаточно отдают себе отчета в том, сколько силы и энергии нужно потратить на то, чтобы добиться в салонах славы царицы, не отказавшись при этом от благородных и серьезных сторон существования.

Деятельность сама по себе очень хороша, это есть условие жизни; лихорадочное же волнение вредно, оно может быть причиной смерти. Какое успокоение почувствовали бы, если бы выбросили из жизни мнимые обязанности, которые вступают в борьбу с действительными обязанностями с такой силой, что заставляют забывать эти последние. Какой приобрели бы покой, освободившись от тысячи жалких мучений, чтобы всецело отдаться справедливым и разумным, свободно принятым обязательствам!

Среди исчисленных причин переутомления, нашего постоянного нервного волнения было бы достойно сожаления забыть частые перемещения. Сколько часов, потерянных в вагонах, сколько усталости, налагаемой на нас всеми нашими временными передвижениями! Следовало бы сократить эту постоянную езду туда и назад, которая не приносит ни пользы, ни настоящего удовольствия.

Разве не достаточно было бы каждый год пользоваться дачной жизнью или же совершать одно путешествие с образовательной целью? В наше время предметы и места проходят перед нашими глазами одни за другими на подобие картин в калейдоскопе, и мы сохраняем из всего того, что видим, только лишь слабые и скоропроходящие воспоминания вместо ясных и сильных впечатлений, которые одни полезны, одни доставляют нам спокойствие и прочность воспоминаний.

Наконец, большее спокойствие заставило бы нас потерять тот суетливый, занятой вид… который вовсе никогда не был здоровым.