Книга: Исповедь - Блаженный Августин

Прежде всего, осмысливая свою жизнь, Августин делает упор исключительно на свои внутренние духовные переживания и трансформации. Внешние события для него (переезд в Карфаген, визит в Италию, возвращение в Африку) лишь фон, который автор использует для хронологической фиксации этапов своих духовных поисков. Примечательно, например, как он вскользь и мимолетом вспоминает, что у него есть внебрачный сын, но зато очень детально описывает свое увлечение манихейством, прелесть стиля книг Цицерона и. т.п. Тем самым автор между строк хочет показать приоритет внутренних духовных событий в процессе становления личности. С одной стороны с этим можно согласиться. Знакомство с Платоном или Хайдеггером для меня тоже значит больше чем, например, путешествие в Германию…но, тем не менее, настораживает какая-то полная индифферентность Августина к общественным событиям.

Важно понимать, что годы жизни Августина 354-430 гг. – это период больших социальных катаклизмов и, на мой взгляд, величайшей геополитической катастрофы в истории человечества – упадка Римской империи. Сам Августин умер в осажденном племенами вандалов городе (!). Ниже мысль одного известного философа по этому поводу.

«Поразительно, что мысли последних выдающихся в интеллектуальном отношении людей, подвизавшихся до наступления веков мрака, были заняты не спасением цивилизации, не изгнанием варваров, не исправлением злоупотреблений администрации, а проповедью достоинств девственности и проблемой проклятия некрещеных младенцев».

Здесь напрашиваются аналогии с Германией 20-30-х годов, национал-социализмом и пассивной позицией множества немецких интеллектуалов.

II) Книги X-XIII. C десятой книги в «Исповеди» рассматриваются философские и теологические вопросы.

1) Августин, был одним из первых в истории философии, кто всерьез поставил вопрос о том, что такое время. Предвосхищая И. Канта, Августин полагает, что время не есть нечто объективное, существующее вовне, а нечто, что существует лишь в духовом мире человека, который склонен разделять время на прошлое, настоящее и будущее. В строгом смысле этого слова прошлого и будущего нет, ибо первое уже прошло, а второе еще не наступило. Действительно только настоящее, но оно не имеет длительности, ибо проходит мгновенно. Но когда мы извлекаем образы прошлого из памяти, то они опять предстают в настоящем и когда мы воображаем образы будущего они присутствуют в настоящем. Поэтому Августин говорит, что «…неправильно говорить о существовании трех времен, прошедшего, настоящего и будущего. Правильнее было бы, пожалуй, говорить так: есть три времени – настоящее прошедшего, настоящее настоящего и настоящее будущего. Некие три времени эти существуют в нашей душе и нигде в другом месте я их не вижу…». Три модуса времени Августин связывает с психическими функциями человека «настоящее прошедшего это память; настоящее настоящего - его непосредственное созерцание; настоящее будущего - его ожидание». В конце книги XI он все же признает не только неудовлетворительность своего ответа на этот вопрос, но и отсутствие правильного вопрошания о природе времени («А мы всё ставим каверзный ответ. И не находим нужного вопроса»). «Признаюсь Тебе, Господи, я до сих пор не знаю, что такое время… А может быть, я не знаю, каким образом рассказать о том, что я знаю? Горе мне! Я не знаю даже, чего я не знаю».

2) В вопросах теологии в Исповеди мне представляется самой важной проблема творения и личности Бога. Логическая проблема состоит в том, что идея творения мира несовместима с христианским представлением о Боге как о совершенном существе. Ведь если Бог совершенен, то он не может изменятся, то есть становится более или менее совершенным, более или менее добрым. Тем не менее, в Библии рассказывается о моменте творение мира и его гибели. Это означает, что Бог однажды возжелал создать мир, то есть в нем возникло однажды нечто, что было не всегда. Совершенный Бог изменятся не может. «Что же это за вечность, в которой рождается желание, раньше не бывшее?». Этот вопрос волновал и меня. Августин на него отвечает достаточно просто и убедительно. «Они пытаются понять сущность вечного, но до сих пор в потоке времени носится их сердце и до сих пор оно суетно». Человек существует во времени и поэтому у него возникают такого рода вопросы. Бог существует в вечности, которая не имеет ни прошедшего, ни будущего. Вечность пребывает как настоящее во всей полноте. Для Творца мира и времени все дано одномоментно в настоящем. Поэтому нельзя представлять, что был некий промежуток времени на протяжении которого Бог не создавал мир, а потом вдруг принял решение и мир этот создал. Время само было создано вместе с миром, а в вечности никаких «до» или «после» нет.

«Кроме плотского вожделения, требующего наслаждений и удовольствий для всех внешних чувств и губящего своих слуг, удаляя их от Тебя, эти же самые внешние чувства внушают душе желание не наслаждаться в плоти, а исследовать с помощью плоти: это пустое и жадное любопытство рядится в одежду знания и науки. Оно состоит в стремлении знать, а так как из внешних чувств зрение доставляет нам больше всего материала для познания, то это вожделение и называется в Писании «похотью очей». (Блаженный Августин. «Исповедь»)

При этом не стоит забывать, что

Дальше...

умопостижение, видимо, не считается Августином (идущим по следам Платона и неоплатоников) «похотью очей», так как при умопостижении зрит ум, а не глаза. На это стоило бы возразить, что и всякое научное познание требует умопостижения и не может довольствоваться лишь зрительным восприятием; равно как и всякая философия требует видимого материала, отталкиваясь от которого можно было бы умопостигать – ведь даже для того, чтобы представить видимый мир как мир теней, нужно внимательно наблюдать за этим миром. Но даже если бы мы вывели умопостижение за скобки всякой видимой действительности, то и тут, конечно, желание знать можно обозначить похотью пусть не очей, но - ума. Тебе хочется знать? А зачем? Поверь в Бога, - а, поверив, узнавай Его - вот и все, что следует знать человеку. Такова логика религиозного сознания.

Но все же дело тут не исключительно лишь в фундаменталистских религиозных поползновениях. Вспомним лучшего из философов – Сократа, а он прямо говорил, что высшая ценность – знание, а самое достойное дело для человека, соответственно – познание (то есть именно то дело, которым он сам занимается), а Леонардо да Винчи не просто был великим живописцем, но и пытался доказать очевидное преимущество живописи перед словом. Так что пусть писатели и не пытаются сравнивать свои жалкие словеса с его великими визуальными образами.

«О писатель! Какими словами опишешь ты целостную фигуру с тем же совершенством, как это сделает здесь рисунок? Ты пишешь сбивчиво, потому что у тебя нет понимания, и ты даешь мало знания об истинных фигурах вещей». (Леонардо да Винчи. «Шедевры графики». М.: «Эксмо», 2006. стр. 127).

Да и философия (наука), при всем уважении к ней со стороны Леонардо, тоже явно уступает живописи.

«Живопись распространяется на поверхности цвета и фигуры всех предметов, созданных природой, а философия проникает внутрь этих тел, рассматривая в них их собственные свойства. Но она не удовлетворяет той истине, которой достигает живописец, самостоятельно обнимающий первую истину этих тел, так как глаз меньше ошибается, чем разум». (Леонардо да Винчи. «Спор живописца с поэтом, музыкантом и скульптором»)

Как так получается? Почему столь великие люди оказываются столь слепы в отношении столь, казалось бы, очевидных вещей – а именно, что есть разные роды деятельности, и для одного человека может лучше подходить один род деятельности (например, поэзия), а для другого – другой (например, живопись). Но, пожалуй, люди-то и не слепы. Повторюсь, вообще говоря я не думаю, что для многих людей это оказывается какой-то проблемой. Но вот чем руководствуются эти, как может показаться, умные «многие», и не очень умные, хотя и великие единицы?

Занимаясь каким-то делом, человек может придавать этому занятию большее или меньшее значение. До тех пор, пока он не придает своему делу какого-то чрезвычайного значения (смысла), очевидно, он не будет придавать такого значения и вообще-то никакому делу. В противном случае, он просто предпочел бы какое-то другое, реально значимое дело тому, которое он делает. Отсюда все дела оказываются более-менее равноценно бессмысленными. Отсюда же один, в силу большей склонности, может заниматься одним, другой – другим, это нормально. При этом важно отметить, что я рассматриваю лишь ситуацию, в которой человек делает нечто по склонности, то есть занимается чем-то, что он как-то, да выбрал. Этот выбор чаще всего еще трудно назвать по-настоящему сознательным, но все же человек должен делать какое-то дело не потому, что «так сложилось», но именно по своей склонности - лишь в такой ситуации различные склонности и можно как-то сравнивать. И оказывается, что одна склонность стоит другой – что называется, пусть каждый сходит с ума по-своему. Такова позиция если не большинства (большинство, увы, бьется в сетях суровой жизненной необходимости, едва ли имея реальную возможность выбора), то очень многих, и, конечно, это ложная позиция. Очень легко признавать за равноценные действия, равно не имеющие смысла. Не видя смысла в том, чем они занимаются, они закономерно не видят смысла ни в каких делаемых делах. Данную позицию я назову позицией обессмысливающей релятивизации различных родов деятельности.

Впадем в другую крайность – подумаем о Сократе-философе или о Леонардо Да Винчи-художнике. Очевидно, что и тот, и другой придают своим занятиям чрезвычайное значение, а из результатов их деятельности мы видим, что они имеют на это полное право. Так вот, всякий человек, дойдя до понимания высшего значения своей деятельности, автоматически ее абсолютизирует. Смысл и абсолютный смысл суть синонимы. Но слово «абсолютный» психологически не терпит прибавки «только для меня». Нечто, имеющее абсолютный смысл для меня должно иметь такой же абсолютный смысл и для всех остальных. Вот она, главная ловушка абсолютизации – открывая высшее значение определенного рода деятельности, она ослепляет человека в отношении того, что какая-то другая деятельность может обладать таким же высшим значением. Это, конечно, тоже ложная позиция, но теперь мы можем понять логику, из которой эта позиция проистекает. Сократ не просто занимается философией, значение философии для него абсолютно; отсюда, оказывается, что никакое другое занятие и рядом не стоит с философией. Ведь если бы нечто можно было поставить рядом с философией, может, и ему, Сократу, стоило бы заняться чем-нибудь другим? Оказывается, это очень сложно – признавать за равноценные различные действия (действия, совершающиеся в различных сферах деятельности), равно имеющие смысл. Нет, если уж значение моего дела абсолютно, то значение всякого другого дела оказывается относительно ущербным. Соответственно, если мы вспомним о склонностях человека, то абсолютизация подразумевает, что каковы бы ни были эти склонности, абсолютная ценность некоего дела должна склонить человека к исполнению именно этого дела, а все остальные склонности необходимо в себе подавить. И, что намного хуже – все другие склонности необходимо подавить не только в себе, но и у других (ну или до крайности принизить их). Повторюсь - прозрев, человек думает, что все должны видеть одно и то же, а именно то, что увидел он. Увы, но прозрение тоже может ослеплять.

Итак, и релятивизация, и абсолютизация равно сбивают человек с толку (с одной стороны через обессмысливание всякого дела, с другой – через высмеивание всякого дела, кроме осмысленного моего). Что же ему поможет? Философия, конечно:) Во всяком случае разумному человеку ничто не может помешать ясно увидеть как то, что одно дело не обязательно равноценно другому (но есть дела более и менее осмысленные), так и то, что не может быть никакого одного дела, ни подходящего для всех, ни превосходящего все остальные. Картина Леонардо, являющаяся воплощением Абсолюта (точнее – стремления к Абсолюту) Прекрасного тем не менее не мешает Сократу или Платону стремиться к воплощению Абсолюта Истины. Мы это видим фактически, так как есть соответствующие картины и соответствующие же рассуждения. И служение Богу не является исключением из этого правила, что бы там ни писал на эту тему даже и такой авторитет как Августин. На самом деле, в той же «Исповеди» Августин во многом сам же себя и опровергает. Ведь он, при всем желании, не в состоянии избавиться от того самого праздного, по его мнению, научного любопытства. Он наблюдает за действительностью и делает выводы. Почти любой вопрос вызывает у него желание дать какой-то ответ, вовсе не сводящийся к тому, что «так устроил Бог». Нет, ему хочется дать научный, ну или философский ответ, иначе нет спокойствия его душе. Конечно, когда он рассуждает о времени, он полагает, что все его рассуждения увязываются с понятием Бога (Бог - в вечности, творение – во времени), но я думаю, связь даже и тут крайне сомнительная. Его интерес и к этой и к другим проблемам, скорее научно-философский. Но давайте послушаем самого Августина:

«Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему — нет, не знаю… Но откуда, каким путем и куда идет время, пока мы его измеряем? Откуда, как не из будущего? Каким путем? Только через настоящее. Куда, как не в прошлое? Из того, следовательно, чего еще нет; через то, в чем нет длительности, к тому, чего уже нет. Что же измеряем мы как не время в каком-то его промежутке? Если мы говорим о времени: двойной срок, тройной, равный другому, и т. д. в том же роде, то о чем говорим мы, как не о промежутке времени? В каком же промежутке измеряется время, пока оно идет? В будущем, откуда оно приходит? Того, чего еще нет, мы измерить не можем. В настоящем, через которое оно идет? То, в чем нет промежутка, мы измерить не можем. В прошлом, куда оно уходит? Того, чего уже нет, мы измерить не можем.

Горит душа моя понять эту запутаннейшую загадку. Не скрывай от меня, Господи Боже мой, добрый Отец мой, умоляю Тебя ради Христа, не скрывай от меня разгадки; дай проникнуть в это явление, сокровенное и обычное, и осветить его при свете милосердия Твоего, Господи. Кого расспросить мне об этом?»

Так кого же расспросить Августину? Сам-то Августин уверен, что только Бог подскажет ему разгадку. А мы должны увидеть, что - нет, не Бог. Бог не подсказывает ответы на такого рода вопросы. Возможно, вечность в каком-то смысле еще может считаться Его вотчиной, но время (как объект исследования) – нет. Не Бог подсказал Августину ответы относительно природы времени и не Бог подсказал Дарвину ответы на вопросы о происхождении видов. Ну не Бог, и все тут. А если не Бог, то – дьявол? Ха, это вот уже чисто религиозная логика:) А мы все же будем руководствоваться логикой научной.

А куда привела научная логика Дарвина? Выше я говорил, что Дарвин не настаивает на том, что наука – единственный подлинный путь для человека. Однако, есть в «Воспоминаниях» один любопытный эпизод, показывающий, как заявляет о себе абсолютизация значения той или иной склонности:

«Прочитав книгу Уайта «Селборн», я стал с большим удовольствием наблюдать за повадками птиц и даже делал заметки о своих наблюдениях. Помню, что в простоте моей я был поражен тем, почему каждый джентльмен не становится орнитологом».

Пораженность молодого Дарвина просто сверхсимптоматична! Почему он так поражен? Потому что полностью вовлечен в наблюдение за птицами – а любая полная вовлеченность психологически исключает возможность увлечения чем-то другим – причем не только для себя, но и для других. Полнота увлеченности требует увлечь за собой всех до одного. Но ведь очевидно, что орнитология – занятие вовсе не для всех! Поэтому я и выбрал пример с орнитологией – в силу нелепости притязаний абсолютизации в данном конкретном случае. Да, эти притязания нелепы, но, тем не менее, они все равно заявляют о себе. Но притязания Бога, хотя и более весомы, все равно по сути настолько же нелепы. Бог – это еще не все. И Бог – это ни в коем случае не Истина. Не забывайте об этом.

Книга наполовину состоит из воспоминаний и интересных объяснений в любви господу богу, а на вторую — из глубокомысленных размышлений автора.

Сперва довольно забавно наблюдать за работой некритического мышления. Помещается ли Господь в мире? А если нет, то куда девается остаток? Можно даже подумать, что это ничем не хуже вопроса о том, куда расширяется вселенная. Но в итоге всё выливается в фантазии об абстрактном, которые автор воспринимает как истину, до которой он дошел умом, благодаря божьему разрешению.

Слова, сказанные Тобой в начале творения: «да будет свет, и стал свет» я не без основания отношу к существам духовным, уже как-то жившим, способным просветиться светом Твоим. Но как ничем не заслужили они ни такой жизни, которая могла быть просвещена, так не заслужили они и того, чтобы она была просвещена. Тебе не было угодно их бесформенное состояние, они должны были стать светом не в силу существования своего, но созерцая свет просвещающий и сливаясь с ним. Только благодать Твоя позволила им и как-то жить и жить счастливо, ибо они изменились к лучшему, обратившись к тому, что не может измениться ни к лучшему, ни к худшему, — к Тебе, Единственному, Который просто «есть», для Которого жить — значит жить счастливо, ибо Твое счастье Ты Сам.

У Августина сектантское мышление. Сначала он в поисках "истины" примкнул к манихейцам, и верил, что святые выдыхают ангелов, потом увлекся учением о монадах, потом примкнул к христианам и принялся верить в бессмертие, святого духа, носившегося над водами и принял своеобразную этику.

С фантазиями Августина об устройстве мира и бога всё ясно, может быть христианская этика - тот духовный прорыв, за который на него обратить внимание как на великого авторитета? К сожалению, всё тот же бред Из христианских этических представлений Августина я могу еще понять отказ от скорби по умершим: если ты веришь, что они воскреснут для вечной жизни, то скорбеть и правда как-то неуместно. Но всё же, воспоминания о том, как язычник-Августин проливал слезы и долго мучился по смерти друга мне как-то милее рассказа о том, как Августин Блаженный стоически принимал смерть матери. Остальные моменты этики Августина уже выше моего понимания. Аскеза полная: пища как лекарство для поддержания жизни, наслаждаться - грех, семейная жизнь, даже благодетельная христианская, хоть и не грех, но выбор не самый верный. Идеал — пустынники. Зачем? Ради чего? Ответа нет, просто представление о том, что так правильно.

О правильном воспитании детей:

Она, например, не разрешала девочкам, невзирая на жгучую жажду, пить даже воду только во время очень умеренного обеда за родительским столом. Она остерегала их от худой привычки разумным словом: «сейчас вы пьете воду, потому что не распоряжаетесь вином, а когда в мужнем доме станете хозяйками погребов и кладовок, вода вам может опротиветь, а привычка к питью останется в силе». Таким образом, разумно поучая и властно приказывая, обуздывала она жадность нежного возраста и даже жажду у девочек удерживала в границах умеренности: пусть не прельщает их то, что непристойно.

О себе в детстве Августин исповедуется, что не хотел учить уроки, а хотел играть в мяч, из чего делает вывод — "великий грешник".

О благочестивых женщинах, на примере своей матери:

Воспитанная в целомудрии и воздержании, подчиняясь родителям скорее из послушания Тебе, чем Тебе из послушания родителям, она, войдя в брачный возраст*, вручена была мужу, служила ему, как господину, и старалась приобрести его для Тебя. О Тебе говорила ему вся стать ее, делавшая ее прекрасной для мужа: он ее уважал, любил и удивлялся ей. Она спокойно переносила его измены; никогда по этому поводу не было у нее с мужем ссор. Она ожидала, что Ты умилосердишься над ним, и, поверив в Тебя, он станет целомудрен. А кроме того был он человеком чрезвычайной доброты и неистовой гневливости. И она знала, что не надо противоречить разгневанному мужу не только делом, но даже словом. Когда же она видела, что он отбушевал и успокоился, она объясняла ему свой поступок; бывало ведь, что он кипятился без толку. У многих женщин, мужья которых были гораздо обходительнее, лица бывали обезображены синяками от пощечин; в дружеской беседе обвиняли они своих мужей, а она их язык; будто в шутку давала она им серьезный совет: с той минуты, как они услышали чтение брачного контракта, должны они считать его документом, превратившим их в служанок; памятуя о своем положении, не должны они заноситься перед своими господами. Зная, с каким лютым мужем приходится ей жить, они удивлялись: не слыхано и не видано было, чтобы Патриций побил жену или чтобы они повздорили и хоть на один день рассорились. Они дружески расспрашивали ее, в чем причина; она учила их своему обычаю, о котором я упомянул выше. Усвоившие его благодарили, не усвоившие терпели поношение.

*А знаете, какой был брачный возраст? 12 лет. Сам Аврелий был сосватан лет в 30 за 10-летнюю, и, оставив свою конкубину, согласен был ждать свою невесту 2 года, потому что она была хороша, когда его прибрало христианство. Можно взглянуть на отношение Аврелия к женщинам, как к существам, данным господом Богом в услужение людям, и исторической точки зрения, мол, тогда все так считали (так же как сам Аврелий смотрит на дела, которые в Ветхом Завете творили иудейские цари, раньше, мол, так принято было, они всё равно благочестивы), но что-то не хочется. Хочется взглянуть на это с позиции Варлаама Шаломова: "Отношение к женщине — лакмусовая бумажка всякой этики"

Все отзывы я не смог прочитать, но те, что прочитал, делятся на две категории: -- восторженные типа "Августин открыл мне путь к Богу"; -- и хулительные вроде "Августин закрыл мне путь к Богу".

Как говорил в таких случаях П.П.Шариков, "Не согласен я!" Продолжение, я думаю, все помнят. Ф.Ф.Преображенский: -- Позвольте спросить, с кем именно вы не согласны? С Энгельсом или с Каутским? Шариков: -- Да с обоими!

Так вот, Бог тут вообще почти что ни при чём.

Августин считается и является одним из основоположников современного научного метода. А научный метод невозможен без сомнений и скептицизма. Идея приближения "к той единственной Истине", о которой написала одна из участниц обсуждения, чужда науке. Основная заслуга Августина в том, что он дал церковной доктрине философское обоснование. До Августина вера была только эмоциональной. После -- к эмоциям добавилось стремление к рациональному знанию, которое было характерно для греков и остаётся присущим современной науке, в том числе и богословию. Если бы не Августин, богословие пошло бы совсем другим путём. Хорошо это было бы или плохо -- вопрос отдельный. (В данном контексте богословие мало интересно.)

Но вот что совершенно точно и очень важно: и вся наука пошла бы другим путём! Фома Аквинский, Декарт, Галилей, Ньютон, Эйнштейн -- вот "продолжатели дела" Августина. Если бы не они, христианская цивилизация имела бы "научные достижения" китайцев, индусов, майя с ацтеками, а то и берберов с туарегами. Вот что главное-то!

Книгу же эту читать практически невозможно, как и почти любую философскую работу, пусть даже и замаскированную под биографию. Ещё менее правомерно её считать руководством по поиску Бога. Это чистая философия. Чистейшая! Добавьте сюда ещё "О граде Божьем" -- и вы получите полный свод раннесредневековой философии. Но изучать философию по подобным "учебникам" я не посоветовал бы и врагу. Все творения средневековых философов -- развлечение не для слабонервных. (И не только средневековых, но их -- особенно.)

Поэтому читать никому не советую. Достаточно уже того, что я помучился :)))

Итого: -- книге я ставлю 0 баллов, -- автору -- 10; -- и получается то, что мы видим рядом с заголовком моего текста.

А вот всё остальное было весьма любопытным. Путь к христианству, слова Августина о своей матери (вообще, просто класс - настолько мощное проявление любви и уважения - читается с огромным удовольствием), споры с учёными мужами и др.

Влияние на последующую литературу нельзя, конечно же, переоценить. Всё же книга - образец жанра. Нашёл много для себя интересного. Повторюсь, последние главы испортили впечатление. Отсюда моя оценка.