Текст книги "Абандон. Брошенный город"

1893

Глава 17

Молли Мэдсен сидела у эркерного окна, попивая из бутылки вино с кокаином. Главную улицу заметал снег. Метель мела всю ночь. Мэдсен даже проснулась один раз, разбуженная сходом лавины, смявшей лес под городом.

Снег лежал ровной белой целиной. В домиках на склоне растопили печи и камины, и из труб поднимались тонкие струйки дыма. Первой по свежей белизне прошла изящная блондинка. Та симпатичная пианистка. Молли часто смотрела в окна салуна, наблюдая за игрой этой молодой женщины. Иногда, поздно вечером, когда на улице было тихо, она даже слышала из гостиничных апартаментов звуки музыки.

Шаги за спиной… На плечи ей легли сильные руки. Очистив апельсин из корзинки, оставленной накануне вечером Иезекилем и Глорией Кёртис, женщина предложила подошедшему дольку. Комната наполнилась цитрусовым ароматом.

– Я тут думала, Джек… Может, съездим весной в Сан-Франциско? – предложила Молли. – Я так устала от этого ужасного снега…

– Чудесная идея.

Она сжала его руку. Джек смотрел на нее сверху полными обожания глазами.

– Помнишь, как я впервые тебя увидел? Шел вечером по улице Сан-Франциско и вдруг узрел восхитительное создание. Я снял шляпу, улыбнулся…

– Оно улыбнулось в ответ?

– О нет, нет! Это была настоящая леди, а настоящие леди так не поступают. Она лишь кивнула, а я подумал, что должен обязательно выяснить, кто эта женщина.

– И что ты сделал?

– Отправился за нею на бал.

– А потом?

– Мы танцевали. Танцевали всю ночь.

– Помнишь, что на ней было?

– Вечернее платье цвета роз. Ты была самым изысканным созданием из всех, что я когда-либо видел. Была и остаешься.

– Я так счастлива, Джек. – Молли поднялась с дивана и повернулась к мужу. Она вышла за него в восемьдесят третьем, и он нисколько не изменился с тех пор – те же короткие светлые волосы, квадратный подбородок, ледяные голубые глаза и даже тот самый фрак, что был на нем в день их первой встречи. – Позволь показать, что я хочу на Рождество. – Она расстегнула несвежий корсет и повела плечами, дав ему упасть на пол, а потом стянула через голову сорочку, бросила ее в шкаф и забралась на кровать. – Дже-е-е-ек… – Женщина прошептала его имя, как молитву, погрузив пальцы в болотистый жар между бедер.

Глава 18

По пути на поздний рождественский завтрак в особняке Пакера Иезекиль, Глория и Стивен то и дело посматривали на крутые безлесные склоны по обе стороны от дороги, ловя малейшие сигналы, оповещающие о возможном сходе лавины. Несколько обвалов уже случилось ночью – лежа в постели, в теплом доме, они слышали их, как громыханье далекой канонады. Перед предательской низиной между двумя горами проповедник вознес молитву о защите от снежной напасти. На каждом шагу снегоступы проваливались на полтора фута. Выбравшись из низины, лежавшей на излюбленном лавинами маршруте, вся компания остановилась передохнуть возле бьющего из горы ключа.

Кёртис и Коул утоптали небольшую площадку, чтобы можно было посидеть не проваливаясь, после чего проповедник окунул в озерцо индейскую чашку и, набрав воды, предложил Глории сделать первый глоток.

– Нет, спасибо, – отказала та. – Боюсь, я только продрогну еще сильнее.

– Зек? – обратился Коул к ее мужу.

– Нет, Стив, ты уж сам.

Они сидели в холодной и величественной тишине. Иезекиль стащил подбитые флисом перчатки, достал жестянку с табаком «Принц Альберт» и принялся набивать трубку.

Рельеф впереди выравнивался и переходил в низину с озером посередине, цвет которого в летние месяцы менялся на люминесцентно-зеленый, как будто оно покоилось на огромном изумруде, подсвеченном снизу солнцем. Но и в самую жаркую пору никто не задерживался в воде больше чем на минуту, из-за чего жители Абандона присвоили озеру высший из имеющихся в их словесном арсенале температурный ранг – «охренительно холодное».

Убрав под котиковую шапку выбившиеся блондинистые прядки, Глория невольно поежилась, хотя и надела предусмотрительно две нижних юбки и шерстяной жакет мужа, а также натянула две пары чулок и закуталась в широченный дождевик.

– Стивен, можно спросить вас кое о чем? – обратилась она к проповеднику.

– В любое время и о чем угодно, – откликнулся тот.

Иезекиль, выпустив пару колечек дыма, молча наблюдал за тем, как их разбивают легкие снежинки.

– А можно, чтобы это осталось между нами? – попросила женщина. – Потому что никто в Абандоне не знает о том, что я сейчас вам скажу.

– Чего это ты, а, Глори? – подал голос ее супруг.

– Хочу спросить проповедника кое о чем.

– Не надоедай ему своими…

– Зек, – остановил его Коул, – пусть скажет, что у нее на уме. Я здесь именно для того, чтобы по возможности помогать людям.

– Не трогала б ты это, – предупредил жену Иезекиль, но его совет остался без внимания.

– Мне нелегко об этом говорить, Стивен… – продолжила миссис Кёртис. – В прошлом я была шлюхой.

– А, черт! – проворчал шериф.

– А Зек был преступником. В свое время убил несколько человек. Каждый из нас нагрешил за десятерых. Мы изменились. Нет, до совершенства нам далеко, но мы теперь приличные люди – или, по крайней мере, пытаемся ими быть.

– Верю. – Коул смахнул снег с полей своей фетровой шляпы.

– Я потому рассказываю вам об этом, что хочу узнать о Божьем наказании.

– А точнее? – попросил проповедник.

– Год назад кое-что случилось…

– Я это слушать не стану. – Иезекиль поднялся и прошел вверх по тропе, где и остановился спиной к жене и ее собеседнику, покуривая трубку и оглядывая заснеженную равнину.

– Продолжайте, Глория, – сказал Стивен.

– В прошлом январе мы жили в Силвер-Плам. У нас был сын по имени Гас. Однажды утром они с Зеком отправились погулять. Стояли у дороги, ждали, когда можно будет перейти, и ручонка нашего малыша выскользнула из руки Зека. Мальчик шагнул и попал прямиком под экипаж… – Коул протянул руку и коснулся плеча Глории, а она смахнула слезу. – Сначала на него наступила лошадь, а потом колесо переехало ему шею. Никто не виноват. Ни кэбмен, ни Зек.

– Ни вы сами.

– Гас умер на месте… там же, на улице.

– Мне очень жаль, Глория.

– А теперь, Стивен, я хочу, чтобы вы сказали мне кое-что.

– Я постараюсь.

– Как я уже говорила, мы с Зеком были нечестивцами. И после смерти Гаса я постоянно слышу голосок, который говорит, что Бог забрал нашего сына в наказание за все плохое, что мы сделали. Это ведь не так, правда? Бог ведь не такой?

Спокойные карие глаза проповедника как будто потемнели. Он отвернулся, а когда заговорил, голос его зазвучал иначе – жестче и суровее:

– Вы спрашиваете, не поклоняемся ли мы мстительному Богу?

– Да.

– Не думаю, что я – тот, кто может дать вам ответ.

– Почему?

– А что, если я скажу, что голос, звучащий у вас в голове, прав? И вполне возможно, что это Он забрал у вас сына?

– Если это правда, то я ненавижу себя и Зека за то, какими мы были. И ненавижу Бога за то, каков Он есть.

– В таком случае, Глория, нам не стоит продолжать этот разговор. Я не хочу быть ответственным за то, что отвернул кого-то от веры. – Опершись на посох, проповедник поднялся на ноги. – Жаль, но большего утешения я вам дать не могу.

– Но на прошлой неделе вы читали проповедь о безусловной Божьей любви.

Стивен наклонился, протянул миссис Кёртис руку и помог ей встать.

– Это то, что люди хотят услышать, – сказал он. – Бог нужен им, как великодушный отец, готовый защитить, помочь, обеспечить, но не требующий платить по счету. В такого Бога я больше не верю.

– Но верили еще в прошлое воскресенье, так что же вас так изменило?

– Не что, Глория, а кто. Сам Бог. – Коул повернулся и направился к дороге, и его мягкие глаза блестели – столь глубока была его потеря и столь силен гнев.

Глава 19

Изумрудное озеро лежало под десятью футами снега. К тому времени как они вышли на него, метель улеглась, и проскользнувший между тучами луч света упал на вспыхнувшую ослепительной белизной зазубренную кромку окружающего впадину горного гребня.

Вдалеке материализовался особняк, уютно устроившийся на краю озера.

– Сколько на него ни смотрю, – заметил Иезекиль, – а лучше не становится.

– Место действительно не самое подходящее, – согласился Стивен.

Владения Пакера, названные им Изумрудным домом, представляли собой четыре симметричных крыла, сходящихся к увенчанному куполом центральному блоку. Верхние этажи его были обшиты дранкой из кедра, а нижний сложен из камня. Над остроконечной крышей высились многочисленные кирпичные трубы.

– А вот это странно, – сказал Кёртис. – Вы видите хоть один дымок над всеми этими трубами? Нет? На улице метель, а у него ни один камин не горит… Почему?

В некоторых местах сугробы доходили до окон второго этажа, но к центральному входу вел расчищенный туннель между высокими, футов в пятнадцать, снежными стенами.

Все трое подошли к двойным дубовым дверям, и Стивен трижды постучал в них молоточком. Потом гости сняли снегоступы и немного подождали, после чего Коул постучал еще раз.

Глория прошлась взглядом по карнизам.

– А вы не думаете, что он просто забыл о нас? – спросила она.

Проповедник ненадолго задумался.

– Возможно, он остался прошлым вечером в городе, – предположил он. – Решил не возвращаться, так как могла сойти лавина, – чтобы не застрять по пути домой.

– Что ж, мы пробились сюда через пургу, и я намерен войти и выяснить, в конце концов, подадут нам завтрак за все наши старания или нет, – решительно заявил Иезекиль.

Он взялся за большую металлическую дверную ручку и потянул… Дверь открылась.

– По-твоему, так можно? – засомневалась его жена. – Входить без разрешения?

– По-моему, можно. – Шериф переступил порог.

Глория вздохнула и последовала за мужем вместе со Стивеном, который закрыл за собой дверь.

Из всех керосиновых ламп на первом этаже горела только одна, в самом конце, в кухне – с того места, где они остановились, был виден слабый, дрожащий огонек. Через высокие окна в переднюю струился мягкий серый свет.

– Эй? – крикнул Иезекиль. – Есть кто-нибудь?

Его голос разлетелся по Изумрудному дому громким эхом.

Пройдя через переднюю, гости поднялись по многоуровневой лестнице под еловыми балками. Устроенная в месте соединения четырех крыльев лестница в каком-то смысле была сердцем особняка. Проходивший через световой люк жидкий свет падал с высоты в пятьдесят футов на мраморный пол между ступеньками.

– Холодновато, – заметил Стивен. – Давненько огонь не разводили. И разве в доме не должно быть прислуги? Если не ошибаюсь, Барт всю зиму держит здесь пять служанок.

Он прошел к северному крылу и заглянул через стеклянные двери в просторную комнату с кушеткой, диванчиками и креслами.

В противоположном крыле размещались столовая и банкетный зал. Кёртис обнаружил там только стулья и длинный, широкий стол – без скатерти, приборов и фарфора.

– Похоже, перспективы позавтракать выглядят не слишком многообещающими, – пробормотал он. – Проверим комнату Барта. Ты, Стивен, помнишь, где она?

– Если не ошибаюсь, в восточном крыле, на следующем этаже. Выходит на озеро, – ответил проповедник.

– Держу пари, он прокутил всю ночь в салуне, набрался, а как приехал домой, так и завалился пьяный, – сказал Иезекиль. – Может, его еще и расталкивать придется.

Они поднялись на третий этаж и, громко оповещая о своем прибытии, направились в крыло Бартоломью, чьи богатства и причуды прятались на сей раз в полумраке.

Внезапно шериф остановился.

– Послушай-ка, Глори, тебе лучше сделать шажок назад, – сказал он своей жене.

Та опустила глаза, посмотрела на деревянный пол и увидела, что стоит в вязкой лужице крови. Она тут же отпрыгнула к мужу и прижала ладонь к губам, сдерживая крик.

– Вот так, а седло-то пустое… Дело тут нечисто, – сказал Кёртис. – Смотри, здесь еще! – Слабые следы крови вели к следующему лестничному пролету.

– Револьвер с собой? – спросил его Коул.

– Боюсь, не взял. Не думал, что понадобится в рождественское утро. Вот что. Я собираюсь посмотреть, что здесь за чертовщина творится.

– Зек, не надо… – запротестовала супруга шерифа.

– Глори. – По тону, каким это было сказано, и по серьезности, которой она не слышала уже несколько лет, женщина поняла: с мужем лучше не спорить. – Оставайся здесь и ни с места. Понятно?

Направляясь к крылу прислуги, Иезекиль ощутил возбуждение, которого давно уже не испытывал. Не страх – он еще мальчишкой в Вирджинии научился ничего не бояться, – но некую легкость в животе, рожденную предчувствием чего-то, к чему у него всегда была склонность. Как в старые добрые времена, когда он, бывало, пускался с приятелями во все тяжкие. По правде говоря, кое-чего из того прошлого ему сильно недоставало. Кёртис любил Глорию, ему нравилось жить с ней, но по-настоящему живым он не чувствовал себя уже очень давно.

Иезекиль поднялся на предпоследний этаж, но кровавые следы здесь не кончались – на ведущих выше ступеньках и перилах тоже остались липкие пятнышки. Он пошел дальше, к небольшому куполу, превращенному Бартом в библиотеку: первые семь футов стен там были заставлены книгами, а последние пять уходили под углом к четырехскатной крыше.

Бессмыслица. Кровь на полу, на корешках книг, на спинке кожаного кресла, но при этом в библиотеке нет ни души, в обоих каминах – ни уголька, и холод такой, что дыхание вылетало изо рта облачками пара…

Шериф задумался, но потом огляделся, заметил приставную лестницу, спрятанную за книжным стеллажом, посмотрел вверх, увидел люк и почти улыбнулся, вновь почувствовав иголочки в животе. Вооружившись восьмифутовым латунным шестом с крюком на конце, он отвел задвижку, поднял крышку люка, а потом поднес и приставил к люку лестницу. Сверху в библиотеку начал падать снег.

Поднявшись на пятнадцать футов, Иезекиль выбрался на небольшую открытую веранду, верхнюю точку Изумрудного дома. Открывшийся панорамный вид на четыре крыла здания с трубами каминов и окружающую низину отвлек его на секунду от другой картины – пяти фигур возле кованого ограждения на восточной стороне веранды.

Барт Пакер и его прислуга.

Трое завалились лицом вперед и лежали, наполовину занесенные свежевыпавшим снегом. Двое еще сидели прямо, и одним из этих двоих был хозяин – с багрово-черным, изуродованным до неузнаваемости лицом. Похоже, его подвергли жестокому избиению. Обоим сидящим людям перерезали горло, и даже выпавший снег не смог скрыть лужи пролившейся крови.

– Сукин сын, – прошептал Кёртис. – Сукин сын.

Снова пошел снег, но ветер сметал его с крыши, так что на веранде почти ничего не оставалось. Шериф услышал приближающиеся шаги и оглянулся.

Стивен тоже поднялся на крышу.

– Черт, что ты делаешь?! – крикнул Иезекиль, перекрывая шум ветра. – Тебе повезло, что я без оружия! Лежал бы сейчас кверху брюхом. И зачем ты оставил мою жену… – Увидев за спиной Коула поднимающуюся по лестнице Глорию, он метнулся к ней мимо проповедника и остановился так, чтобы заслонить от нее Барта и слуг.

– Ты видела? – спросил он ее нервно.

– Видела что? – не поняла женщина.

– Ох, Господи… – пробормотал Стивен.

– Глори, Глори, смотри на меня. Мне в глаза, – потребовал шериф. – Они здесь.

– Мертвые? – догадалась миссис Кёртис.

– Да, боюсь, их лампы погасили. И поверь мне, на это лучше не смотреть – зрелище такое, что ты всю жизнь будешь пытаться забыть его.

– Но ты же видел!

– Я видел и кое-что похуже. – «Я и делал кое-что похуже», – добавил шериф про себя и продолжил: – И вот что. Я чертовски зол из-за того, что ты поднялась сюда, когда тебе было сказано оставаться внизу, но, возможно, закрою на это глаза, если ты послушаешь меня сейчас. – Он взял лицо супруги в ладони. – Уходи отсюда. Спускайся вниз. Иди.

Глория спустилась по лестнице, и Иезекиль, проводив ее взглядом, подошел к Стивену.

– Да что с тобой такое? – накинулся он на проповедника. – Ты о чем думал?! Моя жена едва не увидела это… Черт, так бы и сбросил тебя с крыши!

Но Коул не слушал и только смотрел во все глаза на трупы и залитый кровью снег вокруг них.

– Кто, по-твоему, мог сотворить такое? – вырвалось у него.

– Плохие люди. Похоже, здесь орудовали парой «арканзасских зубочисток»[5]5
  «Арканзасская зубочистка» – тяжелый кинжал с длинным прямым лезвием.


[Закрыть]. Мерзкая работа. Наверное, боялись, что выстрелы могут вызвать сход лавины и тогда они не выберутся из низины.

Стивен шагнул к мертвецам, но Иезекиль схватил его за плечи и заставил отступить.

– Их пока лучше не трогать, – сказал он жестко. – Чем ты им поможешь?

Проповедник кивнул. Руки у него дрожали, но он старался держаться.

– Так стоит ли удивляться, Зек, что Он ненавидит нас? – спросил Коул внезапно.

– Кто?

– Бог.

– Подожди. Ты хочешь сказать, Бог ненавидит тех, кого сам же и сотворил?

Стивен кивнул в сторону жуткой сцены.

– А ты не согласен?

Глава 20

Открыв свой единственный подарок на Рождество 1893 года, Гарриет Маккейб с воплями забегала по их скромному, десять на десять ярдов, домику, в котором она жила с родителями. Это был, несомненно, самый экстравагантный подарок из всех, что она когда-либо получала, и ее мать сэкономила на трех последних семейных продовольственных заказах, чтобы купить ей куклу из витрины магазина. Саманта была шестнадцати дюймов ростом и шла в комплекте с двумя платьями и маленькой щеткой для роскошных рыжих волос.

– Теперь понятно, почему нам на ужин лепешки вместо мяса давали, – проворчал Билли, переживавший тяжелое похмелье на комковатом, набитом соломой матрасе.

– Ради доброго дела можно чем-то и пожертвовать, – сказала Бесси. – Ты посмотри на нашу дочку. Когда ты видел ее такой счастливой? Разве тебе самому не приятно?

Гарриет сидела на земляном полу у раковины – обычного тазика на перевернутом упаковочном ящике – и уже нашептывала Саманте свои девчоночьи секреты.

– Горит плохо, – пожаловался ее отец. – Выйди на крыльцо, принеси дровишек. По этой чертовой халупе сквозняки вовсю гуляют.

– Билли! Выбирай выражения! – возмутилась миссис Маккейб. – Сегодня Рождество, и твоя дочь…

– Иди, я сказал!

Бесси ничего не оставалось, как завернуться в одеяло и сунуть ноги в башмаки мужа. Когда она вышла, Билли сел на кровати и потянулся. Он был мал ростом и выглядел младше своих двадцати лет. По этой причине, да еще из-за нервно бегающих, пугливых глазенок большинство мужчин обращались с ним, как с мальчишкой. Вообще-то этот молодой человек был даже смазливым, пока не открывал рот. В девять лет отец сломал ему передние зубы, после чего они напоминали собачьи клыки.

Он встал на стылый земляной пол. Голова гудела. Утренний холод легко проникал сквозь его заляпанные, ветхие кальсоны.

Покачиваясь, Билли добрел до накрытого клеенкой стола, на котором еще остались кое-какие прибереженные на Рождество вкусности. Он открыл банку сардин в горчичном соусе, выловил парочку и отправил в рот, а потом проковылял к единственному окну и откинул занавеску, сшитую Бесси из старой нижней юбки. Замерзшее изнутри окно скрыло от него внешний мир. На подоконнике стояла наполненная раковинами бутылка из-под виски. Маккейб провел пальцем по стеклу и подумал о своем старшем брате, Арнольде. От этой мысли к горлу у него подступил комок, а дыхание перехватило, как будто кто-то врезал ему кулаком под дых.

Билли повернулся и посмотрел на дочь.

– Веселого Рождества, малышка.

Шестилетняя девочка посмотрела на него исподлобья, настороженно, и этот взгляд отозвался в нем печалью и раздражением.

– У меня тут подарок для твоей мамы…

Глава семейства наклонился, сунул руку под кровать и достал что-то размером с буханку хлеба, завернутое в газету. Потом подошел к маленькой елочке, которую они выкопали на холме над домом. Бесси посадила деревцо в жестянку из-под жира и постоянно поливала, но его иголки все равно начали желтеть. Мужчина положил сверток под елку и снова посмотрел на дочку.

– Т-т-тебе нравится кукла? – спросил Билли и покраснел, что случалось всегда, когда он заикался, даже если разговаривал с шестилетней девочкой. До приезда в Абандон никаких проблем с речью у него не было.

– Да, сэр, – пискнула в ответ его дочь.

– Хорошо. Стоит намного больше, чем мы можем себе позволить.

Маккейб поднял крышку стоящей на плите эмалированной кастрюли. Снег наконец растаял, и снизу уже начали подниматься пузырьки. Мужчина взял оловянную кружку с застеленной газетой полки над раковиной и полил горячей водой на арбакловские зерна.

– Рождество, а тут даже приличную чашку кофе не выпьешь, – пробурчал он. – Бурда!

Дверь распахнулась, и в комнату ввалилась Бесси с двумя охапками дров и морозным дыханием зимы. Бросив все на пол, она открыла дверцу и сунула в железную печь три полена.

– Вижу, снег идет, – сказал Билли, заметив белые хлопья в соломенных волосах жены.

– Идет. И останавливаться, похоже, не собирается. Отряхни с меня, ладно? – попросила та.

Маккейб подошел к жене и смахнул снег с одеяла.

– П-п-посмотри, что под елкой, – сказал он ей, снова заикаясь.

Бесси посмотрела туда и, увидев сверток на мешке, улыбнулась.

– Я уж думала, ты ничего мне не подаришь. – Она развернула одеяло, повесила его на спинку стоящего у плиты кресла-качалки и подошла к засыхающей елочке. Подняла сверток и удивленно подняла брови: – Тяжелый!

– Иди с-с-сюда, к кровати, – позвал ее муж.

Бесси опустилась на матрас. Гарриет тоже забралась на кровать и устроилась в ногах у родителей.

Миссис Маккейб развернула газету.

– Господи… Билли… – О том, что лежало на рваной газете у нее на коленях, можно было только мечтать.

– Я взвесил – двадцать два фунта, – с гордостью сообщил муж.

– Мамочка, дай и мне посмотреть! – потребовала девочка.

Бесси подняла золотой слиток – увесистый, холодный, с царапинками и крохотными выщерблинами, тускло отливающий бронзой.

– И сколько это? – спросила она.

– Золото идет сейчас по двадцать долларов и шестьдесят семь центов за унцию, так что у тебя в руках больше семи тысяч долларов, – сказал Маккейб.

О таких деньгах его жена даже не слыхивала и потому расплакалась. Билли сел поближе и обнял ее за плечи.

– Где ты его взял? – спросила молодая женщина.

Ее муж отхлебнул кофе. Зерна заливали кипятком уже не раз, так что теперь они почти не меняли цвет воды и не давали вкуса.

– Посмотри на это. – Мужчина обвел рукой их жалкое жилище. – Грязь, убожество. И мы так живем. Тебе не надоело? Пол, который после каждого дождя превращается в грязную лужу? Стена, от которой отваливаются куски? Эти треклятые сквозняки в кухне, куда через все щели лезет снег?

– Где ты его взял? – повторила Бесси.

– Тебе знать не надо. Мы богаты. Вот что тебя должно интересовать. И кстати, это не единственный.

– Что ты имеешь в виду?

Маккейб ухмыльнулся.

– У этого слитка куча братишек и сестричек.

Бесси положила золото на кровать, поднялась и взяла в ладони изуродованное угрями лицо мужа. Последние шесть месяцев он пытался отпустить усы, но результат у него получился довольно жалкий.

– Мне нужно знать – прямо сейчас, – что ты натворил.

Билли убрал ее руки.

– Что значит «натворил»? Я, на хрен, обеспечиваю свою семью!

– Послушай, когда ты принес с шахты песок, мне это не понравилось, но тогда я промолчала. Потом в подвале обнаружилось с полтонны руды. Я опять ничего не сказала. Но это… – Миссис Маккейб ткнула пальцем в слиток. – Ты взял это на прииске?

– Ну а если я скажу, что нашел его и…

– Скажи, и я назову тебя отъявленным лгуном.

Билли вскочил, схватил жену за руку и втолкнул в кухню. Бесси ударилась о раковину и полки. Сверху на нее полетели коробки с сахаром, банка со сгущенным молоком, пакеты с мукой и солью и бутылка с сиропом. Она подняла голову – супруг стоял над ней, сжав кулаки. Глаз его подергивался от тика, а лицо налилось кровью.

Гарриет забилась под стол, и ее плач наполнил маленький домишко.

Сорвав со стола клеенку, Билли сердито зыркнул на дочку.

– Заткнись, сопливка, и не тявкай! Я разговариваю с твоей матерью и не желаю слышать твое нытье!

Девочка уткнулась лицом в подол платья.

– Она же твоя дочь! – возмущенно крикнула Бесси. – Твоя…

Маккейб схватил жену за лодыжки, притянул ее к кровати, подхватил и, швырнув на матрас, навалился сверху всем телом.

– С-с-слушай ты, сука неблагодарная, – прошипел он, изо всех сил стараясь удержать ее внизу. – Ей-богу, ты у меня стихнешь.

Он стегнул ее ладонью по лицу – раз, другой. Бесси больше не сопротивлялась. Они лежали, пыхтя, отдуваясь. От Билли воняло рыбой, и его жена с трудом загоняла внутрь подступающую тошноту.

– Это все Ооту, да? Он втянул тебя во что-то. Ты сильно изменился с тех пор, как стал с ним водиться, – шипела миссис Маккейб.

Билли прижал к ее шее локоть и надавил ей на горло.

– С-с-смотри мне, – предупредил он. – Одно лишнее слово, и я тебя придушу. Раз – и готово!

– А твоя дочка? – прохрипела Бесси. – Ты и Гарриет тоже убьешь?

И ведь убьет, поняла вдруг она. Глаза ее мужа уже налились безумием. Он задушит ее и убьет дочь…

– Всё в порядке, малыш. Все хорошо. – Женщина убрала руку с локтя мужа – ее ногти уже вонзились в его кожу – и погладила засаленные, грязновато-песочные волосы. – Билли… – Говорить у нее получалось только шепотом. – Билли, я не могу дышать.

Сработало. Он больше не давил ей на горло, но и не отпускал – лежал на ней, пока она откашливалась и отдувалась.

– Ты меня доведешь, – сказал Маккейб. – Придется убить.

И ей ничего не оставалось, как только смотреть в его дергающиеся глаза. Она больше не злилась на него. Нет, злости уже не было. Только страх и глубокая печаль. От того парня, за которого она выскочила замуж в четырнадцать лет в Западном Теннесси, не осталось почти ничего. Тот милый и нежный мальчишка воспринимался теперь как некто далекий и чужой… как ее отец, давно уже сошедший в могилу.

Взгляд молодой женщины наткнулся на бутылку с ракушками на подоконнике. В то счастливое лето 1889-го они спустились на пароходе по Миссисипи до самого Мексиканского залива – там жил брат Билли. В первый и последний раз она увидела тогда океан, но его запах остался с ней навсегда, как и память о том утре, когда они с Билли шли по берегу, вместе собирая ракушки, а под ногами у них плескалась прохладная соленая вода.

Маккейб скатился с нее и поднялся на ноги. Бесси потрогала набухающую на голове шишку.

– В Теннесси ты никогда меня не бил, – пробормотала она.

– А разве было за что? А теперь вот… за это золото. У нас что, какие-то проблемы?

– Нет, Билли. Никаких проблем.

– Вот и ладно.

Молодой человек вздохнул, поднялся с кровати и, подойдя к столу, опустился на колени. Гарриет все еще сидела, закрыв платьем личико, так что он увидел только ее черные кудряшки.

– Давай, дочка, вылезай, – сказал ей отец. – Мы с твоей мамой помирились. Взрослым приходится иногда кричать, когда надо найти выход из положения. – Гарриет подняла голову. В ее глазах все еще стояли слезы. – Выбирайся оттуда, милая, а то твоя кукла совсем без тебя заскучала. Звать-то ее как?

– Саманта, – отозвалась малышка.

– Ну так что? Пусть Саманта плачет там одна? Разве ты теперь не ее мама?

Девочка выбралась из-под стола.

– Ну вот. А не открыть ли нам банку устриц, а? Как-никак, Рождество сегодня, верно? – Маккейб улыбнулся жене, показав свои сломанные зубы.

«Не знаю, город виноват или Ооту, но ты уже не тот, – подумала, глядя на мужа, Бесси. – Может, здешний воздух тебя отравил. Ты – не мой Билли. Его я потеряла».