Текст книги "День закрытых дверей (сборник)"

Уже стемнело, когда Хорас Бун оставил свой трейлер в деревушке Хейнс-Джанкшн и покатил по однополосной дороге, проходившей мимо почтового ящика Эндрю Томаса, к перевалочному пункту хребта Святого Ильи. За четверть мили до длинного, извилистого проселка к дому Эндрю он свернул и поставил старенький «Лендкрузер» в лесу, так, чтобы его не было видно.

Расстояние отсюда до дома он преодолел за десять минут легкой трусцой. Сухопарый, молодой, Бун пробежал в темноте бо́́́льшую часть дистанции и, лишь увидев за деревьями освещенное окно, перешел на осторожный шаг.

Подкравшись к окну на боковой стене, он заглянул внутрь. Сердце колотилось, как бешеное. Бун наведывался сюда во второй раз, и из всех его приключений, приходившихся на пятничный вечер, это было самым волнующим.

Монстр мыл посуду у раковины, и по стенам еще прыгали отсветы огня. На нем были черные флисовые штаны, флисовые же носки в красную крапинку и теплая футболка. Длинные волосы падали на спину спутанной гривой.

На небольшом столике позади Эндрю лежала открытая книга. Похоже, он читал ее за ужином при свете фонаря.

Вытерев и убрав последние тарелки, беглый писатель подбросил дров в камин, поворошил уголья и поднялся по лестнице наверх.

Со своего наблюдательного пункта на холодке подглядывающий с трудом различил очертания предметов обстановки писательского кабинета: письменный стол, книжные полки, пишущая машинка и листочки для записей – штук двадцать, – приклеенные к балкам над головой. На одном из брусьев висел постер, посвященный Эдгару Аллану По. Идущий снизу поток воздуха покачивал его. Эндрю сел за письменный стол, и через стекло просочилось тихое постукивание по клавишам.

Писатель приступил к работе.

Хорас ухмыльнулся и еще раз окинул комнату взглядом, стараясь запомнить все детали. Вот они и будут самым важным.

Год назад, примерно в это же время, он ушел из программы литературной мастерской для соискателей степени магистра изящных искусств при Университете Аляски. Решение пришло в ходе встречи с факультетским советником, тридцатилетним профессором Байроном, самоуверенным новичком в академическом мире. Хорас решил, что представит в качестве итоговой работы сборник рассказов в жанре хоррор. Но когда он поделился этой задумкой с профессором Байроном, тот громко рассмеялся.

– Что? – спросил Хорас.

– Ничего, просто… Я хочу сказать, что, если вы рассчитываете сделать имя на…

– Меня воротит от жалобных излияний, действие которых происходит на кухне в пригороде.

– Думаете, мы здесь учим этому?

– Я думаю, у любой истории должен быть сюжет.

– Мистер Бун…

– Знаете, я пытался читать вашу книгу… э… как ее там… «Сражение со смыслами».

Байрон напрягся и поправил очки.

– Скукотища. Я не хочу так писать.

Профессор ядовито улыбнулся:

– А знаете, кто не счел ее скукотищей? – Он указал на вырезку из обзора «Нью-Йорк таймс», приклеенную к стене около книжной полки. – А теперь к делу, мистер Бун. Я не могу принять ваше предложение по теме. Приходите через неделю с настоящей идеей, или я вышибу вас пинком под зад. До весеннего семестра можете не возвращаться. До свидания. – С этими словами профессор повернулся на своем вращающемся кресле и начал писать электронное письмо.

Ровно через неделю Хорас вернулся с новым предложением – комиксом. Главным злодеем в нем был надменный тупица по имени Байрон, а его суперсила заключалась в способности лишать радости творчества мечтательных студентов-идеалистов. Герой рассказа, Хорас, чувствуя, что теряет суперсилу, врывался в офис профессора, кипя праведным негодованием.

* * *

После Дня благодарения он нашел работу в книжном магазине «Убийство по первому классу», неподалеку от кампуса. Днем Хорас помогал посетителям выбрать интересный детектив, а вечером садился за письменный стол и пытался сочинить что-нибудь для собственного сборника рассказов. Через две недели на его счету значилось двадцать начатых рассказов. Ни одного из них он не закончил. К январю на писательстве была поставлена точка – ни энергии, ни творческого зуда уже не осталось. Пережив зимние месяцы в Анкоридже и пройдя через отчаяние и депрессию, Хорас Бун погрузился в уютную апатию. К черту сочинительство и чтение. Он жил ради мелких удовольствий – ящик пива «Роллинг Рок», реалити-шоу и сон. Мечта стать писателем ушла с легким поклоном, без жалоб и сожалений, и он даже не вспоминал о ней до того судьбоносного дня.

Дрожа от холода, наблюдая игру теней на спине Эндрю Томаса, Хорас Бун вспоминал холодный и солнечный апрельский денек, когда самый печально известный автор детективов вошел в книжный магазин в Анкоридже и придал его жизни новое направление.

Приглядываясь последние сорок минут к посетителю, листающему одну за другой книги на полках, я пришел к однозначному и неопровержимому выводу, что это не кто иной, как писатель-убийца, Эндрю Томас. Я узнал его, несмотря на густую всклокоченную бороду и длинные косматые волосы. Узнал по пронзительным глазам и мягкому рту.

Он подходит наконец к прилавку. Держится, как я и предполагал, настороженно и холодно, что неудивительно для человека, который видел и сам совершил такое, что большинство людей не смогли бы и представить. У меня потеют ладони и пересыхает во рту, язык делается неповоротливым и шершавым, как у кошки. Он кладет на прилавок пять книг в твердом переплете. Мы одни в этом тесном, чуть больше спальни, студенческом общежитии, магазинчике старых и новых детективов, триллеров и загадок. Внутри сумрачно. Пол и книжные полки из старого, сучковатого дерева. Окон нет, но это нельзя считать недостатком, ведь каждая книга – окно…

– Это все, сэр? – с трудом выдавливаю я.

Он кивает, а у меня дрожат руки. Просматриваю покупки: букинистический томик рассказов Эдгара По, Кафка, три детектива одного из современных авторов.

Я прислушиваюсь к ритму его дыхания, глубокого и спокойного. Втягиваю запах танина, идущий от его кожаной куртки. Взгляд Томаса скользит над моей головой по полке с выставленными на ней десятью бестселлерами «Убийства по первому классу».

– Сто три девяносто восемь, – говорю я.

Он указывает на кредитную карточку, которая уже лежит на прилавке. Я беру ее, чуть ли не хватаю, и смотрю на выбитое на пластике имя: Винсент Кармайкл.

Перевожу взгляд с кредитки на ее владельца.

Он смотрит на меня без всякого выражения.

Провожу картой по сканеру и возвращаю ее покупателю. Отрываю чек, кладу на прилавок рядом с ручкой и наблюдаю, как он расписывается – Винсент Кармайкл – легким, летящим почерком, нисколько не похожим на его настоящий автограф.

Мне хочется заговорить с ним, сказать, что я прочел все написанное им. Но приходится держать язык за зубами, напоминая себе, какие слухи окружают этого человека. Если он узнает, что я узнал его, мне конец.

Я кладу пять книг в пластиковый пакет, протягиваю ему чек, и он выходит в холодный аляскинский полдень.

Я вижу, как он пересекает Кампус-драйв и садится на зеленую траву в тени можжевельника, острый, с ароматом джина запах ягод которого проникает даже в магазин. Тут и там вокруг него, под жидким солнечным светом и в тени разбросанных по поляне деревьев и кустов расположились студенты – одни читают, другие курят, третьи дремлют в перерыве между занятиями.

Я не свожу глаз с Эндрю Томаса, и адреналин закачивается в кровь, и вдохновение поднимает свою прелестную головку.

Я нашел свою историю.

В субботу я проснулся на юконском рассвете, натянул флисовый пуловер и сунул ноги в холодные туристические ботинки фирмы «Васк» – защититься от промерзших половиц. Стоявшая на прикроватном столике бутылка воды «Налджин» накрылась ледяной крышкой. Я посмотрел на камин и увидел, что от огня осталась горка теплого мелкого пепла.

Я вышел к поленнице. Заготовленная в сентябре, она достигала семи футов в высоту и двадцати в длину и занимала пространство между двумя мертвыми тополями, сожженными молнией прошлой весной. Пальцы тут же начали неметь, хотя руки и защищали кожаные перчатки.

Пока я набирал охапку дров, солнце поднялось повыше, и его лучи, пробившись между ветвями, согрели лесную подстилку. Термометр на веранде показывал минус тринадцать. Я подходил к двери, когда за спиной что-то щелкнуло. Я замер и медленно обернулся. Ярдах в двадцати от меня из хвойной чащи вышел здоровущий лось, в гигантских рогах которого застряли сломанные ветки. Неспешно прошествовав мимо поленницы, он направился, по всей вероятности, к озеру.

В доме я положил на металлическую решетку хворост и обставил растопку поленьями, как делают индейцы в вигвамах. Потом смял пару страниц местной газеты «Сент-Илайас эко» и засунул их под решетку. В камине еще оставались два-три горячих уголька. Бумага вспыхнула от них; от нее, в свою очередь, загорелся хворост – и скоро пламя уже лизало поленья, выпаривая скрытую влагу и распространяя аромат смолы.

Пока беззвучный хаос наполнял дом, я вышел в кухню и вытряхнул старую кофейную гущу из заварочного чайника. Потом поставил на газовую плиту кастрюльку с водой и помолол в ручной мельничке пару пригоршней обжаренных кофейных зерен. Пока готовился кофе, растекаясь по дому густым соблазнительным благоуханием зерен, я устроился у камина и перечитал десять отредактированных накануне вечером страниц. Новая книга шла легко. Я впервые взялся за автобиографию, своего рода исповедь и очищение, подлинную историю моего падения, трагедию успешного писателя, получившего клеймо подозреваемого в убийстве. Как раз накануне на ум пришло подходящее название. Если дело и дальше пойдет с набранной уже скоростью, второй черновик будет готов ко Дню благодарения. И пусть результатом усилий станет что-то путаное и беспорядочное, впереди вся зима – долгие дни промерзшей тьмы, – чтобы отполировать написанное до блеска.

Возвращение к привычной, но заброшенной работе отозвалось приятным и немного странным ощущением, как будто я взялся за что-то, что делал давным-давно, в другой жизни.

* * *

После завтрака я сел в свой «Си-Джей 5» и отправился в Хейнс-Джанкшн. Дорога туда, даже по допотопной Бореалис-роуд, занимала не более пятнадцати минут. На подъезде к деревне я проскочил через осиновую рощу. Деревья сбросили листья еще месяц назад, и я попытался представить, как выглядела роща тогда, когда еще висели на ветках сухие шафрановые листья, и не походила ли она, если смотреть сверху, на золотую чешуйку.

Поскольку никаких покупок в магазине «Мэдли» я делать на этой неделе не планировал, то припарковался у отеля «Ворон» и зашагал дальше пешком по пустынному тротуару Клюэйн-бульвар.

В летние месяцы деревня кишела туристами. Приезжали главным образом ради гор, поднимавшихся из леса всего в пяти милях к западу. В значительной степени экотуризм стал результатом появления в деревне трех гостиниц, пяти ресторанчиков, двух магазинчиков, торгующих туристским снаряжением, художественной галереи и многочисленных сувенирных лавок «Коренные народы». Но к октябрю, когда дни стали заметно короче, а у подножья гор лег свежий снег, туристы уехали, гостиницы и ресторанчики закрылись, и человек сто, включая меня, остались без работы на всю долгую зиму.

Я остановился под навесом у «Фонаря». За последний час тонкая облачная гряда подобралась ближе, и теперь солнечный блеск рассеивала туманная пленка. В воздухе пахло снегом, и я, хотя и не слышал прогноза, решился бы поставить зарплатный чек – за которым, собственно, и приехал – на то, что со стороны Тихого океана идет буря.

Я вошел в «Фонарь». Джули, миниатюрная представительница аборигенов Эйшихика, открывшая ресторан шесть лет назад, пылесосила в небольшом обеденном зале. Заведение выглядело именно так, как и должно выглядеть лучшее заведение на окраине Юкона: приглушенный свет, белые бумажные скатерти, пластмассовые цветы и внушительная карта вин – как красных, так и белых. Чтобы работать здесь со всем радушием, пришлось задушить в себе сноба.

Увидев меня возле подиума хостессы, Джули выключила пылесос.

– Твой чек в задней комнате. Сейчас принесу.

Она прошла через вращающиеся двери в кухню и тут же возвратилась с моим последним за сезон чеком.

– Что здесь сегодня? – поинтересовался я.

– Клуб «Лайонс» устраивает банкет. Я бы, Винс, и тебя задействовала, но ты же без телефона, и мне легче позвонить Дугу, чем ехать шесть миль за тобой. – Она протянула мне конверт. – Приходи ко мне весной, если понадобится работа. Сам знаешь, место за тобой.

– Спасибо, Джули. Думаю, зимой еще увидимся.

На улице я перешел на другую сторону. Часы показывали 10:30, и «У Билла» было пусто. А вот в парикмахерской и солярии, зажавших закусочную с обеих сторон (Завей и Покрась и Продуби Шкуру), посетителей хватало.

Я заказал пирожное «Медвежья лапка» и чашку черного кофе. Билл был родом из Флориды и в Хейнс-Джанкшн перебрался больше двадцати пяти лет назад. Говорили, что он ветеран Вьетнама, но сам Билл никогда об этом не упоминал, поэтому и я не затрагивал эту тему. Будучи американцем, он не делал многого из того, чего традиционно ожидают от патриотично настроенного гражданина США: не поднимал «Олд Глори»[4]4
  Распространенное название государственного флага США.


[Закрыть] и не запускал фейерверки на День независимости. Фактически за все время я лишь однажды услышал его отзыв о родной стране. Случилось это прошлой зимой, когда в Вашингтоне разразился какой-то скандал, заинтриговавший даже местных. Тутошний парень, владевший Эй-ти-ви и агентством по продаже снегоходов, находившимся на той же улице, спросил Билла, что тот думает о состоянии дел на его родине.

Билл вытирал стойку, но, услышав вопрос, остановился и пристально посмотрел на клиента, сидевшего перед ним на табурете. Белая шерстистая борода и изрезанное шрамами лицо делали его похожим на измученного жизнью Санта-Клауса.

– Я не для того переехал в рай, чтобы следить за тем, что творится в аду. – Вслед за этим Билл грохнул кулаком по стойке, чем привлек всеобщее внимание. Я сидел в кабинке один на один с тарелкой чили «Черный медведь». – Слушайте! – продолжал он. – Хотите обсуждать текущие события в Штатах – занимайтесь этим где-нибудь еще. В своей закусочной я это слушать не намерен.

Впрочем, в это тихое утро и Билл настроен миролюбиво и дружелюбно. В заведении играл Бах, а сам хозяин записывал что-то в журнал.

Вручив мне сдачу, он поинтересовался моим мнением насчет того, стоит ли ждать снега. Я ответил, что надеюсь, и он с улыбкой признался, что и сам этого ждет.

Временами я задавался вопросом, а не подозревает ли меня Билл. Когда мы встречались взглядами, в его глазах мелькало что-то родственное. Но Билл меня не беспокоил. Скорее всего, в Хейнс-Джанкшн нас привели разные обстоятельства, но мы оба хотели одного и того же – и получали это здесь. Думаю, мы чувствовали, что можем положиться друг на друга.

Забрав кофе и пирожное, я вышел из закусочной и направился к последнему на улице зданию, двухэтажному строению, более напоминавшему лыжную базу, чем публичную библиотеку. С другой стороны, местное пасторальное сообщество такая архитектура вполне устраивала.

Между тем тучи продолжали сгущаться. Холодало.

Я хотел вернуться домой до того, как начнется снегопад.

На первом этаже библиотеки имелось собрание книг, почти умилительное по степени своей неполноценности. Но я пришел сюда не за книгами.

Пройдя мимо стола библиотекаря, я поднялся по винтовой лестнице на второй этаж, где находились архивы периодических изданий, рабочий кабинет и компьютерная лаборатория с единственным в Хейнс-Джанкшн коммутируемым выходом в Интернет.

Я вошел в лабораторию и сел за одну из трех свободных рабочих станций.

Соединение шло медленно.

Я развернул еще теплую «Медвежью лапку» и снял пластмассовую крышку со стакана с кофе, надеясь всем сердцем, что зловредный библиотекарь не застукает меня с контрабандой.

Первым делом я проверил почтовый ящик и обнаружил несколько сообщений от друзей в «Живом журнале», так что следующий час ушел на чтение новой почты и ответы.

Несколько лет назад я прикончил бы себя за одну только мысль о том, чтобы завести друзей в онлайне. Я думал тогда, что это будет очевидный признак жалкого одиночного существования. Теперь этот канал был дорог мне как единственный способ серьезного общения с реальными людьми.

Вынужденный в силу обстоятельств скрываться, я сторонился соседей. Как бы кто из местных ни был мне симпатичен, устанавливая более или менее прочную связь, я подвергал бы опасности свою свободу.

Прожив в Хейнс-Джанкшн пять лет, я не принял у себя дома ни одного гостя и сам не ответил ни на одно приглашение. Конечно, я с удовольствием провел бы Рождество или День благодарения с кем-либо из тех интересных людей, которых встретил здесь за этот срок, но это было слишком рискованно. Ценой моей свободы являлось одиночество.

Однако в общении с сообществом «Живого журнала» я мог быть откровенным – пусть и шифруясь, – так же, как и они могли распахнуть душу передо мной. Товарищеские отношения с ними приносили мне огромное удовольствие и успокоение. Я больше не стыдился себя.

Отправив последний за день и-мейл, я оглянулся через плечо и посмотрел в окно. Отличить далекий хвойный задник от серых стен зданий на другой стороне улицы было невозможно, но на его фоне снежная дымка проступала явно.

Я улыбнулся.

Первый снегопад нового сезона все еще волновал того мальчишку-южанина, который жил во мне до сих пор и который провел большинство своих зим в Северной Каролине, где метели – большая редкость.

Прежде чем уйти, я открыл веб-страницу местной новостной станции в Шарлотт, штат Северная Каролина. Я просматривал веб-сайт каждый раз, когда приходил в компьютерную лабораторию, и только таким способом мог убедиться, что с ними – Элизабет, Джоном Дэвидом и Дженной, семьей, которую я лишил мужа и отца, – ничего не случилось.

Впрочем, даже если б с ними и случилось что-то, я никогда об этом не узнал бы, а если б и узнал, то не смог бы предупредить беду. Просмотр новостей о жизни Шарлотт и его пригородов некоторым образом успокаивал, пусть даже это наблюдение за женой и детьми лучшего друга было всего лишь символическим жестом. Просмотрев заголовки новостей и не обнаружив в них упоминания о Лансингах, я ввел в поисковую строку имена Бет, Дженны и Джона Дэвида. Ничего. За все время положительный отклик случился лишь однажды, и касался он Дженны, которой в августе исполнилось тринадцать. Прошлой зимой она, участвуя в школьных соревнованиях, выиграла заплыв на сто метров вольным стилем. Я даже нашел ее результат на сайте школы. Мне так хотелось отправить ей поздравительную открытку. Лансинги по-прежнему жили в том доме на озере Норман. Но, насколько я мог судить, Бет не сомневалась, что ее мужа убил я. Пришлось довольствоваться меньшим. Магнитик в форме нарт до сих пор прижимал распечатанную страницу с результатами и именем Дженны к дверце моего холодильника.

* * *

Из библиотеки я вышел уже в полдень. К этому времени весь Клюэйн-бульвар, припаркованные автомобили, деревья и крыши домов покрылись дюймовым слоем снежной пудры. Я застегнул телогрейку, натянул на уши черный тобогган и зашагал по тротуару к своему внедорожнику.

Деревня укрылась тишиной.

Я почти слышал, как падает снег, и уже представлял, как вернусь домой, растоплю камин и буду, наслаждаясь покоем и теплом, писать, пока лес наполняется снегом.

Боже, как же мне нравилась эта жизнь…

Карен Прескотт очнулась в темноте.

Она села и ударилась головой о панель из звуконепроницаемого пенопласта.

Сознание вернулось полностью.

Поводив вокруг руками, Карен нащупала знакомые, пусть и невидимые предметы ее крохотной черной вселенной: две пустые бутылки из-под воды возле босых ног, моток веревки, солнцезащитные очки, одеяло.

В голове пульсировала боль, горло пересохло, ныла сломанная челюсть, кровоточили пальцы, которыми она выбирала из волос осколки стекла. Автомобиль стоял на месте, мотор умолк впервые за несколько часов. День сейчас или ночь? И сколько она пролежала в банном халате на жестком вонючем коврике в лужице собственной мочи?

Далеко ли от манхэттенской квартиры ее увезли?

Куда подевался тот мужчина с длинными черными волосами?

Может быть, машина стоит перед каким-нибудь ночным магазином и похититель отправился в туалет, или стоит за стаканчиком газированной воды, или подписывает счет по кредитной карточке? А может, они припарковались на стоянке «Куолити инн» и он лежит на кровати в номере мотеля и смотрит порно?

Что, если у него случился сердечный приступ?

Поступает ли в багажник воздух?

Что, если похититель не вернется?

Что, если каждый вдох уменьшает запас воздуха?

В конце концов он все равно меня отпустит. Он обещал. Я молчу до…

Какой-то звук.

Детский смех.

Звук приглушенный, но слышимый.

Порвать изоляцию и позвать на помощь?

Но похититель предупредил, что, если она закричит или ударит по крышке багажника – даже хотя бы раз, – он убьет ее медленно.

И Карен ему поверила.

Водительская дверца открылась и захлопнулась. Значит, все это время он был в машине. Проверял ее? Хотел посмотреть, не закричит ли она?

Шаги неторопливо удалились. Провести пятничный вечер одной в квартире – это не одиночество. Одиночество – здесь, в багажнике.