Текст книги "Айзек и яйцо"

Сцены минувшего вечера врезаются в память Айзека, как влетевший в окно спальни кирпич. Он вспоминает телефонный звонок, грейпфрут, саксофон, и его желудок делает сальто. Вспоминает, как на пару с найденным в лесу яйцом потрошил свою кухню, – и съеживается. Теперь он по крайней мере знает, что случилось с его рукой. Уже не в первый раз Айзек задается вопросом о собственной вменяемости. Потеря рассудка видится ему желанным исходом. Он не сомневается, что погром ему не приснился, и прекрасно понимает, какое месиво обнаружит на полу, на стенах и, скорее всего, даже на потолке, когда заставит себя встать с кровати и спуститься вниз. Кажется, он перевернул кухонный стол? А еще играл с яйцом в бейсбол содержимым холодильника и выдолбил приличную вмятину в стене. Что еще? Айзек смутно припоминает, как ему помогли подняться по лестнице, как уговорили сменить пропитанные вином треники на пару чистых пижамных штанов, как уложили в постель, как пара длинных извивающихся рук накрыла его одеялом. Возможно, это был сон. Последнее, что он действительно помнит, – как, охваченный непреодолимой усталостью, привалился к холодильнику. Потом он коснулся головы существа и… Точно. Он что-то увидел. Айзек погружается в кинематографические чертоги своего разума. Спок[27]27
  Персонаж научно-фантастической медиафраншизы «Звездный путь». – Прим. пер.


[Закрыть], например, может почувствовать боль другого существа, коснувшись его лица четырьмя пальцами. А Инопланетянин способен исцелять своим сияющим прикосновением. Неудивительно, что и в жизни, водрузив руку на лоб потустороннего яйца, Айзек заглянул в его мысли. Конечно, учитывая, как сильно сейчас болит его кисть, он куда больше обрадовался бы умению Инопланетянина.

Айзек пытается мысленно воспроизвести видение. Огромная конструкция, зависшая посреди бездны. Впереди возвышается стеклянная пирамида, внутри которой клубятся неясные тени. Массивная металлическая штуковина, плывущая в эфире. Немудрено, что существу пришлось пойти на аварийную посадку и его занесло в лес. Но стало ли оно единственным гостем на планете Айзека? Кто знает, может быть, это невероятное сооружение парит над ними и сейчас, накрыв собой весь город, как в «Дне независимости»[28]28
  Американский фантастический фильм об инопланетном вторжении. – Прим. пер.


[Закрыть]. А может, оно уже бороздит просторы космоса за много световых лет отсюда. Или же оно было уничтожено, дезинтегрировано, и яйцо, последнее и одинокое, застряло на чужой планете. Айзек качает головой, пытаясь вытряхнуть из нее эту мысль. Расставание с рассудком оказалось неожиданно увлекательным времяпрепровождением – вот его и занесло. Но, даже если так, Айзек не понимает, почему он до сих пор не изучил яйцо, не попытался выяснить, откуда оно взялось и зачем прибыло. Желание докопаться до сути жжет его огнем – а яйцо жжет… Айзек принюхивается и устанавливает, что существо занимается изничтожением тушеной фасоли. Ясное дело – почти всю остальную еду они извели еще вчера. Они с Мэри покупали консервы ящиками – в «Костко»[29]29
  Крупнейшая в мире сеть магазинов самообслуживания клубного типа. – Прим. пер.


[Закрыть] – и хранили их в чулане под лестницей. Значит, существо обнаружило фасоль и решило попытаться ее приготовить – оно пару раз видело, как это делает Айзек. Судя по запаху гари, к которому успел присоединиться дым и – только что – пожарная сигнализация, дела у существа идут скверно. Айзек недовольно кривится, собираясь выползти из-под одеяла, размять затекшие ноги и заняться устранением проблемы. Но этого не требуется – проблема является к нему собственной персоной.

Дверь спальни со скрипом открывается. В комнату протискивается густое облако дыма. Яйцо выглядит так, как будто его обсыпали сухим льдом. Айзек кашляет, отплевывается, разгоняет дым руками. Различить маленький силуэт, застывший в темном дверном проеме, ему удается с трудом. Пожарная сигнализация продолжает пронзительно причитать: бип-бип-бип. Существо выжидающе буравит Айзека взглядом больших влажных глаз, не обращая никакого внимания на клубящийся вокруг дым. Оно держит что-то в руках и, кажется, хочет вручить это что-то Айзеку. Он едва верит своим глазам: похоже, существо принесло ему завтрак в постель. В некотором роде. Если бы тосты с фасолью готовил Айзек, он бы, скорее всего, поджарил хлеб, разогрел бобы и аккуратно положил все на тарелку. Чуть перца, щепотка соли, возможно, немного тертого сыра. Но яйцо все сделало по-своему – главным образом потому, что, по-видимому, сегодня утром у него был кулинарный дебют. Все то немногое, что оно успело узнать о человеческой пище, было почерпнуто им из наблюдений за рыдающим, неуклюже варганящим что-нибудь на скорую руку Айзеком. Нужно отдать яйцу должное, какую-то часть процесса оно запомнило. Оно прекрасно знает, что в деле замешан тостер. Не менее хорошо оно осведомлено о том, где найти фасоль. А еще оно явно понимает концепцию топпинга. Проблема возникла на этапе поджарки: существо вывалило тушеную фасоль на хлеб, целиком засунуло получившиеся бутерброды в тостер и запекло их. Много раз. Так как тарелок после их импровизированного турнира по фрисби в доме не осталось, яйцо вырвало вилку тостера из розетки и притащило загубленный завтрак наверх. Сейчас оно напоминает ребенка, сжимающего в руках игрушечную собачку на игрушечном поводке. Оно и само похоже на игрушку. На Ферби[30]30
  Электронная говорящая игрушка-робот, которая пользовалась огромной популярностью в Америке в конце девяностых годов. – Прим. пер.


[Закрыть]. Или, может быть, на Гизмо[31]31
  Один из гремлинов из одноименного фильма. – Прим. пер.


[Закрыть]. Яйцо стоит в дверях спальни Айзека и гордо демонстрирует ему тостер, начиненный обугленным до черноты хлебом и густо измазанный спекшимся, пузырящимся бобовым соком. Липкие фасолины медленно скатываются по толстым желтым пальцам существа и по внешней стороне тостера, в конце концов приземляясь на устилающий спальню кремовый ковер. Некоторое время Айзек следит за их неторопливым скольжением, потом переводит взгляд на яйцо. Пожарная сигнализация все так же оглушительно верещит. Как хорошо, что хотя бы существо больше не порывается приветствовать его пронзительными визгами.

– Доброе утро, – наконец отваживается заговорить Айзек.

Существо непонимающе хлопает глазами и, поразмыслив, направляется к нему. Оно ковыляет через всю спальню и обходит кровать, торжественно сжимая в желтых ладонях испорченный тостер, как будто спешит преподнести ему подарок рождественским утром. Следом за ним по ковру ползет провод. Яйцо останавливается рядом с Айзеком: между кроватью и встроенными шкафами. С тем же выжидающим взглядом, что и раньше, оно разматывает руки и подносит тостер к лицу Айзека. Теперь, когда тостер завис прямо перед его глазами, ему удается получше рассмотреть последствия кулинарных экспериментов существа: черные как смоль, местами все еще догорающие ломтики хлеба; потрескивающую и лопающуюся, как попкорн, фасоль. Сам тостер раскалился настолько, что его серебристая поверхность зарумянилась до бронзового цвета. Он так и пышет дымом, словно паровой двигатель, способный привести в действие разве что истошно вопящую пожарную сигнализацию. Айзек понимает, что яйцо пытается всучить ему обжигающе горячий тостер. Айзек рассматривает явно асбестовые[32]32
  Асбест – минерал, устойчивый к высоким температурам. – Прим. пер.


[Закрыть] пальцы маленького чудища, потом вскидывает руки – одна из которых в пару раз превышает нормальные размеры – и качает головой.

– Не могу, – объясняет он. – Слишком горячо.

Яйцо глубокомысленно кивает – и роняет угощение ему на колени. Айзек взвизгивает и подскакивает, бедрами подбрасывая тостер в воздух, – одеяло не способно уберечь от прикосновения раскаленного металла. Резким движением он хватает подушку и кидает ее на свои колени – сверху немедленно приземляется его упакованный в раскаленный металл завтрак. Неиллюзорная вероятность того, что на ногах останутся ожоги, беспокоит его несколько меньше вероятности возгорания наволочки. Айзек зажмуривается и изо всех сил дует на тостер. Потом опасливо приоткрывает один глаз. Убедившись, что пожара не предвидится, приоткрывает второй. Кажется, тостер начинает остывать, а его фасолевый камуфляж – впитываться в подушку. К счастью, он не схватил подушку Мэри – а другие его не волнуют. Пожарная сигнализация наконец умолкает, дым потихоньку рассеивается. Айзек с облегчением выдыхает и снова смотрит на яйцо. Твердое намерение отчитать его испаряется от одного только взгляда огромных щенячьих глаз. Айзек запинается. Яйцо кивает на тостер, а затем подтаскивает к мордашке покоящуюся на кровати ладонь и притворяется, будто кладет в рот еду, поразительно точно копируя движения Айзека, которые наблюдало накануне вечером на кухне. Надо сказать, на Айзека это зрелище производит некоторое впечатление.

– Уаб уоб, – произносит существо.

– Спасибо, – протягивает Айзек. – Выглядит очень вкусно, но…

– Уаб уоб.

– Просто я не то чтобы сильно голо…

– Уаб уоб.

Айзек понимает, что существо не примет отказа.

– Я не хоч…

– Уаб уоб.

– Я не смо…

– Уаб уоб.

– Я…

На этот раз Айзека обрывает не «уаб уоб». Существо хватает один из обугленных, пропитанных фасолевым соком ломтиков хлеба, снова разматывает длинную руку и впечатывает тост в лицо Айзека. Уже остывший бутерброд царапает его щеку, размазывая теплый соус по губам и ноздрям. Айзек не выдерживает и послушно открывает рот. Каким-то образом тост оказывается одновременно неприятно влажным и невероятно сухим. Чтобы прожевать и проглотить его, Айзеку требуется некоторое время. Кусок застревает в горле, но он не без труда проталкивает его дальше. Миссия выполнена. Здоровой рукой он утирает лицо и гладит себя по животу.

– Вкусно, – врет он. – Очень вкусно.

– Уаб уоб.

– Куда лучше, чем на вид.

– Уаб уоб.

Айзек понимает, что от него ждут еще одного укуса. Он чувствует себя достаточно виноватым, чтобы пойти на это. Он откусывает аккуратно, почти аристократично – главным образом потому, что боится сломать зубы, – и начинает так же осторожно жевать.

– М-м-м, – протягивает он, сопровождая свою ложь опровергающим ее содроганием.

Существо выглядит довольным – свою работу оно выполнило. С последним «уаб уоб» и выражением «всегда пожалуйста» на желтой физиономии оно разворачивается на пятках – если они у него вообще есть – и ковыляет прочь. Правда, топает оно не в сторону двери: яйцо снова обходит кровать и направляется к окну, чтобы, к вящему изумлению Айзека, раздвинуть шторы. Он прокручивает в голове вчерашний вечер, пытаясь понять, когда успел нанять яйцо в качестве камердинера. Может, пока Айзек спал, оно ознакомилось с «Аббатством Даунтон»?[33]33
  Британский исторический драматический сериал, действие которого разворачивается в начале XX века. – Прим. пер.


[Закрыть] Обдумать эту мысль ему не дает несколько более насущная проблема.

ДИНЬ-ДИНЬ

Айзек бросает усталый взгляд в сторону приоткрытой двери. Сколько часов прошло с тех пор, как он поговорил с Анной? Неужели Адам решил снова попытаться достучаться до него? Айзек переводит взгляд на яйцо. Нахмурив резиновый лоб, оно таращит на него свои огромные, полные любопытства глаза. Его ладони все еще цепляются за занавески, длинные белые ленты рук змеятся по ним пушистыми подвязками.

– Жди здесь, – велит ему Айзек.

Он выползает из-под одеяла и, шаркая, выходит из спальни. Уже на лестничной площадке он понимает: яйцо ждать не станет. Он буквально нутром чует. На самом деле он действительно это чувствует, потому что его уже дергают за край халата. Айзек качает головой, берет волю в кулак и тащится в кабинет Мэри, расположенный на другом конце площадки. Оказавшись в комнате, он не сводит глаз с ковра. Только бы не посмотреть на развешанные в рамках картинки, не бросить нечаянного взгляда на книжные полки и на монитор. Сегодня он еще не срывался и хочет продержаться хотя бы до тех пор, пока не выяснит, кто на этот раз обивает его порог. Он перегибается через стол, пальцы разбитой руки касаются лежащей на нем желтой тетради. Ее владелицу Айзек читал как открытую книгу, а вот ее записи всегда оставались для него запретной территорией. Айзек морщится и, как ужаленный, отдергивает руку. Пальцем здоровой руки он подцепляет край жалюзи и осторожно выглядывает в окно. На другой стороне улицы успела зацвести вишня. Надо же, он и не подозревал. Тротуар, дорога, припаркованные вдоль нее машины – все усыпано бледно-розовыми лепестками. Облетающие цветки можно было бы принять за снегопад, если бы не кристально чистое голубое небо и поснимавшие перчатки и шарфы прохожие. По противоположной стороне улицы одной рукой устало толкает пустую коляску измученный отец, в другой руке он держит ревущего младенца. Чуть ниже по улице громоздкий автомобиль пытается втиснуться на крошечное парковочное место. Ближе, под самым домом, на уровень ниже Айзека, яйца и окна, отделяющего их от внешнего мира, звонит в дверь неуемная гостья. На этот раз Анна пришла не одна: она стоит между мужчиной и женщиной в светоотражающих куртках. Она привела парамедиков. Нет, скорее, полицию. Офицеров из отделения общественной поддержки? Кем бы они ни были, они похожи на госслужащих. На очень обеспокоенных госслужащих. И они смотрят прямо на него.

– Черт! – слишком громко выкрикивает Айзек.

– Блоп! – вторит ему яйцо.

Айзек ныряет обратно за жалюзи и вжимается в книжный шкаф. Должно быть, они явились из-за пожарной тревоги. А Анна наверняка сообщила проверяющим, что на противника самосожжения он не похож. Айзек переглядывается с яйцом, которое уже солидарно пластается вдоль книжного шкафа. Оно явно не разделяет тревоги Айзека – главным образом потому, что не достает до окна и не знает, почему они кричат «блоп!». Оно непонимающе хлопает глазами, очевидно, ожидая разъяснений. Айзек опускает глаза и – приглушенным голосом – отвечает на безмолвный вопрос:

– Полиция.

Зря. Он показывал яйцу первых и вторых «Плохих парней». Оно знает, что появление полиции на пороге дома – по крайней мере в кино – ни к чему хорошему не приводит. Оно тут же воображает ломящихся в дверь спецназовцев в шлемах и бронежилетах. Воображает устрашающих мужчин со вскинутыми штурмовыми винтовками. Воображает переносной таран, которым они вышибают входную дверь. Воображает дымовые и светошумовые гранаты, летящие внутрь. Воображает, как его валят на пол, заковывают в крошечные наручники и сажают за преступления, которых яйцо, безусловно, не совершало. Вся эта цепочка ожидаемо повергает его в ужас.

– Блоп! – снова вопит оно и в панике хватается за шнур жалюзи.

Остановить его Айзек не успевает: жалюзи раскрывшимся парашютом взмывают вверх, и комната наполняется ослепительным светом. Айзек закрывает глаза руками и визжит так, будто и правда вот-вот загорится. Когда он снова обретает способность видеть, он еще раз ловит на себе взгляды Анны и ее полицейских компаньонов, жестом приглашающих его спуститься к ним. Айзек делает первое, что приходит ему на ум, – пригибается. Он стремительно ныряет вниз и с глухим стуком врезается в пол, выбивая из собственных легких весь воздух. Это резкое движение приводит яйцо в еще большую панику. Оно начинает верещать, крутиться на месте и попутно умудряется задеть складной стул, который тут же с грохотом падает на пол всего в нескольких сантиметрах от головы Айзека. Видимо, яйцо уверено, что теперь они оба вне закона. Оно беспокойно скачет по комнате, не переставая горестно завывать. Наконец оно находит дверной проем, вылетает на лестничную площадку и мчится вниз. Правда, поскольку Айзек снова лежит, прижавшись щекой к ковру, ему кажется, что оно катится по стене. Убегая, существо оголтело размахивает своими обыкновенно вялыми макаронными руками, будто надувной зазывала, которых иногда устанавливают на ярмарках.

– Не могли бы вы спуститься, мистер Эдди? – доносится снаружи.

В кармане халата начинает вибрировать телефон. Он лежит под столом и тихонько ругается. Голосящее яйцо уже вернулось на лестничную площадку и мечется между ванной и спальней, все так же размахивая руками. Оно снует туда-сюда мимо открытой двери, а громкость его воплей то нарастает, то затухает. Айзек приподнимает голову, как липучку отрывая колючую щетину от коврового покрытия, выплевывает то ли попавший в рот волос Мэри, то ли клочок меха бесновавшегося здесь существа и предпринимает попытку встать. Снова забыв об участи, постигшей его правую руку, он упирается ею в пол, издает мучительный вой и сворачивается в клубок. Отдышавшись, он осторожно поднимается на колени, выползает из кабинета, закрывает дверь и приваливается к ней спиной.

«Думай, Айзек, – мысленно встряхивает себя он, пытаясь отгородиться от голосов незваных гостей, столпившихся у двери его дома, и криков суетящегося прямо перед ним яйца. – Как ты собираешься из этого выпутываться?»

Он запоздало понимает, почему Мэри ненавидела бывать среди людей. Разве дом не должен был стать их крепостью? И вот: враги у ворот, а он потерял своего единственного союзника. Как бы он хотел, чтобы Мэри была здесь, чтобы она забрала его и обеспечила всей этой истории счастливый конец. Чтобы она просто сидела рядом и гладила его по волосам. Айзек роняет голову назад, бьется затылком о дверь и, уставившись в потолок, прикусывает губу. Его дыхание учащается. Грудь сдавливают набухающие рыдания. Глаза наводняются горячими слезами. Ему кажется, будто в горло впиваются чьи-то пальцы.

«Нечестно, – думает он. – Несправедливо. Почему она оставила меня? Почему не могут оставить все остальные?»

ДИНЬ-ДИНЬ

Дверной звонок отличается занудным постоянством, зато сопровождающий его голос неожиданно изменился.

– Айзек, – зовут его с порога. – Спустись, пожалуйста. Я просто хочу поговорить.

Айзек фыркает. Выпрямляется. Делает несколько глубоких вдохов. Затем, пошатываясь, поднимается на ноги и утирает глаза. Яйцо, похоже, окончательно вымоталось. Теперь оно прячется в ванной – его огромные черные глаза поблескивают из-за душевой шторки. Айзек жестом велит яйцу вести себя тихо и не высовываться, потом отворачивается от него, делает еще несколько вдохов и спускается вниз по лестнице. Очутившись в прихожей, он распинывает скопившиеся письма и отпирает замок. Еще несколько глубоких вдохов – и он открывает дверь во внешний мир.

– Айзек, – почти шепчет Джой.

– Прошу прощения, – не поднимая глаз, говорит он.

Он не знает, к Джой он обращается, или к полицейским, или к Анне, или, может быть, к самому себе. Это не имеет значения. Айзек сдается. И впервые за долгое время он позволяет кому-то себя обнять.

Пять

Айзек Эдди согласился на психотерапию. Он уверен, что в ином случае его попросту упекли бы куда подальше. Перед его глазами быстро пронеслись картины, красочно иллюстрирующие, как его хватают, запихивают в фургон и увозят куда-нибудь в лес. Картины ему не понравились. На самом деле он понятия не имеет, как обычно происходит «упекание». Джой сказала, что он несет чушь. Сказала, что все они пытаются ему помочь – как он этого в толк не возьмет? Айзек тоже решил попытаться и принять помощь, пусть даже она подразумевает регулярные вылазки из дома и беседы с посторонним человеком, длящиеся поболе десяти секунд. Джой думает, что он принял их предложение потому, что хочет выкарабкаться. В действительности же он всего лишь хотел выдворить ее, Анну и полицейских с порога. Если бы полиция учинила в его доме обыск, погром на кухне стал бы меньшей из проблем. Они бы увидели изукрашенную кровью стену. Могли бы выбить запертую дверь на верхнем этаже дома. Несомненно, нашли бы яйцо, притаившееся за шторкой в ванной. Как бы трудно ни было это признавать, Айзек начинает чувствовать ответственность за это нелепое существо и не может позволить упечь куда подальше еще и его.

С кухонного побоища прошла пара недель. Айзек сидит в прохладной белой комнате с высокими окнами, через которые струится первозданный небесный свет. Он попадает сюда так же, как и во все другие места, будто он герой фильма, просыпающийся посреди обломков разнесенного взрывом здания. В ушах у него звенит, зрение застилает белесая дымка, через которую постепенно начинают проступать высокие потолки и гладкие стены кабинета неподалеку от его дома в пригороде. Как ни странно, он сидит. Напротив него, позади стола терапевта, дугой выгибается большое эркерное окно[34]34
  Эркер – часть здания, выходящая за фасадную плоскость и остекленная по периметру. – Прим. пер.


[Закрыть], подоконник которого оборудован под диван. Айзек разглядывает этот уютный уголок, наверняка предназначенный для вдумчивого чтения и медитативных размышлений. Он моргает – и врывающийся через окно свет отступает, открывая вид на раскинувшийся за стеклом Эдемский сад. Пруд. Небольшая птичья поилка. Большая косматая ива, ревностно охраняющая свои подступы от солнечных лучей. Айзек не знает, любуется ли он городским сквером или чьей-то частной территорией. Не знает, в клинике он находится или дома у психотерапевта. Он понятия не имеет, как вообще попал сюда, но сидящей за столом женщине он в этом, конечно же, не признается. Вся доступная ему информация сводится к тому, что он очнулся в кресле напротив доктора, а его рюкзак лежит на стуле у самой двери, почему-то занимая самое стратегически выгодное положение: в поле зрения Айзека и вне поля зрения терапевта. Ах да. Точно. В рюкзаке же яйцо.

А что? Не мог же Айзек оставить его дома. Он помнит, чем закончилась попытка яйца накормить его тостами с фасолью. Да это же просто ходячая катастрофа. Интересно, что бы оно учудило, брось его Айзек в одиночестве. Он представляет, как существо проезжается по полу коридора в трусах и солнечных очках, точно танцующий Том Круз[35]35
  Имеется в виду сцена танца Тома Круза из фильма «Рискованный бизнес». Примечательно, что в этот момент на актере нет очков, но большинство зрителей уверены в обратном, что сделало эпизод одним из часто упоминаемых примеров эффекта Манделы, или ложной коллективной памяти. – Прим. пер.


[Закрыть]. Представляет, как оно, по примеру Маколея Калкина[36]36
  Актер, исполнивший главную роль в фильме «Один дома», на который и ссылается автор. – Прим. пер.


[Закрыть], раскидывает по дому хитроумные ловушки, готовясь к следующему визиту полиции. Представляет, как оно открывает запертую дверь на верхнем этаже.

– О чем вы думаете, Айзек? – спрашивает терапевт. – Вы где-то очень далеко.

Ее голос звучит слегка искаженно, как будто она говорит через картонный тубус. Айзек натужно пытается вникнуть в ее слова. Он старается отгородиться от звона в ушах и стискивает зубы, чтобы сгоряча не ляпнуть лишнего. Не взболтнуть: мол, думаю о том, как не хотел тащиться к вам в одиночестве.

– Ни о чем таком, – пожимает плечами он.

Доктор Аббасс, весьма уважаемый психотерапевт средних лет, с мягким акцентом и тяжелым взглядом, специализируется на восстановлении после утраты. Она окончила Назаретский университет, получила докторскую степень в Тель-Авиве и считается одним из лучших терапевтов Национальной службы здравоохранения. Все это Айзеку доложила Джой – похоже, она серьезно подошла к изучению ее веб-сайта. Джой всегда была хороша в таких вещах.

«Конечно, она же юрист – забыл, что ли?» – сказали бы его родители.

Именно она обычно разбиралась со страховками, общалась с адвокатами и «разъединяла» их общие счета. Айзек вежливо кивнул телефонной трубке на предложение пройти курс терапии у доктора Аббасс, стараясь не выдать, что слова «утрата» оказалось достаточно для приведения его в предобморочное состояние. Джой беспокоилась, что Айзек отнесется к терапии безответственно. Он заверил ее в обратном. И вот он на приеме, а в проницательных глазах доктора Аббасс – четкое понимание несерьезности его настроя. Так и есть: Айзек предпочел бы обсудить зияющую в его груди дыру с кем угодно – только не с квалифицированным медицинским работником. Со своим парикмахером. С яйцом. С Мэри. Больше всего на свете он хочет, чтобы ему разрешили поговорить с Мэри.

«О чем я думаю? – Айзек моргает, глядя на терапевта. – Я думаю, что не стоило тащить с собой рюкзак. Я думаю, что яйцу пока рано знакомиться с большим миром. А еще я думаю, что из большого отделения торчит ворох маленьких желтых пальцев».

– Ни о чем таком, – ровным, монотонным голосом повторяет Айзек.

– Как вы поранились?

Доктор Аббасс указывает ручкой на его правое предплечье. Айзек опускает голову, вглядывается в него, пытаясь понять, о чем она говорит, моргает раз, другой – и сознание наконец решает почтить его своим присутствием. Он пытается согнуть свои разбитые, надежно заштукатуренные пальцы, но едва может ими пошевелить. Айзека удивляет не столько наличие гипса, сколько наличие руки. Да и тела. Мгновение назад он чувствовал себя обыкновенной парящей головой. Некоторое время он разглядывает свою сломанную руку, затем принимается изучать тело. На нем чистая футболка и свежевыстиранные спортивные штаны в пятнах красного вина, накрепко въевшихся в ткань тем бурным вечером, когда они громили кухню. Он переводит взгляд на лежащий у двери рюкзак – и снова на свою руку. Жаль, что они не упаковали его в гипс целиком. Как в панцирь. Как в кокон. Доктор Аббасс хмурится и начинает что-то строчить в своем блокноте. Неужели он сказал это вслух? Айзек завороженно следит за па, которые ее ручка выписывает на бумаге, и снова бросает быстрый взгляд на рюкзак. Приоткрытый. Обзаведшийся двумя внимательными черными глазами.

– Пробивал стену, – отвечает Айзек.

– В переносном смысле?

– Нет, – продолжает откровенничать Айзек. – В буквальном. Бил кулаком в стену.

– Зачем вы били кулаком в стену?

– У меня умерла жена.

Доктор Аббасс со вздохом откидывается на спинку стула и щелкает ручкой, убирая стержень. Неожиданно ее лицо озаряется улыбкой. Такой теплой, такой искренней. Такой обезоруживающей.

– Как думаете, вам нужна терапия? – спрашивает она.

Рюкзак раскачивается. Рюкзак валится набок. Желтые пальцы выползают наружу. Айзек елозит изломанными пальцами, трясет коленом, на котором лежит загипсованная рука, но старается не привлекать внимания к причине своего беспокойства. Краем глаза он видит, как из уже полностью открытого рюкзака вываливается одна из похожих на спагетти рук. За ней следует вторая. Они соскальзывают на пол и начинают разматываться. Наконец яйцо полностью выпутывается из рюкзака и спрыгивает со стула. В поилке за окном беснуются два голубя – то ли флиртуют, то ли готовятся к драке. Доктор Аббасс смотрит на Айзека в ожидании ответа. Айзек размышляет.

– Не думаю, что мне можно помочь.

– Это почему?

– Потому что…

– Потому что у вас умерла жена?

Айзек морщится.

– Я думаю, что смогу вам помочь, – продолжает доктор Аббасс, сцепляя руки в замок и опуская их на колени. – Но вы должны захотеть принять мою помощь.

Один из голубей улетел. Бросил второго. А яйцо… яйцо исчезло. Айзек чувствует, как в горло впиваются пальцы нарастающей паники. Он смотрит на пустой рюкзак. На приоткрытую дверь. Судорожно сглатывает. Качает головой.

– Придем к согласию, что согласия нам не достигнуть? – предлагает Айзек.

– Не хотите выходить из зоны комфорта?

– Да нет. – Айзек закрывает глаза. – Откуда у меня взяться зоне комфорта?

Доктору Аббасс это смешным не кажется.

– Часто так делаете? – интересуется она.

– Как делаю?

– Отшучиваетесь.

Айзек и правда всегда выстраивал первую линию обороны из шуток. Но теперь, когда его раскусили, он растерял все свои боеприпасы и не может подобрать подходящую для выстрела реплику. Его глаза все еще закрыты. Он сглатывает, подыскивая ответ. «Поведи себя как взрослый, – раздается в голове. – Хоть раз».

– Не люблю говорить на серьезные темы, – наконец признается Айзек. – Предпочитаю, чтобы все были счастливы.

– Только вот вы несчастны.

Айзек открывает глаза.

– Я… – протягивает он, но снова отвлекается.

Яйцо уже на улице. И как оно умудрилось так быстро выскочить? Глаза Айзека расширяются, когда он видит, как существо ковыляет в сад, раскачиваясь из стороны в сторону, точно буй в беспокойном море. Ленты рук волочатся за ним по траве. Ладошек Айзек не видит. Возможно, они все еще в здании.

– Я…

Яйцо замечает голубя. А голубь замечает яйцо. Яйцо останавливается и задирает мордочку, разглядывая птицу, сидящую на мшистом краю поилки. Голубь тоже не сводит крошечных черных бусинок глаз с яйца. Со своего места Айзек может лицезреть только пушистый белый овал – существо стоит к нему спиной, – но он прекрасно представляет себе любопытный взгляд его огромных черных глаз.

– Я…

За окном начинается потасовка. Голубь срывается с поилки, планирует на землю и принимается неистово размахивать крыльями в попытке отогнать яйцо. Существо не теряется и тоже начинает молотить воздух руками. Айзек наблюдает за этим представлением, нервно ковыряя край гипса здоровыми пальцами. Доктор Аббасс тем временем наблюдает за Айзеком. Она едва заметно передергивает плечами и, кажется, собирается повернуться к окну. Айзек покашливает – терапевт молча сверлит его хмурым взглядом.

– Зачем вы пришли, раз уверены, что вам не помочь?

– Сестра заставила, – раздраженно жалуется Айзек, стараясь не смотреть на уличную возню.

Доктор Аббасс вскидывает одну бровь и наконец поворачивается, выглядывая в окно из-за спинки кресла. К счастью, драка успела завершиться. Теперь о ней свидетельствует только пара оставшихся на траве грязных перьев. Яйцо, кажется, предусмотрительно спряталось за ивой. Хорошенько прищурившись, можно различить характерные сугробики белых рук, выросшие по обе стороны от ствола. Некоторое время Айзек и доктор Аббас, разделенные столом из орехового дерева, молча сидят в своих креслах и смотрят в окно. Айзек здоровой рукой утирает вспотевший лоб. Наконец доктор Аббасс поворачивается, встает, обходит стол, садится в соседнее кресло и снова растягивает губы в улыбке. В несколько пугающей улыбке.

– Мне кажется, вы что-то недоговариваете, – замечает она.

Правильно кажется. Еще как недоговаривает. Будь он рюкзаком – например, тем, что сейчас валяется на стуле, – черта с два его бы так просто расстегнули. О нет, он бы еще и замки на язычки повесил. Он недоговаривает. Не делится с доктором Аббасс тем, как просыпается посреди ночи, потому что выкрикивает имя Мэри. Не рассказывает, что все еще чувствует запах ее духов и слышит ее голос за каждым углом и каждой дверью. Не жалуется, как это пугает его вместо того, чтобы дарить хотя бы призрачное утешение. Не упоминает, что с завидной регулярностью звонит Мэри на мобильный, когда хочет услышать ее автоответчик, ее певучий голос, мурлыкающий: «…но понятно же, что я забуду перезвонить». Не признается, как долго он рыдает в трубку после гудка. Молчит о периодически накатывающих приступах паники, обмороках и первых трех неделях, когда он исправно просыпался то на ковре в похоронном бюро, то на линолеуме в кабинете врача. Не говорит о криках, о материализации из ниоткуда, обо всех этих случаях, когда он с ужасом обнаруживает себя полураздетым и заплаканным посреди какого-нибудь супермаркета, автостоянки или стерильной больничной приемной. Не посвящает ее в то, куда иногда ходит, где ночует и каким виноватым себя чувствует по возвращении домой, где, осуждающе хлопая глазами, его встречает яйцо. Ах да. Еще он не рассказывает ей о яйце. Он никому о нем не рассказывает.

– Где вы вчера были?

– Почему вы спрашиваете?

Яйцо покидает свое укрытие. Голубя нигде не видно, зато изо рта существа торчит несколько грязных перьев. Яйцо нашло себе новую забаву: оно заметило в окне Айзека – неужто и в самом деле заметило? – и теперь настойчиво машет ему рукой. Возможно, оно зовет его на улицу – играть.