Текст книги "«Рубин» прерывает молчание"

Богдан Петецкий
«Рубин» прерывает молчание

1.

– Пеленг!

Фрос дернулся в кресле, словно хотел сорвать привязанные ремни. Пальцы его руки повисли над пультом связи. В кабине потемнело.

Я заметил краем глаза движение Моты в сторону экрана и в тот же самый миг мой взгляд приковал пульсирующий зеленый огонек.

Пеленг! След нашего собственного мира в лабиринте галактических коридоров. Присутствие людей, которые ждут тебя, которые приняли корабль и поведут его туда, где будет ветер и тучи, солнце, горизонт и земля под ногами.

Только вот эта твердь внизу давно перестала быть нашим миром. Его жители перерезали нить, связывающую их с Землей, одной из тысяч планет, прицепившейся к ближайшим звездам. Станция на мертвом спутнике, последний пост материнской цивилизации хозяев системы, замолчала четыре года назад. Батареи ее лидеров, остронаправленных передатчиков и техноновых антенн ждали, слепые и глухие, вплоть до момента, когда в зените, не выше, чем в четырех тысяч метров, блеснет над ними огонь кормовых дюз «Рубина».

Нонсенс! Невероятность такая же очевидная, как факт, что пеленгационный передатчик станции начал передачу.

Я сосредоточил внимание на небольшом прямоугольном экране, нижнюю часть которого заслонял широкий шлем Моты. Сомнений быть не могло!

– Нонсанс, – повторил я вслух. – Должны были придумать что-то получше.

– Кто? – буркнул Мота.

– Именно, кто?

– Курс? – дошел до меня возбужденный голос Фроса. – Идем также и дальше?

Никто не ответил. Голова Моты заслонила почти весь экран калькулятора. Огоньки индикаторов беспокойно затрепыхались. Из глубины корабля, из-за грузовых и энергетических отсеков донеслось нарастающее и глухое гудение.

Медленно, как бы нехотя, символ ракеты сходил с линии, протянувшейся по середине главного экрана. Это был ответ. Мы не воспользуемся приглашением, от кого бы оно не исходило.

– Тучи, – зазвучал в наушниках спокойный голос Моты.

Я поднял голову. Объективы автоматически перешли на инфракрасный. Контуры кратеров и горных вершин стали резче, чернота вакуума осталась над нами. Еще двадцать, тридцать секунд и автоматы скорректировали трассу полета.

Я почувствовал, что мои мышцы расслабляются. Смена коррибора, когда корабль уже стоит на огне, не принадлежит к приятным маневрам. И к безопасным – тоже. Движение значительно большем расстоянии от поверхности. А сейчас под нами уже виднелось, как на ладони, мелкое и обширное углубление со сглаженными краями, в которые целились огненные пальцы выхлопов.

– Тучи, – повторил Мота.

Я снова оглядел экраны. Да, тучи! Плотная, бело-золотая масса, напоминающая бесконечно огромный комок жира.

Мы уже были под ними. В зените чернело словно уменьшающее выходное отверстие вертикального колодца. Дорога «Рубина»! Кроме него – ни следа какого-нибудь одиночного облака, хотя бы одного, гонимого ветром пара! Могло показаться, что мы застряли между двумя почти дотрагивающимися друг до друга шарами: одним – напоминавшим мертвые спутники больших планет нашей системы, и другим – не похожим ни на что, вероятно плоским, словно спрессованным невообразимой силой.

Я изменил положение экрана, разыскивая глазом край этой уже немного потускневшей плоскости и внезапно меня охватило чистейшее изумление. Несколько секунд я не двигался, потом машинально потянулся к пульту и отодвинул изображение.

Щит туч под нами образовал правильный и уменьшающийся на глазах круг. Его края сначала медленно, потом все быстрее убегали вверх, закругляясь. Одновременно же центр надувался, как баллон гигантских размеров. Его цвета пригасали, становились матовыми, ясное золото перешло в красноту, смешанную с фиолетовым. Но и это было иллюзией. На поверхности шара, который образовали в этот миг тучи, ложилось только отражение чистого неба, странно потемневшего, лишенного натуральной перспективы как бы замкнутого в пространстве стеной черного стекла.

Я всмотрелся в этот расширенный до абсурда горизонт и изумился снова. Вокруг тут над нашими головами вырисовывались острые и частые контуры континентов. Планета, к которой мы направлялись, окружала нас своей скорлупой, замыкала внутри сферического пространства, построенного из собственных континентов и океанов. Я перенес взгляд выше. Баллон туч отдалился и приобрел окраску мнимого небосвода. Еще минуту я мог угадать его очертания, после чего купол горизонта замкнулся над нами, показывая повисшее под прямым углом отражение поверхности планеты. Но этот не было отражением. Мы знали атмосферу сателлита, на котором устроена станция. И не только атмосферу. Знали на память данные, касающиеся температуры химического состава скал, излучения, чего-то там еще. Мы не знали, что ожидает нас на этом шаре, но могли с точностью до мелочей сказать, в каком это произойдет окружении. Это лишь мое зрение позволило застать меня врасплох. Одно дело – знать, другое – увидеть. Мир, который поглотил нас, выглядел, словно бы перенесен в действительность из горяченного бреда.

Огоньки индикаторов пригасли раз, и второй. Завибрировали компрессоры, гонящие кислород в скафандры. Догоняющее снизу, словно изнутри горы гудение, перешло в постоянный и резкий грохот. Я слишком долго смотрел в верхний экран. От меня сбежал момент, когда неизвестный грунт стал местом нашей посадки.

Один удар, от которого у меня мурашки побежали по затылку, и внезапная тишина! Замирающее, едва слышное шипение дюз. Передаваемая объективами картина планеты на миг размазалась, потом вновь стала резкой. Стали!

– Так, – сказал Мота. – Так это выглядит!

Никто из нас не ответил. Сидели без движения, не спуская взглядов с окошечек датчиков. Шли секунды. Грунт держал крепко, уверенно. Температура панциря падала. Дым и пыль, поднятая выхлопом, опадали, показывая окружающее место посадки и пейзаж. И тишина!

Пальцы Моты соскользнули с пульта. Раздался характерный писк /анализаторов/ аммортизаторов кресла, и тело пилота приняло сидячее положение.

– Так… – повторил он. Откинул голову назад, отстегнул ремни и, высоко поднимая плечи, потянулся так, что на груди у него что-то затрещало. Потом он встал и низко наклонившись, охраняя шлем от удара о повисшие над экраном узлы кабелей, прошел в сторону сумматора, который теперь на грунте снова стал глазным координационным центром всей бортовой аппаратуры. Через минуту оттуда донеслось первое щелканье переключателем.

– Мне и в голову не приходило… – заикнулся Форс и замолчал.

Я отвернулся. Надо же, в голову ему не приходило!

Наушники в моем шлеме внезапно ожили.

Взорвался хриплый визг сигналов, непонятные смертные слова, мяукающие призывы автоматических кодов, характерный треск, что свидетельствовало о близости солнца…

Машинально я искривился, скинул ремни, может чуточку резче, чем нужно, и встал.

Голоса затихли, как обрезанные ножом. По-настоящему мы не должны бы прерывать прослушивание. Могло случиться, что из обрывков разговоров, которые вели между собой жители системы, мы до чего-то докопаемся, о чем должны знать, чем в спокойную минуту займемся записывающей приставкой. Но это прослушивание Земля вела неустанно, более семидесяти лет. Факт, что мы трое перенеслись в непосредственную близость к передатчикам на сателлит единственной обитаемой планеты здешнего солнца, не менял в основном ничего. Наивно было бы считать, что мы услышим нечто, что избегало до сих пор внимание мощных радиотелескопов, установленных за орбитой Трансплутона.

Так или иначе, почти всю дорогу, все датчики пульта связи оставались погашенными и тихими. Конечно, если не считать пеленга, который после четырех лет молчания внезапно очнулся, словно люди отправились оттуда на долгую прогулку, а как раз сейчас вернулись. Притом, это не появление корабля земного призвало их к порядку. Насколько наши приемники молчали потому что от их непрестанного беспорядочного шума у нас пухли головы, настолько молчание передатчиков «Рубина», целенаправленное было признано условием удачи экспедиции. А по крайней мере достижение нами пункта, который теоретически давал шанс проведения необходимых операций.

На экране что-то двинулось. Из-под его нижнего края медленно появились три небольших пятна. Автоматы! Я с минуту смотрел, как они ползут, неловко переваливаясь через обнаженные скальные выходы, обломки каменных глыб, низкие широкие кучи, словно оставленные давно вымершими гигантскими кротами. Выше я предпочитал даже не смотреть. Еще успею освоиться с этим видом.

Автоматы исчезли из поля зрения, удаляясь в трех различных направлениях, чтобы пройдя несколько сот метров, создать посты заслона. Когда мы получим от них первые сообщения, когда калькуляторы нанесут данные на записи, привезенные с Земли, а в окошечке сумматора выскочат ряды цифр, мы будем меть возможность покинуть корабль.

– Если пеленг! – сказал Фрос, показывая на экран связи. – У тебя есть координаты?

Мота кивнул.

– Более-менее двадцать пять километров на юго-восток, – буркнул он, не отрывая от пульта сумматора своего взгляда. – Это в прибрежной зоне.

– Станция, – бессознательно вырвалось у меня. – Конечно, станция! А что бы еще?

– Как это станция? – взорвался Фрос. – Кто? Вианден? Мыкин? Тот третий? Подождите, – он щелкнул пальцами. – Как же его звали?

– Тэллар, – ответил после короткого молчания Мота.

В его голосе мне почудилась неохота. – Попросту станция, – добавил он, – может это они. Проспали эти четыре года и сейчас им стыдно. А может нет! Думаю, вскоре ты можешь убедиться!

Фрос замолчал. Я присмотрелся к нему. Он сидел, неестественно выпрямившись, нацелив подбородок в верхний край экранов. Его длинные тонкие пальцы нервно барабанили по раме пульта. Ремни его кресла валялись на полу. Если бы я его не знал, то подумал бы, что он боится. Но это не стоило принимать в расчет. И не только относительно Фроса.

Я взглянул на часы и вдруг понял, что не запомнил момента приземления.

– Сколько до выхода? – спросил я.

– Девять минут, – тотчас ответил Мота.

– Стереотип? – бросил я, поглядывая на табло сумматора. С моего места я не мог видеть результатов.

– Стереотип, – как это буркнул Мота.

– Все в порядке, – добавил Фрос. – Через пять минут разворачиваю антенну. Может – он заколебался. – Может, мы должны подождать до ночи? Сигнализация…

– Как они тут после захода солнца? – прервал я его, обращаясь к Моте. Тот подумал немного, потом отрицательно помотал головой и пожал плечами.

– Достаточно по другому, – буркнул он, – чтобы иметь хлопоты. Как бы это сказать… Он писал дугу хлопоты, – темно и прозрачно. Много из это поняли? – он усмехнулся и добавил быстро. – А вообще не рассчитывайте на то, что я уже здесь был… Ясно?

– Я уже это слышал, – буркнул я.

Трудно забыть! Он начал уже во время первого совещания, а затем не пропустил ни одного случая, чтобы как следует вбить это нам в головы. Просидел тут десять лет десять лет водил взглядом по морям и континентам, окружающим его со всех сторон, противоречила всему, к чему он привык в своем мире, противореча всему, что говорили чувства и человеческий рассудок. Десять лет вслушивался в так хорошо знакомые и все же чужие, голоса жителей соседней планеты, торчащей в самом центре солнечной экосферы системы! Он знал, что подсознательно мы будем ожидать от него уверенности в передвижении по этой земле, если уж не подробной информации, как себя вести, чтобы сделать ее более гостеприимной. Но уж если предостерегал, чтобы не ожидали слишком многого от его опыта, мы могли иметь уверенность, что речь идет о чем-то большем, чем определенного типа предусмотрительность, которая заранее охраняла бы его от возможной неудачи! Как никак о месте, в котором мы оказались сейчас, это говорило больше, чем любые описания!

– Тем более, нет смысла ждать, – начал я. – Считаю, что при обязательной для нас радиотишине важнейшей будет возможность поддержания связи, хотя бы только оптической, чем вероятный риск, что нас обнаружат. Впрочем, – добавил я, пожимая плечами, – если по тому шуму, который мы создали при посадке, они не взяли нас на мушку, то это значит, что мы можем станцевать перед ними канкан – так и так ничего не заметят.

– Именно, – прошипел Фрос, – если… Ну, хорошо! – бросил он уже другим тоном, как бы отвечая самому себе, – открывая зонтик.

Я перенес взгляд на экран. Контуры пейзажа внезапно поползли, заволновались, после чего приблизились, наполнились цветами. Рельеф территории приобрел новую перспективу, на склонах горных хребтов заблестели невидимые до той поры скальные останцы, ледники и пятна растительности. Исследование окружения приняли на себя мощные кольцевые фотоантенны «Рубина». Мы могли теперь это себе позволить без опасений, что приемники, установленные на ближайшей планете, перехватят лидаровые конуса наших локаторов. Дальнейшая конспирация могла принести больше вреда, чем пользы. Было, впрочем, более чем сомнительно. смонтировали ли жители системы на этой планете какие-либо перехватывающие устройства. Их собственная раса насчитывала не более чем полтора миллиона жителей, они развернули едва лишь пару урбанизированных центров, и пройдут наверняка сотни лет, прежде чем демографические давления пробудят в них дух исследования… Даже если именно благодаря ему они оказались в этой системе.

Так. Все это правда, если не принимать во внимание мелочи. Факт, что оставленный на этой земле земной исследовательский и наблюдательский пост замолчал четыре года назад. Умолкли, чтобы отозваться пеленгационным кодом точно в тот момент, когда «Рубин» входил в верхние слои атмосферы этого мира.

Ни минутой раньше! Мота был прав.

Этот передатчик не привел в действие ни один из членов персонала станции, то есть бывшего персонала.

Наше задание было простым. Детски простым. Принять станцию. Перенять на ближайшие десять лет обязанности наблюдателей при первой галактической колонии Земли. Скажем, бывшей колонии. Что до окончания службы предыдущей смены? Ну и что? Очевидно, если бы при случае, в свободную минуту удалось бы установить что, собственно, приключилось с нашими предшественниками, никто не имел бы ничего против. Только так! Совершить посадку, подплыть к станции, установленной в прибрежной зоне южного океана на четвертом континенте, привести в действие связь исследовательскую аппаратуру и приступить к обычным занятиям. А что касается той тройки… Что ж, если они мертвы, то и так ничем им не поможешь. Нигде не сказано, что мы должны безусловно разделить их судьбу. Но если бы их здесь не было – ни живых, ни мертвых… да, тогда дела могли немного усложниться.

Довольно! Известно, что мы полетели так или иначе. Люди достаточно хорошо знают свою историю и себя, чтобы оставить в покое жителей звезды, которые, когда-то, улетая с Земли, забрали с собой наследство всех поколений материнской цивилизации.

– Идем, Мур, – бросил Мотра, протискиваясь в сторону корридора.

Я машинально проверил состояние энергетических центров индивидуальной аппаратуры и преобразователя излучателя.

Фрос повернул голову. Он производил впечатление, что его не интересует ничего, кроме результата, появившегося на экране сумматора. Я мог бы верить, что он хотел бы пойти с нами, что, по всей видимости, не имело значения. Как логик-кибернетик, отвечающий за связь и бортовые информационные системы, он знал, где его место. Впрочем, он еще находится достаточно. Если успеем.

Прошло добрых несколько минут, пока над дверью люка блеснул зеленый свет. Атмосфера как в лаборатории. Девяносто девять процентов двуокиси углерода!

Люк отворился бесшумно. Я сделал шаг вперед и стал на полукруглой платформочке лифта. Я смотрел все то время под ноги. И только под ноги.

Наушники затрещали. Мота откашлялся и буркнул что-то невразумительное.

– Что ты говоришь?

– Панцирь, – пробормотал он, показывая головой. Я присмотрелся к темно-поблескивающей обивке корпуса. Лифт плавно двигался вниз, пятна и следы сажи на панцире, оставшиеся после приземления в атмосфере, сливались в короткие рваные полосы. Их было немного.

– В порядке, – сказал я.

– Именно, – пробормотал он.

Я понял и перестал интересоваться кораблем. Внезапно мне показалось, что внешний микрофон принес далекий отзвук сирены. Я быстро осмотрелся и увидел сползающий с ближайшего возвышения на местности, кружащийся клуб мелкой пыли. Это только ветер.

Платформа мягко притормозила и остановилась в нескольких сантиметрах над поверхностью земли. Я машинально выпрямился и стал на отполированной выхлопом скале. Не оглядываясь, я сделал несколько шагов назад – вперед.

– Подожди, – донесся до меня голос Моты, он добавил. – Проверим направление.

Я остановился. Медленно, словно наводлазерный излучатель на цель, я поднял голову и посмотрел в небо.

Его не было. Над нашими головами висела рельефная карта, плохо повешенная и грубо уменьшенная. Она была везде. В радиусе нескольких километров местность казалась плоской. Но из-за верхушек ближайших гор торчали склоны следующих. За ними тоже были горы, видные уже от подножья. Дальше, а точнее, выше земли поднималась во всех направлениях. Плохо сказано – земля. За каким-то там очередным горным хребтом светлел простор океана. И также не простор. Его противоположный берег, видный как на ладони, перекал вид уже над нашими головами и шел дальше, сходящийся полукружьем к зениту.

Горы начинали свисать пиками как сосульками, невероятно резко демонстрируя рельеф долин и граней, ледников и потоков, словно на самом деле речь шла об оригинальной росписи или рельефе, украшающим купол строения, возведенного людьми, а не пейзаж противоположного полушария планеты. Эти висящие в зените океаны и континенты на самом деле отделяли от смотрящего расстояния не в сотни, а в тысячи километров. Планета по величине не уступала Меркурию.

Всю внутреннюю часть этого заменяющего землю горизонт и небо шара наполнял странный свет, выделявший даже мельчайшие детали на отдаленных континентах, одновременно темный. Так, словно место атмосферы заняла тут литая глыба стекла или какого-нибудь черного хрусталя, идеально прозрачного, с неизвестными физике отечественными свойствами. Горы, реки, долины, водопады и пустыни, области, поросшие лесами, все это было и бесцветным, и томно-фиолетовым одновременно, такой же цвет приобрел воздух.

Я подумал о тех, десяти годах, которых мне должно хватить, чтобы освоиться с этим окружением, и понял, почему Мота зарекался от возможного расчета на его опыт. Ни один из нас не упрекал его в этом: но сейчас я действительно осознал его правоту.

Я почувствовал его ладонь на плече. Я не слышал, когда он подошел. Он окинул взглядом значительную часть горизонта, после чего повернул голову в мою сторону, улыбнувшись. Мне показалось, что он слегка кивнул.

– Ну? – услышал я его слегка охрипший голос.

Я пожал плечами.

– Я знал более-менее чего ожидать, – буркнул я не очень уверенно. – Об этом позаботились!

Позаботились – вот подходящее слово. Нас обрабатывали одиннадцать месяцев. Сделали все, чтобы чувствовали себя тут как дома. Скажем, почти все.

– Можно бы привезти сюда школьные экскурсии, – добавил я через минуту. – Образцовый пример атмосферы с высоким показателем преломления. Двуокись. В свое время что-то подобное искали на Венере.

– Именно, – буркнул он.

Это было, кажется, его излюбленное словечко. По крайней мере с некоторых пор.

Наушники тихо зазвенели и раздался чистый голос Фроса:

– Что делаете? Предполье свободно. Ни следа движения. Нужны данные?

Мота поднял голову и уставился на склоны ближайших пригорков. Он стоял так несколько секунд. Наконец, более сильный порыв ветра словно разбудил его. Он слегка встряхнулся и двинулся вперед.

– Добро, Фрос! – пробормотал он, отойдя на добрый десяток шагов. – Следи за этим предпольем. Кроме этого ничего с тебя не требуется.

– Пока! – добавил я вполголоса.

– Пока, – согласился Мота.

Дозаторы кислорода в вентилях баллонов работали безупречно. Шлось легко, несмотря на давление, значительно превышающее земное. Может, уравновешивало его уменьшенное тяготение? Или попросту конструкторы скафандров попали наконец в десятку? Нас экипировали новейшими моделями, поспешно испытанными на каком-то из сателлитарных полигонов.

Первые пригорки, которые казались так близко, буквально рукой подать, в действительности были отделены от места посадки на добрых восемь километров.

Стоя на вершине плоского, куполообразного возвышения, в десятый раз я мысленно пробежал список бортовых транспортных средств «Рубина». Он не был слишком длинным, но меня удовлетворили бы первые попавшиеся вездеходы.

– Металл, – пробормотал Мота.

Я посмотрел в его сторону. Он стоял с низко опущенной головой, всматриваясь в окошечко калькулятора.

Я приблизился и заметил, что датчик ферроиндукционного индикатора засветился оранжевым светом.

– Станция?

– Нет… Залежи.

– Хочешь тут копать?

Он промолчал некоторое время, манипулируя на миниатюрном пульте, двигая пальцами в грубых шероховатых рукавицах, а потом внезапно резким движением захлопнул кожух аппарата и поднял его на ремне. Что-то кольнуло меня.

– Это неожиданно? – спросил я.

Он уверенно покачал головой.

– Не знаю, – сказал он с колебанием в голосе. – Конечно, здесь есть пласты руды. Некоторые я сам доанализировал… на всякий случай, – усмехнулся он неожиданно. – А вот эти должны быть исключительно богатыми. Жаль… – он прервал себя.

Жаль! В этом весь Мота. На борту – фотоник в «штатском» – экзобиолог, он имел, собственно говоря, только одну страсть: бродить по свету. А скорее, по всем возможным светам! Он улыбался часто, но наиболее открыто и сердечно, когда открывал для себя растения, минерал, не встречавшегося ранее цвета, новую деталь в пейзаже. При всем том эта страсть была последней, в которой его можно было подозревать, когда встречаешь его в первый раз. Он был двухметрового роста с бицепсами борца-тяжелоатлета, светлыми, почти белыми волосами, всегда зачесанными в противоположном направлении к тому, к которому они имели естественную склонность и широкими пухлыми ладонями: он производил впечатление добродушного силача, предающегося легким размышлениям о ближайшем ресторане. При улыбке лицо его становилось почти мальчишеским, хотя ему было под шестьдесят.

– Мота, Мурки! – зазвенел в наушниках взволнованный голос Фроса. – Потерялся пеленг! Слышите?

– Как это потерялся? – спросил Мота. Он повернулся в сторону уже невидимого «Рубина», словно хотел взглядом пробурить цепь холмов и панцирь корабля, чтобы проверить, не горячка ли случаем у Фроса.

– Они перестали передавать.

– Это хорошо, – сказал я немного погодя. Я пояснил: – На четыре года будем иметь покой!

– Может, пустить зонд? – не выдержал Фрос. – С низкой орбитой, только над станцией?

– Нет!

Это прозвучало как звук захлопнувшейся двери. Но Фрос знал так же хорошо, как и мы, что появление над станцией разведывательного аппарата должно было окончательно нас расконспирировать. Он был более выбит из равновесия, чем этого требовала ситуация. Видимо, потихонечку он питал определенные надежды в связи с этими пульсирующими на плато огоньками, которые так неожиданно приветствовали нас на орбите планеты. Может он думал о той тройке – о Мыкине и других?

Мы двинулись дальше.

Перед нами сейчас стелилась обширная равнина, замкнутая низкими холмами, за которыми была уже загибающаяся кверху поверхность океана.

Выше маячили очертания далекого континента. Еще час, может полтора и наступит ночь.

Дорога шла посреди мелкой долины между пологим склоном и поросшими ступенными растениями холмами, тянувшимися шеренгами к равнине. Прослушивание принесло только шелестящие отзвуки ветра. Плоскогорье передонами, окружающее его широким кольцом, пригорки, открытые части океана – все это производило впечатление, что с первых же дней существования системы этой земли не тронул взгляд живого существа. А ведь не дальше, как в пятидесяти километрах пятьдесят четыре года назад поселились люди. Они получали небольшое, но мощное, хорошо оборудованное и вооруженное убежище, панцирную станцию, предусмотрительно отдаленную от суши, установленную на движущемся кольце, передвигающемся по пламентовой колонне, вбитой в дно океана.

В середине колонны, словно капиллярные сосуды в стебле растения, проходили трубопроводы, доставляющие топливо водяным печам и автоматам снабжения. Я не помню фамилий первой тройки, которая осталась на этой базе на полные десять лет. Экипаж станции менялся пять раз.

Пятьдесят лет в сообщениях, плывущих к Земле, повторялись почти идентичные данные, касающиеся окружения станции и жителей соседней планеты. Планеты людей, которые покинули Землю, чтобы добыть для нее новые миры, а потом не захотели об этом вспоминать.

Последний склон. Верх перевала, а скорее широкой седловины между двумя горбами прибрежных взгорий, поднимался на расстоянии не более пятидесяти метров.

Каждый шаг наш открывал все более близкие просторы океана. Он был ржаво-фиолетовым, казался холодным и каким-то густым.

Ветер немного набрал силы, его шум временами переходил в верхние регистры.

Мота внезапно остановился. Он поднял правую руку и мгновение стоял без движения. Наконец он опустил руку, послал мне мимолетный взгляд и потянулся к пульту калькулятора.

Пока он измерял данные измерений, прошло несколько минут. Все это время я молчал. Несмотря на то, что вокруг царил нерушимый покой, окрестности были знакомы мне черезчур. Рельефная карта на базе Церере, откуда мы стартовали, правильно передавала не только местности, но и каждый излом скалы, углубление, почти каждый камень или кучу мусора, представляющий здешний мох.

Уже добрых несколько километров я узнавал возвышения, которые мы миновали, мог бы даже назвать расстояния их от станции, не говоря уж об определении, в котором следовало ее искать. Но если Мота считает, что следует что-то проверить, то не буду ему мешать. Он тут был. Можно сказать, что он возвращается к себе. Видно, он действительно не уверен в собственном опыте. Или, возможно, имеет его слишком много.

Эта глыба справа, выше середины седловины, была вырисована на карте с фотографической точностью. Даже ее размеры соответствовали пропорциям окружению. По середине скалы проходила светлая трещина. Ниже – вздутие и глубоко врезанная плита, образующая широкий фундамент. С противоположной, невидимой пока стороны похощая ступенька переходила в просторную достаточно глубокую колею.

– Девяносто метров, – сказал Мота, затем обратился: – Фрос! Что с этим пеленгом?

Наушники застрекотали. В голове у меня пронеслась мысль, что мы остались одни. Что «Рубин» покинул эту планету, или же попросту исчез, как те трое со станции. И это была дурацкая мысль.

– Тишина, – наконец отозвался Фрос. – Ни следа сигнала! Если не считать голосов тех, с Третьей.

Так! Третья планета системы не молчала. Минует несколько десятков, может быть, и несколько сотен лет, и местная сеть связи растянется на остальные планеты, те, что находятся ближе к солнцу, чем эта, и дальше, сейчас мертвые, едва касающиеся экосферы, пока им некуда торопиться. У них достаточно хлопот. Даже если они сами себе их натворили.

– Идем дальше, – буркнул Мота не то мне, не то Фросу.

– Слышу вас хорошо, – раздалось из кабины «Рубина», – но хуже с локализацией. Видите море?

– С первой минуты, – буркнул я.

– Я имею ввиду побережье? Станцию?

– Угу…

– Еще несколько шагов, – ответил Мота.

Наушники снова зажужжали.

Наступила тишина.

Вершина была рядом. Метр, другой и наши тени сравнялись с краем грани. И с некоторого времени я заметил, что море начинает менять цвет. Мелководье, – подумал я.

Но это не было мелководье.

Мы сделали еще три, может быть, четыре шага и оказались на плоской плите, полого спадающей к недалекому пляжу.

Она была каменистой, тут и там отмеченная как бы призмами гравия, грязно-фиолетовая, темней, чем ведущая к ней равнина.

Море, однако, от самого берега приковывало взор грязноватой зеленью.

Мота остановился как вкопанный. С необычайной для него поспешностью передвинул у себя на плече панель калькулятора.

– Что-то новое? – спросил я.

Он только нетерпеливо помотал головой.

Несколько секунд он производил и проверял вычисления, после чего поднял голову и огляделся.

Слова были излишни. Куда только достигал взгляд, перед нами расстилалось пустое пространство океана.

Мне показалось, что в отдалении, где зелень прибрежных вод мутнела и гасла, я различаю отражение свисающих с небосклона пейзажей. Но там нам нечего было искать. Зато здесь, где Мота просидел десять лет в панцирной, образцово экипированной станции, откуда еще два часа назад шел в эфир регулярный целенаправленный код, виднелось только море, покрытое зеленоватым кожухом как бы редковатой травы. Эта зелень была здесь чем-то настолько необычным, как вид голубого газона в Лондонском парке.

Мота еще раз окинул взглядом побережье потом дал мне знак рукой и отступил на несколько шагов. Я пошел за ним.

Мы широкой дугой обогнули седловину, а после поднялись на ней снова, на этот раз выходя и подножья той глыбы, торчавшая как одинаковая башня. Не прошло и пяти минут, как мы вступили в тень, падавшую со скального козырька.

– Что ты хочешь делать? – спросил я приглушенным голосом.

– Подожди…

Он низко наклонился и медленным шагом шурша рукавицами по каменной плите, гладкой в этом месте, словно отполированной с помощью воды, начал огибать скалу.

Я подождал несколько секунд и пошел по его следам. Снова перед моими глазами был простор океана, где по точным координатам или картам, исправляемым десятилетиями, должна была находиться станция. Седловина немного расширялась в этом месте, за глыбой еще продвигалась еще на метр, а может полтора, под гору и только потом переходила в скатывающийся к пляжу склон.

Поэтому ниша у подножия скалы получила что-то вроде хорошо укрепленного бруствера. Это был не самый плохой наблюдательный пункт. При условии, что в поле зрения должно было разыграться или проявиться что-то, что следовало наблюдать.

Мота стоял с минуту, сгорбившись, словно баллоны на его плечах внезапно потяжелели, после чего пробормотал что-то невразумительное себе под нос и удобно улегся на бок с головой, повернутой в сторону пляжа. Потом он ободряюще поглядел на меня и показал на место рядом.

Грунт здесь покрыт был тонки слоем утрамбованной пыли. Лежать на нем было неплохо, особенно после нескольких сасов марша. Наши ноги находились внутри скального навеса, голова и плечи покоились на естественной насыпи. Мы могли бы лежать так неделю. Во всяком случае, двадцать четыре часа. Именно на столько оставалось кислорода в плоских профилированных баллонах, являвшихся, как и скафандры, новейшими достижениями конструкторов.