Текст книги "Маньчжурские стрелки"

17

Власевич появился неожиданно. Рослый, кряжистый, он брел, тяжело переставляя ноги и по-волчьи, поворачиваясь всем корпусом, оглядывался, словно затравленный зверь. Карабин в его огромной лапище казался игрушечным.

Он приближался молча, не догадываясь, что свои уже рядом, а затаившиеся в засаде диверсанты тоже никак не выдавали себя.

К речушке подпоручик подступал, держась поближе к зарослям, чтобы в любое мгновенье можно было скрыться в них и вновь отстреливаться, отбиваясь от наседавшей погони.

Иволгин, который оказался ближе всех к речке и первым должен был окликнуть Власевича, почему-то молчал. Остальные тоже молча проследили за тем, как, перешагивая с камня на камень, подпоручик переправился через многорукавный плес, прилег за валун и, немного отдышавшись, подполз к воде. Пил он долго, жадно, а потому беспечно. Но, пока он утолял жажду, Курбатов сумел незаметно приблизиться к нему.

– Так как там ваша «могильная рулетка», господин маньчжурский стрелок?

Власевич, все еще лежавший на животе, порывисто перевернулся на спину, схватился за карабин и только тогда понял, что рядом с ним, за кустом, притаился командир группы.

– Какого черта вы притащились сюда, ротмистр?! – раздраженно поинтересовался он, решив, что командир группы вернулся за ним один, без своих подчиненных стрелков. – Уж эту-то рулетку я бы как-нибудь докрутил сам.

– Какая невежливость! – иронично возмутился Курбатов. – Похоже, что вы тоже недовольны были моим решением оставить вас на прикрытие.

– Что вы, ротмистр? Какое может быть неудовольствие?! Я счастлив, как графиня-девственница после первого бала.

По красновато-лиловому лицу его стекали струйки воды, напоминавшие потоки слез.

– А ведь только благодаря моему решению нам удалось спасти Радчука. Да и сами вы уцелели. Так что расчет мой оказался верным.

– Ну и прелестно, Ганнибал вы наш.

– Приближается погоня! – вклинился в их разговор приглушенный голос Иволгина, все еще пребывавшего где-то за кустами, недалеко от речушки. – На рысях несутся, красноже… пардон.

– Где они? – спросил князь.

– Уже рядом, за изгибом тропы, – негромко объяснил штабс-капитан.

Курбатов и Власевич на несколько мгновений приумолкли. Красноармейцы и в самом деле уже были по ту сторону скальной возвышенности, и по голосам можно было определить, что они приближаются к изгибу тропы.

– Сколько их там оставалось, как предполагаете, Власевич? – негромко спросил Курбатов.

– Человек шесть. Одни убиты, другие ранены, кто-то, возможно, отстал. Преследование-то выдалось длительным.

– Всем укрыться. Подпоручик, облюбуйте вон тот каменистый гребень, – едва слышно распоряжался Курбатов, показывая Власевичу на видневшийся неподалеку скалистый шрам земли. – Дайте красным втянуться в «диверсионный коридор» и отстреливайте их со всей революционной беспощадностью.

– Это и архангелу Михаилу понятно, – проворчал Власевич и, подхватившись, начал отходить в сторону речки, перебегая от куста к кусту.

Первыми появились двое красноармейцев-разведчиков. Они медленно, без конца оступаясь на каменистых россыпях и чертыхаясь, приближались к речушке, держась по обе стороны тропы. Потеряв «контрабандистов» из виду, солдаты заметно нервничали.

«А ведь, знай они, что имеют дело с диверсантами, наверняка не решились бы столь упорно и долго преследовать нас, – хладнокровно прикинул Курбатов, с интересом рассматривая щупловатых, приземистых бойцов. – И потом, эти явно не из пограничной стражи. Наверняка из какого-то отряда прикрытия границы, набранного из непригодных к полноценной армейской службе резервистов».

Тем временем разведчики преодолели речушку и остановились на том же месте, на котором несколько минут назад устроил себе водопой подпоручик Власевич. Они внимательно осмотрели произраставший по обе стороны от тропы кустарник, но ничего подозрительного так и не заметили.

Курбатов понимал, что их запросто можно было снять, но молил Бога, чтобы никто из стрелков не поддался этому соблазну; нужно было как можно скорее выманить на каменистую равнину остальных «гончих». И это произошло. Пока разведчики по очереди наслаждались прохладой горных родников, подошли еще трое.

– Что тут у вас, тихо все? – спросил один из троих, очевидно, старший группы.

– Если мы целы, значит, тихо.

– Правильно мозгуешь, потому что снять вас здесь, у водопоя, – сплошное развлечение.

– Дак ушли они, наверное, старшина, – довольно громко, хотя и не совсем уверенно, доложил один из разведчиков.

– Черти б их носили! В поселке или в городе ими займется милиция. Тем более что одного мы все же подстрелили.

– Но они где-то здесь, неподалеку, – предположил солдат, который шел замыкающим. – И что-то они не похожи на контрабандистов.

– Это ты как определял, Фомкин, по паспортам, что ли? – язвительно поинтересовался старшина.

– Форма-то у них красноармейская.

– А в прошлый раз, на том контрабандисте, что с зельем шел, какая была, японская, что ли?

– Но и пальбы в прошлый раз не было. Контрабандисты привыкли уходить тихо, но оставляя прикрытия, – проявлял армейскую смекалку Фомкин.

«Хотя бы никто из наших не выдал себя! – вновь взмолился Курбатов, прислушиваясь к перепалке преследователей. В левой руке он сжимал пистолет, в правой – кинжал, которым обычно поражал без промаха. Теперь он рассчитывал воспользоваться им, чтобы снять одного из разведчиков, если только они опять пойдут отдельно от основной группы. При этом ротмистр понимал, что действовать нужно быстро и наверняка.

– Хватит гадать: контрабандисты – не контрабандисты! – подал голос один из разведчиков, уже направлявшихся к броду. – Наше дело стрелять и ловить, а где надо – разберутся.

– Причем разбираться сначала будут с нами, – проворчал старшина, Курбатов уже узнавал его по голосу – низкому и нахраписто-хамовитому, – почему упустили, почему ни одного, живого или мертвого, не доставили? А где это Бураков? Какого дьявола опять отстал. Эй, сержант?! Бураков!

– Да вон он, – ответил спустя несколько секунд один из солдат. – Вроде бы прихрамывает.

Ротмистр не видел Буракова, но догадывался, что тот, очевидно, показался из-за изгиба тропы.

– Ладно, ждать не будем, как-нибудь доковыляет, – распоряжался тем временем старшина. – Войлоков, пойдешь первым. Двигаешься не спеша, смотришь в оба. Ты понял меня? В оба!

– Да они другими тропами ушли. Дураки, что ли, тащиться по головной тропе? Не уложили бы они овчарку, мы бы сейчас по следу, а так, вслепую…

– Все равно смотреть.

Затаившись у охваченного кустарником валуна, Курбатов еще несколько минут ждал, как будут развиваться события дальше. Несмотря на приказ о выдвижении в авангард, Войлоков все еще оставался по ту сторону неспешной в этих местах речушки.

– Возвращаться надо, вот что я скажу, – ожил чей-то бас.

– Будто не знаешь, Бураков, что тропа выводит на дорогу. По ней и будем добираться назад, как Бог и устав велят.

– До этой дороги еще нужно дойти, поскольку на тропе нас могут перестрелять, как перепелов. Один из этих нарушителей явно метит в снайперы.

– Возвращаться изволите, господа? – проворчал Курбатов, терпеливо выслушав эту перепалку. – Поздновато решились. «Лишь бы у кого-то из моих нервы не сдали, да вовремя остановил красноперых Власевич» – ублажал он судьбу, наблюдая, как красноармейцы, перепрыгивая с камня на камень, преодолевают речушку.

18

Однако нервы сдали у самого Власевича. Вместо того чтобы позволить преследователям полностью втянуться в «диверсионный коридор», он неожиданно вышел из-за своего каменного шрама земли и открыл огонь по группе. Почему он не открыл огонь из укрытия, почему, подставляя себя под пули, вышел на открытую местность, этого командир маньчжурских стрелков понять не мог.

Кто-то из красноармейцев отчаянно закричал и рухнул на землю, остальные бросились врассыпную. Однако отстреливаться они намеревались из-за кустов, где их ждали остальные диверсанты.

Выстрелы, крики, ожесточенные рукопашные схватки… Один из красноармейцев – приземистый сержант с исклеванным оспой лицом, прорвавшись через полосу кустов, выстрелил в Курбатова, но пуля задела только рожок вещмешка. Выстрелить во второй раз он не успел: ротмистр захватил ствол винтовки и, подставив подножку, сбил его с ног. Сержант все еще держался за свое оружие, и Курбатову пришлось протащить его несколько метров по земле, прежде чем сумел вырвать винтовку. Только потом ударом приклада буквально припечатал упрямца к валуну.

Через несколько минут все диверсанты собрались на поляне, где происходила эта схватка. Итог стычки с красными подвел Реутов, доложив, что одному большевичку удалось бежать, остальные убиты. Из маньчжурских стрелков легко ранен штыком в предплечье поручик Матвеев.

– Царапина, не стоящая внимания, – поспешил успокоить радист командира группы.

Это же подтвердил и барон фон Тирбах, добровольно взявший на себя обязанности санитара. Он уже снимал с Матвеева гимнастерку, готовясь приступить к перевязке.

– Э да убиты, оказывается, не все, – неожиданно продолжил прерванный доклад подполковник Реутов. – Ваш сержант, господин ротмистр, кажется, ожил.

Все повернули головы в сторону лежавшего у камня сержанта, на лбу которого красовалась багрово-лиловая ссадина.

– Ваша фамилия, сударь? – пнул его носком в грудь Реутов, сразу же приступая к допросу.

– Сержант Бураков, – на удивление быстро и охотно ответил пленный. Он выкрикнул это по армейской привычке так громко, словно находился в строю во время переклички.

– А ведь говорил же тебе и всем остальным старшина: «Смотрите в оба!» – возник над уже окончательно пришедшим в себя Бураковым ротмистр Курбатов. – Придется наказать за халатность, сержант.

– Я всего лишь служу, как все остальные, – поникшим голосом объяснил пленный.

Заметив, что пограничник пошевелился и пытается приподнять голову, Кульчицкий занес над ним винтовку с примкнутым штыком, однако ротмистр вовремя остановил его.

– Не торопитесь добивать, подъесаул, еще понадобится. Приведите его в чувство и конвоируйте. В километре отсюда, накоротке допросим. Реутов, документы убитых собраны?

– А также два автомата, три гранаты и патроны. Винтовки вывели из строя. Странно: одни преследователи вооружены автоматами, другие трехлинейками.

– Не успели перевооружить. Бросились, когда поняли, что с трехлинейками против германских скорострельных шмайсеров не очень-то повоюешь.

– Однако же под Москвой и Ленинградом выстояли даже с трехлинейками, – мрачновато напомнил ему Реутов.

– Когда речь заходит о германцах, все мы предпочитаем вспоминать, что на самом-то деле мы все же русские, – прокомментировал всплеск его патриотизма Иволгин.

– А мы никогда и не забывали об этом, штабс-капитан, – возразил Курбатов. – В отличие от всех этих большевичков, которые загадили нашу землю своими масонскими красными звездами и прочей символикой.

19

– Все же есть что-то нечеловеческое в такой войне, – почти сонно пробубнил Иволгин, поднимая ворот шинели и припадая спиной к кабинке полуторки. Машину безбожно швыряло из стороны в сторону, тряска была такая, что любой из диверсантов с радостью отказался бы от езды и пошел пешком. Удерживало лишь то, что с каждым километром они все больше отдалялись от границы и приближались к Чите, к Байкалу.

– Удивительное открытие вы совершили, штабс-капитан, – иронично заключил подъесаул Кульчицкий. – В войне вдруг обнаруживается нечто, как вы изволили выразиться, «нечеловеческое». Быть такого не может!

– Издеваетесь, подъесаул?

– Напротив, поддерживаю вашу мысль, углубленно при этом философствуя, – аристократически вскинул холеный, хотя и слегка заросший подбородок Кульчицкий.

– Враги-то наши, получается, свои же, русские. Причем действуют они открыто, в форме. Мы же маскируемся и стреляем из-за угла.

– Не только из-за угла, – спокойно возразил Курбатов, – но так же из окопа, из-за камня, из-за дерева и, что самое страшное, из кустов. Не говоря уже о рукопашных схватках. Такова тактика современной войны, в которой забыли, что такое сабля или меч. Так что не чувствую энтузиазма, штабс-капитан.

– Я говорю о том, – задумчиво парировал Иволгин, – что распознать нас как немцев или японцев они не в состоянии. Согласитесь, ротмистр, есть что-то нечестное в этой кровавой игре. И какой уж тут к черту энтузиазм?

– Потерпите до развалин монастыря, Иволгин, там исповедоваться будет удобнее, – спокойно заметил Курбатов.

Им повезло. Едва достигли шоссе, как показалась эта военная полуторка. Курбатов остановил ее и поинтересовался, не попадались ли по дороге подозрительные люди. Это могли быть контрабандисты, которых преследует его группа.

– Нет, товарищ капитан, никого подозрительного, – заверил его сидевший рядом с водителем младший лейтенант. – А то бы мы…

– Контрабандисты чертовы, совсем озверели.

– Добро хоть не белогвардейские диверсанты, – успокоил его младший лейтенант. – Контрабандисты хоть ведут себя мирно.

– Особенно, когда доставляют оружие и всякое там зелье, – проворчал князь. – Куда двигаетесь?

– К станице Атаманской.

– А нам – к Заурской. Подбросите по-братски?

– Так это ж крюк придется делать километра на четыре.

– Иначе не просил бы подвезти, – сухо парировал Курбатов и приказал своей группе погружаться.

Спорить младший лейтенант не решился. А когда Курбатов сказал, что начальству тот может доложить, что подвозил капитана со спецгруппой, даже предложил занять его место в кабине. На что князь благодушно похлопал его по плечу.

– Ты хозяин машины, младшой. Мы – всего лишь попутчики.

Так они и ехали теперь: в кабине – настоящие красноармейцы, а в кузове переодетые маньчжурские стрелки и пленный сержант – молчаливый, угрюмый, совершенно безропотный. Он молча дошел с ними до дороги, молча, обреченно выслушал весь разговор командира диверсантов со старшим машины и, закинув за спину автомат с пустым диском, вместе со всеми забрался в кузов…

Теперь он лежал на мотке тонкого кабеля, приткнувшись между ногами Иволгина и Курбатова. В группе так и не поняли, зачем понадобилось тащить этого пленника с собой, почему ротмистр не приказал сразу же прикончить его. А на все вопросы и сомнения господ офицеров Курбатов отвечал предельно кратко и ясно: «Пусть пока живет».

На серпантине холмистой возвышенности младший лейтенант приказал остановить машину и показал пальцем на раскинувшуюся в весенней долине станицу.

– Вон она, Заурская, товарищ капитан. Напрямик километра два – не больше.

– Спасибо, младшой, – пожал руку князь Курбатов. Вся группа начала спускаться по крутой тропе, а старший машины стоял на серпантине и махал рукой, словно прощался с давнишними друзьями.

– А ведь так и не почувствовал, душа его совдеповская, что был на волоске от гибели, – проворчал Реутов. – Напрасно вы его, ротмистр, отпустили. Надо было обоих прикончить и, сколько позволяли бы обстоятельства, продвигаться дальше на машине.

– Мы и двигались, сколько позволяли обстоятельства, подполковник, – спокойно возразил Курбатов.

Как только машина скрылась за поворотом, ротмистр сразу же вернул группу на дорогу и быстрым шагом, почти бегом, повел ее по колее, на которой собаки, как правило, берут след очень плохо.

– Ну, теперь понятно, почему вы их отпустили, – как бы продолжил прерванный разговор Реутов. – Предполагаю, что эти двое, младший лейтенант и водитель, по вашему замыслу, должны будут рассказать чекистам, что наша группа ушла к Заурской, то есть уведут их в противоположную сторону. Но, в общем, считаю, что вести себя с красными мы должны жестче. Коль уж мы пошли сюда как вольные стрелки, то и действовать должны соответственно.

– Что, кровушки дармовой захотелось, подполковник? – недобро взглянул на него Иволгин.

– Хочу знать, что перешел границу и погиб здесь не напрасно, – вот чего я хочу, штабс-капитан. И если кто-то вошел в группу только для того, чтобы без конца вздыхать по невинно пролитой русской крови, то обязан со всей строгостью напомнить ему: это кровь не русская, а жидо-большевистская. И чем скорее мы выпустим ее, гнилостную, из больного тела России, тем скорее земля наша святая очистится от скверны. Да, кровь, да, болезненно, но разве не так прибегает к кровопусканию врач, чтобы, вскрывая нарывы и удаляя тромбы, оздоровить организм любого из нас?

– Но и в кровопускании этом следует знать меру, – не унимался Иволгин, – иначе мы попросту озвереем.

– А мы и должны были идти сюда уже озверевшими. Совершенно озверевшими. Иначе, какого дьявола шли?

– Прекратить галдеж! – решительно потребовал Курбатов, понимая, что ни к чему хорошему этот кроваво-философский спор не приведет. – Выполнять приказы, действовать, исходя из ситуации и, по мере возможности, не рассуждать.

Но тут же про себя добавил: «Приказать, чтобы не рассуждали, я, конечно, могу. Но только идем мы действительно по своей земле, на которой убивать приходится своих, единокровных. И не рассуждать по этому поводу невозможно. Любое убийство, любой диверсионный рейд требуют философского осмысления. Оружие стреляет только после выстрела мысли – вот в чем суть войны!».

Колея железной дороги открылась им неожиданно, в просвете между кронами деревьев. С одной стороны к ней подступал подрезанный склон горы, с другой – глубокий поросший кустарником каньон, в недрах которого едва слышно клокотал ручей. А дымок над трубой свидетельствовал, что где-то там, за ожерельем из небольших скал и валунов, находится сторожка обходчика.

– Здесь нас ждет работа, господа офицеры, – объяснил ротмистр. – Пускаем под откос состав, и, – оглянулся на стоявшего чуть в стороне пленного, – имитируем марш-бросок дальше, на Читу.

– Всего лишь имитируем? – разочарованно спросил Кульчицкий.

– Ничего не поделаешь, диверсионная гастроль. На самом же деле отходим на пять километров назад, к станции Вороневской, и сутки блаженно отдыхаем.

Лица диверсантов сразу же просветлели. Еще через несколько минут, обойдя овраг, они засели за камнями. Курбатов сам метнул нож в появившегося на участке вооруженного путевого обходчика, затем окончательно умертвил его, сдавив сапогом сонную артерию, и только тогда подозвал пленного.

– Что, сержант Бураков, тебе не кажется, что мы уже окончательно пришли?

– Не убивайте меня, ротмистр, – пробормотал тот, покаянно опустив голову. – Мы ведь уже столько прошли вместе…

– Так ты что, решил, что пойдешь с нами через всю Россию вплоть до Балтики?!

– Вроде бы так, – кивнул сержант.

– Э нет, пути к небесам у нас разные. Видишь этого? – кивнул в сторону все еще содрогавшегося в конвульсиях путейца.

– Вижу. Никогда бы не подумал, что ножом можно попасть в человека с такого расстояния.

– Не о метании ножей сейчас разговор, сержант. Разговор у нас теперь короткий и сугубо мужской. Берешь ключ и откручиваешь гайки на стыке рельсов. Откажешься – ляжешь рядом с обходчиком.

Сержант мрачно взглянул на Курбатова, осмотрел остальных повысовывавшихся из-за укрытий диверсантов и протянул руку к ключу.

– Хотел бы лежать на обочине, давно попытался бы убежать, – проговорил он. – А куда убегать, если послезавтра всех нас, тех, кого вы поубивали, должны были отправить на фронт? Вы же видели, что один из наших, рядовой Усач, сумел бежать. Теперь он уже наверняка сообщил энкаведистам-смершовцам, что я попал в плен. Так что, если вернусь, меня сразу же под стенку. В самом счастливом случае – в штрафбат.

– Почему это? – усомнился Курбатов. – Скажешь, что бежал, что вырвался, сумел.

– У нас пленных нет, Сталин их не признает. Если красноармеец оказался в плену, значит, уже предатель и враг народа.

– Жестко он с вами.

– Вот и я говорю, что, куда не кинь – везде клин.

– На что же ты теперь надеешься?

– Засчитывайте меня в свою группу, господин ротмистр. Я ведь такой же русский, как и вы. И тоже из казаков, только уже коммунистами расказаченных. Тем более что из моего рода коммунисты двоих мужиков расстреляли, еще двоих раскулачили. Меня самого трижды на допросы в райцентр вызывали. Буду идти с вами, воевать, как вы. Обратной дороги, в советскую казарму, у меня, получается, нет.

– Почему же ты сразу не сказал, что коммунисты так расправились с твоим родом?

– Тогда, под горячую руку, вы бы не поверили, решили бы, что попросту спасаю свою шкуру.

– Мы и сейчас можем не поверить.

– Сейчас мы уже как-то пообвыклись друг с другом. Да и станица моя в двадцати верстах отсюда, можно проверить, что и стреляли моих Бураковых, и раскуркуливали. Так что берите меня в свой отряд, можете не сомневаться: не предам. Зато у вас еще один штык появится.

– Все, оставим этот разговор. Подумать надо, сержант, подумать. А пока что – бегом на рельсы!

– Может, миной рванем? – предложил Вознов, наблюдая, как споро управляется с инструментом пленный. – Эффектнее, да и движение задержим как минимум на сутки. Пока приведут в порядок, то да се…

– Мину сэкономим, еще пригодится.

– Не возражаю. Увидим, каким будет эффект.

Сержант довольно быстро рассоединил рельсы и с помощью диверсантов сдвинул их с места. Осмотрев работу, Курбатов прислушался. Поезд направлялся в сторону Читы и был уже недалеко.

Преодолев овраг и засев в зарослях кедровника, диверсанты видели, как товарняк с двумя вагонами охраны, спереди и сзади, на полном ходу ушел под откос и между переворачивавшимися вагонами мелькали человеческие тела.

– Ну вот, штабс-капитан Иволгин, – холодно улыбнулся Курбатов, когда все было кончено и останки людей, вместе с останками вагонов навечно обрели покой в сырой утробе каньона, – а вы говорите: свои, русские, кровь… Война идет, штабс-капитан, война.

– К сожалению.

– И впредь, если кто-либо в моем присутствии решится изливать сантименты, – получит полное согласие моего пистолета.

– Можете в этом не сомневаться, – поддержал командира подпоручик фон Тирбах, несмотря на то, что в группе и так уже воцарилось неловкое молчание.