Текст книги "Отказ"

– Ты прав, – сказала я.

Если Умберто разглядел во мне то же самое, что и Ник, то высказал он это гораздо мягче. Я прижалась к нему.

Мы долго сидели рядом, ничего не говоря, держась за руки. Я была рада, что он не спешил сразу заняться сексом. Потом, когда он отвез меня домой и поцеловал на прощание у двери, я принялась анализировать каждую деталь того вечера.

10

В течение нескольких следующих недель Ник, приходя на наши сеансы, держался скованно, и я подумала, что, может быть, это он послал мне открытку, выразив таким образом чувства, которые не решался высказать открыто. Я больше не подозревала его в том, что он оторвал полоску обоев. Похоже, это сделали сестры Ромей, потому что они сердились на меня, и подобная месть была бы вполне в их духе.

Я предложила Нику приходить ко мне два раза в неделю, чтобы ускорить курс лечения, и он согласился, но у нас не получалось визуального контакта: во время сеансов он ерзал на диване или вышагивал по комнате.

– Может быть, вам неудобно обсуждать ваши проблемы здесь? – говорила я. – Может быть, вы считаете, что я вас не пойму?

На эти мои отчаянные попытки добиться его доверия он отвечал:

– А я и не знаю, в чем заключаются мои проблемы. Или:

– Я и сам не понимаю себя.

Но все-таки он продолжал приходить, и это свидетельствовало о том, что, не признаваясь в своих затруднениях, он, тем не менее, нуждался в помощи.

Он сказал, что желудок у него работает лучше. Он рассказывал мне анекдоты, отлучался в ванную, болтал о том, о сем. На его вопросы, не относящиеся к делу, я отвечала односложно и замолкала. Я ему объяснила, что не буду обсуждать свои личные взгляды на те или иные проблемы, но позволяла ему продолжать, не переставая в то же самое время искать темы, которые помогли бы раскрыть в нем что-то важное. Иногда не относящиеся на первый взгляд к делу вопросы давали ключ к пониманию внутреннего мира пациента.

Он встретил мое молчание негодованием, все возраставшей враждебностью. Он считал, что если не говорить без умолку, то деньги на психотерапию потрачены зря. Свою враждебность он выражал, критикуя мою внешность.

– Вы слишком оголились сегодня, – говорил он, если я надевала юбку чуть выше колена.

Или:

– Думаю, что вам нужны менее яркие румяна. Однажды он заявил:

– Думаю, что ваши сережки должны быть поменьше, а то вы похожи на диктора из программы новостей.

Я уже давно научилась тому, чем должен владеть психотерапевт: бесстрастно воспринимать отношение к себе со стороны пациента. Пациент может говорить, что он меня ненавидит, любит меня, завидует мне, он может меня критиковать, хвалить или проявлять чрезмерную заботливость. Я умела отрешиться от подобных замечаний и оценивала их только с точки зрения информации, которую они несли о самом пациенте.

Поэтому в ответ на атаки Ника я концентрировала внимание на том, что скрывалось за этими выпадами. Я знала, что, как бы я ни выглядела, он найдет повод придраться к моему виду, потому что это помогало ему сохранить дистанцию между нами и держать себя в определенных рамках.

Но несмотря на всю свою закалку в этом отношении, я начинала чувствовать неловкость от его замечаний. В те дни, когда предстояла встреча с ним, я стала особенно придирчиво рассматривать себя в зеркале.

Мы продолжали встречаться дважды в неделю в течение двух месяцев; стоял уже конец мая.

– Мне не о чем говорить сегодня, – опять начал он. – Я прекрасно себя чувствую.

– Расскажите мне еще о том, что значит «хорошо себя чувствовать».

Я попыталась справиться с охватившим меня чувством разочарования, подсчитывая число клеточек в оконном стекле. Восемнадцать.

Он пожал плечами.

– Ничто меня не беспокоит. Я сегодня до одури наработался у себя в конторе и предвкушаю вечерний матч.

Я поразилась бедности его внутреннего мира. Его голова была забита политикой, юридической информацией, спортивными новостями и сведениями о достоинствах разных марок автомобилей. Деятельность его была поистине кипучей: он вел дела множества клиентов, ездил по судам, выпивал с приятелями, занимался спортом и слушал музыку. И все это для того, чтобы отгородиться от собственного внутреннего «я».

– Вчера у меня была новая женщина, – сказал он. – В постели она ни к черту не годится. Должно быть, фригидна.

Он, естественно, всю проблему связывал с партнершей.

– Раньше у вас такое бывало? – спросила я.

– Не часто. Женщины меня любят. Я даже помогаю им подбирать одежду и прическу. Взять вас, к примеру. Не обижайтесь, но если бы вы иначе уложили волосы, осветлили бы некоторые пряди, то это придало бы вашему лицу живость, да и цвет стал бы лучше. Не такой мышиный.

Какой же он все-таки сукин сын! Это меня сильно задело, но я сумела сохранить бесстрастное выражение лица.

– Просто замечательно, что вы так внимательно относитесь к моему внешнему виду.

– Я знаю, что вас это раздражает, но я оказываю вам любезность. У меня глаз наметанный, я знаю, что идет женщинам. Всему этому меня научила мать. Я, кстати, отлично делаю педикюр. У меня даже есть специальная пенорезина, которая помогает приводить в порядок пальцы ног.

Я с трудом удержалась от улыбки, представив себе Ника, склонившегося над женскими ногами.

– Для вас это один из способов выразить свои чувства?

– Да.

– Так можно женщину и оттолкнуть.

Он распустил галстук, а потом опять его подтянул. Глупая некрасивая самодовольная ухмылка искривила его губы, он склонился над кофейным столиком и провел пальцами по его краю.

– Вы бы так это расценили?

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Мне кажется, вы неверно оцениваете свою внешность.

На мне был костюм на пуговицах, без блузки; я не могла снять жакет, и поэтому теперь обливалась потом. По иронии судьбы я выбрала именно этот костюм, потому что считала, что он подчеркивает талию, а мягкий голубой цвет мне очень идет. Часть моей защиты против атак Ника состояла в том, чтобы особенно тщательно заботиться о своей внешности в дни его появлений.

Я сказала голосом настолько спокойным, насколько мне это удалось:

– Вы бьете меня по тому месту, которое, по-видимому, считаете наиболее уязвимым.

Обтянутый кожей стул показался мне горячим и липким, и я пожалела, что мои стулья не обтянуты тканью. Он с невинным вином поднял руки ладонями вверх.

– Почему вы расцениваете это как нападение, а не как дружеский совет человека, который набрался смелости быть с вами честным?

– Вы знаете, что вы меня оскорбляете. Я бы сказала, что находиться рядом со мной вам страшно, а так вы чувствуете себя в большей безопасности. Ваш дружеский совет направлен на то, чтобы подавить меня, подчинить себе.

– Вы не правы. Но не стоит обращать на это внимания.

Он отвернулся, положил правую ногу на левую и стал покачивать ею.

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом. У меня новое трудное дело о разводе. Муж завел связь на стороне, женщина забеременела, теперь он уходит от моей клиентки к этой женщине. Мы хотим подвесить его за одно место, чтобы он подсушился.

– Возможно, вы хотите «расторгнуть отношения и с психотерапией»?

Он засмеялся.

– Может быть, вы и правы. Мне кажется, я получаю от этих сеансов не слишком много пользы.

– Думаю, что сейчас вы на меня сердиты.

– Я? Абсолютно нет.

Он потянулся к стоявшей рядом с ним пальме и оторвал веточку.

Я нарушила свое собственное правило и выступила в свою защиту. И что еще хуже, я поставила свои психологические познания на службу собственному гневу. Я могла потерять его.

Он открыл портфель и достал чековую книжку, из нагрудного кармана он вытащил ручку «Монблан», точно такую, как была у меня.

Я произнесла в удивлении:

– Ваша ручка…

Он посмотрел на меня в упор.

– Я только что ее купил. Отличные ручки, не правда ли?

Мое лицо покраснело. Действительно ли это его ручка, или он украл мою и теперь меня дразнит?

– Да, ручки отличные.

Он вышел стремительно, я даже не успела встать и проводить его до двери. Я не знала, что больше меня расстроило: подозрение, что он украл у меня ручку, или мысль о том, что я провалила сегодняшний сеанс. Я думала о том, придет ли он когда-нибудь еще, а если не придет, как это отразится на мне. Все это дело мне уже начинало здорово надоедать.

Между сеансами я привела прическу в порядок и выслушала сообщения, которые записал автоответчик: две отмены, сообщение матери о дате свадьбы двоюродного брата, краткий вопрос Кевина Атли о видеооборудовании и напоминание Валери о встрече на занятиях по аэробике.

Я внимательно рассмотрела свое лицо, припудрилась и подкрасила губы. С левой стороны носа у меня появилась вмятина от очков, поэтому я покрутила оправу, чтобы убрать лишнее давление на это место. У меня не было времени, чтобы забежать в «Оптику», кроме того, мне нужно было бы посетить дерматолога, но я решила, что все это можно отложить.

Прежде чем покинуть кабинет, я позвонила матери и сказала ей, что, скорее всего, не смогу приехать домой на свадьбу. Она прищелкнула языком и сказала:

– Вот цена, которую я плачу за то, что моя дочь сверхработоспособна.

– Но ведь ты же хочешь, чтобы это было так, не правда ли?

Мы обе знали, что чем более независимой и материально обеспеченной я буду, тем меньше шансов, что мне придется вынести то же, что и ей.

– Конечно, милая. Я все время хвастаюсь тобой. Это мне было приятно слышать.

– Спасибо, ма. Я тебя люблю.

Этот разговор немного задержал меня, и мне пришлось проехать на желтый свет светофора, чтобы успеть в спортивный клуб. Вэл я застала за попытками натянуть свое спортивное трико.

– Ужасно, когда тебе за тридцать, – проворчала она.

Она перестала затягивать ремешок, чтобы обнять меня. В лицо мне ткнулась куча темных кудрявых волос.

– Посмотри только на этих женщин, – сказала я тихим голосом.

Вся комната была переполнена пышнотелыми красотками, все были в трико с ремешками на талии. Присев, мы оказались на одном уровне с яркими, почти полностью обнаженными ягодицами. Это зрелище напомнило мне колонию кривляющихся обезьян, которые вихляют своими красными толстыми задами перед мордами самцов.

После занятия аэробикой мы немного поплавали, приняли душ и сели в баре выпить сока и поболтать минут двадцать.

– Я устала, – сказала Вэл.

Ее непослушные волосы были стянуты на затылке.

– Мне ни на что не хватает времени, я сплю около пяти часов в сутки.

Она несколько раз провела пальцем по столу, как будто эти равномерные движения могли организовать ее жизнь.

– Мне тоже не хватает времени. Но что можно выкинуть?

– Поездки через весь город на две ночи в неделю, чтобы встретиться с Ричардом в мотеле.

Опять дела с женатым мужчиной, на этот раз с известным всей стране психиатром.

– Он великолепен. Это стоит того, – добавила она.

– Ты знаешь мое мнение.

– Да, да. А как у тебя дела с Умберто? Я улыбнулась.

– Мы встречаемся с ним по крайней мере два раза в неделю, и он начал звонить мне каждый вечер в одиннадцать часов. Но я не забыла ту женщину, с которой он был в ресторане. И его старая подружка все еще не выходит из головы.

– Почему бы тебе просто не подождать и не посмотреть, что из этого выйдет?

– Я так и сделаю. Послушай, я хочу с тобой кое-что обсудить. Я думаю, один из пациентов украл у меня одну вещь. И, мне кажется, он пытается пробраться в мою жизнь.

Когда я подробно поведала Вэл все детали, она меня успокоила.

– Кто угодно может купить такую ручку. И ты столкнулась с ним только два раза, причем один раз около своей работы. Я все время встречаю около работы своих пациентов. Они ходят по магазинам после сеансов. Ха! Они, наверное, чувствуют, что отдают мне слишком много, и потом нуждаются в компенсации.

Мы засмеялись, а когда обнялись на прощание, я почувствовала себя так, как я всегда себя чувствовала после встреч с Вэл: острые углы опять становились круглыми, а масштабы проблем уменьшались настолько, что само воспоминание о них казалось смешным.

11

Хотя мы начали регулярно встречаться с Умберто, выкраивая время между его рестораном и моей работой, мы все-таки не могли видеться часто. Вечерами по будням мы заходили в престижные рестораны, где подавали фирменные блюда из мяса и овощей. А в выходные посещали тихие местечки: крохотный вьетнамский ресторанчик в Хантингтонском парке, кубинское бистро в восточном Голливуде, китайско-французское кафе на Редондо-бич. Там он разговаривал с поварами и их владельцами, объяснял мне, как и для чего сочетаются определенные продукты. Иногда, когда он, низко склоняясь над своей тарелкой, разбирал какое-то блюдо, передо мной вставал образ моей матери, когда она вечерами с озабоченным лицом стояла у плиты с книгой праздничных рецептов в руках.

Однажды вечером по дороге домой мы зашли в «Парадиз». Умберто хотел проверить, все ли в порядке. Я ждала в баре «Топаз», потягивала водку с тоником и наблюдала за посетителями. Мимо меня прошла красивая женщина с серебристыми волосами. На ней были бархатные туфли-лодочки и строгий черный жакет, под которым не было рубашки. Ее обнаженную грудь украшали два белых банта, а третий был повязан вокруг шеи. Рядом со мной стоял бородатый мужчина, он держал в руке рюмку и громко смеялся. Вместо галстука у него на шее висела плоская пластиковая коробка с водой и живой золотой рыбкой. У сидевшей рядом со мной женщины волосы были выкрашены в белый и черный цвет, как у индейца.

Зазвонил радиотелефон, и я пошла в кабинет Умберто. Он был там, заканчивал работу с бумагами. Я поговорила по телефону с пациентом, а потом Умберто сказал:

– Не знаю, как только ты терпишь все это безумие. Я в изумлении посмотрела на него.

– Здесь в баре не меньше безумия, чем в моем кабинете, поверь мне.

Он засмеялся.

– Я верю, что это так.

Мы сели на диван и стали целоваться. Это было так приятно, так волнующе, что просто не было сил остановиться. Но когда я все-таки оторвалась от него, и он слегка отодвинулся, я ясно увидела, что он уже сильно возбужден. Я подумала, что он запросто мог счесть, будто я его дразню.

– Мне просто надо еще немного времени, – объяснила я.

– Послушай музыку, – сказал он и вскочил, чтобы включить стереосистему.

Он выключил весь свет, оставив гореть только лампу над столом, поднял меня на ноги и начал медленно танцевать. Мне нравилось ощущать его прижимающееся ко мне тело. Мы медленно двигались, и я чувствовала, как он переполняется энергией.

– Ты заставил меня радоваться тому, что я живу, – сказала я ему на ухо.

Он крепче прижал меня к себе, и я почувствовала, что меня тоже охватывает возбуждение.

Все напоминало мне об Умберто, даже то, на что раньше я не обращала внимания: птицы, статьи в газетах о Никарагуа и о ресторанах. Я старалась интереснее вести передачи по радио, зная, что он их слушает.

Однажды июньским вечером мы отправились на концерт мексиканской музыки в голливудский театр «Пентеджиз». Когда началось представление, он взял мою руку и положил ее себе на колени. Большим пальцем он гладил мою ладонь, и это меня сильно волновало. А когда он начал что-то шептать мне на ухо, я была просто загипнотизирована его голосом. Было почти не важно, что он говорил, голос его звучал для меня, как музыка.

Я остановила взгляд на женщинах, которые кружились на сцене в белых удлиненных платьях и бальных туфлях. Все были с блестящими черными волосами, стянутыми сзади, и в волосах у каждой был красный цветок. Они танцевали, подняв вверх руки и повернув приподнятое лицо в сторону.

Уже давно не была я близка с человеком, который бы настолько сильно меня волновал. Когда его язык касался моего рта, или когда он зажимал рукой Мои волосы на затылке, желание с такой силой охватывало меня, что мне трудно было сдержаться.

Меня очень притягивала к нему его жажда жизни, его любопытство и непосредственность. Я бывала близка с образованными людьми и раньше. Это были достойные во всех отношениях люди, преуспевающие в медицине, архитектуре, юриспруденции; они еще в одиннадцать лет спланировали свою жизнь и придерживались избранного курса. Но здесь передо мной был умный человек, который преподносил мне совершенно невероятные вещи. Он врывался в мой упорядоченный мирок, где время было расписано на месяц вперед, и вдруг спрашивал:

– Ты видела вчера частичное затмение луны? Или вручал мне длинные стебельки пампасской травы, которую собрал на горе возле своего дома.

На сцене была мексиканская деревушка, женщины чего-то ждали, вздыхали, мужчины расхаживали с важным видом, а потом умирали. Мужчины были немолодые, крепкие, с усами, в огромных белых шляпах, загибавшихся спереди и сзади. Они стояли лицом к залу, расставив крепкие ноги, и играли на гитарах, рожках и скрипках, причем с невероятной энергией.

– Из-за своей любви я не могу спать, и я весь охвачен страстью, – перевел мне Умберто.

Я вздрогнула от его теплого дыхания.

Мужчины образовали полукруг вокруг солистки, голос этой женщины разносился по залу, переходя от высокого фальцета к богатому контральто.

Задник сцены был обтянут черным бархатом, на котором были прикреплены красные и зеленые блестки и маленькие кусочки зеркала. Вероятно, при дневном свете это выглядело бы безвкусно, но в полумраке театра, где была освещена только сцена, это походило на море драгоценных камней.

Мне хотелось, чтобы мое отношение к Умберто сохранялось и при дневном свете, но было и кое-что, что мне в нем не нравилось: безрассудное лихачество на дороге, поведение с официантом, который случайно поставил его перед посетителем в неудобное положение, мимолетный взгляд мимо меня на красивую женщину.

Потом, дома, мы сидели на диване в полутемной гостиной, он гладил мои волосы, мы молчали.

– Я хотел бы сказать тебе то, о чем я думаю, – проговорил он.

– Что?

Свет падал только от уличных фонарей, я могла видеть лишь его темный профиль.

– Я хочу заниматься с тобой любовью очень медленно, чтобы ты прочувствовала каждую минуту.

Я впитывала эти слова, словно умирающая от жажды. Почувствовав это, он вскочил на ноги, притянул меня к себе и прижался ко мне губами. Я не могла открыть глаза, не могла оторваться от него.

Он настоял на том, чтобы запереть Франка на кухне, и повел меня в спальню. Я стояла посреди комнаты, дрожа от возбуждения, а Умберто включил свет в ванной и оставил дверь слегка приоткрытой, теперь в спальне было достаточно света, чтобы можно было разглядеть друг друга.

На мне было красное шерстяное трикотажное платье, впереди оно до пояса застегивалось на пуговицы, он был в пиджаке, галстуке, рубашке и брюках на кожаном поясе.

Мне хотелось упасть на кровать и отдаться ему, но Умберто был медлителен и нетороплив. Он взял меня за голову и поцеловал, крепко, как тогда в гостиной, потом немного отодвинулся и расстегнул две верхние пуговицы на моем платье.

Обычно дальше я уже сама раздевалась и раздевала мужчину. Так было и в первый раз с Палленом. Но теперь, словно загипнотизированная, я позволила ему делать все, что он хотел.

Он взял меня за плечи и провел языком у основания моего правого уха, потом медленно передвинулся к впадине на груди.

– Я слышу, как бьется твое сердце, – прошептал он. Я скинула платье на пол и прижалась к нему.

Я чувствовала его возбуждение. Обхватив его за шею руками, я так крепко обняла его, что его член уперся мне в живот.

Он осторожно снял с меня лифчик и приник губами к груди. Я почувствовала, что слабею, и пробормотала:

– Давай ляжем.

– Еще рано, – сказал он и опять прикоснулся к моим губам. – Я хочу, чтобы ты посмотрела на нас обоих в зеркало.

Он опять обнял меня и погладил мои волосы.

– Ты такая замечательная.

Он разделся. Волос на груди и на спине у него не было, соски были темные и маленькие. У него были длинные стройные ноги и плотные округлые ягодицы, его восставший член доходил почти до пупка. У него была родинка на левой лопатке и еще несколько на спине. Я нашла, что у него великолепное тело.

Он сзади обнял меня и всем телом прижался к моей спине. Меня поразила теплота, исходившая от его груди.

Стоя перед большим зеркалом, я смотрела, как он руками ласкает меня, потом он опустился на колени и дотронулся языком до моих коленей. Когда он поднял руку и коснулся пальцами укромного места между моих бедер, которое уже стало влажным, я судорожно вздохнула. Он повел меня к кровати.

Вытянувшись рядом со мной, он задал мне так много вопросов, что это меня удивило. Его руки блуждали по моему телу, в некоторых местах он останавливался и спрашивал:

– Тебе нравится, когда я делаю вот так?

Я спокойно отвечала: «да, здесь», «нет, там», «полегче у бедер», «посильнее у сосков».

Когда его пальцы скользнули между моих ног, он спросил:

– А здесь?

Я взяла его руку и показала ему, как мне нравится больше всего.

Паллену потребовалось восемь месяцев, чтобы узнать то, что Умберто выяснил за полчаса.

Он очень умело действовал языком и руками, но я не могла кончить, хотя пребывала на высшей степени возбуждения, часто дышала и жаждала разрешения.

Через некоторое время он остановился, приподнялся на локтях и оказался надо мной. Но эрекции уже не было, в тусклом свете я могла различить, что он покраснел, дрожал, но не от возбуждения, а от того, что слишком все затянул.

– Никаких сложностей, – сказал он. – Все просто замечательно. Расслабься. Наслаждайся своими ощущениями. Я буду делать то, что тебе нравится, как угодно долго.

Он все целовал и целовал меня, мое лицо, шею, живот. Постепенно я расслабилась.

Но через некоторое время язык его опять начал стремительно двигаться, и уже через несколько минут моя голова металась по подушке из стороны в сторону – настолько силен был оргазм.

Потом он опять оказался сверху, я обхватила его ногами, чтобы он проник в меня. Двигался он медленно, заставляя меня, как и обещал, прочувствовать каждое мгновение. Из глаз моих катились слезы. Мои руки скользили по его спине. Я стонала и впивалась в его губы. Это была невероятно сладкая мука.

Он двигался все сильнее и быстрее, я снова ощутила оргазм и засмеялась. Я была довольна, что все произошло так быстро. Когда он наконец опустился на меня, мне показалось, что мы слились в одно существо, я стонала вместе с ним, как будто его оргазм был моим.

Потом мы выпили несколько стаканов воды, выпустили из заточения Франка и выключили свет в ванной. Я лежала на боку, а он прижимался к моей спине, обхватив меня за талию.

Умберто убрал с моего лица прядь волос и легко поцеловал меня в ухо.

– Спокойной ночи, – сказал он.

– Все было великолепно, – прошептала я.

И подумала: «Как же хорошо ты знаешь женщин». Он задышал глубоко и спокойно, а я еще долго не могла уснуть.