Текст книги "Первая сверхдержава. История Российского государства. Александр Благословенный и Николай Незабвенный"

Французский император считал, что вражеские войска разбиты и деморализованы, раз они уступили Москву без дальнейшего сопротивления. Цель похода достигнута, война выиграна. Конечно, странно, что огромный город не объявил капитуляции, да и горожане куда-то подевались, но у русских ведь всё не как в Европе.

Москву действительно покинуло большинство жителей. Многие авторы объясняют это массовое бегство патриотическим порывом, уязвленной национальной гордостью, нежеланием покориться Наполеону: «Нет, не пошла Москва моя к нему с повинной головою». Но при ближайшем рассмотрении картина выглядит менее пафосно.

Генерал-губернатором («главнокомандующим») второй столицы был граф Федор Ростопчин, честолюбивый и циничный вельможа из бывших павловских фаворитов. При новом царствовании он оказался в полуопале, но очень хотел снова вскарабкаться наверх и сделал ставку на влиятельный кружок Екатерины Павловны. Поскольку там, как уже писалось, царили консервативные, антизападнические настроения, совершенно офранцуженный Ростопчин заделался пылким патриотом и по протекции государевой сестры получил в управление Москву. По мере углубления врага вглубь России патриотическая агитация стала одной из важнейших государственных задач, и бойкий Ростопчин сделался на этом поприще настоящей звездой.

Ростопчина можно считать российским первопроходцем в деле обработки массового сознания – правда, в пределах одного города. Граф Федор Васильевич сделал то, чем до него никто не озабочивался: развернул агитационную работу среди «плебса». Раньше от простонародья требовалось только беспрекословное подчинение, теперь же, в связи с курсом на «отечественную войну» понадобилось нечто большее: жертвенность, энтузиазм.

Генерал-губернатор стал повсюду развешивать лубочные картинки и воззвания, озаглавленные «Дружеские послания главнокомандующего в Москве к жителям её». Обычно их называют «ростопчинскими афишками». У взыскательных современников вроде Карамзина карикатурно-простецкий стиль этих агиток вызывал отвращение, но оказалось, что на низшее сословие, непривычное к вниманию высокого начальства, такой метод коммуникации отлично действует. «Никогда ещё лицо правительственное не говорило таким языком к народу! – восторгался литератор Иван Дмитриев. – Причем эти афишки были вполне ко времени. Они производили на народ московский огненное, непреоборимое действие! А что за язык! Один гр. Ростопчин умел говорить им! Его тогда винили в публике: и афиши казались хвастовством, и язык их казался неприличным! Но они… много способствовали и к возбуждению народа против Наполеона и французов». Ладно Дмитриев – он был романтический поэт, но действенность ростопчинской пропаганды признавал и замечательно трезвый Петр Вяземский: «Так называемые “афиши” графа Ростопчина были новым и довольно знаменательным явлением в нашей гражданской жизни и гражданской литературе».

Иное дело – как воспользовался генерал-губернатор этим новым инструментом. С одной стороны, Ростопчину удалось собрать огромное ополчение – 28 тысяч ратников. Но после Бородина граф вообразил себя новым Кузьмой Мининым, спасителем отечества и с этой ролью не справился. 30 августа он велел развесить по городу листовку с призывом к населению назавтра собраться на Пресне, чтобы идти бить Наполеона: «Не впустим злодея в Москву… Вооружитесь, кто чем может, и конные и пешие; возьмите только на три дня хлеба… Возьмите хоругвей из церквей и с сим знаменем собирайтесь тотчас на Трех горах. Я буду с вами, и вместе истребим злодея».

Шапкозакидательская наглядная агитация «Наполеонова пляска»:

 
Не удалось тебе нас переладить на свою погудку:
Попляши же, басурман, под нашу дудку
 

Пишут, что на следующий день в указанном месте скопились десятки тысяч людей. Они прождали генерал-губернатора с рассвета дотемна. Ростопчин не появился – он узнал от Кутузова, что битвы за Москву не будет. (Впрочем, непонятно, зачем для обороны понадобилась бы бесформенная толпа безоружных обывателей.)

Москвичи уже несколько дней находились в нервической лихорадке, которая моментально перешла из эйфорической, шапкозакидательской фазы в паническую. До того времени покидать город без особого разрешения запрещалось: на заставах были выставлены караулы. Точнее сказать, из Москвы выпускали только «чистую публику». Теперь же дороги открылись, и все кинулись прочь, куда глаза глядят. Это была не эвакуация, не гордый исход, а род коллективного безумия, когда люди уходили без всего, не зная куда. «Здесь действовал просто инстинктивный страх, бежали, «куда Бог поведет»… не руководясь никакими обдуманными целями и не думая о последствиях», – пишет Мельгунов. Организованной помощи московским беглецам оказано не будет. Впереди их ждали невообразимые лишения.

В Москве же наступила анархия. Мемуарист А. Бестужев-Рюмин описывает положение так: «Стали разбивать кабаки; питейная контора на улице Поварской разграблена, на улицах крик, драка… Я встретил… у Лобного места, что близ кремлевских Спасских ворот, огромное стечение народа, большею частью пьяных, готовых на всякое убийство».

Ростопчин и все начальство спешно покинули обреченный город, в котором остались только те, кто не смог или не захотел уехать, плюс тысячи и тысячи брошеных бородинских раненых (почти все эти несчастные погибнут). Невозможно определить, какая часть 270-тысячного московского населения осталась на месте. По словам Ростопчина (которому ни в чем верить нельзя) – почти никто; французы предполагают, что около трети жителей. Вероятно, и больше. Ведь при вступлении страшного врага все, конечно, попрятались.

Дальнейшее поведение Бонапарта в очередной раз демонстрирует, что в стратегическом отношении он был отнюдь не гений. Судьбу кампании решило не Бородинское побоище, а месячное московское стояние французов.

Объяснялось оно двумя капитальными заблуждениями императора.

Во-первых, Наполеон был уверен, что русская армия как боевая сила уже не существует, – и ошибался. Кутузов вывел свои поредевшие, но сохранившие дисциплину полки к югу и встал лагерем в Тарутине, всего в 80 километрах от Москвы. Бонапарт упустил возможность атаковать отступавшие колонны на марше, а когда спохватился – было поздно. Русская армия пополнила свои ряды и укрепилась.

Наполеон наступает – и отступает. М. Романова

Во-вторых, французский император не сомневался, что царь теперь запросит мира.

Почти весь ближний круг Александра после падения Москвы действительно был за скорейшее окончание войны: и брат-наследник Константин, и верный соратник Аракчеев, и министр иностранных дел Румянцев, и тот же Ростопчин, уже не звавший «басурмана поплясать под дудку». В высшем свете Санкт-Петербурга царило уныние, двор готовился к эвакуации.

Но государь оставался тверд. Многие потом посмеивались над его знаменитым обещанием «отрастить бороду и питаться черствым хлебом в Сибири», однако в сентябре 1812 года было не до смеха. Не только в Европе, но и в России большинство считали, что Наполеон опять триумфально победил. Письмо Александра шведскому регенту Бернадотту, датированное 19 сентября, не комично, а исполнено достоинства: «Я повторяю вашему королевскому высочеству торжественное уверение, что я и народ, в челе которого я имею честь находиться, тверже чем когда-либо решились выдерживать до конца и скорее погребсти себя под развалинами империи, чем войти в соглашение с новым Аттилою». (Напомню, что нейтралитет Швеции имел для России очень большое значение, а после потери Москвы – тем более.)

Неделю прождав парламентеров, Наполеон сам сделал первый шаг – отправил царю великодушное письмо, не делая никаких предложений, но намекая, что готов к переговорам. «Я вел войну с вашим величеством без озлобления; одно письмо от вас прежде или после Бородинской битвы остановило бы мое движение, я бы даже пожертвовал вам выгодою вступления в Москву. Если ваше величество сохраняете еще ко мне остатки прежних чувств, то вы примете радушно это письмо» – и так далее.

Нет, Александр не сохранял к Наполеону «остатка прежних чувств». На послание царь не ответил.

Тогда, начиная нервничать, Бонапарт две недели спустя отправил в лагерь к Кутузову своего представителя маркиза де Лористона, который когда-то жил в России и пользовался расположением царя. Фельдмаршал доложил о нежданном госте Александру: «Ввечеру прибыл ко мне Лористон, бывший в С.-Петербурге посол, который, распространяясь о пожарах, бывших в Москве, не виня французов, но малое число русских, остававшихся в Москве, предлагал размену пленных, в которой ему от меня отказано… Наконец, дошел до истинного предмета его послания, т. е. говорить стал о мире: что дружба, существовавшая между вашим императорским величеством и императором Наполеоном, разорвалась несчастливым образом по обстоятельствам совсем посторонним, и что теперь мог бы еще быть удобный случай оную восстановить». Самому Лористону пропуска в столицу не дали. Предложение было передано, но вновь осталось без ответа, причем Кутузов получил от государя реприманд за то, что вообще стал разговаривать с наполеоновским посланцем.

Тем временем французам в Москве становилось жарко – в буквальном смысле слова. Город пылал, и погасить гигантский пожар никак не удавалось.

В свое время было сломано немало копий по поводу того, кто поджег Москву и поджигали ли ее вообще.

Поначалу ответственность никто на себя не брал. Русские обвиняли французов в злонамеренном уничтожении священного города – это было полезно с пропагандистской точки зрения. Французы, наоборот, винили русских и расстреляли множество «поджигателей» – вероятно, случайных людей, для устрашения.

Не возникало версии об антично-героическом самосожжении гордого русского города и в первые послевоенные годы, когда на пепелище потянулись москвичи. Если бы выяснилось, что их дома спалили по приказу начальства, погорельцам пришлось бы выплачивать неподъемную компенсацию. В 1814 году Ростопчин был уволен в отставку, уехал за границу и увидел, что в Европе сложилась легенда о Московском Пожаре, якобы устроенном самими русскими. Тогда граф охотно подхватил эту версию и с удовольствием стал изображать из себя нового Муция Сцеволу. Ростопчин хвастался жене, что ему повсюду «делают почести и признают главным орудием гибели Наполеона».

На самом деле вклад Ростопчина в сожжение Москвы ограничивался тем, что, вывозя казенное имущество, он забрал и все пожарное снаряжение. (При этом для раненых у графа подвод не нашлось.)

Скорее всего город загорелся – сразу в нескольких местах, – потому что был деревянным и наполовину пустым, а французские солдаты на своих бивуаках не соблюдали правил безопасности. Комендатура вовремя не приняла мер, и сильный ветер в сочетании с сухой погодой довершили дело.

Московский пожар. Неизвестный художник

Обширный город полыхал несколько дней и выгорел почти полностью. Оставаться в нем на зимовку стало невозможно, в дальнейшем ожидании не было никакого смысла. Во время неизбежного затишья русская армия усилилась бы, а французская усохла бы. Да и не мог Наполеон себе позволить так надолго застревать на дальнем краю континента. На противоположном его конце, в Испании, дела французов шли скверно – в августе им пришлось оставить Мадрид. Неспокойно вела себя и Германия, в которой усиливались антифранцузские настроения.

Если бы Бонапарт, взяв Москву, сразу повернул на Петербург, очень вероятно, что царю Александру пришлось бы отращивать бороду, но последний погожий месяц был потрачен попусту.

В начале октября Наполеон сделал единственное, что ему оставалось – повернул назад, в сторону границы. Если война растягивалась до следующего года, лучше было перезимовать вблизи своих баз.

Из Москвы французы сначала двинулись на юг, по Старой Калужской дороге, как бы намереваясь пройти через неразоренные войной местности и, возможно, перезимовать на Украине.

Чтобы помешать этому, русские кинулись наперерез, и 12(24) октября при Малоярославце произошло ожесточенное сражение. Французы пытались прорваться, спешно подходящие русские дивизии их не пропускали. В течение дня городок восемь раз переходил из рук в руки, но обороняющиеся выстояли, и Наполеон повернул на северо-запад – чтобы отступать тем же путем, которым шел к Москве.

У отечественных авторов преобладает точка зрения, что этот бой был чуть ли не важнее Бородина, поскольку, вынудив Бонапарта идти к границе через опустошенные края, Кутузов обрек Великую Армию на голод и гибель.

Французские источники оценивают сражение совсем иначе – как удачный маневр. Наполеон с самого начала собирался уходить тем же маршрутом, потому что впереди, в Смоленске, Витебске и Орше были заготовлены промежуточные склады с провиантом, а в Вильне и Ковно – капитальные, которых хватило бы на всю зиму. Но сначала нужно было оторваться от русских, чтобы те поменьше атаковали арьергард. Своей демонстрацией по Старой Калужской дороге Бонапарт, откомандировав к югу лишь пятую часть армии, побудил Кутузова перекинуть в том направлении все свои силы. В результате Великая Армия оторвалась от преследования на несколько десятков километров, и Кутузову потом пришлось ее догонять. Наполеон потом очень гордился своей тактической уловкой.

Однако Великую Армию она не спасла. Гениальный тактик опять проявил себя неважным стратегом – не учел ряд неподвластных ему обстоятельств.

Отступление стало катастрофой по трем причинам.

Первой из них было очень раннее наступление холодов, чего французы не ждали и к чему не были готовы. Прежде чем передовые части добрались до Смоленска, дорогу завалило снегом, ударили морозы. Известно, например, что 7 ноября было минус 22 градуса – удивительная метеоаномалия.

Второй причиной были нападения партизан, хотя русские авторы склонны преувеличивать значение этого фактора и его масштабы. Кроме того, тут обычно путают два совершенно разных явления: «военных» партизан и стихийно возникавшие крестьянские отряды. Скажем сразу, что толстовская «дубина народной войны», «с глупой простотой» гвоздившая французов, «пока не погибло все нашествие», – красивая легенда. Действительно, возмущенные мародерством и оказавшиеся перед угрозой голодной смерти крестьяне нападали на вражеских фуражиров, но для Великой Армии это были комариные укусы. Единственным сколько-то значительным крестьянским отрядом командовал сбежавший из французского плена драгун Ермолай Четвертаков. У него набралось несколько сотен людей, что позволяло атаковать и большие транспорты. Но уже в ноябре Четвертаков вернулся в свой полк (и был награжден «георгием» да унтер-офицерским чином).

Восславленная многими авторами, в том числе Львом Толстым, партизанская командирша Василиса Кожина, якобы истребившая «сотни французов», при ближайшем рассмотрении тоже оказывается легендой, родившейся из короткой заметки в журнале «Сын отечества».

«Один здешний купец, ездивший недавно из любопытства в Москву и её окрестности, рассказывает следующий анекдот», – так начинается заметка, и далее описывается, что старостиха Василиса, конвоируя пленных, зарубила косой французского офицера, который не желал повиноваться женщине. При этом Василиса вскричала: «Всем вам, ворам, собакам, будет то же, кто только чуть-чуть зашевелится! Уж я двадцати семи таким вашим озорникам сорвала головы! Марш в город!» Иных сообщений о героической руководительнице партизан не имеется.

Гораздо важнее в военном отношении были другие партизаны, носившие мундир. Первоначально они назывались «летучими отрядами» и были созданы еще в середине лета, по приказу Барклая, чтобы тревожить вражеские тылы и коммуникации. Состояли эти небольшие контингенты из легкой кавалерии – иррегулярной (казаков, башкир или калмыков) и регулярной (гусаров с драгунами). Но и с этими партизанами в сложившейся легенде об Отечественной войне не всё гладко. Неприятность для патриотично озабоченных историков заключалась в том, что главным партизаном был иностранец, гессенский уроженец барон Фердинанд фон Винценгероде, возглавивший первую крупную партизанскую операцию войны – удачное нападение 19 августа на витебский гарнизон. И совсем уж нехорошо (в особенности для историков советского периода) то, что первым помощником барона был флигель-адъютант Александр фон Бенкендорф – тот самый, что потом станет шефом жандармов. Поэтому вся слава досталась второму помощнику, гусарскому подполковнику Денису Давыдову, впрочем, действительно лихому командиру.

Старостиха Василиса. Неизвестный художник начала XIX в.

Однако, повторю еще раз, значение партизанского фактора и тем более «дубины народной войны» в гибели Великой Армии было невелико.

Главной причиной, как ни странно это звучит, были лошади, единственное тогдашнее транспортное средство. Прокормить десятки и десятки тысяч животных на подножном корму было очень трудно, а когда выпал снег, сделалось вообще невозможно. Люди еще как-то шли, а вот кони быстро слабели, не могли тащить повозки и пушки, падали, умирали. Армия теряла артиллерию и кавалерию. Еще хуже было то, что без конной тяги стало невозможно подвозить провиант и для солдат. Начался голод.

Измученные, деморализованные солдаты авангарда, достигнув первой базы, смоленской, накинулись на склады и разгромили их, так что основной части армии ничего не досталось.

Великая Армия погибла из-за аномальной погоды, скверного планирования и плохой логистики. Виноват в этом прежде всего был, конечно, главнокомандующий. Из Москвы Наполеон вывел 100 тысяч боеспособных солдат. После Смоленска в строю осталась половина (и только 5 тысяч кавалеристов), а до границы было еще очень далеко.

При изменившемся соотношении сил Кутузов, который со своей всегдашней осторожностью доселе просто следовал параллельным курсом, решил, что пора добить врага.

Под городком Красный, в 45 километрах западнее Смоленска, русские преградили французам путь. Четыре дня Наполеон со своими голодными, разрозненными частями прорывался через заслон. Потерял две трети людей (количественно – столько же, сколько при Бородине), остатки артиллерии, но все-таки пробился к Орше, где находилась следующая после Смоленска опорная база.

Здесь Бонапарт смог накормить и снабдить боеприпасами уцелевших. Великая Армия превратилась в Маленькую Армию, но до некоторой степени восстановила порядок и снова могла драться. Потом подошли свежие войска маршалов Удино и Виктора. Теперь у Бонапарта было 30 тысяч готовых к бою солдат и примерно столько же, если не больше, сброда, на который махнули рукой.

Видя усиление врага, Кутузов, которому зимний марш тоже давался очень тяжело, отстал на сто с лишним километров. Главнокомандующий мог себе это позволить еще и потому, что наперерез французам двигались свежие силы: с юга Дунайская армия адмирала Чичагова, с севера – корпус Витгенштейна.

Наполеон оказывался в капкане. Ему нужно было под угрозой нападения с нескольких сторон преодолеть реку Березину. Лед на ней еще не встал, и не бог весть какая широкая водная преграда представляла собой серьезную проблему.

В этой, казалось бы, безвыходной ситуации император в очередной раз явил свое тактическое мастерство. Он построил переправу к югу от города Борисова, обманув Чичагова, а тем временем быстро навел два понтонных моста севернее и за три дня (14–17 ноября по старому стилю) увел всех, кого успел – в первую очередь дисциплинированные части. Но и те понесли огромные потери. Из тридцати тысяч прорвались только девять.

Это всё, с чем Наполеон вернулся из своего катастрофического русского похода.

Точные данные потерь французской коалиции оцениваются по-разному. Отечественный историк Б. Урланис подсчитал, что за время кампании 1812 года Великая Армия потеряла в боях 112 тысяч убитыми и 214 тысяч ранеными. Современный французский автор Тьери Ленц пишет, что на полях сражений, от болезней и холода погибли примерно 200 тысяч плюс 150–190 тысяч угодили в русский плен.

Великая Армия исчезла и, казалось, уже не возродится.

Император Александр прибыл к войскам и остановился в Вильне. Нужно было решать: двигаться ли дальше, преследуя Наполеона, или удовлетвориться достигнутым, чтобы не искушать судьбу.

Сомнения были нешуточные. Да, французская армия погибла, но уцелел Бонапарт. Его по-прежнему боялись – в особенности если придется сражаться на чужой территории, и, вероятно, в одиночку, поскольку Европа пока вела себя выжидательно.

Первое время казалось, что Франция сохраняет всех своих союзников. Россия же была разорена, от ее армии после тяжелейшего зимнего похода тоже мало что осталось, а перенесение войны в Европу сулило новые расходы и потери.

Опять, как в сентябре, все вокруг уговаривали Александра не рисковать. Ростопчин призывал смириться с тем, что враг ускользнул; пламенный патриот адмирал Шишков убеждал остановиться; даже провозглашенный спасителем отечества Кутузов был против войны. «Щадя русские войска, Кутузов не преследовал неприятеля с тем напряжением, с каким мог бы, полагая, что Наполеона следует приберечь для англичан, а для России он больше не опасен», – пишет дореволюционный историк Ф. Кудринский, автор книги «Вильна в 1812 году».

И вновь Александр проявил твердость. К этому времени он преисполнился мистической веры в свое божественное предназначение – избавить Европу от «тирана». Кроме того произошли два события, положившие конец колебаниям.

Во-первых, Наполеон отбыл на запад – ему нужно было убедиться, что его власть не пошатнулась, ободрить немецких союзников и набрать новую армию.

Во-вторых, у России образовался союзник – Пруссия. Эта страна, разгромленная, обобранная и униженная Бонапартом в 1806 году, была принуждена участвовать в русском походе, однако воевала очень неохотно. В декабре командующий генерал Йорк собственной волей заключил перемирие. Король было испугался и хотел предать изменника суду, но народ бурно приветствовал Йорка как героя. Французских войск в Пруссии стояло немного, Бонапарт был далеко, а царь близко.

В феврале составился русско-прусский альянс, основа новой, шестой по счету антифранцузской коалиции. На патриотической волне немецкие добровольцы тысячами вливались в национальную армию, и к весне Пруссия превратилась в серьезного союзника.

К началу кампании 1813 года ситуация выглядела следующим образом.

Русская армия, преследуя отступающих из Москвы французов, точно так же страдала от холода и голода, с той лишь разницей, что отставшие и обмороженные не попадали в плен, однако все равно выбывали из строя. Выйдя из Тарутинского лагеря со 100 тысячами солдат, Кутузов довел до Вильны только четверть. Две трети пушек пришлось оставить из-за нехватки лошадей. По всей дороге в госпиталях лежали 48 тысяч больных и раненых. При всем желании пока продолжать войну было нечем, а у французов, когда к ним подтянулись отставшие солдаты и окрестные гарнизоны, собралось 33 тысячи боеспособного войска.

Но Россия была недалеко, и оттуда все время прибывали подкрепления. К марту в объединенной русско-прусской армии было уже 70 тысяч человек. Торопились начать наступление, пока из Франции с новыми силами не вернулся Бонапарт.

Задача состояла в том, чтобы занять германские земли и тем самым перетянуть весь центр Европы на свою сторону. Первый удар был направлен против Саксонии, самого верного из наполеоновских союзников. Без большого труда взяли столицу королевства Дрезден, потом Лейпциг, но Фридрих-Август Саксонский знал, что Бонапарт уже выступил, и не сдавался.

Наполеон же за очень короткий срок сумел сделать невероятное. В декабре, отправляясь в Париж, он говорил: «Я соберу армию в 300 тысяч, выступлю с нею весною и уничтожу москвитян», – и тогда это казалось хвастовством. Но французская мобилизационная система работала превосходно. В несколько недель были набраны новые полки и дивизии, и в начале весны Бонапарт уже вел быстрым маршем через всю Германию пусть не триста, но сто двадцать тысяч солдат. Это были плохо обученные новобранцы, зато они рвались в бой. Из остатков прежней армии и гарнизонных войск сформировались еще два корпуса общей численностью в 60 тысяч. У Наполеона осталось мало пушек и конницы, но с этим уж ничего поделать было нельзя.

Быстрота, с которой французы восстановили свои силы, сорвала план союзников. К тому же они лишились вождя. В апреле старый Кутузов, чьи силы были подорваны тяготами похода, умер. Его заменил Витгенштейн.

С прибытием Бонапарта война сразу пошла иначе. Торопясь к театру военных действий, Наполеон чрезмерно растянул маршевые колонны, а из-за нехватки кавалерии разведка у французов была плохо поставлена, поэтому они невольно подставили под удар одну из своих колонн, которую вел маршал Ней. Витгенштейн решил воспользоваться выигрышной ситуацией.

2 мая под саксонским Лютценом русские и пруссаки внезапно атаковали Нея превосходящими силами, но опрокинуть не смогли, а лишь вынудили отступать с боем. Пользуясь тем, что неприятель увяз в сражении, Наполеон со всей армией сделал обходной маневр и напал с фланга. Если бы у французов было достаточно конницы, битва завершилась бы полным разгромом и преследованием.

Особенность наполеоновских побед этого периода войны состояла в том, что французы постоянно теряли очень много людей – часто больше, чем побежденные. При Лютцене, например, разбитые союзники лишились двенадцати тысяч солдат, а победители – почти двадцати тысяч. Дело в том, что новая французская армия состояла из малоопытных солдат, которые бились храбро, но неумело – еще одно доказательство древней максимы: войско овец во главе с львом сильнее войска львов во главе с овцой. Петра Витгенштейна, отличного боевого генерала, овцой, конечно, не назовешь, но одно дело – командовать корпусом, и совсем другое – вести большую, да еще разномастную армию против великого полководца.

Европейская кампания. М. Романова

После Лютценского поражения из Саксонии пришлось уходить. Дрезден снова стал французским.

Через 10 дней последовала еще одна битва, при Бауцене, где Наполеон, армия которого за счет саксонцев разрослась до 200 тысяч, обеспечил себе двукратное численное преимущество. Французы опять потеряли больше солдат убитыми и ранеными – и опять победили. Русско-прусская армия едва выскользнула из мешка, отступив на прусскую территорию. Казалось, что Кутузов и прочие осторожные люди были правы, когда отговаривали Александра от европейской войны. Бонапарт воскресил Великую Армию и вновь выглядел непобедимым.

18 мая, и потом неделю спустя еще раз Наполеон предлагал царю вступить в переговоры. Александр даже не ответил. Он не собирался заключать мир, несмотря на все неудачи.

Единственной реакцией на поражения было смещение Витгенштейна и замена его Барклаем-де-Толли. Новый-старый главнокомандующий применил ту же тактику, что год назад: уклонялся от сражений и отступал.

И это опять сработало. Истомленная длинными маршами и тяжелыми потерями французская армия не была готова к преследованию. Но ослабели и союзники.

Поэтому, когда Наполеон предложил не мир, а временное перемирие, Александр согласился. Два с лишним месяца боевые действия не велись.

Это затишье стало еще одной, может быть, самой роковой стратегической ошибкой французского императора. Он рассчитывал, что, дав отдых своим молодым солдатам и дождавшись резервов, станет сильнее врага, а вышло наоборот.

Да, численность французской армии значительно увеличилась. В начале августа под ружьем стояло уже 420 тысяч человек, и вновь появились крупные кавалерийские соединения. Но не сидели сложа руки и союзники. Русские имели в Германии и Польше 245 тысяч солдат, пруссаки почти столько же. Бонапарт не увеличил, а утратил численное преимущество. И это только пол-беды. Еще опаснее для французов была дипломатическая катастрофа. Во вражеский лагерь перешла Австрия, это прибавило союзникам еще 110 тысяч штыков и сабель. Перед этим к коалиции подключилась Швеция. Стало быть, против Наполеона выступили его тесть Франц II и его бывший соратник Бернадотт.

Англия, как водится, помочь войсками не могла, но обещала пособить деньгами.

Русский царь оставался, так сказать, политическим главой коалиции, однако военное руководство перешло к иностранным полководцам. Приняли общий план, по которому войска союзников разделились на три армии, действовавшие согласованно, но изолированно – у каждой была собственная задача. Такая стратегия не в последнюю очередь диктовалась страхом перед полководческим искусством Бонапарта и нежеланием ввязываться в генеральное сражение. Решили, что проще будет иметь дело с наполеоновскими маршалами, когда Великая Армия тоже разделится.

В августе боевые действия возобновились, и стало очевидно, что союзники почти повсюду имеют превосходство. Французам пришлось распылить часть своих сил по крепостям и гарнизонам, чтобы не утратить контроль над Германией.

На севере, в Пруссии, армии кронпринца шведского (156 тысяч солдат) противостояла группировка маршала Удино (71 тысяча); на юге, в Саксонии, австриец Шварценберг (235 тысяч) действовал против Бонапарта (122 тысячи); и только на центральном участке, в Силезии, у пруссака Блюхера и французского маршала Макдональда, силы были равны – по сто тысяч у того и другого. Самым многочисленным контингентом в коалиционной армии были русские, в общей сложности 173 тысячи человек, но их распределили по трем направлениям.

Подразумевалось, что в случае столкновения с Наполеоном все сразу пойдут на выручку тому, кого он атакует. Но, когда такое произошло, не успели.

В конце августа Богемская армия Шварценберга напала на корпус маршала Гувиона Сен-Сира, стоявшего близ Дрездена в отдалении от основной французской армии. Однако Бонапарт совершил стремительный бросок и в двухдневной битве разбил противника, заставив его отступить с большими потерями.

Дрезденское сражение стало последней крупной победой французов. Стратегия рассредоточения, которой придерживались союзники, оказывалась удачной. Пока Наполеон трепал Шварценберга, в Силезии маршал Макдональд был разгромлен Блюхером. Чтобы компенсировать нехватку сил, французам приходилось все время перебрасывать дивизии из одного конца Германии в другой. При этом потери от болезней и дезертирства становились значительнее боевых. К тому же Наполеон начинал проигрывать и политически. Его важный союзник Бавария вступила с коалицией в сепаратные переговоры.

К октябрю неравенство сил достигло таких размеров, что командование коалиции перестало бояться генерального сражения. Оно началось близ Лейпцига 16 октября 1813 года (поскольку события происходят в Европе, даю григорианский календарь) и вошло в историю под названием «Битва народов».