Текст книги "Мир и война (адаптирована под iPad)"

Катина ему, в политике несведущему, объяснила, что Бонапарта никто еще никогда не бил и что нашему теляте волка не забодати. Вопрос в другом: додержатся наши до осени иль запросят мира раньше. И тут – да, не пересидеть бы на овсе дольше нужного. Потому Полина Афанасьевна намеревалась за ходом войны зорко следить и как только покажется, что дело идет к замирению, скорее продавать уж за сколько дадут. На том и порешили.

Прежде чем перейти к следующему пункту, Катина поглядела на пономаря, шмыгавшего носом в уголочке. Предмет был деликатный, а этот разнесет по всей деревне.

– Ты чего тут торчишь, Варрава?

– На случай ежели воспонадобится что, – с поклоном отвечал тот.

– Не воспонадобится. Поди прочь! – резко сказала барыня. Не любила этого елейника.

– Вон пошел! – прикрикнула от печи и Виринея на замявшегося Варраву.

Он пошел, жалобно бормоча:

– Ругайте, гоните, побивайте каменьями – тем и спасуся. Кто унижен, тот и возвысится.

Теперь Полина Афанасьевна перешла к секретному: стала советоваться, кого отдавать в рекруты, потому что, раз война, начальство непременно потребует дать из Вымиралова пять, а то и шесть молодых мужиков, которых нужно от работ отрывать.

Тут рядили долго, в основном со старостой, но участвовал и поп по своей милосердной линии. Спросила Катина и мнение Кузьмы Лихова.

Наметили пятерых неженатых парней из тех, что поленивей, и шестым Сеньку Чухлого, который все равно пьяница, без него жене с детьми будет только легче.

В этом месте отец Мирокль изрек философическое:

– Эхе-хе. Мы третьего дня о Палаше-упокойнице горевали. Думали: вот она, беда. Однако недаром сказано: «Не сетуй на беду, ибо и у бед есть мера. Ныне горькое завтра покажется тебе сладким». Грянула истинно великая беда, и позабыта бедная убиенная дева. Еще ведь и так речено: «Довлеет дневи злоба его».

Здесь Саша, до сего момента сидевшая тихо, встрепенулась и звонко воскликнула:

– Ничего она не забыта! Мы будем искать преступника и обязательно найдем!

Все на нее обернулись.

– Знамо, будем искать, – молвила внучке Катина не без виноватости. – С неотложными делами только управимся…

После Синедриона намолчавшаяся за долгое сидение внучка накинулась на бабушку с вопросами, из которых явствовало, что до взрослости Сашеньке пока далеко.

Вопросы были такие:

– А вы видели, что у Кузьмы Лихова правая рука расцарапана? И что Варрава стоял, руки в рукава рясы прятал?

– Кузьма щуку из садка доставал, при мне было, – рассеянно сказала Катина, размышляя о важном. – А Варрава – червяк, какой из него убийца? Ты на всех что ли теперь царапины высматриваешь? И на отце Мирокле, и на матушке Виринее, и на Платон Иваныче?

– На всех! – сердито ответила внучка.

Все-таки она еще ребенок, подумала Полина Афанасьевна, перемещаясь мыслями к большущему и очень непростому вопросу: чем бы таким заразить верховых лошадей на случай, если выйдет приказ забирать их в кавалерию? Лучше всего, наверно, чесоткою – смотрится впечатлительно, а излечивается легко.

Глава IX
Астрономический календарь

И всю вторую половину июня, а затем и весь месяц июль Катина была с утра до ночи занята многими хлопотными заботами. Из коляски, да из седла почти не вылезала.

Тут тебе и приглядывай за овсами, и запасай сено, и вынь-положь подводы для уездного воинского начальника, а еще кроме рекрутов (не пятерых и не шестерых, а десятерых!) московский командующий граф Ростопчин, петух горластый, требует – дай ему мужиков в ополчение. И по всякому поводу спорь, доказывай, ссылайся на свое горемычное вдовство.

А еще каждый второй день надо было ездить в Москву, за военными новостями – чтобы не пропустить последний момент, когда еще можно продать овес.

Новости были плохие.

Бонапарт наступал, наши всё пятились, уносили ноги. С одной стороны, это было хорошо, ибо от генерального сражения война могла сразу же и окончиться. Не говоря о том, что под ядрами-пулями полягут многие тыщи лошадей, и оттого упадет спрос на фураж. Но француз приближался быстрее, чем ожидалось. Говорили, он уже у Смоленска, движется прямехонько на Москву, а до Натальи Овсянницы, когда овсы собирать, еще далеконько. Эх, довоевали бы хоть до сентября! И чтоб война сюда не дошла, а то повытопчут, пожгут весь урожай.

На овсы жаловаться не приходилось, они зрели исправно, но больно уж шустро лез чертов Бонапарт. Полина Афанасьевна даже карту в городе купила и всё мерила, рассчитывала: кто быстрее придет – Наполеон или Наталья.

За великими работами и великими тревогами Катина почти не видала внучку. До нее ли было? Хорошо хоть от дел не отрывала.

Сашенька, будто понимая бабушкину занятость, вела себя тихо. Всё сидела в библиотеке, рылась в книгах, что-то оттуда выписывала. Другой такой охотницы до научного чтения, верно, не было на всем белом свете. Обычных девушек и с педагогами к штудиям не привадишь, а эта сызмальства умела образовывать себя сама, без учителей, ибо какой же Фома Фомич учитель?

Но в это лето Александра что-то совсем уж себя не жалела. Под глазами у ней пролегли синие круги, тоненькое личико вовсе осунулось, взгляд стал отсутствующий, и всё бормочет под нос, машет руками, сама с собой о чем-то спорит. В иную пору Катина забеспокоилась бы, но такое это было страдное время, что его не хватало даже на разговор с внучкой.

Один раз Саша вдруг запросилась в Москву, за какими-то нужными ей книгами, хотя, казалось бы, куда их еще? В библиотеке шкафы и так ломились от чтения по всем интересующим пытливую девицу материям – по медицине, химии, физике, биологии и прочим естествознаниям. Бог с ней, пускай съездит, развеется. Отправила Александру в город с англичанином. И вскоре после того домашний покой для Полины Афанасьевны закончился.

Случилось это в предпоследний день июля. Вернулась она домой, как обычно, уже в темноте, усталая, и видит на крыльце, меж колонн, белую фигурку. Это была Сашенька, нетерпеливо кинувшаяся навстречу. Глаза пылают, голос срывается. Идемте скорей, говорит. Посмотрите, что я открыла! И чуть не тащит за собой в библиотеку.

Там на столе большая раскрытая книга с какими-то хитрыми значками и цифрами. Утомленная голова работала неважно, глаза слипались, а внучка очень частила, и понимать ее Катиной было трудно.

– Смотрите сюда, – показывала Саша на листок. – Вот числа, в которые они погибли.

– Кто погиб? – удивилась бабушка, за полтора месяца почти не вспоминавшая о сгинувшей Палагее и прочих жертвах таинственного злодея.

– Да девушки же, кто еще! – с досадой воскликнула барышня. – Чем я, по-вашему, все эти недели занималась? Глядите на числа, я вам говорю. Первую, безымянную, которую нашли прошлым июнем, не берем, ибо когда именно она убита, неизвестно. Вторая, Маланья Петрова, обнаружена 20 сентября «свежим трупом», то есть, видимо, убита предшествующей ночью. Третья, Лукерья Егорова, которую осматривал доктор, точно умерщвлена в ночь с 19 на 20 октября. Четвертая, Татьяна Зосимова, всплыла в проруби разложившейся, однако известно, что пропала она на Сретенье, а оно было 15 февраля. Наконец, наша Палагея вытащена из реки 13 июня, и по всему ясно, что убили ее минувшей ночью.

– Ну так, – зевнув молвила помещица. – И что с того?

– А теперь сюда воззрите! – Внучка подвинула раскрытую книгу. – Это «Астрономический календарь», за которым я ездила в Москву. – И стала тыкать пальцем в подчеркнутые строчки. – Ночь на 20 сентября 1811 года – кружок. Ночь на 20 октября 1811 года – кружок. Ночь 15 февраля – кружок. И ночь 12 июня – тоже кружок. Всё это дни полнолуния!

– Действительно, – согласилась Катина. – Чуднóе совпадение. Однако какая нам от сего польза в сыске?

– А вот какая! – Голос Сашеньки торжествующе зазвенел. – Слушайте, что написано в лейпцигском университетском «Справочнике душевных болезней», который я отыскала в книжной лавке. – И стала переводить с немецкого прямо из книги: – «СИНДРОМ ПОЛНОЛУННОГО ПОМЕШАТЕЛЬСТВА. Наблюдается, когда Луна достигает максимального удаления от Солнца и находится к нему под 180-градусным углом. Скорость движения земного спутника в это время спадает, отчего в человеческом теле происходит замедление флуктуации жизненных флюидов, а в мозгу нагнетается напряжение. Существует разряд людей, впадающих от этого в болезненное возбуждение и агрессион. В особенно патологических случаях доходит до полного помрачения рассудка, когда человек не в силах сдержать кровожадного раздражения и делается опасен, нападая на других людей с жестокими намерениями. В старинные времена сих безумцев считали оборотнями, называли «лунобесноватыми», а поймавши, сжигали на костре. Современная медицина, однако, причисляет полнолунный агрессион к разряду душевных скорбей, сродных пиромании и клептомании. Научное название сей болезни «селеномания», а страдающие ею субъекты именуются «селеноманиаками». Согласно новейшей гипотезе…». Дальше многословно изъясняется, что лечить лунных безумцев медицина не умеет, – прервала чтение Александра.

Катина сонно моргать перестала и теперь слушала внимательно.

– Если в ком-то уловлена подобная склонность, – уже не читала, а своими словами рассказывала внучка, – рекомендуется такого человека каждый месяц за три дня до полнолуния помещать под строгое наблюдение и держать так до третьего дня новой луны. Но трудность в том, что обнаружить подверженность селеномании почти невозможно. В обычной повседневности она никак не проявляется. Пишут, что селеноманиаки часто почитаются окружающими за людей тишайших, безобиднейших. Почти все известные маниаки были мужеского пола, но изредка, в одном случае из десяти, бывали и женщины. «Лунобесноватые» умеют хорошо оберегать свою страшную тайну. Из допроса изобличенных селеноманиаков известно, что они почитали состояние, в которое их повергает полная луна, неким драгоценным даром, ибо, совершая убийство, испытывали ни с чем не сравнимое блаженство. Все они очень гордились своей хитростью и неуловимостью, а если попадались, то из-за чрезмерной самоуверенности, побуждавшей их утрачивать осторожность.

– Страсти какие, – подивилась Полина Афанасьевна. – Каким только манером люди не безумствуют! Но ежели у нас в уезде с прошлого лета завелся лунный, как его, маниак, он же должен был каждый месяц кого-то умерщвлять, а девок убито только пять.

– Были и другие, да не найдены, – уверенно сказала Сашенька. – Уезд большой, деревень много. Пропавших никто не записывает. Нет трупа – нет и сыска. Его, правда, и с трупом нет. Однако наука не ошибается. Коли завелся селеноманиак, ему надо в каждое полнолуние кого-то убивать. Ежели бы поспрашивать по всем селам и деревням, по всем помещикам, я думаю, непременно установилось бы, что всякий месяц кто-нибудь исчезал. И еще злодеянья будут – пока не изобличат и не изловят маниака.

– Беда какая! – Катина нахмурилась. – Что же делать-то? Приказать крестьянам, чтобы в полную луну все по домам сидели, носа наружу не казали? Но за всеми ведь не уследишь…

– За всеми и не нужно. Убийцы сего рода не на любого нападают. Я прочитала, что у маниака бывает пристрастие к жертвам сходной между собой внешности иль поведения. Это называется «Die Fixation». Наш лаком на совсем молоденьких девушек. Может, есть и другие, особенные черты, от которых он впадает в исступление. Кабы это узнать, легче было бы преступника изловить. Вообразите, бабушка! – Взгляд барышни мечтательно затуманился. – Пускаем мы какую-нибудь девку – в точности такую, от которой у маниака слюни текут – погулять вдоль речки полнолунной ночью, а в кустах сидят Фома Фомич и трое-четверо мужиков похрабрей. Только лунобесный набросится – они его хвать, и скрутят!

– Во-первых, почем знать, где этот безумный охотиться вздумает – может, не у нас, а у соседей, – скептически заметила Полина Афанасьевна. – А второе: откуда ты спознаешь, какая у маниака «фиксацион»? У него самого, чай, не спросишь.

– У него – нет. А у покойниц можно, – ответила внучка, которая, видно, заранее всё продумала. – Съездить нужно по деревням, где жили три другие известные нам бедняжки: Маланья Петрова, Лукерья Егорова и Татьяна Зосимова. Поспрашивать, каковы они собою были.

– Некогда мне, сама знаешь. Война.

Дева вкрадчиво улыбнулась:

– А вам, милая бабулечка, и не нужно. Я одна прокачусь, с людьми поговорю. Оно еще лучше выйдет. Вас крестьяне робели бы, а меня бояться не станут.

Сначала Полина Афанасьевна про это и слушать не захотела.

– У нас по округе бесноватый убийца шатается, а ты кататься будешь? Может, он не только в полнолуние на девиц кидается? Забудь и думать!

Но Александра прилипла, как банный лист. Через двадцать иль тридцать минут, понявши, что не отвяжешься, измученная Катина вдруг подумала: а пускай ее катается. Хоть при деле будет. Поставила однако условие: ездить только с англичанином и чтоб у Фомы Фомича с собой было ружье. Тогда Сашенька обняла ее, многократно облобызала, назвала «сладенькой бабинькой» и наконец отпустила спать.

Получила Полина Афанасьевна еще дней десять покоя. Ездить-то можно было только по воскресеньям, когда крестьяне не на работах, или вечером, но в темное время Саше теперь из дому отлучаться строжайше воспрещалось.

Во второе воскресенье августа бабушка с внучкой утром разъехались в разные стороны: Сашеньке оставалось наведаться в самое дальнее село Кузино, помещица же отправилась в Москву для важного дела.

Неделю назад пришло известие о большом сражении при городе Смоленске. Про баталию говорили разное. Реляция хвасталась, что доблестное православное воинство одолело супостата, однако скакавший через Звенигород курьер рассказал, что наших побито видимо-невидимо и армия опять пятится, еще быстрей прежнего. Катина была склонна больше верить курьеру.

Накануне был нарочный от старинного доброжелателя графа Моркова, назначенного начальствовать над московским ополчением. Ираклий Иванович некогда был страстно влюблен в тогда еще свежую вдову, и хоть своего не добился, сохранил к Катиной пожизненную приязнь. Граф писал, что завтра дает обед в честь новоназначенного главнокомандующего Кутузова, который отбывает к войскам. Приглашено малое число почетнейших москвичей, так не угодно ль и почтенной Полине Афанасьевне пожаловать?

Как же было не посмотреть на особу, от которой зависело, долго ль мы еще продержимся против Бонапарта, и самое главное: будет генеральная баталия или нет.

За два часа по сухой дороге помещица докатила до первопрестольной. Обед был очень ранний, еще дополуденный, но Катина не опоздала. Села на дальнем краешке стола, никто на старуху внимания не обращал. Она же глядела во все глаза и чутко слушала – составляла суждение, от коего будет зависеть вся хозяйственная стратегия.

Михайла Ларионович Кутузов оказался пухлоликий, грузный, одышливый старик, самого небоевого вида. Был он говорлив, но про пустяки, а на важные вопросы, когда-де дадим укорот французу и не хватит ли отступать, ответствовал с бодрой невнятностью: Господь, мол, нашему оружию поможет, враг еще далеконько, дух в войсках геройский и прочее подобное.

Мнение у Катиной сложилось, что старик хитер, осторожен и на рожон лезть не станет, а значит, война впереди еще долгая. На то, чтобы собрать овес, времени хватит, и будет он в хорошей цене. Наши не успеют купить – французам сгодится. Чай не мамаева орда идет, а европейская армия. На Европу помещица посмотрела, когда ездила искать мертвого сына. При столь печальных обстоятельствах понравиться ей заграница никак не могла (и не понравилась), однако Катина прониклась к Европе уважением: люди живут чисто, по твердым правилам.

Одним словом, поездка получилась обнадеживающая. К дому Полина Афанасьевна возвращалась с московской, восточной стороны, жмурясь от лучей заходящего солнца, и прямо оттуда, из золотисто-розового сияния, навстречу выкатила пароконная бричка с англичанином на облучке. Сашенька приподнималась с сиденья, размахивала бабушке шляпкой.

Заговорили обе враз, каждой не терпелось сообщить новости. У Катиной голос был громче.

– Хорошо всё! – объявила она про главное. – Батальи пока что не будет, а значит, война еще продлится и овсы собрать успеем! Время есть!

– Времени нет! – завела про свое внучка. – Послезавтра полнолунье! Надо спешить, пока он опять кого-нибудь не убил! Я знаю, что надо делать!

Известием про военные дела Сашенька нисколько не заинтересовалась, и ее новость перевесила.

– Что ты знаешь? Что выяснила? – спросила Катина, перестав думать о Кутузове и Бонапарте. – Снимай салопчик. Он у тебя весь серый от пыли. Идем в дом, расскажешь.

– Мистер Дженкинс, тейк май ноутбук, – велела Саша своему телохранителю.

Беседовали в библиотеке. Александра говорила, Полина Афанасьевна слушала, англичанин жевал табак и с важностью кивал головой на каждое понятное ему слово.

– В Ивановском я нашла бабу, которая обмывала Маланью Петрову перед похоронами. В Потапове расспросила мать Лукерьи Егоровой – что мы с нею наревелись-то! У Татьяны Зосимовой из деревни Кузино мать с горя померла, так я с подругами покойницы потолковала. Вы послушайте, я зачту. – Сашенька заглянула в тетрадку. – Про Маланью, вот: «Костью тонкая, лицом белая, волос кудрявый». Про Лукерью мать, сейчас… «А тела она у меня была тонкого, волоса кольцами, и кожа – белая-пребелая». И про Зосимову: «Танька худущая была, мы ее дразнили «комарихою», а волосы у ней были завидные, кудрявые и кожа белая, как молоко». Теперь вспомните нашу Палагею – тоже тоненькая, белокожая и кудрявая. Вот на каких дев у него фиксацион!

– Фиксейшн, – молвил Фома Фомич, на миг перестав двигать челюстями.

Полина Афанасьевна стала вслух вспоминать, сколько в Вымиралове девок опасного возраста и обличья.

– Бондаревская средняя дочка Манефа… Никитки Сомова егоза, как ее, Сонька… Кто еще? А, у Ивана-кузнеца Наталья выросла пригожая, белоликая, кудрявая, только лядащая. Он жаловался, что ест за троих, да не в коня корм. Пожалуй, и всё. Какая же из них посмелее, чтоб не побоялась ночью одна вдоль реки ходить? На какого живца будем изверга ловить?

– Не понадобится живец, – сказала Сашенька, переглянувшись с Женкиным. – Мы знаем, кто убийца.

– Дзнаэм, – кивнул англичанин и оскалил желтые крепкие зубы.

Глава X
Одно к одному

– Кто?! – ахнула Полина Афанасьевна. – Наш иль чужой? Как ты его спознала?

Вопроса было три и самый главный первый, но внучка начала с последнего.

Гордо сказала:

– Исчислила.

Сделала паузу. Ответила на второй вопрос:

– Наш.

И только потом на третий:

– Кузьма Лихо, мельник.

– Мелник, – повторил моряк. – Блади санофабич.

– Кузьма?! Не может того быть!

Сашенька затараторила:

– Вы только меня не перебивайте! Вы слушайте! Я сама не хотела верить! Но вы поглядите, вот сюда поглядите!

Раскрыла тетрадку на рисунке непонятного содержания – какие-то кривые линии, штрихи, кружки.

– Видите змейку? Это извивается река Савва. Всех покойниц нашли либо в воде, либо у берега, так? Дальше всего, в Панькове, выше по течению – в Кузине, еще выше – в Ивановском, потом – в соседнем Потапове, и тут вот, в нашем Вымиралове – Палагею. А выше уже никого.

– Ну и что?

– А то, что выше и быть не могло! Там плотина и мельница! Не оттуда ль вниз по течению спускали покойниц?

– Хоть бы и так. С чего ты взяла, что это Кузьма? Может, там девок кто другой убивал.

– А царапину на руке у Кузьмы помните?

– Подумаешь! Он щуку доставал, я тебе говорила. У исправника Кляксина вон на лице тоже царапины были. Ты и его подозревала.

– Не исправник это, – нетерпеливо отмахнулась от резонного возражения Сашенька. – Я про него узнавала. Когда третью девушку убили, Кляксина всю неделю в уезде не было. Он на свадьбу племянницы в Торжок уезжал. Да вы дослушайте, не перебивайте!

Фома Фомич укоризненно посмотрел на Катину, приложил палец к губам.

– Хорошо, хорошо. Сделай милость, продолжай.

– У лунных оборотней как бывает? Убийственный голод накапливается в них весь месяц, не находя себе выхода, и прорывается в полнолуние. Потом, до следующей луны, маниак делается тихим, смирным. Вы вспомните, какой Кузьма раньше был бешеный. Жену бил, с крестьянами дрался. Потом вдруг в разум вошел и умирился. Чудо Божье случилось, Агафья его отмолила. А когда это чудо случилось, помните?

– Как не помнить. На Обретенье главы Иоанна Предтечи. Агафья всем про то сто раз рассказывала, у ней теперь в красном углу икона висит.

– Иоанн Предтеча обретает голову в конце мая. А 30 июня нашли первый труп, сам всплыл. Я прочитала, что в нехолодной летней воде утопленники от внутреннего газообразования всплывают через пять-шесть недель. Как раз получается! Кузьма оттого шелковый стал, что научился свое неистовство в полнолунную ночь гасить убийством!

– Может, так. А может, и не так. – Полина Афанасьевна покачала головой. – Не доказательство это.

– Вот и я сомневалась. Всё думала: узнать бы в точности, в какие дни на Кузьму бешенство находило. Не в полнолунные ли? Даже и деревенских расспрашивала. Но давно было, не помнят люди.

– Само собой.

– Люди не помнят, а бумага помнит, – сказала тут Сашенька и торжествующе улыбнулась.

– Бумага! – повторил, обрадовавшись известному слову, и Женкин, для наглядности еще и постучал по тетради.

– Помните, как Лихо дважды людей калечил и его в уезд на разбирательство забирали?

– Как не помнить. Оба раза я его, скаженного, у исправника за деньги выкупала.

– Вот и я сообразила, что у Севастьяна Фаддеича членовредительства должны быть в журнале записаны. Давеча съездила, попросила показать. И что же? Три года назад крестьянин Кузьма Лихов сломал руку и оторвал ухо крестьянину Зотову 12 апреля. А в позапрошлый год перебил обе ноги оглоблей Ефрему Перфильеву 4 января. Знаете, что это были за дни по астрономическому календарю?

– Полнолуние? – прошептала Катина. Ай да внучка!

Но опять засомневалась.

– Погоди, погоди. Так-то оно вроде ладно выходит, только одно не складывается. Ты сама установила, что девок с большой высоты скидывали, оттого и приключалась смерть. Откуда на мельне высота? Это ветряные мельницы высокими бывают, а наша – водяная, всего в два жилья. Оттуда с крыши упасть – расшибешься, но этак не переломаешься.

– Дуб, – коротко ответила Саша и перевернула еще одну страничку.

Там было нарисовано дерево, с ветки свисала фигурка, вниз указывала стрелочка.

– Самый старый дуб высоченный, с нашу колокольню, если не выше. Другого такого во всей округе нет. Если вздеть человека на верхнюю ветку, потянув за веревку, а после скинуть, будут точь-в-точь такие повреждения, как у бедных девушек. И многие переломы нижних конечностей, и синие кровоподтеки в ягодичной области.

Тут уж Катиной возразить было нечего. Она вдруг вспомнила суровое лицо Кузьмы, его твердый, неподвижный взгляд, исходившее от мельника ощущение некоей угрозы или опасности – такое, что люди вокруг будто съеживались. Сама-то Полина Афанасьевна подобного чувства не испытывала, но по другим примечала. Вот и бешенствовать Кузьма давно перестал, и рук боле не распускает, а деревенские его робеют. Лешак, как есть Лешак.

Помещица нахмурила брови, сверкнула светлыми глазами и сама тоже сделалась страшна.

– Что ж, потолкую с Лиховым. Прямо сейчас и отправлюсь.

Сашенька встрепенулась, хотела вскочить, но Катина удержала ее за плечо.

– Ты здесь жди. Он и так-то звероват, Кузьма, а коли твоя правда, не забуянил бы.

– Обязательно забуянит! Селеноманиак перед новолунием всегда яр, наливается своим голодом. Добро б ночи стояли пасмурные, а то ни тучки. Вы с собой Фому Фомича возьмите, он человек бывалый. Я ему еще в Звенигороде саблю купила, вдобавок к вашему ружью. Том, катлас!

Штурман важно отодвинул полу своего синего морского кафтана. У него там в самом деле к поясу была привешена какая-то штука с медной рукоятью.

Сашенька совсем перешла на английский, чтобы моряку было понятно:

– Мистер Дженкинс, вы знаете, что надобно делать, ежели мельник идет берсеркствовать.

Полина Афанасьевна последних слов в точности не поняла, но о смысле догадалась.

– Поди-ка тогда, дай мне с Фомой Фомичом наедине слово молвить.

Ни к чему девочке было слышать дальнейший разговор. Александра кротко, паинькой вышла.

Помещица помолчала, прикидывая, как подступиться к непростому предмету, но нужда в предисловиях отпала. Британец заговорил на сию тему сам:

– Млэйды, юной мисс говорить я не стал, а вам скажу. Если мельник станет сопротивляться, это будет очень хорошо. Я его, того-этого, прикончу. С чудовищами это лучше всего. А то ведь в вашей, извиняюсь за выражение, того-этого, стране даже смертной казни нет. Отправят гада на каторгу иль, того хуже, запрут в сумасшедший дом, а он сбежит и еще понаделает бед. Нужно уложить сукина сына на месте, и дело с концом.

Полина Афанасьевна вздохнула с облегчением, но было у нее еще одно сомнение.

– Да справитесь ли вы один с мельником? Он силен, как медведь.

Фома Фомич обиженно запыхтел.

– В девяносто восьмом году в Бриджтауне, на Троицу, залезли к нам ночью на «Медузу» трое местных разбойников. Все наши дрыхли, я один вахту стоял. Так я одному негодяю руку отрубил, другому, того-этого, клинок в глаз воткнул, а третий еле-еле успел в воду сигануть. Или еще в Саутгемптоне был случай, в кабаке «Кобыла и осел», в восемьсот пятом…

Он стал приводить все новые и новые примеры своей доблести. Катина не прерывала, но слушать перестала. Прикидывала, кто из деревенских мужиков покрепче и посмелее.

Тишка-молотобоец в позапрошлый год Кузьму не заробел, дрался с ним, с тех пор щербат. Еще Захарка-охотник, он зимой на волков ходит. Конечно, глухой Спиридон – этот от тупости вовсе страха не знает, а силища бычья. Из шустрых да быстрых сгодится конюх Федька…