Текст книги "После тяжелой продолжительной болезни. Время Николая II (адаптирована под iPad)"

Слабость сильных и сила слабых

Падению монархии предшествовала продолжительная и упорная политическая война, где основные бои велись вокруг главной, несущей «колонны» российской государственности: сверхцентрализации управления. Оппонировали друг другу Власть и Общество. Повторю, что, когда я пишу это слово с большой буквы, я имею в виду так называемую «активную фракцию» населения, то есть людей, интересовавшихся «большими вопросами», а не только своей частной жизнью. В воспаленные периоды активизировались и те слои, которые обычно не размышляют о политике. Верный признак революционной ситуации – когда очень большая или даже бóльшая часть общества превращается в Общество.

Власть была идеологически неоднородна. В рядах правящей элиты имелись и «жесткие» государственники, не хотевшие ничего менять, и государственники «мягкие», готовые в чем-то идти навстречу оппозиции, и «системные либералы», выступавшие примерно за те же реформы, которых добивались либералы «несистемные», но непременно под эгидой самодержавия. Единства наверху никогда не существовало. Подвержен был колебаниям и носитель высшей власти – государь император.

Еще пестрее были ряды оппозиции. Революционеров в эту категорию я не включаю. Они, конечно, тоже являлись частью Общества, но сознательно от него обособлялись и относились к «либералам» с презрением. Революционеры преследовали принципиально иную цель – хотели не реформировать государство, а разрушить его и создать новое, социалистическое или коммунистическое. В борьбе, о которой пойдет речь в этом разделе, революционные партии напрямую почти никогда не участвовали, если не считать короткого периода, когда все противники Власти действовали единым фронтом. Революционеры ускорили распад империи, но развалили ее не они; их настоящее время наступит только после Февраля.

Итак, главное политическое противостояние в России происходило между самодержавной Властью и свободолюбивым Обществом. Революционеры возглавили эту борьбу только однажды, в 1905 году – и потерпели поражение.

В предыдущем томе я подробно рассказывал о том, как в России сформировалось и эволюционировало Общество, которое к описываемой эпохе всё еще было молодо – его история не насчитывала и одного века. Не буду напоминать о том, через какие стадии оно проходило и как постепенно обретало всё больший идейно-нравственный вес, вернусь лишь к роковому моменту, с которого Общество и Власть вступили в непримиримую конфронтацию.

Естественно, что в стране с дефицитом свобод Общество всегда будет оппозиционно государственной машине, но оппозиция бывает конструктивной и деструктивной. Когда после окончания удушливого царствования Николая I наверху заговорили о реформах, Общество с энтузиазмом восприняло эти сигналы и включилось в работу по обновлению России. Сам Герцен обратился к царю-освободителю с сакраментальной фразой: «Ты победил, Галилеянин».

Именно тогда – в шестидесятые и семидесятые годы – Общество очень разрослось количественно и окрепло качественно. Оно начало сознавать себя серьезной силой и действительно стало ею. Но затем дали себя знать побочные эффекты, сопутствующие всякой революции сверху. Аппетиты Общества растут быстрее, чем хочется Власти. Молодые и пассионарные свободолюбцы радикализируются, начинаются эксцессы, в том числе кровавые, потому что Власть ревностно оберегает стабильность – уж как умеет (а умеет она плохо). В ответ на полицейские притеснения часть прогрессистов переходит из либерального лагеря в революционный, потом начинает заниматься пропагандой активного сопротивления, потом самые отчаянные берутся за оружие. Для того, чтобы не потерять контроль над общественным настроением, Власть должна возглавлять политический процесс, а не отставать от него. Этим сложным искусством правительственные реформаторы владели плохо.

После того как народовольцам удалось убить «отца реформ» Александра II, наверху возобладала идея, что прогресс вообще опасен и даже разрушителен для государства. Нужно остановиться, а еще лучше откатиться назад. Сделать это можно было, только превратив Россию в полицейское государство, где Общество лишалось всякой свободы действия и высказывания, а любого подданного можно было посадить за решетку или отправить в ссылку просто по подозрению, без суда – это называлось «в административном порядке». С 1881 года в стране действовало «Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия». Его ввели временно, после убийства царя как чрезвычайный инструмент для подавления революционного подполья, однако не отменили и после разгрома «Народной воли», используя чрезвычайные полномочия для подавления любых оппозиционных поползновений.

Проблема с Обществом, однако, заключается в том, что, появившись на свет, оно уже не исчезнет. Его представителей, конечно, можно поголовно истребить (и несколько десятилетий спустя Иосиф Сталин это проделает), но в монархии, которая провозглашала приверженность христианскому закону, такое было невозможно. Поэтому Общество никуда не делось – просто на время притихло и ответило самодержавию на полицейские притеснения враждебностью. В революционное подполье уходили единицы, основная масса переместилась в «глухую оппозицию», которая для Власти много опасней бомбистов, потому что совершенно не поддается искоренению. Мастера полицейского сыска умеют справляться с зубастыми волками, но не с вирусной инфекцией.

Казалось бы, в борьбе правительства с фрондирующей интеллигенцией силы были, мягко говоря, неравны: с одной стороны – вся мощь государства, полиция, жандармерия, армия, местная администрация, цензура и прочее; с другой – аморфная, неорганизованная, не слишком храбрая (смельчаки ушли в революцию) и даже не особенно многочисленная прослойка «говорунов и бумагомарателей». Однако первый лагерь при ближайшем рассмотрении оказывался не столь уж силен, а второй не столь уж слаб. Всё зависит от арены, на которой ведется бой. Есть зоны, где Власть всегда или почти всегда проигрывает Обществу.

Строго выстроенная вертикальность – атрибут сверхсильного государства – одновременно является и его дефектом. Все линии управления в России сходились в одну высшую точку – к самодержцу, которому принадлежала вся законодательная и исполнительная власть. Министры подчинялись непосредственно императору. Имелся председатель комитета министров, но это была фигура не руководящая, а координирующая. Генерал-губернаторы и градоначальники столиц тоже не имели над собой никого кроме царя. Он же был главой правящей церкви.

Если человек, соединявший в своих руках столько полномочий, оказывался недостаточно компетентен, «вертикаль» не столько управляла страной, сколько мешала ей развиваться, тормозя естественное развитие.

«Вертикаль» на карикатуре А. Радакова

Справедливости ради надо сказать, что качество российской административной элиты было весьма недурным. Уровень образования, чувство долга, наконец личная порядочность находились на гораздо более высоком уровне, чем в последующие времена. Коррупция была широко распространена на среднем и низовом уровнях, но на самом верхнем являлась скорее исключением (разумеется, отчасти из-за того, что на первые государственные посты обычно попадали люди из привилегированных и обеспеченных кругов).

Однако деловых качеств и честности для большой карьеры оказывалось недостаточно. Нужно было нравиться царю, а в последние годы монархии еще и царице или, того пуще, Распутину. И второе условие часто имело большее значение.

То же происходило и в вооруженных силах – а в это время Россия дважды вступала в войну: сначала в большую, затем в грандиозную. Офицерский корпус был неплох, но высший генералитет – люди, назначавшиеся с ведома императора, – очень часто никуда не годился. И у японцев, и у германцев качество полководцев было много выше. В 1904 году русскими силами на Дальнем Востоке командовал бездарный, но приятный царю Алексеев, в 1914 году верховным главнокомандующим стал двоюродный дядя государя Николай Николаевич – тоже не лучший выбор. Когда же – сам собой, без протекции – выдвинулся сильный полководец Брусилов, благодаря которому Россия одержала самую крупную победу в той злосчастной войне, царица немедленно начинает настраивать мужа против героя дня: «Милый, наш Друг совершенно вне себя от того, что Брусилов не послушался твоего приказа о приостановке наступления».

Другим традиционным гандикапом безраздельного первенства строго вертикальной иерархии является отсутствие контроля со стороны депутатской и судебной властей, а также свободной прессы. В таких условиях представителю администрации – губернатору или уездному начальнику – достаточно иметь поддержку сверху, от своего непосредственного руководства; отношение подведомственного населения к действиям местной власти – фактор для карьеры несущественный. Это создает почву для всякого рода злоупотреблений и произвола. Неудивительно, что симпатии людей обычно оказываются на стороне представителей Общества, а не Власти.

Реформы шестидесятых – семидесятых годов не допустили Общество к политическому управлению, но содействовали созданию его инфраструктуры – земств и городских дум. Эти органы могли заниматься только хозяйственными вопросами: больницами и школами, всякого рода благоустройствами, но подобная деятельность затрагивала жизнь населения в большей степени, чем политика.

Земства (они существовали в тридцати четырех из пятидесяти губерний) не назначались, а избирались, что было безусловным нарушением классического «ордынского» принципа и очень не нравилось Власти, когда после 1881 года та повернула назад, к прежнему формату самодержавия. Упразднить земства вовсе было невозможно, у государства не хватило бы бюджетных средств, чтобы поддерживать систему низового образования и медицинского обеспечения, поэтому при Александре III был изменен избирательный ценз, что обеспечило преобладание дворянства в местных выборных органах. Проблема, однако, заключалась в том, что бывшее привилегированное сословие теперь тоже в значительной степени придерживалось либеральных взглядов. Многие прежние помещики, оставшись без крепостных, пополнили ряды интеллигенции.

Несмотря на цензурные ограничения, самые популярные периодические издания были на стороне Общества, а не Власти. «Большинство больших газет и журналов было заведомо оппозиционным», – сетует С. Ольденбург. Еще важнее, что мнение оппозиционной периодики воспринималось публикой охотней. Невозможность прямого политического высказывания лишь усиливала воздействие критического печатного слова – мало кому интересно платить за подписку на издание, излагающее казенную точку зрения.

Гипертрофированное общественное значение в России приобрела художественная литература – по той же самой причине: поскольку публицистическое высказывание было затруднено, о насущных проблемах страны и общества стали рассуждать писатели. Времена, когда среди них имелись и выдающиеся сторонники «правых» идей – Достоевский или Лесков, – ушли в прошлое. В полицейском государстве, установившемся при Александре III, приличному писателю стало невозможно поддерживать Власть. Властителями дум становились только авторы, обличавшие российскую действительность.

Образованное сословие империи чувствовало себя – да и являлось – частью европейской цивилизации. Оно реагировало на реакционный курс правительства еще острее, потому что на Западе в ту эпоху происходил противоположный процесс. В передовых странах повсеместно расширялось избирательное право, в парламентах кипели политические дискуссии, очень велика была роль свободной прессы. Россия была единственной европейской страной, не имевшей конституции (если не считать крошечную Черногорию).

Затяжную войну за умы и сердца Власть определенно проигрывала.

К девяностым годам сложился прочный стереотип: быть передовым, современным и вообще достойным человеком – значит осуждать самодержавие. В Обществе возникла своего рода обратная цензура, неофициальная, но в определенном смысле еще более суровая, чем государственная. Публичный деятель, выступивший в поддержку правительства, мог подвергнуться остракизму, навсегда потерять репутацию.

Знаменитый историк В. Ключевский, придерживавшийся вполне либеральных взглядов и всеми уважаемый, после кончины Александра III выступил с прочувствованной речью (что вообще-то в порядке вещей над свежей могилой): «Он одержал победу в области, где всего труднее достаются эти победы, победил предрассудок народов и этим содействовал их сближению, покорил общественную совесть во имя мира и правды, увеличил количество добра в нравственном обороте человечества, ободрил и приподнял русскую историческую мысль, русское национальное самосознание, и сделал все это так тихо и молчаливо, что только теперь, когда Его уже нет, Европа поняла, чем Он был для нее».

Но интеллигенция и студенчество не простили почтенному профессору панегирика в адрес «сатрапа». Тот, при ком тысячи людей были сосланы, при ком вышел «указ о кухаркиных детях», увеличил количество добра?

Общественный гнев и презрение обрушились на бедного Василия Осиповича. Прошло немало времени, прежде чем это «фо-па» было ему прощено. Но не забыто – так и осталось пятном на репутации.

«Рядовой интеллигент был глубоко убежден, что те, кто не разделяют его воззрений, либо подкупленные, бесчестные личности, либо, в лучшем случае, люди не совсем нормальные», – возмущается С. Ольденбург. На это можно ответить, что государство расправлялось с теми, кто ему не нравился, куда более жестокими средствами. Каждый из оппонентов использовал то оружие, каким располагал.

Как уже говорилось, правительство относилось к либеральным фрондерам не так серьезно, как к революционерам. И совершало большую ошибку.

Да, оппозиционная интеллигенция не стреляла в губернаторов, не строила баррикад. На словах она была смелее, чем в поступках. Но эта группа населения формирует идеи и общественные течения, которые впоследствии меняют страну.

На протяжении всего царствования Николая II Власть постепенно ослабевала, а Общество усиливалось.

За короткий, менее чем четвертьвековой период этот процесс прошел несколько этапов.

«На лекции профессора Ключевского». Л. Пастернак

От «бессмысленных мечтаний» к концу «стабильности»

Уходя из жизни, Александр III оставил наследнику страну, в которой всё было тихо и спокойно. Полицейский режим, установившийся с 1881 года, расправился с революционерами и приструнил либералов. Активные смутьяны отправились в Сибирь или в эмиграцию, большинство же недовольных, как водится, притихло, пассивно ожидая перемен к лучшему.

Эти «сон и мгла» в тени победоносцевских «совиных крыл» по инерции длились еще несколько лет после смерти грозного царя, а потом развеялись, после чего Россию с большей или меньшей интенсивностью лихорадило уже вплоть до падения монархии.

В том, что стабильность оказалась непрочной и недолгой, вины Николая II нет. Если бы Александр прожил дольше, несомненно случилось бы то же самое. Ресурс «искусственного замораживания» общественной активности всегда ограничен. Нарастает внутреннее напряжение, прилетает какой-нибудь «черный лебедь», и сжатая пружина распрямляется.

Николай Обществу поначалу понравился, хотя широкой публике мало что было известно про личные качества нового императора. Все преисполнились надежд, что такой молодой и миловидный государь станет править по-другому, что атмосфера очистится и начнутся перемены.

Однако Николай ничего менять не собирался. Во-первых, из почтения к памяти отца; во-вторых, из неуверенности в себе; в-третьих, из-за того, что правительственная команда осталась прежней. Общая логика была такая, что от добра добра не ищут. Раз в стране всё спокойно, пусть так и останется.

Первый же публичный акт правителя – речь, произнесенная 17 января 1895 года перед представителями дворянства, земств и городов, – положил конец иллюзиям. Царь в частности сказал: «Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твёрдо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель». Всех сразил эпитет «бессмысленные» применительно к заветным чаяниям интеллигенции. Есть версия, что в подготовленном тексте было написано «несбыточные» и царь то ли оговорился, то ли решил спонтанно усилить «мессидж». Так или иначе, Общество было оскорблено и начало относиться к новому самодержцу враждебно. Впоследствии это отношение уже не менялось.

С этого момента вновь начинает активизироваться деятельность революционных кружков – например, возникает «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», одним из членов которого являлся помощник присяжного поверенного Владимир Ульянов. Эту маленькую организацию, как и другие подобные начинания, быстро уничтожает опытная полиция, но с ростом оппозиционных настроений в Обществе сыск ничего поделать не может. Раздражение против властей постоянно усиливается. С конца девяностых годов даже в умеренных, либеральных кругах лозунг «долой самодержавие» перестает восприниматься как нечто чрезмерно радикальное.

Обаятельный Николай на портрете В. Серова

Следующий после манифеста о «бессмысленных мечтаниях» импульс к конфронтации произошел в 1899 году. В течение нескольких лет разрабатывался проект завершения земской реформы. В свое время она не была доведена до конца – в западных губерниях выборные органы местного хозяйственного самоуправления так и не появились. Министр внутренних дел Горемыкин сделал заявление, вновь наполнившее сердца прогрессистов светлыми надеждами: «Основой действительной силы государства, какова бы ни была его форма, есть развитая и окрепшая к самостоятельности личность; выработать в народе способность к самоустройству и самоопределению может только привычка к самоуправлению». Это была музыка для либерального слуха. Но государь император, послушавшись консервативных советников, проект упразднил, а на место мягкого Горемыкина поставил сурового Сипягина, про которого Витте в мемуарах пишет: «Убеждения его очень узкие, чисто дворянские, он придерживается принципа самодержавия, патриархального управления государством на местах; это его убеждения, и убеждения твердые».

1899 год можно считать моментом, с которого «стабильность» начинает рушиться. Таким образом, она не продержалась и двух десятилетий.

Первой ласточкой стало брожение в среде студенчества, всегда чувствительного к переменам в общественной атмосфере.

Вести себя с молодежью Власть никогда не умела, а если предпринимала какие-то попытки в этом направлении, то они получались медвежьими. Вводились всякого рода административные строгости, ограничивались университетские свободы, возмутителей спокойствия исключали или без суда отправляли в ссылку. В результате подобных действий обычное юношеское бунтарство («блажен, кто смолоду был молод») перерастало в нечто более серьезное. Государство не могло обходиться без высших учебных заведений, но те выращивали не только необходимых стране специалистов, но и противников существующего режима. Как выражается С. Ольденбург, «правительству приходилось лавировать между Сциллой отсталости и Харибдой взращивания своих врагов».

У московских студентов существовал «союзный совет», объединявший сообщества земляков. В 1895 году полиция не придумала ничего лучше, как арестовать эту подозрительную команду, всего лишь ведшую вольные разговоры. В ответ студенты избрали новых лидеров, и те объявили, что их цель теперь – «подготовка борцов для политической деятельности». В 1896 году, по следам Ходынской трагедии, впервые после многолетнего перерыва состоялась студенческая манифестация в память о жертвах. Последовали сотни новых арестов. В учебных заведениях по всей стране были проведены акции солидарности.

«Молодежная политика» властей пополняла ряды оппозиции эффективнее любой революционной пропаганды.

В 1899 году, на волне широкого общественного недовольства, студенческий протест принял беспрецедентный размах.

На сей раз началось с Санкт-Петербургского университета, и повод был пустяковый. Ректор сделал выговор студентам за плохое поведение и пригрозил полицией. Упреки были справедливы, но произнесены в оскорбительном тоне. От этой маленькой искры разгорелся большой пожар. Ректора освистали, прибывшую полицию закидали снежками. В ответ засвистели нагайки.

Университет забастовал. На собрании было принято обращение, по своему содержанию уже не пустяковое: «Мы объявляем Санкт-Петербургский Университет закрытым и прекращаем хождение на лекции, и, присутствуя в Университете, препятствуем кому бы то ни было их посещать. Мы продолжаем этот способ обструкции, пока не будут удовлетворены наши требования: 1) опубликование во всеобщее сведение всех инструкций, которыми руководствовались полиция и администрация в отношении студентов, и 2) гарантии физической неприкосновенности нашей личности». То есть речь шла о защите человеческого достоинства, а не о частном случае полицейского насилия, которое «преступно даже в применении к самому темному и безгласному слою населения» (говорилось в декларации)

Движение было подхвачено студенчеством других учебных заведений по всей стране. Возник единый организационный комитет.

Конфликт поколений. И. Сакуров

Правительство растерялось, столкнувшись со столь широким протестом. По высочайшему указу назначили комиссию для рассмотрения случившегося. Всем студентам, которых выслали за участие в беспорядках, разрешили вернуться.

Вместо того чтобы удовлетвориться достигнутым, молодежь пришла в еще большее возбуждение. Тогда власти переменили тактику – решили явить суровость. Охваченные волнениями заведения были на полгода закрыты. Столичные профессора, сочувствующие студентам, уволены. Плюс к тому вышло постановление, согласно которому студентов, совсем как во времена Николая I, можно было отправить в армию, чтобы поучились там дисциплине.

Я столь подробно рассказываю о коллизиях локального конфликта, потому что точно такой же тактики Власть в дальнейшем будет придерживаться и по отношению ко всему протестному движению. Сначала какие-то непродуманные действия распаляют тлеющий огонь недовольства; затем следуют уступки, воспринимаемые как слабость; потом переход в другую крайность – к чрезмерному насилию – на время восстанавливает внешнее спокойствие, но еще больше повышает градус враждебности, что через некоторое время приводит к новому взрыву.

Если говорить о молодежи, то практика насильственной сдачи студентов в солдаты лишь способствовала радикализации учащихся. Беспорядки будут происходить вновь и вновь, а затем дело дойдет до эксцессов более серьезных.

Один из исключенных студентов застрелит министра просвещения Н. Боголепова. Этот выстрел, прогремевший 14 февраля 1901 года, можно считать окончательным завершением «периода стабильности» и началом новой эпохи – общественных потрясений и политического терроризма.

Главной причиной перелома, однако, были вовсе не студенческие протесты, а явление более глобального свойства: закончился долго продолжавшийся экономический подъем.

В 1900 году разразился общемировой кризис производства, больнее всего ударивший по России. Закрывались фабрики и заводы, падали в цене акции (у ведущих предприятий вроде Путиловского и Сормовского гигантов – на 60–70 %), резко сократилась добыча топливного сырья, сотни тысяч рабочих оказались на улице, без средств к существованию.

Упадок и застой экономики растянутся почти на десять лет, порождая социальный протест. Эти настроения выльются в драматические события, которые принято называть «Первой русской революцией».

Вслед за промышленностью от кризиса пострадало и сельское хозяйство. С 1902 года константой российской жизни становятся не только рабочие, но и крестьянские волнения, часто ожесточенные и подавляемые военной силой.

С самого начала нового века, как только рухнула непрочная «стабильность», государству пришлось вести войну на два фронта: против растущего революционного движения и против либерального лагеря, который в новых условиях стремительно радикализировался.

Либералы переходят от слов к делу

Этой короткой фразой можно пересказать суть процессов, которые происходили внутри Общества накануне большого политического кризиса, разразившегося в 1905 году.

Конечно, «дело» все равно ограничивалось словами, но для мыслящего сословия они и есть главное оружие, поскольку формируют и направляют общественное мнение. Без его поддержки любые действия, даже самые решительные и успешные, ничего не дадут. Пример тому – операция, блестяще проведенная «Народной волей» 1 марта 1881 года, но давшая обратный эффект, в том числе и потому, что Общество пришло в ужас от цареубийства и отшатнулось от революционеров.

Работа, которой занялись либеральные деятели в самом начале нового столетия, наоборот, подготавливала широкие слои российского населения к будущему столкновению с Властью.

На домашних концертах пели «Дубинушку» и (негромко) «Марсельезу». Всеобщее восхищение вызывали задорные литературные сочинения вроде горьковской аллегории о Буревестнике. Когда мирная публика начинает скандировать «Пусть сильнее грянет буря!», буря рано или поздно обязательно грянет.

С 1902 года самые деятельные представители Общества начинают всерьез готовиться к борьбе с режимом – ненасильственной, но основательной. Впоследствии эти события вызовут у историков несравненно меньший интерес, чем генезис большевистской партии, а ведь действия тихих либералов сыграют гораздо большую роль в грядущем распаде государства, чем споры Ленина с Мартовым о диктатуре пролетариата.

Первым шагом консолидации несоциалистической оппозиции (можно назвать ее и так) было создание журнала. Экономист Петр Струве, к 32 годам побывав и под арестом, и в ссылке, миновав увлечение марксизмом, пришел к заключению, что для России предпочтительнее всего путь демократических свобод. Эмигрировав, он основал в Штутгарте редакцию «Освобождения» – печатного органа, который выступал против самодержавия, но не за революцию.

В статье П. Милюкова, опубликованной в первом же номере, излагалась суть либеральной программы: личные свободы, гарантированные независимым судом; основные политические права (печати, слова, демонстраций, партий) и учреждение парламента – «бессословного народного представительства» с правом высшего контроля и утверждения бюджета.

Среди авторов журнала были лучшие умы и перья России: юрист А. Кони, философ Н. Бердяев, писатель В. Короленко, ученые, земские деятели, поэты. Печатались они под псевдонимами, чтобы не навлечь на себя репрессии.

Успех «Освобождения» был громаден. Впервые со времен герценского «Колокола» эмигрантское издание имело такое общественное влияние. В Россию журнал попадал всякими хитроумными путями – была создана целая система доставки, существовали даже специальные «конспиративные» версии, печатавшиеся на кальке. В донесении заграничной агентуры Охранки (где служили очень неглупые люди) говорилось, что «Освобождение» по-настоящему опасно, ибо свидетельствует об укреплении «либерального движения», которое «в самом ближайшем будущем явится неизбежным фактором падения самодержавия».

Журнал «Освобождение»

Милюков в воспоминаниях пишет интересную вещь – он считал очень важным, чтобы «программа не расширялась влево», то есть не смыкалась с революционной. При постоянной эскалации напряжения между Властью и Обществом выдержать эту линию становилось всё трудней.

Второй шаг по формированию либеральной оппозиции произошел в следующем, 1903 году. Авторы и сторонники журнала собрались в Швейцарии, чтобы создать организацию. Она получила название «Союз освобождения». Своей задачей эти люди считали легальную борьбу за изменение существующего строя.

В сентябре было еще одно собрание, уже на территории России, в Харькове, – разумеется, нелегальное. В январе 1904 года под прикрытием Съезда по техническому образованию в Петербурге на частных квартирах был проведен первый съезд «Союза освобождения». Отделения этой протопартии возникли в 22 городах империи. «Учредительный съезд развернул недоговоренные части первоначальной программы, – рассказывает Милюков. – Закон о выборах принял определенную форму всеобщей подачи голосов на основании всеобщего, равного, тайного и прямого голосования». Делегаты выбрали руководящий орган (естественно, подпольный) – Совет Союза.

Незадолго перед тем возникла еще одна нелегальная организация либерального направления – «Союз земцев-конституционалистов», объединившая тех участников земского движения, которым было недостаточно заниматься хозяйственной деятельностью. На своем съезде они решили, что будут добиваться конституционной монархии.

Подобные довольно многолюдные собрания, конечно, для полиции секретом не являлись, и все же они происходили.

Такое стало возможно, потому что к этому времени в стране началось брожение, против которого прежние, полицейские меры уже не помогали.

Брожение

Сначала власти пробовали действовать испытанным способом. После того как в 1902 году от пули террориста погиб суровый министр внутренних дел Сипягин, на его место поставили еще более непреклонного Вячеслава Плеве. Тот не смог переломить ситуации и стал одним из лоббистов «маленькой победоносной войны». В декабре 1903 года военный министр А. Куропаткин записал в дневнике: «Плеве не прочь иметь войну с Японией. Он надеется, что война отвлечет внимание масс от политических вопросов».

Это сильное средство, с успехом опробованное в 1877 году, когда Общество переключилось с борьбы против самодержавия на борьбу за освобождение «славянских братьев», поначалу тоже, казалось, работает. На время во внутренней политике наступило затишье. В феврале 1904 года на своем втором съезде «земцы-конституционалисты» хоть и приняли петицию к государю о даровании «народного представительства», но обратились к соотечественникам с призывом поддержать военные усилия правительства.

Однако Общество отвлеклось от борьбы с режимом ненадолго. Очень скоро, уже весной, началась череда военных поражений. Патриотический подъем сменился негодованием против самодержавия, так цепко держащегося за единоличную власть и так плохо с нею справляющегося.

Кроме того, борьбу не прекратили революционеры. В июле 1904 года они убили ненавистного Плеве, и самым большим потрясением для Власти стала даже не гибель ключевого члена правительства, а бурная радость, с которой широкие общественные круги откликнулись на это кровавое событие. Было совершенно очевидно, что «закручивание гаек» дало обратный эффект: Общество стало поддерживать революцию.