Текст книги "Жизнь как притча"

Отец Максим присел у окошка, обхватил голову руками и надолго задумался. Николка робко присел рядом.

– Не надо было мне уходить… – прошелестел губами священник, одной рукой обнимая юношу, другой доставая из глубокого кармана рясы мобильный телефон.

– Отче, благословите, – старец прижал телефон к уху, разгребая торцом трубки плотную копну волос, – я в Ранчеве. Тут такое дело… Вы уже знаете? Благословите, как поступить. Понял. Еду.

Он отложил трубку и, выпрямив Николку, сказал:

– Нам с тобой велено срочно прибыть в монастырь. Пойдём.

Расспросив, как найти автобусную станцию, они отправились по указанному адресу.

– Стыдно мне, – на ходу заговорил Николка, – те двое пожилых из нашего купе наверняка так и просидели на своих чемоданах до страшного конца. Я им нагрубил с вечера. И как теперь извиняться?

– Признаться, и я растерял к ним внутреннюю любовь, – ответил на ходу отец Максим, – надо же такому случиться: сам читаю Евангелие, глазами пью благую весть, а сердцем каменею! Какой я после этого священник…

– Отец Максим, отец Максим!

К ним бежал человек лет тридцати. Дорогой костюм, остроносые ботинки и широкий красивый галстук выдавали в нём преуспевающего буржуа.

– Отец Максим, как хорошо, что я вас встретил! – выпалил мужчина, задыхаясь от бега. – Я же вас с вертолёта признал! Смотрю, монах поднимается с путей, ну вылитый отец Максим. Пока искал площадку для посадки, думал, уйдёте, не найду. Слава Богу, свиделись!

– Здравствуйте, Артур, – ответил священник, – слышали, что стряслось?

– Так я туда и направлялся. Мне сказали, что вы ехали этим поездом. Я ваш вечный должник, решил разыскать вас во что бы то ни стало. А вы живы!

– И что теперь? – спросил отец Максим.

– Давайте полетим туда. Кому-то ведь мы сможем помочь! А потом я вас домчу до Млечного!

– Этот юноша со мной.

– Лишнее место…

– Там разберёмся, – подытожил отец Максим, – где ваша птица?

Они летели вдоль железнодорожного полотна к месту обвала. Вскоре за верхушками елей стало различимо чёрное пятно. Оно по мере приближения расширялось в размере и в конце концов превратилось в огромную воронку, на дне которой посверкивали крашеные фрагменты провалившегося поезда.

– Какой ужас! – крикнул, не оборачиваясь, Артур и повёл машину на снижение.

Вертолёт, на котором летели наши герои, представлял собой лёгкую спортивную модель десятилетней давности выпуска, вполне работоспособную и ухоженную по всем авиационным протоколам. Небольшой разлёт винта компенсировался легчайшим титановым корпусом и дополнительным вращением винтовых подкрылок. Артур начал аккуратно снижать высоту, погружаясь в тёмную пасть отверстой карстовой ямы. Когда до дна ямы оставалось не более десяти метров, Артур поставил управление вертолёта на автоматическое слежение высоты, выбросил верёвку и начал по ней спускаться на спины поверженных вагонов. Николка, затаив дыхание, следил за каждым его шагом. Опустившись к входной двери одного из вагонов, Артур замкнул на карабин лестницу о подъёмные перила и через распахнутую вагонную дверь проник внутрь. Его не было минут двадцать. Наконец он появился в дверном проёме, взобрался, цепляясь за перила, на крышу, отвязал лестницу и поднялся на борт вертолёта. Отец Максим, не говоря ни слова, ждал сообщения.

– Живых нет, – коротко сказал Артур и стал поднимать вертолёт.

Николка не отрываясь смотрел вниз. Его юное сердечко ритмично выбивало: «Как так? Как так?..» Отец Максим читал молитву. Но за рёвом мотора было заметно лишь его беззвучное шевеление губ:

– Заступнице Усердная, Благоутробная Господа Мати, к Тебе прибегаю аз, окаянный и паче всех человек грешнейший; вонми гласу моления моего, вопль мой и стенание услыши…

Они летели строго на север. Плотные леса средней полосы всё более уступали место равнинному плоскогорью, пересечённому многочисленными речушками и оврагами. Редкие деревушки ютились по берегам рек и небольших озёр. Сырой туманный воздух пощипывал щёки и слезил глаза.

– Скоро Млечный! – крикнул Артур, развернувшись к отцу Максиму. – Сядем прямо у монастыря.

– Добро! – ответил, поёживаясь, священник и, обернувшись в свою очередь к Николке, спросил:

– Замёрз?

– Не-е, дядя Максим, – ответил юноша, стараясь отдышать тёплым дыханием окоченевшие ладони.

Артур совершил посадку на асфальтированный клочок перед Святыми воротами монастыря, изрядно наделав шума и вызвав окрестный переполох. Плотное кольцо народа буквально за несколько минут окружило вертолёт и принялось рассматривать машину, ожидая выхода пилота и пассажиров. Наконец в створе Святых ворот в сопровождении монахов показался и сам игумен.

– А, Артур, что за ветер принёс тебя? – воскликнул игумен.

– Благословите, отче! – ответил Артур. – Привёз отца Максима. Слава Богу, живого и невредимого.

– Вижу сам. Отец Максим, да как же тебе живым удалось выйти из адовой проделки? Ведь какая беда приключилась. Мы уж тут наслышаны.

– Господь вразумил, – опуская голову, ответил отец Максим, – милостью Божией, почуял я беду ещё в поезде. Не спалось мне. А когда под утро обнаружилось дьявольское намерение, понял одно: уходить надо. Звал всех, но не слышат люди, уму своему верят. Одно прошу, отче, отпусти до келии, глаза слезятся, молитвы просят.

Игумен оглядел Николку.

– Ступай, ступай, отец Максим. Да паренька, попутчика своего обогрей молитовкой. Гляжу, холодно у него внутри, тяжко.

Игумен повернулся к Артуру.

– А мы пойдём, Артур, покалякаем: чем горюшку пособить надобно, – игумен обернулся к одному из монахов, – накорми летунов.

Отец Максим, несмотря на преклонный возраст, буквально бежал по монастырю. Николка едва поспевал за его сутулой спиной. Перед папертью храма священник остановился и, совершив широкое крестное знамение, стал подниматься по ступенькам. Николка помог ему открыть тяжёлые старые двери, и они вошли в гулкий полумрак церкви.

Храм был пуст, если не считать низенькой сгорбленной старушки, оттирающей свечной нагар с витиеватых подсвечников. Литургия только что закончилась. В храме приятно пахло ладаном и влажным человеческим дыханием.

Отец Максим опустился на колени перед большой иконой Богородицы. Его спина сжалась и застыла в неестественно наклонённом вперёд положении. Что он шептал, Николке не было слышно, но от спины, как от репродуктора, исходили невидимые динамические волны. И Николке казалось, что он слышит сухие повторяющиеся всхлипы и бесконечное количество слов «помилуй», «прими с миром» и «вонми гласу моления моего, вопль мой и стенание услыши»…

Николка медленно опустился на колени, прикрыл лицо ладонями и стал сначала негромко, но потом всё звучнее повторять: «Боженька, ты добрый, заступись за мёртвых и помилуй живых!»

Окончив молитву, отец Максим встал и положил на плечо Николки шершавую, как берёзовая кора, ладонь.

– Пойдём, Коля, – сказал и вяло, по-стариковски шаркая, пошёл к выходу. Юноша очнулся, растерянно оглянулся вокруг, как бы припоминая последние мгновения жизни, потом поднялся и поспешил за стариком.

Келья отца Максима находилась на самом краю монастырской территории и представляла собой половину крохотного деревянного дома. По соседству жил садовник Елисей с двенадцатилетней дочерью Анютой. Жена Елисея погибла в автокатастрофе. Елисей после того горестного случая запил и сам чуть с жизнью не простился. Анюта росла, как сорная трава, вечно голодная, чумазая и вороватая. А что поделаешь – есть-то хочется. Как-то залезла она под Вербное воскресенье в церковную лавку, стащила то ли крестик, то ли колечко – и бежать. Не тут-то было, поймали плутовку и к игумену поволокли. Истинно поволокли! Анютка орала, кусалась, как бесёнок, да только всё зря. Послали за отцом. А Елисей пьяный лежит на лавке, как мертвец. Лопнуло тогда у игумена терпение. Велел он соскрести Елисея с лавки и в подпол монастырский определить. К обеду другого дня проспался Елисей, открыл глаза и в ужас пришёл, заплакал. Почудилось ему, что помер он и узы каменные на себя принял. В тот день кормить Елисея игумен пришёл сам и долго с ним говорил. Уж о чём говорил, того не узнать, да только остался Елисей в монастыре. А через год дали ему с Анютой полдомика, аккурат через стенку с отцом Максимом. Так из пустяшного Елисея вышел добрый садовник, а Анюта в школу пошла. Девочка-то оказалась смышлёная и кроткая. На сытый желудок прошла вся её разбойная прыть.

Отец Максим поднялся по ступенькам крылечка, отпер тяжёлую дверь и вошёл в дом. Единственная комната на его половине была чисто убрана и застелена свежим стираным бельём. В комнате было два окна, две кровати, два стула и стол. Напротив входа алел внушительный иконостас, собранный в основном из картонных печатных образов. Горела лампадка.

– Коли остаться со мной пожелаешь, вот твоя кровать, – сказал отец Максим и показал на дальний угол комнаты, – но знай, я – старый человек, храплю и до ветру по ночам частенько бегаю. А там то ведро пустое оброню, то споткнуся обо что, в общем, шума от меня в достатке. Может, и лучше б тебе в монастырской гостинице остановиться.

– Мне лучше здесь, – ответил Николка, – при вас, дядя Максим.

– Ну тогда и первое правило запомни: дяди-тёти живут за забором, зови меня отец Максим. Если встретишь молодого монаха, обращайся – брат, к старшему – отец, отче. Уразумел?

– Ага.

– Тогда бросай вещи и пойдём в храм. Сейчас там наше место.

Через приоткрытые двери они едва протиснулись в притвор храма. Братия монастыря в полном составе уже стояла на молитве. Читал игумен. Николка притих за спиной отца Максима и стал, оглядываясь по сторонам, робко повторять молитвенные действия монахов. Молитва совершалась долго. С непривычки у молитвенного новобранца заныли ноги и отчаянно заколотило сердце. Ему не хватало воздуха. В конце концов лёгкое скольжение всего происходящего перешло в кружение головы. Он пошатнулся, неловко переступил по ногам рядом стоящих монахов и потерял сознание.

Очнулся Николка на постели в комнате отца Максима. Сквозь пелену приоткрытых глаз он разглядел склонившихся над ним незнакомых людей.

– Очнулся, – шепотком возвестил молоденький девичий голосок.

– Ну вот и слава Богу, – отозвался отец Максим, складывая и убирая в стол рукопись.

Огромный косматый мужик выпрямился и взял девочку за руку:

– Пойдём, Анюта, всё слава Богу.

Анюта, непрерывно оглядываясь, вышла вслед за отцом, и в горнице стало вновь тихо.

– Перепугал ты братию, – усмехнулся отец Максим, нарушая тишину, – что случилось?

– Не знаю. Всё закружилось вокруг: свечи, вагоны, облака…

– Ничего, обретёшь трезвую молитву – окрепнешь, научишься владеть собой. Верь мне, начальные силы у всех нас малы и суетливы. Хочется дерево целиком обнять, да рук не хватает!

– Отец Максим, объясните мне, почему люди верят в слова? Вот сегодня. Огромное количество молодых сильных мужчин стояли и молились, вместо того чтобы мчаться туда, разгребать, вытаскивать, оказывать первую помощь? Просто быть рядом?..

– Хороший ты задал вопрос. Я так тебе отвечу. Туда, где жизнь соприкасается со смертью, а это именно место, о котором мы все сейчас говорим и думаем, можно прийти со стороны жизни и со стороны смерти. То, что ты предлагаешь, бежать, спасать, быть рядом – это истинно человеческая забота. И поверь, ею переполнены скорбные сердца монахов. Но монах – не человек в том смысле, который мы привычно вкладываем в это понятие. Это человек, отрекшийся от мира, отрекшийся ради общения с Богом. Это человек, который именно в Боге решает, если так можно сказать, все свои проблемы. Он видит мир сквозь призму Божественного решения. И это решение порой оказывается гораздо эффективнее мирского душевного трудолюбия. Тебе понятно, что я говорю?

– Да-да, отец Максим, я стараюсь, – Николка подсел к столу и не отрываясь стал всматриваться в лицо священника.

– Так вот. Молитва – это не схоластика перед иконой. Это огромный внутренний труд. Ты сегодня потерял сознание от духоты и внутренней слабости, а случается, монахи теряют сознание от сердечного напряжения и «легчайшего» благодатного касания Божьего, выдержать которое не каждый в силах.

– Выходит, монах смотрит на события жизни со стороны смерти?

– Тебе сейчас трудно правильно понять меня. Но поверь, только через смерть мы узнаём истинную цену жизни. Был у меня такой случай. Неожиданно трагически погиб один мой приятель. Да, мы были просто приятелями, изредка виделись, но дружбы не было, так, общая приветливость. Когда же его не стало, со мной произошло невероятное! Я физически страдал, горюя об ушедшем товарище. С тех пор прошло более сорока лет, а душа моя до сих пор не успокоилась. До сих пор Анатолий, так его звали, находится, как живой, напротив меня, где бы я ни был. И в то же время многих, казалось, более близких людей я хоронил и вскоре вспоминал об их существовании только когда писал поминальные записки. Вот такое дело…

– И как быть мне? В этой страшной яме погибли сотни людей! Тоже твердить слова, смысл которых я не понимаю? Или умолять Артура вернуться и искать живых?

– Ты волен поступить и так, и так. И всё будет правильно. Я тебя не держу и благословляю на любое благое дело. Поступай, как решишь.

За дверью раздался голос:

– Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!

– Аминь, – ответил отец Максим.

В келью вошёл молодой монах.

– Отче игумен летят с Артуром на яму. Одно место свободно. Зовут вас, отец Максим.

Николка упал в ноги священнику.

– Отче, дозволь мне лететь! Я ловчей помочь смогу.

– Что ж, лети, – отец Максим положил руку на голову Николке, – Бог с тобой, – и, обернувшись к посыльному, сказал:

– Передай отцу игумену мою нижайшую просьбу: взять вместо меня вот этого юношу, – отец Максим встал, – благослови, милостивый Боже, всех нас на труды молитвенные и телесные!

Когда до места трагедии оставалось всего километров десять, Артур связался по рации со штабом спасательных работ. После недолгих переговоров вертолёту разрешили посадку и назначили место на ближайшей вырубке, примерно в километре от ямы.

Без особых хлопот Артур посадил аппарат. Николка первым спрыгнул на землю и подал руку игумену. Через перелесок был слышен шум производимых спасательных работ. Когда они вошли в лес, то вскоре метрах в двадцати перед собой услышали треск валежника и глухие человеческие голоса. По знаку Артура игумен и Николка попрятались за деревья.

– Эй, мужики, куда путь держите? – крикнул Артур и пошёл прямиком к ним.

Те бросились наутёк. Стало заметно, что бежать им явно неудобно из-за увесистой поклажи.

– Николка! Ступай за мной вслед, – шепнул игумен и, подобрав подрясник, помчался, ломая ветки, наперерез убегавшим.

Игумен бежал быстро и казался птицей, вспорхнувшей из гнезда. Николка едва поспевал за ним. Через пару минут два здоровенных мужика оказались в кольце. Перед ними, забежав наперёд, стояли игумен и Николка, а сзади, подхватив увесистый дрын, выступил из-за деревьев Артур. В руках у неизвестных были два дорогих импортных чемодана и штук пять дамских и мужских сумок.

– Пусти, монах! – взревел один из них и пошёл прямо на игумена.

Второй развернулся и встал лицом к Артуру.

– Опомнись, брось вещи! – спокойно сказал игумен. – И ступай с Богом.

– С дороги! – мужик замахнулся на игумена чемоданом, но в это время у него отчаянно хрустнула коленка. Он выронил чемодан и, обхватив руками ногу, повалился на землю, истошно воя и матерясь. Второй, видя случившееся, обвёл безумным взглядом неподвижно стоящих Артура, Николку и игумена, бросил чемодан и, выкрикивая «Чёрт, чёрт, чёрт!..», метнулся в сторону и исчез за деревьями.

В это время к месту «сражения» вышла группа омоновцев во главе с молоденьким лейтенантом.

– Что, ещё один мародёр? – зло сказал лейтенант. – Да сколько же их, наконец!

– Один побежал туда! – выпалил Николка, указывая рукой в сторону делянки.

– Сомов, Кравчук, Харькин, догнать!

Три омоновца вышли из цепи.

– Товарищ лейтенант, не надо за ним бежать. Он сам себя накажет, – тихо сказал игумен.

– Ну уж нет, товарищ монах, эту сволочь мы поймаем! – ответил лейтенант.

Вдруг раздался истошный раскатистый вой.

– Ну вот, всё и случилось, – сказал игумен и перекрестился.

Омоновцы поспешили на крик и вскоре привели, вернее, принесли на руках второго мародёра. В глазу его торчала небольшая сухая ветка. Видимо, он напоролся на неё, когда, гонимый страхом, бежал, не разбирая дороги.

Лейтенант по рации вызвал бригаду медиков. Горемыку погрузили на носилки и отправили в штаб операции, возле которого была разбит полевой госпиталь.

– Вещи на досмотр, – скомандовал лейтенант. Затем он повернулся к игумену:

– Простите за грубость, святой отец, насмотрелись мы тут всего. И геройства, и мерзости, – сказал лейтенант с виноватой улыбкой.

– Святые там, – игумен взмахнул рукой, указывая в небо, – а нам по грехам вона что разгребать приходится.

Священник обнял лейтенанта и добавил:

– Храни тебя Господь и ступай с Богом. И помни: сила в правде! Так говорил великий заступник земли Русской Александр Невский. Так и нам жить подобает.

Омоновцы ушли.

– Что смотрите? – вздохнул игумен, заметив удивлённый взгляд Артура и глаза Николки, полные щенячьего восторга. – Пойдёмте. Господь всё устраивает к нашему вразумлению. Ему и слава.

Они направились к яме. Чем ближе наши герои подходили к кратеру, тем громче были слышны звуки техники и отдельные команды спасателей.

Им навстречу вышел руководитель спасательной операции, высокий худой мужчина лет сорока, в чине полковника.

– Отец игумен, здравствуйте. Хорошо, что вы прибыли. Эта заваруха – откровенная чертовщина. Всё против логики! Не сработал ни один уровень сигнализации. Такое ощущение, что поезд, как собака на поводке, бежал к месту происшествия. Даже в расположении опрокинутых вагонов невозможно проследить логику падения! – он перевёл дыхание и повторил. – Всё против здравого смысла!

– А скажите, Пётр Петрович, – обратился игумен к полковнику как к своему старому знакомому, – я могу спуститься в яму? Хочу взглянуть своими глазами.

– Конечно. Я дам провожатых, но будьте, отец игумен, осторожны. Что-то здесь не так.

– Коля, ты остаёшься здесь. Жди нас с Артуром.

Подали стрелу подъёмника, и полковник сам помог игумену перебраться в кабину. Вслед вошли Артур и три омоновца с оборудованием для верхолазных работ.

Стрела вынесла кабину на середину ямы и остановилась над скоплением опрокинутых друг на друга вагонов. Это было жуткое зрелище. Поверить в то, что перед глазами настоящие огромные железнодорожные вагоны, было просто невозможно. Мятые, скрученные и надломанные пополам, вагоны представляли собой груду металлического хлама, составленного из вещей, потерявших первоначальную форму.

– Обвяжитесь, отец игумен, – сказал Артур, протягивая монтажный пояс.

По верёвочной лестнице один за другим стали спускаться два омоновца. Третий остался в кабине, у приборной доски. Вслед за ними шагнул на зыбкие ступени игумен. Последним на верёвочную лестницу перебрался Артур. Как только омоновец, спускающийся первым, ступил на спину верхнего вагона, ощутимо сотряслась земля. Груда вагонов пришла в движение. Воин, успевший сделать несколько шаров в сторону, не смог ухватиться за спасительный канат лестницы и через мгновение провалился в черноту ямы вместе с грудой искорёженного железа.

– Вира! – Артур подал знак наверх.

– Подождите, мы не можем оставить его! – сказал игумен. – Артур, крикните, чтоб опустили лестницу ниже.

– Отче, это добром не кончится! – Артур посмотрел на уползающие вниз вагоны.

– А зачем вообще мы здесь?! – сверкнул зрачками игумен. – Майна!

– Майна! – громко повторил команду Артур и махнул рукой, показывая оставшемуся в кабине омоновцу знак на снижение.

Лестница медленно поползла вниз. Вокруг стало темно. Далеко вверху по небу плыли холодные сизые облака. Высокие ели торчали как корабельные хлысты, стараясь сомкнуться по кругу и прикрыть ужасную наготу воронки. Яма походила на вскрытое в анатомичке тело мертвеца.

– Только не бойтесь, служивые! – печально усмехнулся игумен. – Пока не отыщем упавшего товарища, отсюда не уйдём. Благословляю на подвиг.

На этот раз лестница не достала метра полтора до крыши вагона. Омоновец спрыгнул. Игумену бросились в глаза сержантские лычки на его погонах. В наступившей гулкой тишине многократно усилился шлепок кирзовых подошв о поверхность промятого листового железа. Парень, напуганный случившимся с его товарищем, никак не мог решиться выпустить из рук лестницу, но спускающийся за ним игумен перехватил вязаные ступени и отвёл руку омоновца от спасительного каната.

– Подём, брат, – шепнул игумен, – нас ждут.

Они пошли, с трудом сохраняя равновесие, по покатой и скользкой крыше вагона. Игумен включил в мобильнике фонарик.

– Вот он!

Зажатый между двух вагонов, в неестественной страдальческой позе и без признаков жизни висел над чёрным провалом несчастный солдат.

– Держи меня! – игумен протянул руку Артуру и стал осторожно спускаться с крыши вниз. Идущий впереди воин заметил вертикальные поручи, перепрыгнул на соседнюю крышу и по поручам стал спускаться к товарищу.

– Артур, попробуй чуть отжать вагоны! – крикнул игумен, поддерживая вдвоём с сержантом тело несчастного. Артур упёрся ногами в верхний рант соседнего вагона и, распластавшись над чернотой почти горизонтально, изо всех сил попытался раздвинуть вагоны. Видимо, немного это ему удалось. Тело дрогнуло и поползло вниз. Игумен и сержант подхватили омоновца и на вытянутых руках, напрягая все силы, подали тело вверх. Артур ловко выскочил на крышу и принял его. В это время омоновец издал хриплый стон.

– Он жив! – крикнул Артур. – Поднимайтесь!

Игумен, кряхтя и обливаясь потом, забрался на крышу. Обхватив пострадавшего, Артур и сержант полезли вверх по канатной лестнице. Оператор кабины, перегнувшись через ограждение, принял тело израненного товарища. Когда игумен, собрав последние силы, перевалился через борт, Артур выдохнул:

– Вира!

Через несколько минут подъёмник доставил кабину на край кратера, где Николка переминался с ноги на ногу, наблюдая за происходящим. Подоспела бригада спасателей. Пострадавшего омоновца погрузили на приспособленный для перевозки раненых борт вездехода, и, ломая метровыми колёсами валежник, машина отправилась в походный госпиталь. Не успел растаять в проседи березняка рык мотора, вдруг наступила пронзительная тишина.

– Как тихо!.. – отозвался Николка.

Его голос рассыпался на тысячи крохотных берёзовых шёпотков, затих и исчез, будто камень, брошенный в воду.

– Что с вами?! – Артур неотрывно смотрел в глаза игумену. – Вам плохо?

С отцом игуменом творилось что-то неладное. Его покрасневшее от напряжения лицо и крупные капли пота на лбу без слов говорили о необычайном внутреннем напряжении. Казалось, в эти мгновения священник был очень далеко от всего происходящего вокруг. Наконец он открыл плотно сомкнутые глаза и прошептал:

– Нам надо поспешить. Идёмте.

Березняком они вышли к лагерю. Лагерь оказался совершенно пуст. Множество диковинной техники застыло в странных полудвижениях.

– Жуткое зрелище… – нахмурился Артур.

– Кажется, мы опоздали, – мёртвым голосом проговорил отец игумен и направился к краю кратера. Все поспешили за ним. Отчаяние охватило горстку ничего не понимающих людей, когда они оказались у края воронки. Вместо черноты ямы перед ними зияло голубое зеркало воды. И лишь обрывистые берега напоминали о свершившейся трагедии…

Что произошло? Отряд спасателей, все до единого человека исчезли в пучине образовавшегося озера? Как могло появиться столько воды за короткое время перехода от места высадки из подъёмника к лагерной стоянке? Более того, появиться бесшумно!

Артур бросился в сторону походного госпиталя. За ним устремился Николка, помчался, как вихрь, пытаясь движением выдавить из себя нестерпимую боль отчаяния. Они бегали от палатки к палатке и наконец вернулись, без сил упав перед отцом игуменом на колени.

– Никого… – выдавил единственное слово Артур, обхватив голову руками.

– Дядя игумен, сделайте что-нибудь! – взвизгнул Николка, путаясь в подряснике священника.

Глаза юноши остановились на лице игумена, губы бессвязно повторяли: «Что-нибудь, что-нибудь…» Наконец Николка заметил, что игумен плачет. Слёзы текли по холодным впалым щекам, срывались с бороды и падали на землю.

– Дядя игумен, неужели всё так…

– Простите меня, люди добрые, – игумен рухнул на колени и припал головой к земле, – мал я перед этой отчаянной злобой. Господи, дай сил!

– Смотрите! – крикнул один из омоновцев, указывая на кратер.

От кратера доносился едва уловимый слухом шелест движения воды. Действительно, уровень поверхности озера как бы таял, с каждой секундой ускользая от кромки кратера всё ниже и ниже. Минут через десять вода полностью ушла в землю, оставив напоминание о случившемся только в сырых откосах кратера и небольших лужах на металлических вмятинах вагонов. Лужицы сверкали, отражая полуденное солнце, как внутренние светильники земли.

Наши герои вглядывались в дно воронки, зачарованные свершившимся чудом, а за их спиной слышался приглушённый шум техники и отчетливо доносились человеческие голоса. Наши герои обернулись и не поверили своим глазам. В полевом госпитале кипела жизнь. Санитары выбегали из операционных палат с пустыми носилками и вскоре вносили за брезентовый полог новых пострадавших. Вышел хирург. Он нервно закурил и стал широкими взмахами рук то ли разминать, то ли успокаивать собственное тело. Откинув брезентовый полог, выглянула санитарка.

– Григорий Ильич, у нас всё готово, можно начинать.

Хирург бросил недокуренную сигарету и торопливо вернулся в палату.

– Я ничего не понимаю! Отец игумен, объясните мне, что с нами происходит?!

Артур был похож на ребёнка, которого бесцеремонно ударили ни за что. Он едва ли не рвал на себе волосы. Непонимание происходящего сконцентрировало все его эмоции в одну большую боль. Казалось, он готов был схватить игумена за грудки и вытрясти из него ответ о смысле происходящего. Понимая нелепость задуманного, Артур обмяк телом и без сил повалился на землю.

– Нам не дано знать моментальный смысл происходящего, – ответил игумен, – просто поблагодарим Бога за Его милость и продолжим начатое.

Они вернулись через перелесок к лагерю и заглянули в одну из палаток. Вдруг Николка метнулся к койке в глубине натянутого брезента. На простенькой госпитальной раскладушке лежал пожилой человек с заплаканными глазами и смотрел в потолок.

– Вы живы! – в волнении произнёс Николка.

Человек медленно повернул голову и тихо прошелестел губами:

– К сожалению.

– А где ваша…

Николка умолк, видя, как страдальчески поползли брови несчастного вверх.

– Простите, я могу вам чем-то помочь? – спросил он, подсаживаясь на край раскладушки.

– Да, – человек сделал усилие, откинул одеяло и достал небольшую дамскую сумку, – открой, – попросил он Николку, и из его глаз снова потекли слёзы.

Николай расстегнул молнию и заглянул внутрь. В сумке, кроме старомодной косметички, ничего не было.

– Запомни адрес, – больной умоляюще посмотрел на Николку, – Москва, улица Зацепский вал, дом пять, квартира сто четырнадцать. Там живут наши дети. Отвези им эту косметичку как память о матери, – он перевёл дыхание, – о нас…

– Конечно!.. – Николка хотел сказать еще какие-то слова утешения, но вдруг заметил, что голова его собеседника странно повернулась на подушке, а глаза, как два искусственных стеклянных зрачка, замерли, уставившись в одну точку.

– Он умер, Коля, – тихо сказал подошедший игумен, помогая юноше встать с койки.

Затем он накрыл простынёй голову несчастного, наклонился и прочитал над усопшим разрешительную молитву.

– Ты его знал? – выйдя из палатки, спросил Артур Николку.

– Да, мы ехали в одном купе. Они с женой всё время что-то ели, а я не сдержался и обидел их словом. Моя грубость всё это время мучила меня. Я чувствовал, что мне представится случай извиниться. И не успел…

Омоновцы попрощались и ушли. У края воронки остались отец игумен, Артур и Николка.

– Артур, отправляйтесь с Колей в монастырь. Я задержусь. Созвонимся.

В тот же день вечером сидели за чаем в келье отца Максима Артур и Николка. По комнате затейливо кружился аромат смородинового листа и лучистый запах свежеиспечённого монастырского хлеба. На столе стоял электрический самовар, формой своей напоминавший старые сапожковые. Под потолком горела простенькая люстра местного электрического завода, перед иконами теплилась старинная лампада.

Отец Максим расспрашивал Артура о виденном, горестно качал головой и порой надолго задумывался, медленно расчёсывая бороду. Когда же Артур, захлёбываясь от волнения, касался самых необъяснимых ситуаций, священник просил уточнить совершенно странные подробности. Например, отца Максима необычайно интересовало: в то время как котлован заполнился водой и вокруг пропало всё живое, не шёл ли от воды пар и не помнят ли они в связи с этим горьковатого привкуса во рту. При каждом таком переспрашивании Артура охватывал небольшой истерический озноб.

– Ну при чём тут это?! – восклицал он, хватаясь за голову и вскакивая со стула.

– Это я так, Артурушка, так просто переспросил, – успокаивал его отец Максим и со вниманием слушал дальше.

Наконец Артур завершил рассказ. Наступило долгое молчание. Отец Максим прихлёбывал чай, с треском надкусывал баранки и о чём-то усиленно размышлял. Артур и Николка сидели, практически не притрагиваясь к угощению.

– Да вы пейте, пейте! – вдруг очнулся священник. – В небе-то, поди, не жарко.

– Дядя Ма… Простите, отец Максим, – заговорил Николка, – что мне делать? Я сейчас думаю о том, что всё зло, которое я натворил в жизни, заслонила одна моя коротенькая грубость. Помните, я сказал нашим попутчикам, что они обжоры и пердуны? Вы меня тогда ещё устыдили. Так вот. Мне представилась возможность повиниться, а он взял и умер. И жена его погибла. И у кого теперь прощения просить? Их нет, значит, зло во мне так и осталось…

– Зло вообще живуче, – отец Максим положил руку Николке на плечо, – может, оно поторопило этого человека со смертью, чтоб ты мучился и навыкал жить с грехом. Не вешай нос, Господь всё видит, Ему же прощать тебя и придётся в конце концов. Если б ты успел повиниться, тот человек наверняка бы задумался, как поступить. В одно ухо бес ему нашёптывает: «Не прощай! Пусть помучается», а в другое ангел Господень щебечет: «Как простишь ему, так и тебе простят однажды!» Может, и не простил, бывает такое. Значит, лукавый под самое сердце его подобрался. А ежели б простил, поступил, выходит, как Бог наказывал. Вот ты к Богу и иди и всё ему, как мне, расскажи. Ежели помилует – почувствуешь, ждать долго не придётся. Легко тебе станет, свободно!