Текст книги "Капитан Рубахин"

8. Старовский

Сам начальник райотдела, честно говоря, изрядно запаниковал, когда в тот проклятый вечер ему позвонили и рассказали, что капитан Рубахин взял торговца наркотой.

Очень скверно было, что история завязалась именно с Рубахина – этот опер, если что-то цеплял – разматывал до конца и, как правило, очень быстро.

Но самое скверное – фамилия задержанного была Старовскому хорошо знакома. Анатолий Горшенин давно дружил с Валеркой, его сыном-десятиклассником, часто бывал у Старовских дома, и его задержание с упаковкой «экстази» в кармане могло иметь непредсказуемые последствия. То, что парень на первых допросах не сдал своего поставщика, утешало слабо.

Виктор Семёнович и не стал бы, может, так нервничать, если бы не появилось у него с недавних пор ещё и смутное ощущение, что за ним приглядывают. Вроде бы и не видел он никаких известных ему признаков слежки, а вот противное чувство не проходило…

***

Раньше майор Старовский служил начальником отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков – ОБНОНе.

Он в ту пору только принял эту должность, поскольку его предшественник был переведён куда-то на Дальний Восток, где набирали новый состав такого же территориального ОБНОНа. Прежний состав поголовно проворовался: денежные потоки в наркобизнесе сбивают с ног и очень неслабых людей, встающих на их пути.

Мало кого несёт затем поверху, больше – в канализацию…

***

Однажды ночью на автовокзале подчинённые Старовского задержали транзитного курьера с героином весом лет этак на десять-пятнадцать тюрьмы.

Этот случай, как топор, разрубил надвое всю жизнь майора.

Задержанный курьер вёл себя спокойно и уверенно. Казалось, его нисколько не смущали ни наручники на запястьях, ни серьёзность статьи, которая ему могла быть предъявлена.

А уже ранним утром на приём к Старовскому явился некий человек по фамилии Свергунов, который представился директором фирмы, торгующей удобрениями для домашних цветов.

– Десять тысяч долларов, майор, – спокойно заявил он, внимательно наблюдая за лицом Старовского, – ты получаешь сразу, как только отпускаешь моего курьера с товаром. – Он достал из кармана мобильный телефон. – Я звоню – деньги подвозят.

Старовский молчал, привычно постукивая по столу торцом длинной стальной линейки, с помощью которой он в ходе допросов нередко добавлял разговорчивости задержанным. Нет, он никого не бил – просто её вид и хлёсткий, неожиданный удар этой линейки по столу производил нужное впечатление на наркоманов и мелких торговцев различной «дурью».

Но в тот раз майор чувствовал, что перед ним – птица совершенно другого полёта.

Человек, сидевший перед ним, добавил к названной сумме ещё пять тысяч. Старовский всё так же молчал. Тогда посетитель зашёл с другой стороны:

– У тебя сын растёт, Валерой зовут… – Так ведь, майор? – спросил он.

– И что? – напрягаясь и холодея, переспросил Старовский.

– Не боишься, что с ним беда какая-нибудь случится, по пути на баскетбол, например? Или вдруг резко подсадят его на иглу?

Первым порывом Старовского было тут же пристрелить этого типа, но он стиснул зубы и продолжал мерно стучать своей линейкой. Если самоуверенный визитёр знал имя сына, знал, что он увлекается баскетболом – значит, к нему уже подобрались вплотную. Угроза могла оказаться и не игрой.

– А если я и на тебя сейчас наручники одену? – произнёс он, чувствуя, что уже сам себе не верит.

– Я не шучу, майор! – поморщился гость. – Возьми деньги. Если договоримся – будешь получать регулярно. Ну, проявишь ты сейчас принципиальность, оформишь и меня на нары, а что тебе толку? Жена твоя как ходила в штопаных колготках, так и будет ходить – твоей премии за мою голову, если дадут, – на новые не хватит! А что она тебе скажет, когда что-то с сыном случится?

Дальше их разговор пошёл уже по совсем иному руслу.

Экспертиза затем дала заключение: «Представленное к анализу порошкообразное вещество белого цвета, в количестве ста граммов двадцать три миллиграмма…» – далее шла сложная химическая формула и справка, что данная смесь производится и используется в качестве удобрения для комнатных растений.

Соответствующий пакет с порошком директор фирмы предусмотрительно имел с собой…

***

Раскрываемость преступлений в отделе под началом Старовского с того момента заметно выросла. Это была продуманная тактика, предложенная его новым негласным боссом: майор просто брал мелких торговцев, которых Свергунов вербовал через своих людей.

Успехи подразделения неизменно освещались в местной прессе. По небескорыстному уговору, летописцем славных подвигов ОБНОНа и его начальника всегда выступал известный опорский криминальный журналист Матвей Уринович.

Таким образом, за короткий срок проявил себя майор в глазах начальства и общественности чуть ли не героем.

А через год, оставив вместо себя в отделе преданного человека, с новой звёздочкой на погонах Старовский перепрыгнул в кабинет начальника самого крупного в городе Центрального райотдела милиции.

Всё это отвлекало Виктора Семёновича от мыслей о предательстве, и он уже затруднялся определить, какая сторона жизни для него важнее.

Считая своим долгом знать, с кем дружит сын, Старовский-старший в своё время навёл подробные справки о худощавом хмуром пареньке, которого всё чаще заставал в компании своего Валерки.

Толик Горшенин был единственным у матери-инвалида сыном. Когда-то мать в зимнюю гололедицу упала под отходящий троллейбус. После нескольких операций и долгого лечения она так и не встала на ноги – могла передвигаться только в коляске.

Отец вскоре обзавёлся другой женщиной и растворился на просторах страны, оставив искалеченную жену и Толика выживать самостоятельно. Каково это на одну нищенскую пенсию, вряд ли стоит рассказывать. Мать считала каждую копейку, по-чёрному озлобляясь на сбежавшего мужа, на людей, на власть, на весь белый свет, неизбежно заражая своим настроением и сына.

Из-за этой нищеты Толик постоянно ощущал себя униженным, ходил мрачным и замкнутым, по-чёрному ненавидел благополучных сверстников, а со Старовским-младшим, видимо, сдружился лишь потому, что сын тогда ещё честного милиционера в плане достатка не так уж резко отличался от него самого.

Виктор Семёнович пристроил мальчишек в секцию самбо, которой руководил бывший его сослуживец, но рослый Валерка затем увлёкся баскетболом, а Толик борьбу не бросил, но упорно отказывался от участия в публичных соревнованиях.

Тренер не настаивал, чувствуя в мальчишке жесткий характер, он терпеливо ждал, когда задавленное честолюбие прорвётся наружу: «Я на него всё же надеюсь! – сказал он при встрече Старовскому. – Он может вырасти в хорошего бойца …»

Заботливый милиционер-отец, на всякий случай, провёл как-то дома с друзьями и пространную беседу о вреде наркотиков. У Толика обнаружилась в этом вопросе своя позиция, которую Старовский невольно для себя отметил:

– По-моему, наркотой увлекаются только сынки-мажоры – им денег девать некуда! А с ними ещё придурки, которые очень хотят казаться крутыми, – неожиданно жёстко заявил юноша. – А по мне – кто хочет по кайфу сдохнуть – пускай сдохнет, потеря невелика!

Старовский и сам по службе давно видел, что запретным зельем больше увлекается именно «золотая молодёжь», зажравшиеся детки – завсегдатаи дорогих дискотек и ночных клубов. Публика, в основном, сопливая и никчёмная, но при деньгах и с немерянными амбициями.

Больше всего раздражало откровенное презрение этих деток к любому, кто не входил в их круг. Чванливые юнцы, развязные девицы с пренебрежением, но спокойно давали себя обыскивать при облавах, нисколько не сомневаясь, что родители их немедленно вытащат через связи в милицейских верхах, или просто выкупят из любой ситуации.

Да, откровенно говоря, и сами эти милицейские «маски-шоу» по дискотекам и клубам проводились больше для отчётности и показа по телевидению, потому что реальных результатов это почти никогда не приносило. Задержанных обыскивали и отпускали, сметали с пола сброшенные таблетки «экстази», «марки» ЛСД и прочую дрянь, на том дело, обычно, и заканчивалось.

Но была и другая сторона проблемы, посерьёзнее: обработка юных отпрысков богатых и влиятельных людей – один из главных принципов в стратегии наркоторговли. Имея хорошие карманные деньги, элитные детки употребляли наркотики сами и обязательно угощали друзей, расширяя, таким образом, круг покупателей.

Это давало ещё и железные основания для шантажа родителей. Подсадить на наркотики любимое чадо прокурора, высокого чиновника, какого-нибудь воротилы-предпринимателя – означало получить тайную и жёсткую власть над этими людьми.

***

Теперь Толик Горшенин школу уже окончил, но ни учиться дальше, ни служить в армии не мог: от призыва он был освобождён, как единственный сын, по инвалидности матери, а на учёбу не было денег, потому что не было работы. Не находя в жизни опоры, парень был на грани отчаяния.

Подполковник прикинул, что Горшенин может вполне сгодиться для дела, и поручил своему человеку с ним поговорить. Это было ещё и актом милосердия – пацан получал шанс неплохо подзаработать. Поторгует в розницу, а дальше – как себя покажет…

Человек с Толиком переговорил. Когда всё было решено, он под страхом смерти взял с Горшенина клятву: ни при каких обстоятельствах не посвящать в свои дела Старовского-младшего.

– А вдруг папаше проболтается? – говорил тот человек.

***

Теперь Старовский рассудил, что таблетки, изъятые у Горшенина, он распорядился подменить правильно: парень должен был официально выйти на волю, а потом исчезнуть – его следовало немедленно убирать. Не прятать, а убирать.

Сделать это сразу не хватило решительности, сработала жалость – вещь невозможная по вторую сторону жизни подполковника.

Но что сделано – то сделано, и вот у Старовского круглыми сутками болит голова.

Несмотря на позднее время, подполковник сидит один в своём кабинете. На душе у него черно и муторно.

Паника, как известно, лишает разума: не стоило заставлять Горшенина писать заявление об избиении, и уж полным идиотизмом было привлекать к происшествию общее внимание, припутывать журналиста этого, Уриновича, щелкопёра заказного!

Старовский представляет себе пухлую, с модной щетиной, физиономию журналиста и ему хочется сплюнуть.

Подполковник снова и снова прокручивает в памяти всю цепочку событий и понимает, что не был готов к подобному их повороту, и в смертельной игре, в которую он ввязался, козырей ему отныне может и не выпасть.

Четыре года жил опасной двойной жизнью, осторожно подбирал подельников, расставлял их куда надо. Схема работы с транзитным товаром развивалась и совершенствовалась, а тут – такой прокол!

И что выиграл? Деньги?

Да, теперь их не нужно хронически экономить, и даже наоборот – возникала проблема, как их тратить, чтобы не вызывать лишних подозрений.

Сам Старовский в своих потребностях был весьма неприхотлив, а вот жену – понесло.

Когда он принёс ей первую пухлую пачку долларов, Светка даже заплакала, не веря своим глазам.

Она была ещё вполне молода, а хроническое безденежье давно вымотало ей душу. Хотелось модно приодеться, давно мечтала она купить домой хорошую удобную мебель – избавиться хотя бы от скрипучего дивана, на котором они ещё сына делали семнадцать лет назад.

Короче говоря, много чего по-женски хотелось, но всё это, доступное другим, было до сих пор недостижимо для жены мента.

Перепрятав несколько раз ту заветную пачку, Светлана принялась составлять список будущих приобретений: что-то в него вносила, потом вычёркивала, потом опять вносила, и снова вычёркивала. Список всё равно получался длиннее денег, и она довела своего Виктора чуть ли не до белого каления разными версиями покупок.

Но деньги стали поступать регулярнее, и супруга, игнорируя постоянные предостережения мужа, всё откровеннее шиковала: у неё появились дорогие наряды, кое-какие украшения с бриллиантами, приличная косметика, и она из серой мышки на глазах превращалась в этакую светскую львицу опорского масштаба.

Её домашние затеи с мебелью, бытовой аппаратурой и ещё каким-то модным хламом уже не вписывались в объёмы двухкомнатной квартиры и стали наводить на мысли о расширении жизненного пространства.

Виктор Семёнович выбил себе участок в престижном пригородном районе и начал потихоньку строить дом.

Накануне своего сорокалетия Светлана жёстко поставила перед мужем вопрос об иномарке, которую она уже успела выбрать в автосалоне.

Когда желанную модель подогнали к дому, Старовский чуть не взвыл от досады: машина была вызывающе красного цвета. То, что позволяла себе его Светка, уже невозможно было скрыть от посторонних глаз, более того – жизнь Старовских становилась предметом сплетен и подозрений.

Чтобы как-то легализовать доходы, Виктор Семёнович открыл в центре города небольшую аптеку, зарегистрировав её на имя жены. Светка уволилась из районного отдела образования, где много лет работала бухгалтером, и теперь нередко красовалась за аптечной стойкой рядом с невзрачной девушкой-провизором. Нужно заметить, что эта невзрачность стала для провизора решающим фактором при приёме на работу…

Особенно досаждало Виктору новое окружение супруги: куда-то исчезли жёны сослуживцев, с которыми они раньше в складчину отмечали все праздники, делились бедами и радостями, и нередко занимали друг у друга рубли до зарплаты. На смену им быстро пришли холёные, тупые во всём, кроме денег и интриг, жёны и подруги известных городских деятелей – коммерсантов и чиновников. Иногда дамочки мило меняли своё расположение к Светке на разнообразные услуги со стороны её мужа как милицейского начальника.

Старовского раздражали их неожиданные, как правило – глупые, просьбы, но некоторые из них приходилось исполнять, потому что жил он теперь в другой системе координат, новые связи жены могли быть и весьма полезными.

После Светкиного юбилея, в отместку за всё сразу, он несколько дней подряд изменял ей с дорогущей девочкой по вызову. Под видом командировки, скрывался с юной пассией на специально арендованной даче.

Никто бы не поверил, но таким образом Виктор Семёнович впервые потратил на свои личные нужды какие-то более-менее заметные деньги.

Получалось, что жить для себя ему действительно некогда. Он был и борцом с преступностью и преступником одновременно. Ни в одной из этих ролей нельзя было расслабляться ни на минуту, приходилось всё напряжённо просчитывать, руководить людьми, выстраивать сложные схемы взаимоотношений.

У Старовского временами элементарно сдавали нервы. На днях ему приснился сон, будто бежит он от пожара по какому-то тёмному, извилистому коридору, натыкается на неизвестных людей, зло их расталкивает, освобождая себе дорогу, и вдруг видит, что впереди у него тоже бушует пламя…

Проснувшись, он долго лежал с открытыми глазами и обнаружил заодно, что его Светка причмокивает во сне самым отвратительным образом.

Единственной отдушиной для Виктора Семёновича стала Оксана – та самая девочка по вызову, которую он сделал теперь своей секретаршей.

Переселившись в специально снятую Старовским квартиру, Оксана добросовестно изображает любовь и нежность, старательно мурлычет, принимая начальника-любовника, но не очень-то ему верится, что это безупречно сложенное природой юное женское существо согласится мурлыкать у него на плече без денег, которые он регулярно подкладывает ей в сумочку…

9. Рубахин и Финист

Милицейской полуроте при поддержке военных, предстояло прочесать горное село, где, по информации контрразведчиков, накануне спрятались до десятка боевиков. Военные оцепили село по периметру, перекрыли дороги, а милиционерам предстояло двигаться по улицам от дома к дому, заходя в каждый из них. В поддержку им военные дали старенькую БМД – боевую машину десанта.

Череду событий этого утра Рубахин, как ни пытался потом, не мог объяснить иначе, как непреодолимый злой рок.

Сержант – механик-водитель БМД, запрыгивая в машину, оскользнулся на мокрой броне и упал, матерясь и кряхтя от острой боли в ноге.

– Твою ж мать! – в сердцах воскликнул руководивший операцией майор Гагара, когда выяснилось, что нога у водителя сломана. – Кто ж тебя воевать учил, дитятко! И на х… мне теперь погремушка ваша, что толку от неё?

– Я могу сесть! – неожиданно заявил Финист. – Водил я эту коробочку.

Майор внимательно посмотрел на улыбающегося Соколова и скомандовал:

– Вперёд, орёл!

– Он у нас не орёл, он – сокол! – пошутил Рубахин.

– А мне вот по х… что он за птица, – проворчал довольный майор, – главное, чтобы он летать умел!

Как и Рубахин, срочную службу Финист отслужил в десантных войсках, и Василия нисколько не удивило внезапное желание друга покататься на БМД…

Они уже продвинулись до середины села, где улица выходила на площадь перед новой, похоже, недавно построенной, мечетью. «Бээмдэшка» Соколова, которая двигалась впереди, остановилась, поджидая, пока подтянутся пешие группы.

Как гром среди серого осеннего неба, ударил хлыстом по слуху резкий выстрел гранатомета. Василию, который находился с двумя бойцами метрах в ста пятидесяти, показалось, что тяжёлая машина на мгновение присела, и тут же последовал страшный хлопок изнутри – БМД вспыхнула, с гулом распуская яркие языки пламени, свитые с чёрным дымом в тугие жгуты.

– К бою! – передёргивая затвор автомата, закричал Рубахин и бросился к горящей машине, куда со всех сторон уже бежали бойцы других групп. С окраины села к месту взрыва рванул «ГАЗ-66» с армейской резервной группой. Послышались первые автоматные очереди…

Перестрелка продолжалась около часа. Военные подогнали ещё одну БМД, которая стала бить из пушки по окнам дома, где засели боевики, дом загорелся, и только тогда ответные очереди из него прекратились. Живых там, похоже, не осталось.

В машине, которую вёл Финист, тоже не осталось живых. Кумулятивная противотанковая граната, попадая в броню, прожигает её насквозь адской огненной струёй, – в тесной железной коробке при этом вспыхивает сразу всё, что может и не может гореть. Взрывается боезапас.

Рубахин, обезумевший от бессилия перед пламенем, какое-то время ещё метался вокруг БМД, страшно крыл матом, кричал кому-то, чтобы вызвали пожарных, хотя и знали все прекрасно, что никакие пожарники не приедут, пока не закончится стрельба, да и тушить выгорающую машину не было никакого смысла уже изначально.

Финист и трое армейских ребят внутри БМД умерли в один миг, и тут же тела их сгорели в общем погребальном костре, назначенном им военной судьбой…

Больше никто не стрелял.

Резко сникший Василий отошёл в сторону, сел под забором прямо на сырую землю и, запрокинув голову, неподвижно следил, как уносятся в небо и бесследно растворяются в облаках уже редеющие клубы дыма. На мгновение ему показалось, что там, в вышине, промелькнули острокрылые силуэты двух птиц, но сосредоточиться он не успел – его, протягивая руку, окликнул майор Гагара:

– Ты цел, капитан?

Вопроса Рубахин не понял, но среагировал на протянутую руку, принял её и встал, отрешённо мотая головой.

Гагара протянул ему флягу с водкой:

– Глотни, Васька, глотни, как следует…

Судя по месту на броне, куда ударила граната, стрелок очень хорошо знал дело. Василий увидел этого умельца, когда немного пришёл в себя и принялся помогать своим в осмотре взятого штурмом двора.

Недавний враг лежал рядом со своим гранатомётом с открытыми, но уже остывающими зеленоватыми глазами. На вид ему было лет тридцать – ровесник Финисту, худощавый парень, в толстом, домашней вязки, чёрном свитере, теперь насквозь пропитанном кровью. Одного ботинка на парне почему-то не было, а через дыру в носке белел большой палец.

И тут капитан невольно вспомнил, что на левой ноге у него сейчас такой же дырявый носок, и поймал себя на мысли, что ярость угасла, и он уже не испытывает к лежащему врагу никакой ненависти. Он наклонился и положил убитому на глаза валявшуюся неподалёку камуфляжную бейсболку – смерть есть смерть, и её следует уважать…

Ещё Василий отрешённо подумал, что ни у него с Юркой, ни у этого парня не было никаких прямых причин, чтобы стрелять друг в друга. В обычной жизни они никогда бы и не встретились. Но чьи-то руки упорно чертили между ними линию огня …

10. Антон Нестеров

Старовский приехал в одну из престижных гостиниц Опорска для серьёзной встречи. Выслушав его доклад, сидящий напротив человек так долго и зловеще молчал, что у подполковника холодело внутри и начинались спазмы в горле.

Выглядел этот человек, как преуспевающий доктор: аккуратнейшая короткая стрижка, слегка затронутая сединой, прямоугольные стёкла очков без оправы, а главное – крупные, и очень уж чистые руки, какие бывают, обычно, у хирургов. Однако бугристые плечи, которые не мог скрыть даже пиджак, и холодный, до колючего, взгляд вызывали подозрения в принадлежности этого человека к профессии совсем иного рода.

– Очень плохо, Виктор Семёнович! – произнёс, наконец, гость и пригубил стакан с тёмно-янтарным виски, в котором тонко звякнули кусочки льда. – Зачищать площадку придётся. Очень дорогое удовольствие, знаешь ли, но оно целиком за твой счёт! – в углах рта его мелькнуло подобие улыбки. – Может, ещё и в долгу останешься – это посмотрим.

Старовский молча кивал, соглашаясь на всё. Денег было не жалко: скороспелая к ним привычка была ничем в сравнении с опасностью, которой, как электрический скат, был заряжен человек напротив. Подполковник не исключал, что в любой момент может и сам оказаться в списке зачищаемых объектов.

Но главное, он чётко осознавал, что его сын по-прежнему остается в зоне риска. Не было никаких гарантий, что в каких-то обстоятельствах его босс снова не применит единожды испытанный шантаж. А за грехи свои Виктор Семёнович готов был платить чем угодно, кроме здоровья и жизни Валерки. Насколько мог, он старался оградить его от мерзостей, в каких приходилось вертеться самому…

Во рту и горле у подполковника совершенно пересохло, и он, в отличие от гостя, опрокинул налитый ему виски залпом, как водку, и теперь прижимал языком к нёбу тающий ледяной кубик.

– Мента своего прыткого на Кавказ отправил – это, в общем, приемлемо! – ещё немного помолчав, приезжий чуть смягчил тон. – Будет проще там о нём позаботиться…

Старовский механически продолжал кивать. Ему ясно, о какой «заботе» идёт речь.

– Всё остальное – глупо и очень глупо. Придётся делать лишнюю работу! – гость поднялся из своего кресла, давая понять, что разговор окончен…

***

Невидимая бригада столичных чистильщиков с делом в Опорске управилась быстро.

Труп Толика Горшенина вскоре закопали на свалке отходов мясокомбината в окрестностях соседнего городка. У исполнителей был опыт в таких делах, и они знали, что вряд ли кому-то придёт в голову и захочется основательно рыться в подобном месте.

На заявлении матери об исчезновении сына появилась короткая резолюция начальника Центрального райотдела милиции Старовского: «В розыск!» …

Похожий на хирурга человек был профессионалом в своём деле. Но сейчас ему приходилось с досадой признавать, что когда-то он ошибся, делая ставку на Старовского. Скорее, это была техническая недоработка: бизнес бурно развивался, требовал всё новых и новых кадров самого разного пошиба. Изучить всех и каждого досконально было задачей нереальной.

Нижний, уличный, уровень торговцев заполнялся «расходным» человеческим материалом, и жизнь рядового пушера в определённых обстоятельствах вообще не стоила ни копейки.

А вот в таких деятелей, как Старовский, вкладывались немалые деньги. Их перед вербовкой внимательно изучали, выявляли слабые места, наклонности, старые грешки, искали подходы к ближайшим родственникам – собирали на каждого досье.

Но что-то всё равно оставалось неучтённым…

***

Человека, похожего на хирурга, звали Антоном Нестеровым. В своих нынешних кругах он был известен под прозвищем «Анубис». Он сам выбрал себе этот псевдоним – образ древнеегипетского бога, проводника в царство мёртвых, вполне соответствовал роду его занятий: Антон не только контролировал поставки товара и очень крупную сеть сбыта, но ещё занимался подбором и увольнением основных кадров. Увольнения из системы происходили только одним способом – на тот свет.

Старое государство когда-то основательно готовило его для решения тех же, по сути, задач, но только с обратным знаком. То государство требовало от Нестерова полной отдачи, на месяцы разлучало с молодой женой, не раз и не два подвергало его смертельному риску, а потом – рухнуло, калеча при этом несчитанные судьбы своих верных служак, в число которых попал и Антон.

Расхожие словосочетания «твой долг» или «ты должен» теперь наполняли Нестерова ледяной внутренней злостью: слишком часто ему твердили о его служебном долге, но, как потом оказалось, никто не оставил за собой никакого долга перед ним.

Новые люди во главе нового государства начинали с небывалым демократическим замахом. В первую очередь, они заплевали и разрушили всю прежнюю систему безопасности. Нестеров в числе довольно многих сослуживцев оказался на улице без всякой жизненной перспективы.

Граждане, разом одуревшие от подавленного страха и восторга безнаказанности, в те лихие дни возбуждёнными стаями сновали по улицам столицы. Они непрерывно митинговали, выкрикивали какие-то лозунги, сладострастно крушили своих вчерашних гипсовых, бетонных и бронзовых идолов.

Людей из профессии Нестерова публично обзывали опричниками тоталитарного режима и преступниками.

Было особенно обидно, что главными обличителями рухнувшей системы выступали болтливые мозгляки, которые ещё вчера трусливо перешёптывались по углам и мочили штаны, когда за ними приходили…

Тогда Нестеров и счёл себя свободным от любых обязательств перед новым государством, тем более, что по роду прежних занятий знал истинную подноготную некоторых выскочек в нынешние большие государственные деятели.

От моральных долгов перед кем угодно он тоже себя избавил.

С женой развёлся давно. Пока Антон мотался по службе, она сделала его таким красавцем-оленем, что жить с ней дальше было просто позорно.

Однажды, после очередной тяжёлой и длинной командировки ему повезло – он долетел до столицы попутным военным бортом, и это вышло почти на трое суток быстрее, чем поездом. Поздним вечером Нестеров подошел к дому и, не обнаружив в окнах своей квартиры света, остановился от охватившего его вдруг нехорошего предчувствия.

Он поднялся на третий этаж, пристроил сумку на подоконнике рядом с дверью квартиры, тихо вставил ключ и, помедлив еще немного, чтобы успокоить дыхание, решительно вошел.

Когда он в прихожей щёлкнул выключателем, в спальне послышалась короткая возня, и на свет выскочил рыжий детина в одних трусах. Скомканные брюки и рубашка были у него подмышкой.

Антон поначалу даже не сообразил, как ему поступить, и неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы, пробиваясь к выходу, рыжий не попытался свободной правой ударить Нестерова в челюсть.

Далее всё произошло автоматически: нырок в сторону, захват, рывок. Детина плашмя, всей своей массой влип в стену и тут же получил двойку резких ударов ребром ладони по шее и по печени. Неудачливый любовник обмяк и рухнул на пол.

В следующее мгновение Нестеров сорвал с дверей тонкие шёлковые занавески и стреножил ими рыжего так, что колени его оказались рядом с ушами. При всём желании он и шевельнуться не смог бы. Это была специальная «упаковка», в таком виде задержанного удобно транспортировать на короткие расстояния – занимает мало места и не дёргается. Если же оставить человека в таком положении больше двух часов – может умереть.

Антон вошёл в спальню. Жена стояла в углу у окна, прикрывшись простынёй. Её била крупная дрожь.

– Не включай свет! – на истерической ноте всхлипнула она. – Ты его убил?

Антон, в груди у которого стремительно нарастала пустота, горько усмехнулся:

– Будет жить…

От чужого запаха в спальне мутило.

– Приду завтра к вечеру, – устало закончил Антон, понимая полную бессмысленность какого-либо разговора, – к восемнадцати часам, и я не хотел бы здесь тебя обнаружить. Забирай всё, что сочтёшь нужным…

Он вернулся в прихожую. Рыжий уже пришел в себя и натужно кряхтел. Лицо у него было багровым, глаза лезли из орбит.

– Р-р-раз-вя-жи! – прохрипел он.

Антон молча через него переступил, взял сумку и захлопнул за собой дверь…

***

Других близких людей у Нестерова в столице не было, и теперь он днями сидел в своей квартире, перечитывал старые книги, не имея никакого желания выходить на улицу, а тем более – включать телевизор. Новости с экрана вызывали в нём приступы ненависти, а серая толпа на столичных улицах – раздражала до чесотки.

Эта толпа поначалу думала, что вот и свалились на неё свобода и благоденствие! Но Антон однажды заметил, какие злые глаза и лица были у этих свободных людей на митингах, и невольно вспомнил старые праздничные демонстрации. Там, у якобы несвободных людей, были другие лица – радостные и счастливые. И это не было постановочной показухой.

Да, наверное, мало кто тогда всерьёз верил в коммунизм, но у людей было главное: они верили в себя, гордились своей страной, которую они сами неимоверно тяжким трудом сделали великой мировой державой.

Теперь же Нестеров наблюдал, как на гребень жизни шустро всплывала пёстрая и наглая публика: предатели-политики, торгаши и ворьё, тупые бандиты и ушлые проститутки. Всплывшее дерьмо стремительно богатело, стало именовать себя «элитой» и тут же присвоило себе право смотреть на таких людей, как Антон, свысока.

Как-то по объявлению пришёл Нестеров наниматься в охрану шикарного косметического салона.

Поблёскивая бриллиантами на пальцах, лощёный и манерный хозяин модного заведения осмотрел его, как жеребца на ярмарке, и кивнул:

– Можешь завтра выходить на работу!

Развалясь в кресле, он ленивым глазом оценил почти новый костюм стоявшего перед ним Нестерова и брезгливо поморщился:

– Только оденься приличнее, мужчина, пока тебе не сошьют нашу фирменную шмотку…

Этому педерасту даже в голову не пришло, что на Антоне и был как раз самый приличный из его костюмов, то есть – единственный, а остальное пространство в его гардеробе занимали ещё несколько рубашек, пара джинсов да ненужные теперь комплекты военной формы – от полевой до парадной.

Нестеров едва сдержался, чтобы не задвинуть ногой физиономию хозяина вглубь его прилизанной головы.

«И откуда вся эта мразь так быстро выскочила? – думал Антон, шагая по улице Горького, которая уже по-старому стала именоваться Тверской. – Словно в засаде все сидели!»

На работу в салон он, естественно, не вышел…

Смотреть на эту наглую публику снизу вверх Нестеров никогда бы себе не позволил, он предпочёл бы вообще её не видеть, или – одним движением пальца на спусковом крючке – вычеркнуть себя из числа зрителей и свидетелей навсегда. Он уже слышал, что кто-то из его бывших коллег так и поступил…