Текст книги "Комонс II. Игра по чужим правилам"

– Так вот, сложность. Этот парень, видишь ли, нам не доверяет. Он вообще никому не доверяет: сидит, как сыч, в своей Вологде, куда он перебрался после разгрома «спецотдела», и работает, как одержимый. Он же, в отличие от своего друга, того, что погиб в силикатах, успел выучиться на физика-теоретика и, как мы теперь подозреваем, под конец регулярной своей деятельности, успел нащупать что-то важное. Причём, настолько важное, что материалы были изъяты даже из папок, сданных потом в спецхран – и подозреваю, он сам их оттуда и изымал. Что именно в них было, и над чем он сейчас работает, мы установить пока не можем. Элементарно знаний не хватает, да и наблюдать приходится издали. Если он что-то заподозрит – могут быть неприятности.

– Сбежит?

– Вряд ли. Он инвалид, прикован к каталке. Но тут надо очень, очень осторожно – есть сведения, что он всё время держит при себе боевую гранату, на случай попытки захвата. Сейчас он вообще никому не верит.

– Гранату? – переспрашиваю.

…н-да, это неприятный сюрприз. Искалеченный, напуганный, никому не доверяющий человек способен на самые отчаянные действия…

– И что же делать?

– Не забывай, он знаком с теорией комонсов-подростков. По себе, заметь, знаком, не только по книжкам.

– То есть, с взрослыми он не будет иметь дела? Хотите, чтобы мы с ним на связь вышел я… мы с Серёгой?

Дядя Костя удовлетворённо хмыкает.

– Схватываешь на лету, внучек. Именно это я и хотел вам предложить. Двое подростков, в точности как они тогда, к тому же – в курсе всех дел, и тогдашних, и нынешних и… хм… грядущих. А те, Десантники, вашего брата, школьника боятся, как огня и обходят пятой дорогой. Должен поверить, должен! Если не вам – то кому же ещё?

Пронзительный, дребезжащий звонок в дверь заставил меня непроизвольно дёрнуться. Длинный, два коротких, снова длинный – Толя, водитель и порученец дядя Кости. Он всегда так звонит – наверняка нехитрый код был обговорен заранее.

На этот раз кухню пришлось покинуть мне – генерал выразительно глянул, и я отправился в спальню. Понятно, дела секретные…

Надолго изгнание не затянулось. Генерал с визитёром протопали по коридору, хлопнула, закрываясь, входная дверь, и меня снова позвали на кухню.

– Тут, видишь ли, какое дело… – дядя Костя повертел в пальцах потухшую сигару и пристроил её на край пепельницы. – Мы решили навестить три захоронки, из числа тех, чьи координаты ты нам передал. Понадобились, понимаешь, срочно дополнительные средства. Так вот, с двумя всё оказалось в порядке, изъяли без происшествий. А вот третья…

Он сделал многозначительную паузу.

– Третья оказалась пуста. Совсем. И, судя по всем признакам – вскрыта совсем недавно, буквально несколько дней назад. Следы посещения, взлома, прочие детали… Такие-то дела, внучек.

Я крякнул, потянулся к бутылке и щедро плеснул в кофе тёмного рома. Отхлебнул – получившаяся смесь обжигающим комом покатилась по пищеводу. Похоже, перестарался – градусов двадцать, не меньше…

Брови собеседника вопросительно поползли вверх, но возражать он не стал – только отодвинул бутылку подальше от меня.

Да, это сюрприз, да ещё какой! Признаться, я ожидал чего-то подобного – но не так же скоро!

– Да ты погоди, не впадай в панику. – генерал, похоже, угадывает мои мысли. – Мало ли, что они там у себя, в будущем, напортачили, когда готовили для тебя материалы по захоронкам? Работать-то им пришлось в спешке, да и в архивах, знаешь ли, вполне могли напутать. В МВД бардака хватает, можешь мне поверить. Так что поводов для паники не вижу – отдохнёшь, подлечишься, а там и твой приятель из совхоза вернётся, будет вам чем заняться. Я тут прикинул…

Я слушал его и всё больше убеждался: нет, это «ж-ж-ж» неспроста. А значит, сведениям, полученным в 2023-м году, больше нельзя слепо доверять. Что-то пошло не так, и дальше мне – нам всем, если уж на то пошло! – предстоит двигаться, словно по минному полю.

Впрочем – разве до сих пор было как-то иначе?

Конец первой части

Часть вторая
«В доме, где резной палисад…»

1979 г., лето

Вологда

День в провинции

Каретка пишущей машинки взвизгнула и вернулась назад, повинуясь нажатию блестящего хромированного рычага. Массивный пятикилограммовый агрегат содрогнулся – так, что отозвался дрожью стол, на котором он стоял. Конечно, ГДРовская «Эрика» не требует таких усилий – она легче, компактнее и не производит при работе тектонических подвижек. Но он никогда не любил электрические машинки, предпочитая старую добрую механику. «Они жужжат, – таков был ответ на вопрос, почему не сменит архаичный агрегат на что-нибудь поновее – жужжат и требуют, чтобы я печатал, не дают подумать!» К тому же, на окраине Вологды, где он уже много лет обитал в двухкомнатной квартирке на втором этаже деревянного, дореволюционной постройки дома, частенько отключали электричество, а на механической «Москве» можно работать и при свечах или при свете камина, возле которого и стоит столик с архаичным механическим агрегатом. А под столиком – старый фибровый чемодан, куда он складывает копии своих статей. Это удобно: случись что, можно наклониться, извлечь, не вставая с каталки, чемодан и, распахнув крышку, высыпать всё содержимое на угли. Потому камин и горит даже сейчас, невзирая на подступающую дневную жару.

Машинка захлебнулась очередной пулемётной трелью. Он остановился, вскинул кисти, помотал пальцами – чуть ли не единственная форма гимнастики, доступная его истерзанному, прикованному к креслу-каталке телу. Потом наклонился и провернул валик, извлекая листы. Две копии, под копирку – он всегда так делает. Машка, девчонка из третьей квартиры раз в неделю бегает в «Канцелярию» на соседней улице – за копиркой и писчей бумагой. Там её узнают и спрашивают: «зачем тебе столько, девочка»? Роман пишешь, или уроков так много задают? Пока удаётся отшучиваться – он настрого запретил девчонке рассказывать кому-нибудь о странном соседе.

Зафырчал мотор грузовичка. Владелец машинки выглянул в окно – старенький ГАЗ-51 с коричнево-бежевым ящиком, украшенным белой надписью «Хлеб» на боковых дверках, катит в соседнюю булочную. Значит, уже семь утра – по фургончику можно сверять время. Жизнь здесь, на окраине города тихая, размеренная, и за эти годы он так хорошо выучил её ритм, что мог теперь обходиться без часов. В восемь-тридцать прокатится по улочке коммунхозовская поливалка, а в двенадцать-тридцать на стеклянных дверях магазина «Рыба-Мясо», что расположился напротив его окон, монументальная продавщица в несвежем белом халате повесит табличку «Обед» – значит, минуло тридцать минут пополудни и пора принимать лекарства…

Пыль, поднятая хлебным фургоном, медленно оседала на растрескавшийся асфальт. Лето, жара, по этому открыты нараспашку, и в них с щебетом птичьей мелочи волнами вливается душистый воздух. Липы растут по всей улице, и их аромат проникает повсюду, особенно весенними ночами, когда он лежит, распахнув окошко, и пьёт наполненный смолистым духом воздух. И воображает, что это – чудодейственное лекарство, благодаря которому можно будет встать и пойти, забыть и об инвалидном кресле, и о таблетках, и обо всём, что свалилось на него после того рокового дня в Москве.

Заместитель руководителя в последний раз собрал всех сотрудников – до кого смог дотянуться. Новости были хуже некуда: ночью застрелился возглавлявший «спецотдел», арестованы два офицера, отвечавших за безопасность проекта. Почему не пришли за остальными – оставалось только гадать. А лучше, не терять времени, и воспользоваться неожиданным подарком судьбы. Зам раздал сотрудникам пачки денег в банковских бандеролях – «на первое время хватит». Предупредил, что пользоваться старыми своими документами опасно – только запасными, на другие имена, подготовленными заранее для каждого из сотрудников. Пресёк начавшиеся разговоры о том, кто куда поедет – не нужно, чтобы кто-нибудь из них, попавшись, мог навести преследователей на след коллег. С грустью выслушал в очередной раз оправдания тех, кто решил остаться. Уговаривать смысла не имело: всё тысячу раз говорено, с тех пор, как они узнали о том, что сняли Хрущёва, и руководство отдела с минуты на минуту ждёт дальнейших «оргвыводов». Понять их просто – у каждого семьи, дети ходят в школу, да и вообще, вдруг как-нибудь, да обойдётся? В конце концов, они честно служили – и продолжают служить! – Родине, а за интриги руководства какой-нибудь лаборант или мэнээс[3]3
  (советск. сленг) – младший научный сотрудник


[Закрыть] не в ответе. Не объяснить наивным дурачкам, что непростительной виной является само причастие к Тайне, и никто не будет разбираться, чем ты занимался – настраивал ли приборы, разрабатывал ли стратегию обнаружения Пришельцев. Виноваты все, потому что – знают.

И он не стал ждать. Получил «подъёмные», повторил несколько раз адреса «до востребования», куда надо, не раньше, чем через полгода, будет послать открытки. А так же названия газет, где появится, если что, статья с условленным словосочетанием в тексте. Знак того, что можно выходить из глухого подполья, возвращаться. В эту возможность он не верил, как и остальные – но запомнил, затвердил и убрал на дальнюю полочку своей памяти.

Вряд ли за рулём сбившего его такси сидел то-то из людей Семичастного. Скорее всего, это была несчастливая случайность, а ещё вернее – следствие дикого напряжения последних нескольких суток, из-за которого он передвигался, словно в тумане и сам шагнул с тротуара под колёса несущейся «Волги». Удар был страшен – декоративный олень на капоте распорол бок, колесо проехалось по левой ноге, превращая колено в кровавую кашу из костей, хрящей и мышц. Но сознания он не потерял – терпел, стиснув зубы, нечеловеческую боль, и даже успел уговорить обихаживавшую его медсестру припрятать вещи, чтобы не случилось с ними что-нибудь в общей больничной кладовке.

Новая знакомая не обманула. Она даже не заглянула в пухлый портфель – впрочем, это не так-то легко было сделать, замочек имел парочку секретов, не способных, конечно, удержать профессионала, но труднопреодолимых для обычного человека. Оперировали его трижды, а после, в палате, после того, как лечащий врач заявил, что выздоровление затянется минимум, на месяц, он дождался, когда появится та самая сговорчивая сестричка, и ошарашил её предложением.

И снова ему повезло – сказочно, невероятно. То ли девчонка в свои двадцать лет ещё верила в истории о Золушке и прекрасном принце, то ли он чем-то ей приглянулся. А вернее всего, жизнь в столице, куда она приехала поступать в медицинский ВУЗ, но потерпела неудачу, её разочаровала – а только она согласилась ему помочь. И не просто помочь – связать свою жизнь с искалеченным, но не сломленным жизнью человеком, который прямо предложил: «выходи за меня замуж и помоги бежать отсюда, подальше. Деньги есть, много – выучишься на врача, только не в Москве. Скажем, в Вологде, чем плохо?..»

Они уехали – как в воду канули. Будущая супруга ухитрилась выкрасть документы, договорилась, пустив в ход несколько крупных купюр, с водителем мебельного фургона, который спустя три дня и увёз их из Москвы. Искать их никто не стал – зачем? До Вологды добирались на перекладных – чего это стоило его только начавшему приходить в себя организму… Наверное, поспешное бегство и необходимость прятаться, избегать не то, что врачебных осмотров, но и любых контактов, и привела к тому, что от до конца жизни будет прикован к инвалидному креслу. Если, конечно не случится то, чего он больше всего опасается.

Потому что Десантники – и это он знал совершенно точно – действительно способны лечить захваченные их «Мыслящими» тела. Конечно, поднять мертвеца, получившего пулю в сердце – это из разряда ненаучной фантастики, как и байки о потерянных и заново выращенных конечностях. А вот отладить обмен веществ, ускорить регенерацию тканей, в том числе и внутренних, заменить костную ткань в неправильно сросшихся конечностях и позвоночнике – на это они способны. Только цена в виде потери своего «Я» может оказаться чересчур высокой. Тогда, в четырнадцать лет, он без труда «втягивал» в себя личности Пришельцев, овладевал их памятью – и выплёвывал, как косточки от вишни. Но пройдёт ли этот фокус спустя столько лет? Что, если загадочная граница, отделяющая взрослых, беззащитных перед пришельцами, от подростков, лежит как раз в этих годах?

Медсестричка не подвела – всё сделала, как надо, и осталась с ним, выйдя за него замуж. Деньги, и правда, имелись – кроме пачки, выданной в день бегства, у него был ещё доступ к кое-каким негласным фондам, созданным как раз на такой случай. Квартирой обзавелись без особых сложностей; супруга окончила местный мединститут, стала врачом-стоматологом, они даже подумывали о ребёнке – но планы разбились вдребезги за какие-то полгода. Меланобластома. С раком и сейчас, в семьдесят девятом, толком не научились бороться, а уж тогда…

Как ни странно, он воспринял её смерть с облегчением. Не осталось никого, кто знал бы о его прошлой жизни и мог бы навести на него охотников, которые – никаких сомнений! – ещё ищут, вынюхивают, ждут. Кто они – бывшие коллеги или Десантники – это не так уж и важно. Главное: пощады не будет, а потому, надо успеть перенести на бумагу, зафиксировать, надёжно укрыть всё, что успел наработать и «спецотдел», и он сам, за годы добровольного изгнания. Когда-нибудь люди прочтут это – и ужаснутся.

Он поворочался в каталке – в бок впился твёрдый предмет. Он пошарил в кармане и извлёк зелёное рубчатое яйцо. Может, сознание Пришельцев и в самом деле способно справиться с его болячками, но он не намерен это проверять. Когда придёт время, он просто выдернет кольцо. Второго шанса Десантники не получат. Во всяком случае – не от него.

– Дядь Витя, вам хлеб нужен? Мама попросила сбегать в булочную, могу и для вас взять!

Это Томка, соседская девчонка. Томке двенадцать лет, и её интересы совсем не похожи на интересы ровесниц – читает фантастику, собирает книжки о космосе и всё время сетует, что в Вологде нет большого, современного Дворца Пионеров, как в Москве или Калуге – как тот, что показывали в кино «Москва-Кассиопея», с кружками юных космонавтов и астрономов. На этой теме они и сблизились – изыскивая средства борьбы с тоской, порой совершенно невыносимой в четырёх стенах, он купил по объявлению в городской газете самодельный любительский телескоп-рефлектор, и с тех пор часто проводил ночи возле этого агрегата, смешно растопырившего тонкие деревянные ножки на балконе. Там-то его заметила Томка, и с тех пор стала в доме частым гостем. Родители, тихие, добрые люди, работавшие на местном молокозаводе, знакомству дочки не препятствовали. Наоборот, мать поощряла Томку взять шефство над соседом-инвалидом – «правильно дочка, ты же у меня пионерка? Мы после войны тоже соседям помогали, которые увечные да одинокие…»

И Томка старалась, как могла – бегала в магазин, убиралась в квартире и очень обиделась, когда узнала, что он предложил её матери деньги за труды дочери. Вместо этого девочка слушала его рассказы о звёздах и взапой глотала книги, которые он советовал отыскать в местной библиотеке, а потом подолгу обсуждала прочитанное, устроившись на балконе, возле голенастого телескопа.

Она и стала единственным человеком, которому он открыл свою тайну. Сначала подсунул ту самую книжку (о ней он узнал из каталога московской книжной выставки, случайно попавшей к нему в руки), а потом, слово за слово – и рассказал всё. Ну, почти всё. Страшная судьба коллег, как и интриги, погубившие «спецотдел» – это всё же не тема для двенадцатилетних. Удивительно, но Томка поверила ему сразу – поверила, и согласилась взять на хранение один экземпляр его «научных материалов». Второй хранился в фибровом чемоданчике, а третий он отсылал в далёкий Волгоград, тётке покойной жены, с просьбой хранить, пока не понадобится.

Кстати, надо бы передать ей новую пачку отпечатанных листов…

– Нет, Том, спасибо, у меня пока есть. Если не трудно, загляни после булочной, нужно кое-что передать.

Ждать пришлось недолго – четверти часа не прошло, как Томка, запыхавшаяся, встрёпанная звонила в дверь.

– Входи, открыто!

Она, конечно, это знала, но всегда сначала давила кнопку звонка. В их доме вообще редко запирали двери, а если и запирали – то прятали ключ либо под коврик у порога, либо в висящий тут же, на лестничной клетке, электрический щиток. Провинция, нравы простые, патриархальные. Ему это нравилось – давало ощущение душевного покоя. А двери – что двери? От недобрых гостей не спасут никакие запоры, никакие решётки…

– Ты ведь помнишь, что с ними делать?

Томка взвесила на ладошке очередную пачку листков.

– Конечно, дядя Витя. Спрятать, и отдать, только если за ними придут такие же, как я, школьники.

Да, верно, как ты или немного старше, лет, примерно, до шестнадцать. Больше – нельзя, рискованно.

– Десантники, да? – серьёзно спросила девочка. – Пришельцы? Они до сих пор вас ищут?

– Не знаю… – он пожал плечами. – Может, уже и забыли давно, а может, их всех переловили. Но осторожность, сама понимаешь, не помешает. Пароль помнишь?

– «Здесь красивая местность», – старательно, повторяя заученное назубок, выговорила девочка. – Но, дядь Витя, в книжке этим паролем пользуются враги, Пришельцы. Зачем же называть его нашим?

Этот вопрос Томка задавала каждый раз, и каждый раз он отвечал одно и то же. Это была такая игра, понятная только им двоим.

– Неважно, кто его использовал. Главное, что всякий, кто хоть однажды прочёл эту книгу, наверняка его запомнил. И, когда ты его назовёшь – сразу поймёт что ты тоже в курсе дела.

– Хорошо, я спрошу… то есть скажу. – покладисто согласилась девочка – как соглашалась каждый раз, под конец этого, ставшего уже почти ритуальным, диалога. Она сложила пачку листков и сунула в авоську, рядом с двумя кирпичами серого хлеба и кульком баранок. – Дядь Витя, с вечером зайти не смогу – мама тесто готовит назавтра для пирогов – у папы день рожденья. Попросила помочь. Не будете скучать?

– Не буду, не беспокойся! – ответил он, точно зная, что скучать будет. – Иди, пироги – дело нужное. А на звёзды мы и в другой раз поглядим, июньское небо ясное, безоблачное.

Проводил, перебирая руками обручи колёс, гостью до прихожей, вздрогнул непроизвольно от звука захлопнувшейся двери – и вернулся назад, к столу. Каретка взвизгнула, металлические литеры на изогнутых рычажках застучали по валику, рассыпая дробь, немного смягчённую тремя слоями бумаги и двумя – копирки. Пора было работать дальше.

1979 г., лето

Вологда

Уже вечер.

Вечер не обманул ожиданий. Небо, и правда, было безоблачным, воистину – мечта астронома-любителя. Правда, его собственные занятия астрономией отличались бессистемностью. Так, он никогда не занимался фотографированием звёздного неба, пренебрегал регулярными наблюдениями – зато порой мог часами приникать к окуляру, созерцая ничем, вроде не примечательный участок звёздного неба. И только ему самому было известно, что именно там, далеко за орбитами планет-гигантов, на полпути к таинственному Облаку Оорта, всё ещё ждёт то, что в «спецотделе» привыкли называть «Армадой».

Это и была «Армада» – миллионы, миллиарды свёрнутых информационных пакетов, «ноосферных коконов». Переброшенные через великое Ничто, через межзвёздную пустоту, они скапливались, прицепившись, как к маяку, к безымянному астероиду. А потом – складывались, составлялись в чудовищно сложную «ноосферную» головоломку, которая в какой-то момент и зажила своей жизнью – жизнью сложнейшей машины, инструмента межзвёздных захватов, нацеленная на третью планетку местной звёздной системы.

Дальше отлаженный механизм действовал, как лучшие швейцарские часы. Расконсервировались, разворачивались коконы с личностями Пришельцев и с «ноосферными инструментами» – устройствами дальней связи и «Посредниками», способными помещать «Мыслящих» в тела аборигенов планеты. Эти коконы вступали во взаимодействие, образуя гигантские сетевые структуры, способные накапливать ментальную энергию миллиардов Мыслящих, которая только и способна привести в действие нематериальные, но вполне эффективные инструменты инопланетного Вторжения. Выбирались цели для первого броска; формировались вторая и третья волны Вторжения, которые последуют за Десантом. Словом, шла рутинная, многократно отлаженная процедура, финал которой мог быть только один: захват планеты и помещение в каждого из обитающих на ней носителей разума «Мыслящего» чужака.

И вся эта титаническая деятельность была незаметна внешнему наблюдателю, какими бы мощными и высокочувствительными инструментами он не располагал. Не мелькали на фоне звёзд огоньки ракет; не перемещались вслед за буксировщиками огромные транспортные корабли, несущие мириады кристалликов «Мыслящих»; не разворачивались в пустоте громадные антенны ретрансляторов. Лишь колебания полей, завихрения энергий, которые земная наука не то, что улавливать не научилась, а даже признавать их существование пока не спешит, отделываясь придуманным не так давно термином «ноосфера» – область взаимодействия природы и человеческого сообщества, в котором именно последнее и становиться определяющим.

А это взаимодействие, тем временем, шло – и когда чужие «ноосферные коконы» (в просторечии называемые Десантниками) вторглись в ноосферу третьей планетки, события стали необратимыми.

Вернее должны были стать необратимы – если бы не удивительные свойства других «ноосферных коконов», принадлежащих аборигенам, не достигшим ещё возраста, когда они будут считаться совершеннолетними и полностью дееспособными. Выяснилось, что именно дети и подростки, не только в состоянии не пустить в себя Десантника, но и при известных обстоятельствах подчинить его себе. Что и стало причиной невиданного провала – Десантники отступили, несолоно хлебавши, а те, кто заставил их это сделать, остались на Земле и полной чашей испили горькие плоды своей победы.

Человек, сидящий сейчас у слабенького любительского рефлектора, как раз и был одним из таких – чуть ли не единственный, из уцелевших сотрудников «спецотдела по борьбе с Пришельцами». Сидел, и гадал – как делал это ночь за ночью, у телескопа, в кресле, в постели, терзаемый бессонницей. Почему Пришельцы до сих пор не повторили попытки? Ведь единственная организованная сила, которая могла их остановить, уже больше десяти лет не существует. Конечно, «особые свойства» земных детей и подростков никуда не делись, но только очень наивный человек стал бы ждать повторения той цепочки случайностей, что привела в своё время к срыву Вторжения. Тогда землянам сказочно, немыслимо повезло – и это вряд ли повторится снова.

Или враг до сих пор не пришёл в себя, не решается предпринять новую попытку? И отчаянные усилия спецотдела всё-таки дали результаты – «земная» резидентура Десантников разгромлена, и Вторжению попросту не за что зацепиться? Но как же тогда группа, обосновавшаяся то ли в Южной, то ли в Центральной Америке? Незадолго до разгрома «спецотдела» там получили ясные доказательства её существования, и даже начали готовить операцию по ликвидации. Помнится, Димка, лучший, единственный друг, вместе с которым они когда-то и сорвали первое Вторжение, переписал, нарушая правила секретности, в свой блокнот клочки зашифрованных неземным ключом сообщений. Ему многое прощалось – как же, первый специалист отдела по инопланетным шифрам, построенным на совершенно невообразимых для землян принципах…

Они вдвоём собирались подумать над ними дома, в спокойной обстановке, но взяться за расшифровку так и не успели. Когда сотрудники «спецотдела» готовились кинуться в бега, они двое, в тайне ото всех, условились встретиться через полгода в маленьком подмосковном городке. Но проклятая авария сорвала все планы – у него тогда было серьёзное обострение, а послать кого-то, хотя бы и жену, вместо себя он не мог, Димка не доверился бы чужаку, на этот счёт уговор у них был строгий.

А потом стало ещё хуже, и в итоге, он так и не сумел выйти с другом на связь. Открытки, правда, отсылал по условленным адресам, и нужные газеты тоже выписал – но никто не слал на вологодский почтамт депеш «до востребования», и в газетах так и не появились статьи с условленными фразами.

И тогда он смирился, убедил себя, что всё кончено и помощи ждать больше неоткуда. И верить тоже никому нельзя – в каждом, буквально в каждом, приблизившемся к нему, он видел потенциального Десантника, агента Пришельцев. Потому и подружился за всё это время с единственным человеком – с двенадцатилетней Томкой. И теперь с её помощью прятал бесценную информацию, надеясь, что однажды она всё же попадёт по адресу.

По небу меж тем пробежали, закрывая звёзды, облачка – первые ласточки обещанного метеорологами циклона. накрапывать дождик. Он вздохнул, закрыл объектив крышкой и принялся натягивать на телескоп чехол из прорезиненной ткани. На сегодня – и, похоже, на пару-тройку ближайших дней, – наблюдения закончены.

1979, июнь.

Подмосковье, Дмитровский район.

Ночь, когда цветёт папоротник

Костёр размерами не уступал тому, что был разложен в тот приснопамятный вечер перед зданием совхозного клуба. Разве что, языки огня не взлетали на такую высоту – через этот костёр полагалось прыгать, да ещё и взявшись за руки, так что студенты-театралы разложили его вытянутым в длину, так, чтобы предаваться этому увлекательному занятию могли сразу две, а то и три парочки одновременно. Те и старались во всю – с взвизгами, испуганными и наоборот, торжествующими воплями, под аплодисменты и подбадривающие возгласы зрителей.

Иван Купала. Древнеславянский, языческий, праздник, о котором он, Женька слышал разве что, мельком, а «Второй» не только отлично знает, но и участвовать не раз приходилось – с этими его историческими реконструкторами. И «сценические фехтовальщики», оказывается, знают – театральные, они народ особенный. Вот и пригласили Женьку с Серёгой на этот праздник. С усмешками пригласили – ну что, мелкие, рискнёте, отпустят родители?

Единственное, что могло их остановить – это последствия Женькиной травмы. Аст, вернувшись вместе с одноклассниками из совхоза (Женька к тому моменту уже перебрался с «конспиративной квартиры» домой) ожидал, что друг до сих пор ходит скособоченный, держась за стенку. А то и опираясь на клюку, подобно Бабе Яге из фильмов-сказок режиссёра Ромма. Но нет, ничего подобного: болячки на Женьке зажили как минимум, втрое быстрее, чем им положено от природы. Он и раньше замечал за своим (общим со «Вторым», если уж на то пошло) организмом нечто подобное – особенно на примере рубцов, после занятий фехтованием. «Второй» поначалу списывал это на несерьёзность травм и повышенную живучесть подросткового организма. Но сломанным-то рёбрам в любом случае, полагалось болеть не меньше недели, а то и двух! Ан нет – на утро третьего дня Женька ощущал лишь лёгкое неудобство, а к вечеру исчезло и оно.

Громадный чёрно-лиловый синяк тоже рассосался с пугающей какой-то скоростью, и Карменсита, осматривавшая его многострадальную тушку, только головой качала в недоумении.

Получается, автор «той самой» книги и тут угадал? Писал же он, что подсаженные «Мыслящие» вылечивают тела-носители? А «Второй», как ни крути, именно подсажен в его, Женьки, законное тело…

Приглашение они приняли, и даже попросили разрешения взять с собой Миладку. Она оставалась в Москве, никуда не уезжала, и здорово устала от пыльного, душного города. К тому же, им было что рассказать друг другу: Женька с Серёгой о своих приключениях в совхозе, Миладке же – о предстоящем скором отъезде из СССР. На этот раз она не пыталась делать из этого тайны, взяв, правда, слово молчать. Ребята легко пообещали – их троих связывало столько тайн, что одной меньше, одной больше, значения уже не имело. Держать языки за зубами и тщательно взвешивать каждое сказанное слово – этому они уже научились.

За город ехали большой, шумной компанией, на электричке с Савёловского вокзала. Место было выбрано в холмистой долине речки Яхрома, километрах в семи от одноимённой железнодорожной станции. «Второй», услыхав об этом, необычайно оживился – оказывается, оно ему хорошо знакомо из «прежней жизни», по каким-то то ли фестивалям, то ли играм, которые они там устраивали. К вылазке готовились всерьёз: Аст взял материну палатку-«памирку» («авиационный перкаль» – уважительно сказал «Второй», когда Женька пощупал тонкую лёгкую, порытую с одной стороны краской-серебрянкой ткань), два плоских больших закопченных котелка-кана и туристический топорик на металлической рукоятке.

Из специфических «ивано-купальских» аксессуаров, они с Серёгой, подумав, прихватили свои «шотландские» костюмы, а заодно и палаши. На празднике ожидалось много народу, не только из группы сценического фехтования, предполагался небольшой импровизированный концерт, и от них ждали выступления. Милада же, расспросив Женьку о том, что надевают для праздников девушки, соорудила из простыней что-то вроде длинной, до пят, рубашки с воротом на завязках и широкими, очень длинными, рукавами.

Из-за этой-то рубашки и приключился конфуз. Когда девушки-студентки, одетые в такие же белые хламиды, стали по одной заходить в реку, чтобы пустить по течению свои венки, Миладка, конечно, не смогла удержаться. А, выйдя на берег, обнаружила, что тонкая мокрая ткань облепила девичьи тела, не скрывая решительно ничегошеньки – наоборот, подчёркивая, соблазнительно выделяя каждую деталь! «Театральные» девицы носили свои «рубища» в полном соответствии с каноном – на голое тело, без намёка на бельё. Миладка, конечно, такого бесстыдства себе не позволила, но осознание того, как она выглядит сейчас, заставило её стремительно запунцоветь, схватиться за щёки и кинуться искать спасения в кустах. Но не тут-то было: развеселившиеся студентки совершенно по русалочьи окружили смутившуюся малолетку, схватили за руки, закрутили в хороводе вокруг костра под прнзительный свит флейты, волынки-дуды и весёлое побрякивание бубнов и маракасов. Деться было некуда, и Милада послушно включилась в этот завораживающий танец – босиком, по траве, вокруг рассыпающего искры костра. Рубашки «русалок» довольно быстро высохли, а вместе с водой испарилось и Миладкино смущение. Она уже была захвачена круговертью общего веселья, а уж когда начались прыжки через костёр…

Она прыгала с Женькой, крепко сжав его ладонь и весело визжа от страха и восторга. Вместе с ними сквозь пламя прыгнули Аст с Илзе – та поглядывала на загоревшего, подкачавшего мышцы на сельхозработах парня с новым интересом.

Пролетев сквозь облако искр, все четверо, задыхаясь от хохота, повалились на кучу камыша, прикрытую одеялом, Женька помог устроиться Миладе. Он, неожиданно для себя, обнаружил, что относится к ней не как к девушке, в которую влюблён, а, скорее, как к хорошему товарищу. Видимо, сыграли роль эротические подвиги «Второго» в совхозе, а ещё – осознание неизбежности скорой разлуки, которая затянется на годы… возможно, на всю жизнь. Недаром ведь «Второй» говорил, что больше он свою первую школьную любовь не видел и даже письмами они ни разу не обменялись. Что поделать, если в СССР категорически не приветствуются попытки поддерживать связь с «отъезжантами», да и те, в свою очередь, стремятся поскорее забыть брошенную Родину…