Текст книги "Шпага для библиотекаря. Книга 1"

X

– Кто это? – прошептал Гена, нужды понижать голос не было никакой – царящая наружи какофония из испуганных криков, неразборчивых команд, конского храпа и редких выстрелов в воздух заглушала любые звуки.

– Французы, пся крен! Клянусь як Езус, французы!

От волнения Гжегош мешал русские слова с польскими.

– Уверен? Точно? Может, русские?

– Пся крев, говорю французы – так то есть!

– Французы, значит… – Гена сделал два глубоких вдоха, чтобы унять дрожь в руках. – Вон тот, спереди, с саблей, кажется, их командир…

И указал на совсем юного, лет семнадцати, кавалериста в зелёном, с голубым воротником и обшлагами, мундире, сидящего на рыжей лошади. На кивере ясно различимое с такого расстояния изображение одноглавого орла из белого металла.

«…точно, француз, русских орёл двуглавый. Ну, сейчас я тебя…

Юноша размахивал саблей и что-то кричал своим подчинённым. Гена задержал дыхание и поймал грудь всадника в прорезь прицела – в вырезе сюртука ясно различался щегольской красный жилет, расшитый на гусарский манер шнурами. Указательный палец пришёл в движение: как учили, подвыбрать спуск, и…

Бац!

Удар снизу под цевьё, ствол лязгает о прут оконной решётки. От грохота закладывает уши, пуля уходит в августовское небо.

– Ты что спя…

– Это ты спятил, курва мать! – злобно прошипел поляк, успевший в самый последний момент подбить ствол карабина вверх. – То конные егеря, жолнежи – не чета хлопам, таких парой выстрелов не распугаешь! И много их, не меньше полусотни – застрелишь одного, ну двух, трёх, а остальные всех нас покрошат в капусту! Этого хочешь, холера ясна?

И, не церемонясь, выкрутил карабин из Гениных пальцев. Парень был настолько ошеломлён, что не думал сопротивляться.

– Так, патроны давай! – скомандовал поляк, и Гена безропотно подчинился. Он уже ничего не понимал – кроме того, что дела, кажется, совсем плохи.

– То вшистко… всё? К тётке сходи, библиотекарше, забери ружьё. Или нет, я лучше сам.

– Что же нам дальше делать? – спросил Гена уже в спину Гжегошу. Тот не обернулся.

Что-что… сдаваться и молить матку боску, о заступничестве. А что, есть другие помыслы?

Процедура капитуляции не затянулась. Библиотекарша, правда, сдавать двустволку отказалась: «я её, как конники появились, в сортир на заднем дворе бросила, вместе с патронами. Прямо в очко. Можешь пошарить, если охота…» Гжегош не стал связываться с полоумной тёткой – плюнул и отошёл прочь.

Зато с «альпинистом» хлопот не было. Тот был настолько деморализован, что по первому требованию отдал ракетницу вместе с боекомплектом. Гжегош с помощью Далии – алжирка, похоже, воспринимала происходящее как весёлое приключение, а услыхав о французах, и вовсе оживилась, – соорудил из скатерти и ручек от швабр три белых флага. Два он просунул сквозь оконные решётки, выждал две минуты и осторожно выглянул наружу. Крестьяне к тому моменту уже разбежались; тогда он взял третий флаг, осторожно, стараясь не делать резких движений, открыл дверь – и, спиной ощущая тяжёлые, недобрые взгляды Гены и библиотекарши, шагнул на крыльцо.

– Мужики собрались толпой, с дубьём, и пошли палить дом, что у елового бора из земли вылез. – рассказывал гонец. – В котором беси! С ними отец Онуфрий, дьячок наш – кадилом машет, кричит, что дело енто богоугодное. А заправляет всем Аким, он народ мутит!

– Вольно же им, сбесяся, по лесу скакать! – ухмыльнулся Романцев. – Но уж лучше так, чем под ногами путаться. Пока они там чертей гоняют мы, глядишь, и уедем спокойно.

Сообщение о «крестовом походе», затеянном мятежным старостой при поддержке местного духовенства доставил старший сын деревенского кузнеца – человека основательного, уважаемого, и беспорядков не одобрявшего, а потому настрого запретившего пятерым своим сыновьям присоединяться ко всеобщему порыву.

– Так, эта… – «гонец» поскрёб затылок. – Дом там стоит, барин, как Бог свят, стоит. Аккурат на пригорке, и двор весь в талом снегу. Отец, как замятия в деревне началась, послал меня глянуть, что там. Не врали Климка с Провом, всё так и есть!

– И беси тоже есть? – сощурился Ростовцев.

– Греха на душу не возьму, не видел я бесей. – посмурнел мальчуган. – Мужик какой-то на крыше сидел, молодой, без бороды. В руках у него чтой-то блестело, аки стёклышко на солнце. Что – не разобрал, больно далёко.

– Далёко, а что без бороды – разглядел?

– Так я, эта… – «гонец» смутился. – Подполз к забору и поглядел поближе. Стёклышки-то он ужо спрятал, а лицо я рассмотрел. Только вы, барин, бате моему не сказывайте, он велел дальше опушки не ходить, выпороть грозился. Выпорет…

– Не скажу. – поручик покопался в кармане, выудил серебряную полтину и протянул сыну кузнеца. – Ты вот что: побудь пока тут, глядишь, ещё понадобишься.

– Спасибо, барин, век буду помнить доброту вашу… – мальчик сорвал шапку и поклонился, но Ростовцев уже на него не смотрел.

– Что скажете, сударь мой? – он повернулся к «лазутчику». – Что-то мне подсказывает, что вы и ваши попутчики имеете к этому таинственно появившемуся дому самое прямое отношение. Я прав?

Хозяин пистоля пожал плечами.

– Правы, конечно. Собственно, мы вас и искали – хотели просить защитить наших друзей, которые остались в клу… в доме, от деревенских мужиков. У них есть оружие, но там девушки… женщины. Они и так до смерти напуганы, а тут ещё и разъярённая толпа с дубьём!

Ростовцев задумался – всего на несколько секунд.

– Раз там дамы, то не помочь нельзя, конечно. Но с условием: потом вы всё, без утайки мне расскажете – и про себя, и про дом этот, что из земли вылез, и про прочие ваши диковинки. Договорились?

– Договорились. – «лазутчик» явно повеселел.

– А вы, господа, не против небольшой прогулки?

Вревский и Веденякин переглянулись и кивнули. Надо – так надо, о чём разговор? Командир зря просить не станет.

– Тогда – в сёдла! Барышню я прикажу проводить в имение, пусть там подождёт. Да не переживайте вы так, ничего дурного с ней не сделается! – добавил он, заметив сомнение, мелькнувшее на лице собеседника.

– Да я и не переживаю… – парень с сомнением посмотрел на сваленные под кустом двухколёсные механизмы. – По лесным тропинкам мы за конными не угонимся, только обода перекалечим. Или вы собираетесь ехать по дороге?..

– По дороге, конечно. А машины эти вам не понадобятся, я их велю их тоже в имение отвезти. Верхом ездить обучены?

– Конечно! – на этот раз чужаки ответили одновременно, причём второй, с внешностью кавказского горца, радостно сверкнул глазами.

– Вот и ладушки. Прокопыч, – Ростовцев обернулся к ординарцу. – Давай на конюшню, приведи пару коней. И чтоб мухой, нет у нас лишнего времени!

– Одна просьба, если позволите… – заговорил первый чужак. – Не отдадите мне револьвер, хотя бы на время? Мало ли что приключится, всё-таки лишний ствол…

«Так этот странный пистоль и называется «револьвер»? – догадался поручик. – Надо полагать, от латинского из латинского «revolvare» – крутить, перекатывать. Что ж, имеет смысл…»

– Нет уж, сударь, извините. – он покачал головой. – Пусть пока побудет у меня, а то оброните – ищи его потом в лесу-то… А со своими мужичками я как-нибудь и без стрельбы разберусь.

Первые выстрелы мы услышали, когда до поворота, за которой должна была открыться поляна с ДК, оставалось метров триста. Гулкие, явно из кремнёвых ружей. Потом сухо, отрывисто, до боли знакомо, подал голос мосинский карабин. С двухсекундным интервалом пронзительно свистнула сигнальная ракета, но взлетающего клубка огня я не заметил.

«…Понизу пустили, по крестьянам? Могли ведь с перепугу, и это скверно: ракета, если угодит в грудь или голову, может серьёзно покалечить, а то и убить…»

Мушкетная и пистолетная пальба стала чаще, но ответных выстрелов из карабина или ракетницы я больше не слышал.

«…опоздали?..»

– В галоп, господа! – крикнул Ростовцев, и гусары дали коням шпоры. Рафик – а он, оказывается, неплохой всадник! – поспевал за ними, я же позорнейшим образом отстал (вот он, недостаток практики верховой езды!), не справившись с тряским аллюром своего скакуна. Прав поручик – отдай он мне наган, я бы давно его потерял, хоть за пояс засунь, хоть за пазуху. Кобуры-то нет, как и ремня на спортивных штанах, на который её можно было бы нацепить.

Когда мы выскочили из леса, то вместо толпы крестьян, берущих приступом несчастный ДК, я увидел… всё тех же крестьян, только бестолково мечущихся по поляне, в тщетных попытках убежать от кавалеристов с тёмно-зелёных мундиров. Те, впрочем, не слишком усердствовали – рысили, вытягивая тех, кого удавалось догнать, саблями плашмя поперёк плеч. Вслед особо шустрым, успевшим нырнуть в кусты или добежать до опушки леса, постреливали из карабинов – но лениво, без огонька, не очень-то и стараясь попасть. Кавалеристы, кем бы они ни были, явно не собирались устраивать кровавое побоище – хотя вполне и могли! – а просто устраняли с дороги досадное препятствие.

Позади верхоконных, у противоположного края поляны, там, где дорога ныряла в лес, виднелись телеги. Обоз? Скорее уж, фуражиры, причём французские – русским в этих краях делать нечего…

– Конные егеря! – подтвердил мою догадку поручик. – Успели, таки!

И пустил длинное нецензурное ругательство.

Французы, в свою очередь, нас заметили. Оставив преследование пейзан, они развернулись навстречу новой угрозе. Резко, отрывисто пропел рожок, и конные егеря, пришпорив коней, порысили навстречу нам. Замелькали в руках короткоствольные ружья, взвились над затравочными полками дымки, захлопали первые выстрелы.

«…A дистанция-то великовата для прицельной стрельбы, да ещё и с сёдел – шагов сто пятьдесят, не меньше. Значит, у французов штуцера, а это скверно…»

Над ухом противно провизжало, потом ещё и ещё, и вскорости пули загудели вокруг нашего маленького отряда роем рассерженных ос. А ведь метко стреляют, прохвосты, так и попасть могут…

Всё же, инстинкт самосохранения – великая вещь. Ничем, кроме как его влиянием, я не могу объяснить то, что не только не вылетел из седла во время этой сумасшедшей скачки, но ухитрился даже не слишком сильно отстать от остальных. Пули свистели над головой, что-то рвануло левое плечо, рукав наполнился чем-то горячим. Мы на бешеном карьере пролетели деревню и лишь на противоположной околице перешли на рысь, давая отдых измученным лошадям. Удивительно, но погони за нами не было – французы отстали и повернули назад, не доезжая деревни. Может, подозревали, что мы заманиваем их в засаду? А что, вполне может быть и такое – с манерой воевать тех же казачков, кавалеристы Наполеона уже успели познакомиться.

Ростовцев остановил коня и повернулся в седле – глаза, белые от неутолённой ярости, сабля свисает с кисти на темляке.

– Скорее, господа! С минуты на минуту французы будут в усадьбе. Промедлим самую малость – застанут врасплох, захватят!

– А как же наши? Вы ведь обещали их спасти! – хотел, было, крикнуть я. Но не успел – поручик пришпорил коня, и мы снова полетели карьером.

XI

Появление французов было встречено мрачным, настороженным молчанием, и тяжёлыми взглядами, на фоне которых жизнерадостное щебетание Далии казалось Гене какой-то дикостью, чуть ли не прямым предательством. Однако, подумав, он алжирскую студентку оправдал: что ей наши войны полуторастолетней давности? Она, надо полагать, и о Бородинской битве-то не слышала, и по-русски, всего год, как научилась прилично говорить. А вот французы – дело другое. Насколько он смог вспомнить. Алжир был французской… даже не колонией, а полноправной её частью, и получил независимость при де Голле, в 1962-м году – правда, процесс этот сопровождался кровопролитными войнами и мятежами. Однако алжирские политические и деловые круги связи связей с Пятой Республикой не разрывали, даже наоборот – например, охотно посылали своих детей учиться на континент. Далия, прежде чем отправиться в Советский Союз, три года проучилась во Франции, в Сорбонне – и, конечно, хорошо знала и французов и их историю. И даже рассказывала как-то однокурсникам о могиле Наполеона в парижском Доме Инвалидов – в представлении Гены это был такой же обязательный пункт посещения французской столицы, как визит в Мавзолей Ленина.

Так что неудивительно, что смуглолицая Далия легко установила контакт с оккупантами – французским-то она владела в совершенстве, это был, считай, её родной язык. Командир конных егерей, молоденький су-лейтенант (младший офицерский чин во французской армии, как объяснил Гжегош) явно оказался неравнодушен к прелестям алжирки, которые та и не думала скрывать. Наоборот, надела лёгкую рубашечку, расстегнув три верхние пуговички так, чтобы с первого взгляда было ясно, что никакими бюстгальтерами она себя не отягощает, а вместо мешковатых спортивных штанов, натянула эластичные рейтузы, на редкость соблазнительно обтягивающие бёдра. Вниманием мсье Робера Далия завладела прочно, с первого взгляда – и это не могло не радовать гостей из будущего, поскольку романтически настроенный су-лейтенант запретил своим подчинённым соваться без спросу в помещение клуба. С пленниками мужского пола он был любезен, поцеловал руку библиотекарше, отпустил комплимент Людочке – несколько скабрёзного свойства, что будущая медсестра не сумела оценить из-за полнейшего незнания французского языка. К тому же, су-лейтенант, очарованный смуглыми прелестями гостьи из солнечной Африки не обратил совершенно никакого внимания на диковины из будущего, которыми буквально набит был сельский клуб – от старенькой радиолы «Днепр» и электрического освещения, до неприкаянного «пердунка», так и стоявшего на заднем дворе. Да что там радиола – даже элементарные вопросы, заданные пленникам: кто они, откуда, что тут делают? – могли бы дать массу пищи для размышлений…

О своих обязанностях командира партии фуражиров су-лейтенант тоже как-то подзабыл. Конным егерям и обозным было приказано разбивать на поляне возле ДК бивуак и варить обед. Наскок русских кавалеристов, мелькнувших, было, на опушке леса, оставили без внимания – подумаешь, пять верховых, что они могут сделать многочисленному отряду? Мсье Робер даже не подумал разослать по округе разъезды с целью разведки, с первых же минут целиком отдавшись времяпрепровождению с алжирской красавицей – чему та, кажется, была весьма рада. В самом деле, куда спешить? Успеется…

Что касается Гжегоша, то поляк старательно демонстрировал лояльность к французам, и это коробило Гену, выросшего, как и прочие его ровесники, на представлениях об интернационализме и нерушимой польско-советской дружбе (сериал «Четыре танкиста и собака», певица Анна Герман, актриса Барбара Брыльска, а как же!) Может, Гжегош задумал втереться к оккупантам в доверие и уж потом, потом?..

Что будет, когда наступит это самое «потом», Гена мог только гадать. Он ведь не слыхал и о существовании «мазурки Домбровского» – официального гимна Польши, где даже во времена Варшавского договора, СЭВ и фестиваля «Интервидения» в Сопоте, неизменно, как и пятьдесят, и сто лет назад, имелись такие вот строки:

 
«…Вислу перейдем и Варту,
Польшу возродим!
Нам примером Бонапарт!
Знаем: победим!..»
 

Варта – река, не из самых полноводных, протекающая в самом центре Польши, на границе Великопольского и Лодзинского воеводств. А где находится Висла, не припомните? Да в противоположной стороне: она огибает с юго-востока земли Мазовецкого воеводства со столицей Варшавой, а дальше к востоку, за узкой полосой Люблинских земель уже Белоруссия. И куда поляки собрались через эту самую Вислу переходить – не спрашивали себя? То-то…

Увы, о разделах Речи Посполитой и многочисленных антирусских мятежах, один из которых подавлял сам Александр Васильевич Суворов, в советских школьных учебниках истории, если и упоминалось, то походя, а упор делался на подвиги Войска Польского и совместную борьбу с фашистской Германией. А вот будущему пану Пшемандовскому, в отличие от его русских однокашников, всё это было прекраснейшим образом известно. И окажись здесь и сейчас другой герой этого повествования, в нём наверняка всколыхнулись самые чёрные и увы, небеспочвенные подозрения – как говаривала незабвенная Маргарита Павловна из фильма «Покровские ворота», которому предстояло выйти на телеэкраны страны только в восемьдесят втором году.

Нет, ребята, учите историю – в жизни пригодится…

Я дёрнулся и зашипел сквозь зубы, когда ординарец плеснул на рану из зелёного полуштофа.

– Полегче, Прокопыч! Не видишь – того гляди, сомлеет человек!

Это Ростовцев. Несмотря на суету сборов, охватившую усадьбу, он счёл нужным присутствовать при перевязке раненого, то есть меня. Рана, к слову, пустяковая – пуля прошла по касательной выше локтя, оставив то, что судебные медики именуют «минус-ткань» – отсутствие небольшого куска плоти. Куда хуже было бы, если бы ранение было сквозное, не говоря уж о раздробленной плечевой кости. Медицина здесь в аховом состоянии, и заполучить заражение даже от такой пустяковой раны – дело самое обыкновенное. Кстати, о медицине…

– Чего там – сомлеет… – пробурчал под нос недовольный Прокопыч. – Только хлебному вину зряшный перевод – унутрь его, проклятущее, надоть, унутрь!

Да, антисептика здесь явно не на уровне. Предпочитают анестезию, причём тем же самым продуктом. А ведь толковое предложение…

Я завладел полуштофом и сделал большой глоток. Ординарец одобрительно крякнул.

– Прокопыч, подай-ка пузырьки – вон те, что на столе, на подносе…

Это мой запас медикаментов. И не из положенной туристической группе аптечки, а из собственной нычки, спрятанной в рюкзаке.

Пузырёк с перекисью водорода, другой, со стрептоцидом, несколько упаковок всяких таблеток, пара пачек с индивидуальными пакетами в хрусткой коричневой бумаге. Одним из них сейчас и собирается воспользоваться Прокопыч, и я беспокойно верчусь на табурете, кося взглядом на содранную и брошенную на пол упаковку – а ну, как кому-нибудь придёт в голову поднять её и разобрать надпись?

Впрочем, чего уж там, как говорится – снявши голову по волосам не плачут. «Вещдоков» у Ростовцева и без этикеток предостаточно: и наган и велосипеды, и много чего ещё; и если он до сих пор не уделил им внимания, то лишь из-за того, что стремится поскорее увезти родителей и сестру подальше от французов, захвативших ДК и явно нацелившихся на Бобрища. Кстати – почему они до сих пор не добрались до усадьбы? Расстояние тут сущий пустяк, даже неспешной рысью можно покрыть его, самое большее, за полчаса…

Но – вернёмся к медицине. Прокопыч протянул мне пузырьки, каковыми я немедленно и воспользовался: сначала плеснул на рану перекисью (Прокопыч выпучил глаза и мелко закрестился, когда прозрачная жидкость вскипела, запузырилась белёсой пеной), после чего – присыпал порошком из второго пузырька.

– Теперь бинтуй.

С этой задачей ординарец справился легко, сказалась большая практика. Дело житейское – в иной сабельной сшибке можно получить десяток сабельных ударов, и далеко не каждый хотя бы прорубит сукно мундира и кожаные ремни амуниции – чего уж говорить о более серьёзном ущербе? Известны случаи, когда кавалерист выходил их боя с дюжиной, а то и больше, подобных порезов и царапин, оставленных вражескими клинками, и на следующий день вновь красовался в седле. К полковому лекарю в таком случае обычно не обращались. Зачем? Обругает за бабскую мнительность – и будет прав, что характерно. Так что обходились собственными силами, а так же полосками холста, дёгтем, постным маслом да захваченными из дома бабкиными мазями.

– Ну, Никита Витальич, как рука? – поинтересовался Ростовцев. Мы с ним тёзки – только он Андреевич. Не сразу до меня дошло, что это именно его портрет, только уже в почтенных годах, висит в краеведческом музее. Жаль, что мы туда так и не добрались – любопытно, как повёл бы себя поручик, увидав собственное изображение в полковничьем мундире, да ещё и с указанием даты смерти? Нет уж, лучше обойтись без подобных психологических опытов, тем более, что в клубе засели французы, и попасть туда нет никакой возможности.

Я подвигал рукой.

«…больно, чёрт… И угораздило же!..»

– Ничего, терпимо. Хорошо, что левая – стрелять смогу и саблей рубить, если придётся.

– Так вы и саблей владеете?

И что мне теперь, рассказывать про свои достижения на ниве исторического фехтования? Весьма скромные, если честно – особенно в том, что относится к сабельному, и тем более, верховому бою. Шпага – другое дело, тут мне есть чем гордиться. Вот такая, к примеру…

Я показал на турецкий ковёр, занимающий всю стену кабинета Ростовцева. На нём красовалась коллекция холодного оружия: турецкие ятаганы с рукоятками, выложенными бирюзой и перламутром, длинные охотничьи кинжалы-хиршвангеры с шитками в виде морской раковины, персидские сабли в богато украшенных ножнах, кавказские кинжалы и шашки. Среди этого великолепия прямая шпага с широким клинком и простым, без украшений, эфесом смотрелась довольно скромно.

– Это шведская солдатская шпага. – объяснил Ростовцев. – Взята ещё моим прадедом в Северную кампанию, в Эстляндии, при Депте. У шведов была своеобразная манера рукопашного боя – одной рукой кололи фузеёй с примкнутым багинетом, а другой орудовали такой вот шпагой. И довольно ловко, надо сказать, это у них получалось! Прадед мой служил тогда прапорщиком в солдатском полку фон Дельдина и удостоился отличия от самого государя Петра Великого как раз за храбрость, проявленную в штыковом бою.

Я снял трофей с ковра, примерил по руке, сделал пару фехтовальных выпадов. По балансу и динамике она напоминала любимую мной валлону – такой же широкий, обоюдоострый клинок, одинаково годный и для уколов и для рубящих ударов; обтянутая грубой кожей рукоять, гарда, составленная из овального щитка и пары толстых дужек. Кольца под большой палец, правда, нет, но это можно пережить. И длина подходящая – не то, что кавалерийские палаши, которые таскают здешние драгуны и кирасиры.

– Если не секрет, поручик – почему не вывозите всё это?

После нашего прибытия в имении Ростовцевых воцарился сущий хаос. Дворовые, лакеи волокли сундуки с самым ценным скарбом, грузили их на телеги; во дворе спешно запрягали бричку, предназначенную для графского семейства. Отдельно в большие плетёные корзины собирали провизию, укладывали дорожные погребцы – эдакие деревянные, с бронзовыми уголками и замочками, ящики, предназначенные для перевозки вилок, ложек, тарелок и прочей утвари. А вот судьбой этого арсенала никто, похоже, не озаботился.

– Куда их деть? Тут-то и самое необходимое в телеги не помещается, ещё и железяки эти тащить…

– Может, припрятать? Оружие-то ценное, антиквариат, больших денег стоит!

Поручик покачал головой.

– Прячь, не прячь – не французы, так свои же мужички и разграбят. От них, каналий, разве что укроешь?

«…Что ж, хозяин – барин, хочет – живёт, хочет – удавится…»

– Раз так, – говорю, – можно позаимствовать эту шпагу? Обещаю обращаться бережно.

К моему удивлению Ростовцев согласился сразу. А револьвер-то зажал, не отдаёт. Впрочем, я и не прошу… пока.

– Что ж, Никита Витальич, берите. Коли для дела – не жаль. На ближайшем бивуаке отдайте Прокопычу – наточит, а то клинок, как видите, тупой, что твой колун…

Я провёл пальцем по лезвию. Н-да, шпагу, похоже, никто не точил с тех самых пор, как она досталась прадеду поручика при осаде шведской крепости Депт – это нынешний эстонский Тарту, если кто не в курсе. Да и зачем? Судьба трофея – мирно висеть на стене, а не сверкать на поле брани.

Но теперь это изменится – например, если французские фуражиры всё-таки заявятся в усадьбу. По моим подсчётам они давно уже должны были быть здесь, но почему-то запаздывали. Вот и хорошо, нам того и надо…

Однако, оставался ещё вопрос – и поважнее какой-то шпаги, пусть даже и шведской.

– Неудобно напоминать вам, граф, но как быть с моими друзьями? Они ведь так и остались под французами…

Я нарочно обратился к Ростовцеву по титулу – попытка воззвать к дворянской чести. И это, похоже, сработало, вон, как глаза отводит…

– Сами же видели: мы ничего не могли сделать. Конных егерей не меньше полусотни, да ещё обозные. Куда нам против них? Положат всех ни за понюх табаку, а ваши спутники так и будут по-прежнему в плену. Я вот о чём подумал…

Он замялся.

– Как вернёмся – пойду прямиком к генералу Дохтурову. Наш эскадрон числится теперь при его шестом пехотном корпусе, а я сам в кампанию шестого года, корнетом, состоял у генерала в адъютантах. Хочу простить позволения собрать партию из гусар и казачков для поисков по французским тылам. Слышал, ахтырский подполковник Давыдов такое затеял – так отчего ж и мне не попробовать? Думаю, Дохтуров меня не забыл и не откажет. А как партию соберём – тут мы ваших друзей отбить и попробуем!

«…Значит, Ростовцев решил стяжать славу лихого партизана? Что ж, Бог ему в помощь… и нам тоже…»

– Отобьёте, конечно – если успеете. Получить разрешение, собрать партию, добраться сюда – дня три, не меньше. Где гарантии, что французы всё это время проведут в Бобрищи?

– На всё воля Божья. – развёл руками поручик. – Да вы не переживайте, Никита Витальич. Я понимаю, страшно вам за своих друзей – но французы, в конце концов, не варвары и не поляки, женщин не тронут. Даст Бог, всё обойдётся!

В дверь постучали и на пороге, не дожидаясь положенного «войдите», возник денщик корнета Веденякин. Вид у него был встрёпанный, а за спиной маячила испуганная физиономия Рафика Данеляна.

– Велели передать вам, вашбродие господин поручик: к отъезду всё готово. – отрапортовал денщик. – Из Бобрищ прискакал мальчонка – говорит, французы уже в деревне!

Ростовцев встал.

– Добрались-таки, мер-р-рзавцы! Надо бы и нам поторопиться. Деревню французы не враз перетряхнут, и если успеем хоть версты на три-четыре отъехать – тогда, глядишь, и погони не будет.

– Насчёт Мати не волнуйся. – добавил Рафик. – Её графиня с дочкой в свою бричку хотят посадить. Она как узнала, что тебя зацепили, хотела бежать и лечить. Я не пустил – сказал, что рана пустяковая, и тобой уже занимаются. Плакала…

Я мысленно обругал себя – о девушке я и забыл, начисто из головы вылетело! Ну, да ладно, искупать вину буду потом, а сейчас – спасибо Рафику, хоть этой заботой меньше. Я собрал «аптечку», сунул под мышку здоровой руки шпагу, и вышел вслед за Ростовцевым.

Конец первой части