Текст книги "Хранить вечно. Дело № 1"

Проснувшись с утра, я решил, что рассуждения – дело, конечно, хорошее, но совсем уж отрываться от коллектива не стоит. А потому, вместе со всеми прошёл обязательную процедуру поверки, продемонстрировал дэчеэска (сегодня это раз была смешливая пышка из седьмого отряда по имени Клава) и после завтрака вместе со всеми отправился на «завод». Ребята привычно разбежались по рабочим местам, а Олейник, на правах начальства, устроил мне небольшую экскурсию по производству.

Предприятие работало по большей части на нужды РККА, и не просто РККА, а воздушного флота. Здесь выпускали авиастартеры – механические приспособления, монтируемые на базе грузовика, с помощью которых на аэродромах запускали самолётные двигатели.

– Какие поменьше, одномоторные, учебные или, скажем, бипланы-разведчики, можно и вручную запустить. – растолковывал мой провожатый. – А большие, многомоторные, скажем, немецкие «Юнкерсы» – только с помощью таких вот агрегатов. Скоро и у нас такие самолёты будут производить, нам на лекции рассказывали… Так что, можно сказать: без нашей продукции ни бомбардировщики в небо не поднимутся, ни пассажирские лайнеры ГВФ. На чём тогда люди будут в Минводы летать?

Я едва сдержал ухмылку. Минводы, надо же такое сказать! Много ли советских людей смогли путешествовать столь продвинутым видом транспорта? Хотя, кто-то, наверное, и пользовался…

Но это, конечно, неважно. Видно, что такая продукция составляет в коммуне предмет всеобщей гордости – и неудивительно что многие мальчишки и даже девчонки мечтают так или иначе связать жизнь с авиацией и небом. В нашем отряде я знал, по меньшей мере, четверых таких.

– Такие стартеры до сих пор у нас в стране не делали, мы первые. – продолжал Олейник. – Раньше их в Италии и Германии закупали, за золото. Представляешь, сколько денег капиталистам уходило? А теперь вот мы будем делать!

– Непростое, наверное, устройство? – спросил я, чтобы как-то поддержать разговор.

– Ещё какое непростое! – ответил Олейник. – Тут тебе и коробка отбора мощности от автомобильного двигателя, и коробка реверсивной передачи и хобот, и промежуточные валики. И всё должно быть сделано так, чтобы потом, на автомобильном заводе, смонтировать на грузовике – и оно бы подошло. Знаешь, сколько брака поначалу было? Страшно вспомнить – чуть ли не каждый второй комплект назад возвращался на доработку!

Я, конечно, знал о существовании авиастартеров «АС-1» и «АС-2» на шасси ГАЗовских полуторок. Эти агрегаты появились, если мне память не изменяет, в начале тридцатых – и прослужили всю войну, одинаково исправно раскручивая движки «ишаков», «Яков» и «ИЛов». Беда только в том, что самого грузовичка «Газ-АА» пока не производится, мало того, даже Горьковский автозавод ещё не построен. Любопытно, на какие машины будут ставить эти агрегаты – на старичков АМО? Или пустят на такое полезное дело импортные американские грузовички «ФОРД», которые вроде, уже должны начать поступать в СССР?

Провожатый тем временем подвёл меня к участку упаковки и продемонстрировал готовый комплект авиастартера, уже уложенный в деревянный ящик – агрегат остро пах краской и машинным маслом.

На соседних участках собирали изделия попроще аэродромные тележки для бомб и баллонов со сжатым воздухом, стремянки для обслуживания самолётов, переносные лебёдки.

– Ты что умеешь делать? – спросил Олейник. – Хотя бы гаечный ключ в руках когда-нибудь держал?

Вопрос был с подвохом. Умел-то я много – инженерное образование, пусть и полученное совсем в другое время, да и руками поработать в жизни пришлось немало. Но… как будет выглядеть, если я сейчас на голубом глазу заявлю, что готов поработать электриком, автомехаником, слесарем и даже шофёром. Насчёт последнего у меня, правда, имелись некоторые сомнения – всё же здешние «Антилопы-Гну» с их «кривыми стартерами» прилично отличались даже от «Жигуля-двойки», на котором я делал первые свои шаги, как автолюбитель – не то что от машин, на которых я ездил потом. Ну да ничего, автомобиль есть автомобиль, разберусь в конце концов, а вот как ответить на вопрос изумлённого собеседника: «когда это ты успел всему научиться?..»

А потому в ответ я лишь неопределённо пожал плечами и изобразил улыбку.

– Понятно. – сделал вывод Олейник. – Постоишь пока на обтирке, а там посмотрим. Пойдём, получишь спецовку, переоденешься. Выделим тебе персональный шкафчик, будешь каждый раз там свои вещи оставлять…

Я кивнул и послушно поплёлся за ним в подсобку.

На первый раз работу мне доверили самую, что ни на есть, неквалифицированную. Обтирка – она и есть обтирка: пучок тряпья, ведёрко с керосином и детали, с которых перед отправкой на участок покраски нужно удалить машинное масло. Ничего сложного – знай себе, окунай ветошку в керосин, выжимай излишек жидкости и протирай очередную железяку. Главное не упустить ни одного углубления, ни одного паза или выемки, иначе в этом месте краска не ляжет на металл, делая его уязвимым для коррозии. Нудно, конечно, не без этого – к тому же, через полчаса мне стало казаться, что весь мир вокруг меня пропитался запахом керосина, а новенькая синяя спецовка покрылась масляными пятнами так густо, что стала напоминать леопардовую шкуру. Респиратора или иных средств защиты полагалось, да я на них и не рассчитывал, понятия об охране труда, даже детского, находятся тут в зачаточном состоянии. Зато положенную норму я выполнил, чем изрядно удивил Олейника, явившегося ближе к обеду проведать новичка.

– А ты молоток, Давыдов! – прогудел он. – Крепко работаешь, по-нашему! Надо бы тебя в вечернем рапорте отметить, заслужил…

После этих слов полагалось вскинуть руку в пионерском салюте и отчеканить что-нибудь вроде «Рад стараться!» или не столь старорежимное «Служу трудовому народу!» Что я и проделал к вящему удовлетворению собеседника, ограничившись, правда, нейтральным «Есть, тащ комотряда!» Кроме шуток: для новичка попасть по такому поводу в вечерний рапорт (его перед ужином полагается сдавать дежурному командиру) – нешуточное достижение. Есть чем гордиться, была бы охота.

Тохиного горна, чей звук доносился да самого дальнего уголка главного корпуса, в помещении «завода» слышно не было – сигнал к обеду, как и к окончанию рабочего дня, подавался обыкновенным звонком, закреплённым над входом в цех. Коммунары, кто поодиночке, кто группками, потянулись наружу. Пошёл и я, предварительно оставив в «своём» шкафчике спецовку – Олейник уже успел сообщить, что в столовую в рабочей замасленной одежде не пустят, уговаривай – не уговаривай. Заодно сполоснул руки в жестяном рукомойнике, однако, полностью избавиться от въедливого керосинового амбре и машинного масла не удалось, сколько ни тёр я ладони куском вонючего мыла и жёсткой щёткой.

Видимо, я потратил на гигиенические процедуры слишком много времени – в цеху уже никого не было, и надо было поторопиться, чтобы не оказаться за столом последним. Я побежал к выходу из цеха мимо столярного участка, где строгали и шкурили рейки для решётчатых площадок, устанавливающихся над капотами грузовичков-автостартеров, а так же сколачивали упаковочные ящики. И – краем глаза заметил забытую на одном из верстаков стамеску.

Я воровато оглянулся – цехе никого, я последний. Бочком подойти к верстаку, как бы невзначай сунуть стамеску в карман – И мухой отсюда, пока не застигли не месте преступления.

«Одно к одному…» – думал я, торопясь по песчаной дорожке к главному корпусу. Ведь не далее, как сегодня утром гадал, как бы забраться ночью в кабинет к завкоммуной – и вот оно! Без инструмента в кабинет завкоммуной не забраться – замок там, конечно, ерундовый, но надо же чем-то отжать створку двери. Заветная папочка лежит в ящике стола, Погожаев при мне запер её на ключ, а значит, ящик тоже придётся взламывать. И такая вот стамеска, широкая и в тоже время не слишком толстая, идеально подходит для этой цели.

Что ж, с планами, похоже, определились. Отстою остаток смены (надо не разочаровать Олейника и снова выполнить норму), продемонстрирую после ужина девушкам пару-тройку связок у-шу, дождусь отбоя – и в постель, как и полагается добропорядочному воспитаннику. А ночью, когда все уснут…

Конечно, можно отложить дерзкую вылазку, приглядеться, спланировать свои действия тщательнее – но у меня сердце не лежало к такому варианту. В самом деле: даже если папка в данный момент лежит у «счетовода Вотрубы» в столе (что тоже, кстати, далеко не факт) – где гарантии, что уже завтра с утра она не окажется где-нибудь ещё? Например, в несгораемом шкафу, который я заметил в углу кабинета – а с ним стамеской не справишься…

Итак, решено, иду сегодня, и будь, что будет. А если не повезёт, и я засыплюсь – не расстреляют же меня, в конце концов? Коммуна предназначена для малолетних правонарушителей, а спереть из кабинета пару-тройку бумажек – подобный проступок не тянет даже на пятнадцать суток. Так, шалость пятнадцатилетнего балбеса, решившего выяснить, что там накропал на него гражданин начальник?

V

На этот раз в мои тщательно продуманные планы вмешалась погода. Первые, ещё далёкие раскаты грома я услыхал, когда нёсся, сломя голову, к главному корпусу. Вскоре они приблизились – и вот уже по окнам столовой забарабанил настоящий майский ливень. Ни о какой тренировке речи, конечно, быть не могло. Я отыскал в столовой Олю, и попросил её передать подругам, что приобщение к тайнам китайской гимнастики откладывается до хорошей погоды. Кино и прочих культмассовых мероприятий на сегодня намечено не было, а потому сразу после ужина я вместе с ребятами отправился наверх. Сначала в спальню, а потом и в просторный холл перед «вечерним клубом», где до отбоя проводили время те, кому не хотелось торчать в спальнях. Раз уж так получилось – стоит, пожалуй, использовать освободившееся время для приобщения к нашему дружному коллективу.

Вы умеете играть в шашки? Вот и я толком не умею. То есть, знаю, как ходить, что такое «фук», но в последний раз предавался этому высокоинтеллектуальному занятию, кажется, на картошке, на втором курсе института. А здесь шашки весьма популярны – на одну шахматную доску, за которой привычно устроились Олейник и Семенченко, приходилось не меньше трёх шашечных, и зрителей с советчиками вокруг них было не в пример больше. Меня игра не интересовала – я взял лежащую на журнальном столике подшивку «Харьковского пролетария» и принялся листать газеты, в глубине души рассчитывая на очередной флэшбэк.

Но – не тут-то было…

– Может, сыграем, Давыдов?

Я поднял глаза. Передо мной стоял Марк Гринберг из нашего отряда. Среднего роста, сутулый, с тёмными курчавыми волосами, роскошным крючковатым шнобелем и грустными, навыкате, глазами, чёрными, как маслины, выращенные в кибуце где-нибудь близ Ашдота.

В общем, Гринберг – он и есть Гринберг, ни добавить, ни убавить. Насколько мне было известно, он появился в коммуне недавно, всего за месяц до меня. Я несколько раз за сегодняшний день ловил на себе его взгляды, и помнится, ещё подумал – а этому-то что от меня нужно? Но потом решил, что показалось, и думать о Гринберге забыл.

Как выяснилось – напрасно.

Под мышкой Марк держал доску, которую, не дожидаясь моего согласия, принялся раскладывать на банкетке. Похоже, отвертеться не удастся, понял я – но отчего бы не внести в процесс некоторое оживление?

– А ты в Чапаева играешь?

Гринберг удивлённо поднял на меня глаза.

– В Чапаева? А это как?

Я показал, и уже через пять минут мы с Марком увлечённо резались в новую игру, о которой здесь, оказывается, понятия не имеют. Прочие коммунары оценили новинку – вскоре вокруг нас столпилось не меньше полутора десятков зрителей, которые давали советы, язвительно комментировали промахи и спорили насчёт тактики и стратегии новой игры. Шашки были забыты; на двух других досках пытались воспроизвести наш опыт, и даже Серьёзный Олейник и его партнёр нет-нет, да бросали завистливые взгляды на гомонящих пацанов.

Вот, к примеру, мой вклад в здешнюю культуру – не всем же командирские башенки изобретать? А заодно, поработать на поднятие собственного авторитета среди однокашников, тоже лишним не будет…

В положенное время пропел горн – сначала предварительный, «получасовой» сигнал, а потом и основной, ко сну.

Я лежал, слушая дыхание соседей по спальне – уснули, не уснули? Минуты текли томительно, словно вязкая смола; я в двадцатый раз прикидывал, как встану, как босиком пойду между кроватями, как выскользну в коридор. Рукоятка стамески, которую я сжимал в засунутой под подушку руке, жгла мне ладонь; по стёклам спальни барабанил дождь, не такой сильный, как давешний ливень, он, похоже, зарядил на всю ночь.

Ещё немного – полчаса, может час. Надо просто дотерпеть, а уж там будь, что будет…

Язычок звонко щёлкнул, уступая нажиму. Ящик заскрипел и поддался, выдвинувшись примерно на полсантиметра.

Уф-ф-ф, готово, и даже дерево особо не поцарапано. Конечно, профессиональный криминалист, вооружённый лупой и прочими криминалистическими приспособами, отыщет следы взлома – но уж точно, не «счетовод Вотруба». Во всяком случае, возни с ящиком оказалось не в пример меньше, чем с дверью кабинета, запертой на ночь дневальным. Там не получилось обойтись одной стамеской, пришлось пустить в ход кусок жёсткой стальной проволоки, предусмотрительно прихваченный в цеху – и всё равно, в какой-то момент мне показалось, что ничего не получится, и придётся искать другие способы проникновения в кабинет завкоммуны. К счастью, замок оказался довольно хлипким – или это у меня внезапно прорезался навык домушника, приобретённый в прошлой жизни?

А вот и папка – лежит себе поверх стопки других таких же, и никто её никуда не переложил. Я вытащил её из ящика, положил на стол, но всё равно в кабинетной темноте едва различал надписи. Крупные типографские буквы «Личное дело», ещё кое-как можно разобрать, как и старательно выведенное от руки «Алексей Давыдов № 245.

Я раскрыл папку. Темнеет в углу квадратики фотографий, стандартные «шесть на восемь», фас и профиль, как в уголовном деле, а вот текста уже не разобрать. И это проблема, потому что включать даже настольную лампу, не говоря уже о люстре под потолком, нельзя. Шторы тут жиденькие, надёжной светомаскировки не организуешь, свет обязательно пробьётся наружу. Конечно, на улице по-прежнему льёт, население коммуны давно видит третий сон, но всё равно, риск слишком велик.

Унести папку с собой и изучить в спокойной обстановке? Немыслимо – с тем же успехом можно самому пойти и признаться в краже. Мелькнула дикая мысль: поджечь письменный стол. Пока обнаружат, пока поймут что к чему, пока потушат – от стола останутся одни головешки, не говоря уж о бумагах, которых тут полным-полно, и ни одна зараза не догадается, из-за какой из них случился поджог. Но я немедленно отбросил эту идею и даже слегка испугался – эдак можно чёрт знает до чего докатиться… Да и спичек у меня нет, как и зажигалки – чем поджигать-то собрался?

Нет, вариант с похищением папки никуда не годится. Забрать на время, пролистать наскоро – хотя бы в умывальне или в другом укромном местечке, где есть электрический свет – а потом вернуть на место? Риск изрядный, но, похоже, других вариантов не остаётся.

На пол легла полоса света из приоткрывшейся двери. Я испуганно обернулся. На пороге – чёрный на фоне освещённого дверного проёма силуэт.

…Всё-таки попался?..

Стамеска зажата в кулаке как нож, обратным хватом. Это инстинктивно – конечно, я не собираюсь пускать её в ход. Хотя…

– Это я, Марк. – прошептал силуэт. – Не бойся, больше тут никого нет, а я тебя не выдам.

…Марк? Гринберг? Пятнадцатилетний парнишка-еврей, с которым я полтора часа назад увлечённо резался в «Чапаева»? Час от часу не легче… этот-то что здесь забыл?

– Я так и думал, что ты сюда пойдёшь. – заговорил незваный гость. – Ну что, нашёл? Дашь глянуть?

Видимо, я обалдел настолько, что лишился дара речи, и только и смог, что молча протянуть Марку папку. Он близоруко прищурился в попытке разобрать что-нибудь на первой странице.

– Значит ты тоже…

– Тоже? Ты… кх-х-х… ты это о чём?

Голос у меня всё-таки прорезался – хотя и пополам с нервическим кашлем.

– Я ведь не сразу сюда попал. – виновато ответил Марк. – Сначала меня отвезли в Москву, в ту лабораторию, и только потом – на поезд и в Харьков. Как и тебя, верно?

…Лаборатория? Москва? Вот, значит, к чему были те видения – глухие стены, кресло, опутанное проводами, потом улицы большого города за окошком автомобиля. Погодите, значит, Марк тоже прошёл через это всё?

– Я… – голос хрипел, слова с трудом срывались с пересохшего внезапно языка. – Понимаешь, я и сам… о, чёрт, сейчас совершенно нет времени на объяснения!..

Он понимающе кивнул и протянул мне папку.

– Собираешься изучить? Только ведь свет включать нельзя, с улицы могут заметить.

– Это я уже и сам догадался. Вот, думаю забрать на пару часов и почитать.

– Опасно… – Марк покачал головой. – Вдруг Антоныч вернётся? Он иногда по ночам работает.

«Антонычем» коммунары называли между собой Погожаева.

– Это-то понятно… – вздохнул я. – А что делать? Тут-то ни зги не видать.

Марк порылся в кармане и протянул пне плоскую коробочку.

– Вот, держи, я специально прихватил.

Это был фонарик – чёрный, в металлическом корпусе, с выпуклой линзой, прикрытой откидывающейся крышкой. Впереди на металле выдавлена надпись: «DAIMON» и значок в виде молний, заключённых в шестиугольник.

– Германский, солдатский. – прошипел Марк. – Отец подарил, ещё давно, когда мы были в… а, неважно. Батарейка свежая, светит хорошо, ярко. Ты сними с кресла чехол, накройся им с головой и читай, сколько влезет. А я пока в коридоре покараулю.

– А если кто появится – что делать будешь?

– Придумаю что-нибудь. На крайний случай, изображу припадок. Я видел, как это бывает, моя одесская тётка страдала эпилепсией. Пока будут со мной возиться – ты выберешься через окошко. Справишься ведь?

…вот что тут можно ответить?..

– Справлюсь, куда я денусь? И, Марк… спасибо тебе!

Он несмело улыбнулся.

– Ну что ты, не за что! Мы ведь, вроде как, в одной лодке? А значит, надо помогать друг другу…

Прыгать в окно не пришлось. Бумаг в папке оказалось не так много, и почти все они относились к прошлой жизни моего «реципиента» – место рождения, семья, где жил, где учился, и прочие подробности. И они, надо сказать, оказались весьма увлекательными.

Судите сами. Отец Алёши Давыдова служил телеграфистом на КВЖД ещё с дореволюционных времён, с одиннадцатого года. В том же году он женился на дочери фельдфебеля пограничной стражи, а тремя годами позже на свет появился первенец. Семья Давыдовых счастливо избегла участия в гражданских, революционных и прочих войнах, прокатившихся с тех пор по маньчжурской земле. Знающие телеграфисты нужны любой власти, их одинаково берегли и командиры революционных отрядов Сунь Ятсена, и, осевшие в Харбине белогвардейцы, и эмиссары правительства Чан Кайши, обосновавшегося на юге Китая, в Гуанчжоу и рассылавшего военные отряды по всему северу и Манчжурии с целью свержения центрального правительства в Пекине.

Годы шли, котелок КВЖД продолжал медленно закипать, время от времени выплёскиваясь кровавыми инцидентами. Во время одного из таких, городишко, в котором служил на тот момент отец и жила семья Давыдовых, была захвачена крупной бандой хунхузов. Этим беречь связь было незачем – наоборот, первое, что сделали хунхузы, это сожгли здание телеграфной станции, разломали оборудование, а напоследок подчистую вырезали служащих, и русских и китайцев, без разбора. Случилось это зимой двадцать седьмого года; Алёша с матерью и шестилетней сестрой вместе с горсткой уцелевших соотечественников сумели выбраться из города и трое суток шли по заснеженной маньчжурской степи, пока не натолкнулись на конный разъезд наших пограничников. Мать не перенесла этого путешествия – спустя три дня она скончалась от воспаления лёгких. Вскоре умерла и сестра, а мальчика отправили в Читу, в детский дом.

Я читал, и удивлялся собственной отстранённости – как будто в папке речь шла не обо мне и моей семье, а о ком-то постороннем. Собственно, так оно и было – я лишний раз убедился, что от прежнего Алёши Давыдова во мне не осталось ровным счётом ничего. Зато такое «наследство» позволит достаточно правдоподобно замотивировать кое-какие из имеющихся у меня навыков – нет ведь ничего необычного, что сын телеграфиста разбирается в электротехнике и радиоделе? Как и знание китайского и английского языков, который я успел выучить в прошлой жизни.

В читинском сиротском приюте я – вернее, Алёша Давыдов – провёл почти полтора года. А вот дальше начинались странности. Согласно записям на одной из последних страниц, в марте меня забрали оттуда и отправили в Москву. Никаких объяснений, никаких подробностей, только отметка о том, что 18-го мая сего, 1929-го года указанный Алексей Давыдов был направлен, согласно предписанию, в трудовую коммуну имени товарища Ягоды – куда и прибыл в положенное время.

Всё. Больше в папке ничего не было.

В дверь осторожно поскреблись. Я щёлкнул выключателем фонарика и высунул голову из-под чехла. Гринберг.

– Слушай, Лёха, может, поторопишься? – зашептал он. – Ходит кто-то по коридорам. Сюда, правда, пока не заглядывал, но что-то мне неспокойно. Тебе ещё много там осталось?

– Уже всё, закончил. – Я накрыл кресло чехлом, потом вернул на место папку, стараясь, чтобы она лежала точно так же, как и раньше. Вряд ли «счетовод Вотруба» прибегал к таким хитростям, как приклеенный к корешку или ящику стола волосок…

Руки сами собой выполняли необходимые операции, а я чувствовал, как где-то в глубине сознания зреет, надувается светящийся изнутри пузырь, готовый вот-вот лопнуть, разразившись особенно мощным флэшбэком. Дело полезное, конечно, но лучше уж, чтобы это случилось, когда я буду в постели…

Гринберг терпеливо ждал, стоя посреди кабинета; на его физиономии была написана готовность прямо сейчас засыпать меня тысячей вопросов.

– Пошли! – я протянул ему фонарик. – Только давай договоримся – все разговоры завтра. Голова лопается, надо всё обдумать, разложить по полочкам…

Гринберг, явно рассчитывавший совсем на другой исход, вздохнул и на цыпочках вышел в коридор. Я последовал за ним, осторожно, без стука и скрипа, прикрыв дверь.

…Ох, чует моя селезёнка – этой ночью будет немало сюрпризов…

VI

…История эта началась в восемьдесят третьем году, когда Алексей Симагин, студент третьего курса одного из московских технических ВУЗов по специальности «инженер-теплотехник», проходил летнюю производственную практику. И происходило это непосредственно в стенах альма-матер, где его вместе с ещё троими одногруппниками припахали для расчистки подвалов, выделенных родимой кафедре на предмет расширения рабочих площадей.

Ничего необычного в подобном поручении не было: здание ВУЗа было построено до «исторического материализма», как говаривал Остап Бендер, подвалы его были основательны и обширны и за долгие годы использовались в самых разных целях – от бомбоубежища до исследовательской лаборатории. Именно следы одной из таких давным-давно заброшенных и забытых лабораторий и пришлось выгребать практикантам. Вместе с обломками древнего оборудования, грудами строительного мусора, старой проводки на свалку отправилось и немалое количество бумаг, относящихся к исследованиям, проводившимся здесь шесть с лишним десятилетий назад. Сами по себе эти документы никого не заинтересовали, и отправиться бы им на одну из подмосковных мусорных полигонов или, в лучшем случае, быть растащенными на макулатуру каким-нибудь библиофилом, охотящимся за очередным томиком Дюма-отца или Жоржа Сименона, не попались они на глаза Лёхе Симагину. Привлечённый штампом Спецотдела ОГПУ на обложке, он прибрал три лабораторных журнала к рукам и унёс домой. И совсем, было, собрался со вкусом покопаться в пожелтевших страничках – но тут, как на грех, в квартире двумя этажами выше случился пожар. Последовала паника, подготовка к эвакуации, так, к счастью и не состоявшейся, а потом долгая и нудная борьба с разрушениями, причинёнными льющейся с потолка водой, на которую не поскупились вовремя приехавшие пожарные. Добыча же в виде трёх амбарных книг с таинственными надписями на обложках была забыта и засунута до лучших времён на шкаф.

С тех пор Лёха несколько раз делал попытки вернуться к ним, но всякий раз возникали непредвиденные помехи. Он не раз доставал «лабораторные журналы», раскладывал их на столе – но так ни разу и не подвинулся дальше первых двух-трёх страниц. Тем более, что написанное от руки содержимое пострадало за шесть десятилетий, и кое-где целые строки было не разобрать без помощи лупы – это требовало времени и немалой усидчивости, которых Лёхе катастрофически не хватало.

К середине зимы Симагины перебралась в другую квартиру, просторную, удобную «трёшку» в сталинском доме на Ленинградском проспекте. Амбарные книги переехали вместе с прочим Лёхиным имуществом – но они так и не покинули картонной коробки, в которую были упакованы для переезда. В итоге, «раритеты» разделили участь прочего ценного хлама, который и выбросить жалко, и куда девать – непонятно. А именно – отправились на дачу, где и были забыты на долгие годы в дальнем углу чердака…

Страну тем временем сотрясали грандиозные и не очень события. Лёха закончил ВУЗ, поколесил по стране и по миру, менял работы, квартиры и жён. Дача, оставшаяся в наследство от родителей, однако, оставалась: каждое лето Лёха – нет, теперь уже Алексей Геннадьевич, солидный мужчина, отягощённый изрядным багажом в виде жизненного опыта, некоторого лишнего веса и пышного букета хронических болячек – проводил тут по две-три недели, пока, наконец, не перестроил старый домик под круглогодичное проживание. Род деятельности позволял ему покинуть опостылевший мегаполис – он собственноручно сложил в гостиной камин из принесённых с ближней речки округлых булыжников, и теперь предвкушал, как будет наслаждаться жизнью, сидя у живого огня с клетчатым шотландским пледом, книгой и кружкой обжигающего пряного глинтвейна, варить который он считал себя большим мастером.

И всё бы, наверное, так и было, если бы, возясь с изоляцией дымохода на чердаке, он не обнаружил однажды в углу запылённую картонную коробку с древними лабораторными журналами, на корешках которых и теперь, спустя сотню без малого лет, можно различить грозную надпись: «Хранить вечно».

На этот раз нашлось и свободное время, и кое-какие специальные средства, доступа к которым не мог иметь третьекурсник Лёха Симагин. Например, ультрафиолетовый источник света, специально приспособленный для чтения частично утраченных и особо неразборчивых текстов, добытый с помощью старого приятеля, специалиста по судебной экспертизе. Но главное – это, конечно, желание копаться в старой загадке, ожидавшей своего часа без малого три десятка лет – не считая предыдущих полувека.

И ведь результат того стоил! Алексей Геннадьевич, отдавший в своё время дань увлечению лженаукой криптоисторией, пребывал в детском восторге. Ещё бы – получить живое, весомое и зримое доказательство того, что в недрах «специальных» и особых» отделов ВЧК-ОГПУ-НКВД не просто велись исследования из разряда тех, какими раньше занимались исключительно мистики, каббалисты и адепты эзотерических учений, но и добились в этой области весьма серьёзных успехов.

Мало для кого в России двадцать первого века (во всяком случае, из числа интересующихся такими вопросами) стало бы открытием, что большевики с тех самых пор, как пришли к власти, принялись заигрывать с тайными знаниями – и занималось этим по большей части, как раз ВЧК. Тема эта не сходила со страниц «исторических монографий» с конца восьмидесятых; она то и дело порождала громкие «разоблачения», когда телевизионные и газетные расследователи вываливали на головы ни в чём не повинной публики сенсации типа «Гурджиев – личный маг и астролог Сталина» или «Красные маги под крышей НКВД. Назывались и конкретные имена: чаще других среди главных покровителей большевистской оккультистики фигурировали Яков Агранов и его заместитель Глеб Бокий. Писатели-фантасты наперегонки штамповали залихватские боевики и изощрённые триллеры на тему схваток «красных магов» и чернокнижников из нацистской «Аннанэрбэ». Чрезвычайно модными стали рассуждения о поисках спецслужбами СССР и Третьего Рейха Шамбалы, об экспедициях, посланных на поиски древних мистических текстов, христианских артефактов (привет Индиане Джонсу!), следов Атлантиды и таинственных стран Лемурия и Гиперборея, тайный вход в которые энтузиасты помещали то в Абхазию, на берега озера Рица, то в скалы карельского Сейдозера, то в дремучие леса под городом Муромом, то вообще во льды Антарктиды.

Как грибы после дождя плодились жуткие байки о московском «Институте крови», где учёные при помощи древних каббалистических текстов и методов, достойных Франкенштейна и доктора Моро подбирали ключи к бессмертию. Болтали о секретных лабораториях, в которых при помощи разнообразных механических, электрических и бог знает каких ещё устройств, старались пробудить способности к гипнозу, телепатии, телекинезу и прочим скрытым возможностям человеческого организма. Например – разрабатывали методику «возбуждения некоторых отделов мозга», которым, собственно, и были посвящены все три лабораторных журнала, вынесенных Лёхой Симагиным из заброшенного подвала, где в конце двадцатых годов располагалась «нейроэнергетическая лаборатория», созданная по инициативе спецотдела ГПУ и возглавляемая неким Евг. Евг Гопиусом. Несомненно – одна из тех сверхзакрытых лабораторий, где втайне от остального мира ковалась оккультная мощь молодой Страны Советов.

Правда, о стране Лемурии и Копье Судьбы в амбарных книгах не было ни слова, зато в них содержалось нечто вроде отчёта о цикле экспериментов «нейроэнергетическому возбуждению» – причём экспериментов достаточно успешных! А так же – подробное описание применявшегося для этого устройства с чертежами и характеристиками использованного оборудования!

Не меньше полугода понадобилось на то, чтобы разобраться в записях и сделать рабочий проект установки – разумеется, на современных компонентах. К удивлению, задача оказалась не такой уж и сложной. Установку он собрал в подвале собственной дачи, причём результат подозрительно напоминал машину времени изобретателя Шурика из известного фильма. Но… вас бы это остановило? Вот и Алексей Геннадьевич после некоторых колебаний и тщательной – ОЧЕНЬ тщательной! – проверки и наладки оборудования, занял место в опутанном проводами кресле.