Текст книги "Хранить вечно. Дело № 1"

Проснувшись, я долго лежал, глядя в потолок. За окном было совсем светло, до горна на побудку оставалось, по моим прикидкам, ещё не меньше двух часов.

Вот оно, значит, как…

Хотя прямого ответа на то, что делал в нейроэнергетической лаборатории Алёша Давыдов, в чьё тело забросил моё сознание тот безумный эксперимент, я так и не получил – но информация к размышлению имелась теперь в избытке. Предположим – пока только предположим! – что мальчик стал подопытным кроликом в очередном эксперименте, затеянном подчинёнными Глеба Бокия. А что? От тогдашней науки, далёкой от прав человека и прочей лабуды, выдуманной потомками себе на голову, можно ожидать и не такого. Могли и на детях опыты ставить, если бы сочли, что это приблизит окончательную победу советской науки…

В результате круг замкнулся, и сознание Алексея Геннадьевича Симагина, так не вовремя затеявшего свой эксперимент, переместилось через почти вековую пропасть в тело малолетнего правонарушителя Лёхи Давыдова. А может и не правонарушителя вовсе, а отобранного по каким-то непонятным мне параметрам «человеческого материала»? Об этом в амбарных книгах не было ни слова, как, впрочем, и о самом Лёхе Давыдове – лишь упоминалось вскользь, что к работе привлекались подопытные разного возраста, пола, и пребывающие в разной физической форме, от здоровых, как космонавт перед стартом, до находящихся чуть ли не при смерти. И уж конечно, ни на какой «обмен разумов» ни Бокий, ни поставленный руководить лабораторией химик Евгений Гопиус не рассчитывали – недаром в попавших ко мне записях об этом тоже ничего не было…

А значит – что? Мои воспоминания о комнате без окон, кресле с проводами и поездке по Москве – на самом деле мои собственные, а не моего малолетнего реципиента. И экспериментаторы попросту не заметили подмены. В самом деле, что необычного в том, что подопытной зверушке стало дурно? Вынуть его из кресла, дать понюхать нашатыря и отослать с глаз долой!

Если бы не одно «но». Отослали меня не куда-нибудь, а сюда, в коммуну имени Товарища Ягоды, пребывающую под опекой не просто ГПУ, а «спецотдела». И далеко неспроста расположена на территории коммуны «особая лаборатория» с колючей проволокой и прожекторами поверх глухого забора, о которой рядовые коммунары предпочитают не говорить.

А вот мне поговорить придётся – если я, конечно, хочу до конца разобраться в этой мутной истории. И единственная имеющаяся у меня ниточка – это Марк Гринберг. Недаром он проговорился о том, что тоже побывал в той подвальной лаборатории и посидел в том кресле, а теперь вот, как и я, оказался здесь. А значит – вполне может что-то знать.

Перед самым подъёмом, за несколько минут до того, как звонкий горн босоногого Тёмки вырвал коммуну имени товарища Ягоды из объятий самого сладкого утреннего сна, меня неожиданно осенило: а что же мальчик Алёша Давыдов, его сознание? Я достаточно начитался в своё время «попаданческих» книжек и мог себе представить самые разные варианты. В том числе и такие, когда подчинённое сознание сохраняется в дальнем уголке мозга. Но в моём-то случае личность законного владельца тела исчезла без следа, не оставив после себя ни тени воспоминаний, и восстановить хотя бы остаточные их следы я не смог, как ни старался! Да что там: даже моторные навыки не сохранились, недаром в первые часы пребывания здесь я, привыкший к немолодому и далеко не самому здоровому и физически крепкому телу, чувствовал себя не в своей тарелке.

…последнее, что сохранилось в памяти: я сижу в своём кресле, опутанный проводами, нажимаю кнопку старт на подлокотнике – и тут грудь мою пронзает сильнейший болевой спазм, вроде того, что бывает при остром инфаркте. Может, Сознание Алёши Давыдова умерло вместе с моим старым телом, успев прожить в нём считанные минуты, а может ему не повезло, и он долго ещё изображал из себя овощ в клинике, куда отвезла его приехавшая вовремя скорая?

Хотя – откуда бы ей взяться? На даче я в тот день был один, никому о своих опытах сообщить не подумал, а вызвать помощь, воспользовавшись для этого смартфоном, несчастный подросток не мог, попросту не знал, что нужно это сделать. Разве что, выбрался кое-как из подвала, а потом и из дома, и на улице наткнулся на кого-нибудь из соседей?

В любом случае, участь его ждёт незавидная, и остаётся только молить Бога, чтобы Алёша Давыдов так и умер, не приходя в сознание. И когда мы встретимся в лучшем из миров – надеюсь, он отыщет в себе толику милосердия, чтобы простить своего невольного убийцу.

…Честное слово, я не хотел…

Сигнал общей побудки подбросил меня на кровати, словно пружиной. Стремительный забег в конец коридора, в умывальню, полминуты секунд под ледяным душем (больше выдержать я не смог) и назад, наводить порядок в спальне перед утренней поверкой. Если верить листку с календарём, висящему на специальном стенде возле двери в коридор – двадцать восьмое мая, воскресенье, ура!

К тому же, неожиданный бонус с самого утра – сегодняшний дэчеэска – не кто иной, как Таня! Я улыбнулся ей и подмигнул; в ответ девушка приняла неприступно-официальный вид и даже сделала мне замечание, и снова за нестриженые ногти. И когда это они успевают расти… Тем не менее, душа всё равно пела, и если погода к вечеру не испортится, то можно будет, пожалуй, и подумать об отложенной вчера тренировке.

На заводе сегодня выходной, но это не значит, что коммунарам позволено бездельничать. Как раз наоборот: после завтрака мы всем отрядом отправляемся на уборку прилегающей к главному корпусу территории. Персонально для меня это означает прополку цветочных клумб – занятие неспешное, по-своему медитативное и… одиночное. А значит, есть время подумать.

Благо, есть о чём.

Итак – чего же я хочу? Я, попаданец? Стать пророком при Сталине? Избавить страну от Большого Террора, предотвратить провальное для СССР начало Великой Отечественной Войны, или хотя бы самые очевидные ошибки Финской?

…Да ни боже мой!..

Во-первых, я помню о судьбе всех, кто мнил себя пророками при вожде – кстати, многие из них служили в конторе, под опеку которой я сейчас угодил. Печальна их судьба.

А с другой – с чего я взял, что правильно понимаю события, в которые намерен вмешаться? Нет, не так: с чего я взял, что их правильно понимали те, по чьим книгам я об этих событиях когда-то судил и намерен судить снова? Да ни с чего – та же судьба Тухачевского и пресловутого «заговора маршалов» тому подтверждение. Есть, правда, зло абсолютное, вроде Гитлера, который всего через три года придёт к власти. Но… что я тут-то могу сделать? Что с Гитлером не стоит иметь дела, и без меня скоро станет ясно любому сколько-нибудь разумному человеку, во всяком случае, в СССР. Убедить власть предержащих раздавить его прямо сейчас, не дожидаясь, пока чайник станет паровозом? Во-первых, поздно – «охранные отряды», занимающиеся сбережением жизней вождей НСДАП уже четыре года как созданы, и возглавляет их ни кто иной, как Генрих Гиммлер собственной персоной. Die Schutzstaffel, SS, (название предложил Геринг, как аббревиатуру немецкого авиационного термина, обозначающего «эскадрилью прикрытия») – и справиться с этими отборными фанатиками будет непросто даже натасканным в разведшколах диверсантам и прочим мастерам деликатных операций. А во вторых, и это куда важнее – где гарантия, что вместо Адди не придёт кто похуже? Кандидатов-то хватает – скажем, Рем, пока ещё живой и здоровый, или тот же Гиммлер…

Нет уж, мысли о глобальных вмешательствах и прогрессорстве любого толка отметаем с порога. Как неорганизованные и прожектёрские. Лучше пока заняться собственной судьбой, а заодно и тайной, что скрывается за забором «особого лабораторного корпуса». Она там есть, нутром чую…

– Если не секрет, Марк, ты как попал в коммуну? На беспризорника, вроде, не похож, на малолетнего правонарушителя – тоже. У тебя родители-то есть, живы?

С прополкой мы управились часа за полтора, после чего меня кинули на другой участок работы – приводить в порядок песчаные дорожки после ночного ливня. Дело нехитрое: разравнивать граблями песок, если надо – подсыпать новый, предварительно принеся его на носилках из большой кучи, устроенной в деревянном коробе сбоку от корпуса.

Работать здесь надо было в парах, и я сразу заметил среди прочих коммунаров Марка Гринберга. Он, похоже, тоже образовался моему появлению. Устроить так, чтобы нас поставили вместе, труда не составило; я нарочно выбрал одну из крайних дорожек, чтобы иметь возможность поговорить без помех.

– Родители? – Марк посмурнел. – Родителей нет. Мама умерла давно, ещё в Одессе, а отец в прошлом году, в… в общем, не здесь, не в СССР.

– Заболел? – я изобразил сочувствие, внутренне сделав стойку на это «не здесь, не в СССР».

– Нет, его убили. – Марк помотал головой. – Понимаешь, грабители ворвались в дом, папа застрелил одного из револьвера, но остальные сбили его с нок и стали колоть ножами. Знаешь, такие кривые, арабские, такие называются «джамбия». Один и за мной погнался, но я выпрыгнул в окошко и убежал. Спрятался у ребе Шломо Бен-Циона в еврейском квартале, и только через три дня…

Он вдруг поперхнулся и умолк.

…Кинжал-джамбия? Арабы? Еврейский квартал? Похоже, у моего напарника жизнь была не менее интересной, чем у Алёши Давыдова, чьё тело и биографию я так беззастенчиво присвоил.

– Это где же такое было? – спрашиваю. – У нас, вроде, арабы по улицам пока не бегают, тем более, с ножами.

Марк испуганно поглядел на меня. Он уже понял, что наговорил лишнего.

…Извини, друг, отмолчаться на этот раз не получится. Раз уж сказал "А" – говори и «Б». Или, если брать буквы еврейского алфавите – «Алеф» и «Бэт». Так, кажется?..

– В Палестине. Есть там такой город, Иерусалим, про него в Библии много написано, и в Торе тоже. Знаешь?

Я кивнул.

– А ты-то как там оказался?

– Ну… – Марк сощурился. – А ты никому не скажешь?

… Детский сад, право слово!..

– Никому, честное пионе… э-э-э… коммунарское!

Марк покосился на меня недоверчиво, но ничего не сказал.

…То-то, парень, раньше надо было думать. Впрочем, на этот раз тебе повезло, собеседник попался не из болтливых…

– А ты, правда, никому?..

– Мне что, перекреститься? – я изобразил возмущение. – Или землю есть, что не проболтаюсь? Давай уже, не тяни кота за все подробности!

Услыхав этот пассаж, Марк усмехнулся. Одесскую манеру изъясняться забыть невозможно… как и подделать.

– Понимаешь, когда в декабре семнадцатого власть в Одессе перешла к Центральной Раде, мы с родителями перебрались в Москву. Отец был в составе Румчерода[3]3
  Румчерод – Центральный исполнительный комитет Советов Румынского фронта, Черноморского флота и Одессы, претендовавший на контроль над Херсонской, Бессарабской, Таврической, частью Подольской и Волынской губерний бывшей Российской империи.


[Закрыть] и, сам понимаешь…

Я кивнул. События первого года революции на юге России не слишком хорошо отложились в моей памяти – но я догадывался, что в городе, захваченном гайдамаками, еврея, уши погрязшего в политической борьбе, не ожидало ничего хорошего.

– Ну вот. В Москве папа поступил в ВЧК, у него там нашлись товарищи по партии левых эсеров – и летом восемнадцатого оказался замешан в тогдашних событиях. Это когда взорвали бомбой германского посла, может, слышал?

– Мирбаха-то? – я ухмыльнулся. – Слышал, как же…

Марк посмотрел на меня с уважением.

– А ты здорово разбираешься в политике. Спорим, у нас в пятом отряде, никто про это понятия не имеет?

– Спорить не буду. – отвечаю. – Но и проверять не советую, не так поймут.

Дальнейший рассказ Марка подтвердил то, о чём я примерно догадывался. Участие в левоэсеровском мятеже, бегство из Москвы – прочь из «Совдепии», в родную Одессу, где на тот момент правили бал ставленники гетмана Скоропадского. Смерть матери от сыпного тифа, жизнь по чужим документам в ежеминутном ожидании встречи с прежними знакомыми, ареста, расправы – и, наконец, французский пароход, Стамбул, Триполи, Сирия и Палестина, где отец и сын Гринберги осели на долгих семь лет, пока не ворвались однажды ночью в их дом убийцы в арабских накидках и с кривыми ножами в руках.

– А обратно в Союз ты как попал? – спрашиваю.

У отца были знакомые, связанные с советскими дипломатами в Турции. К ним я и пошёл, после того, как отсиделся у ребе Бен-Циона. Один из них, дядя Яша, меня принял и переправил назад, в СССР. Здесь меня отдали в детский дом, но там я прожил всего полтора месяца – однажды за мной приехали люди в форме, забрали и увезли в Москву. Остальное… ну, ты знаешь. Примерно то же самое, что и у тебя.

– Да мы с тобой два сапога пара, Марк! – понимающе хмыкнул я, – Правда, тебя жизнь забросила на Ближний Восток, а меня – на Дальний. Но всё равно, похоже.

– Да ну? – он восхитился. – И где ты был, в Китае, в Монголии? Расскажешь?

– Обязательно. – Я наклонился и подхватил носилки. – Только не сейчас, ладно? А то заболтались мы, уже вон, Олейник косится. А оно нам надо – попасть в вечерний рапорт, как злостным тунеядцам?

– Эй, новенький! Давыдов, да? Как работается?

Девушки – это оказались Таня и Маруся – были, как и в тот, первый, раз в мешковатых шароварах, белоснежных теннисках и парусиновых тапочках-спортивках. Колени Марусиных шаровар и Татьянина майка все были в мокром песке.

…На стадионе, играли в волейбол? Наверное…

– Да вот, совсем немного осталось. – я кивнул на дорожку, над которой мы трудились последние полчаса. – Ещё шагов десять, и всё.

– Скоро горн к обеду. – сказала Маруся. – А потом свободное время, каждый занимается своими делами. Не забыл, что обещал вчера?

– Что вы, как можно? – я поднял перед собой ладони. – Если желание не пропало, то давайте встретимся у озера? После ливня вода холодная, никто нам не помешает. Годится?

– Хорошо. – кивнула Татьяна. – Мы только после обеда заглянем в спальню, Олю найдём.

– Да, Олька на нипочём не простит, если мы её не позовём! – сообщила Маруся. – Она вчера весь вечер об этой твоей китайской гимнастике говорила, всё жалела, что из-за дождя пришлось сидеть под крышей.

– Так вы будете заниматься китайской гимнастикой? – заговорил молчавший до сих пор Марк. – Дядя Яша – помнишь, Лёша, я тебе про него говорил? – рассказывал что-то такое. Он несколько лет назад побывал на Тибете и много чего там насмотрелся. Он и мне кое-что показывал, учил…

– Гляди, Марусь, ещё один знаток! – Таня засмеялась. – Везёт нам с тобой!

– Да какой я знаток? – смутился Марк. – Так, выучил пару движений, и всё. Если позволите, я бы тоже с вами позанимался. Можно?

Смотрел он при этом исключительно на Марусю. Не смотрел даже – косился исподлобья, отводя взгляд, всякий раз, когда встречался с ней глазами.

– Приходи, куда от тебя денешься! – милостиво разрешила Таня. – Ты ведь тоже из пятого отряда? Только как зовут, не помню, извини…

– Да, я из пятого. – засуетился напарник. – Марк, фамилия Гринберг и…

– Потом расскажешь, ладно? – перебила его Таня. – Я сегодня дэчеэска, ещё на входе в столовую дежурить на обеде.

Она продемонстрировала извлечённую из кармана красную повязку.

– Ну, до встречи… знатоки! И смотрите, руки не забудьте помыть. А то заверну, стыда не оберётесь!

Засмеялась – и вместе с подругой упорхнула по дорожке к корпусу. Марк стоял и смотрел им вслед – выражение его физиономии сделалось вдруг глуповато-мечтательным.

– Знаешь… – голос его звучал смущённо. – А я давно хотел познакомиться с этой беленькой, Марусей, но всё никак не решался. А ты всего третий день в коммуне, и уже… Как это у тебя так ловко вышло?

– Достигается упражнениями. – я припомнил бессмертную реплику поручика Мышлаевского. – Держитесь меня, студент, ещё и не такому научитесь!

А сам подумал – что-то мне напомнил этот дядя Яша, про которого Марк проговаривается уже во второй раз. Что-то очень важное…

…Нет, никак. Ладно, потом вспомнится, а пока есть темы поактуальнее.

– Слушай, Марк, тут такой вопрос… что ты знаешь об «особом лабораторном корпусе»?

Марк испытующе на меня посмотрел.

– Вообще-то ничего, как и все. Просто был один случай – почти сразу, как меня привезли в коммуну. Странно, однако, что ты спросил…

– Мне из тебя клещами каждое слово вытягивать? – осведомился я. – Рассказывай уже!

Он пожал плечами.

– Рассказывать-то особо нечего. Дело в том, что я не один тогда в коммуну приехал, а….

– …с сопровождающим, сотрудником ГПУ? Да, знаю, со мной тоже был, в поезде. И что с того?

Марк нетерпеливо отмахнулся.

– Нет, я не про него. То есть сопровождающий был, конечно, но кроме него со мной ехал ещё один парень, на год меня старше. Он в поезде всё время спал, мы даже познакомиться толком не успели, я только имя его знаю – Семён, Сёмка. В Харькове даже сам выйти на перрон не смог – на руках выносили и грузили в машину, сонного. А здесь сразу отнесли в санчасть.

Ага, и это нам знакомо, подумал я. По ходу, что мне, что попутчику Марка что-то подсыпали в чай прямо в купе. Интересно только, зачем?..

– Ну вот, а на следующий день я видел, как он шёл в сторону этого… особого корпуса. – Марк кивнул в сторону дорожки, уводившей к «заводу». Предмет нашей беседы располагался где-то там. – Я хотел подойти, поздороваться, но он был не один, а с каким-то мужиком.

– Тоже ГПУшник?

– Не… Марк мотнул головой. Этот был штатский… во всяком случае, не в форме. Сёмка называл его «Евгений Евгеньевич». Больше ничего не знаю – они ушли, а я направился по своим делам.

Я задумался. Час от часу не легче: уж не от ли это «Евг. Евг. Гопиус», начальник загадочной лаборатории нейроэнергетики, чьи рабочие тетради я когда-то выудил из груды мусора? Если он – то тут есть над чем задуматься.

VII

Вж-жих! Вжжих!

Шест – очищенный от коры ствол молоденькой берёзки, варварски срезанной мной на берегу озерка – описывал в руках Татьяны широкие дуги. Таких шестов мы заготовили пять штук, по числу участников тренировки. У Марка нашёлся довольно острый складной ножик, и с работой мы управились за каких-нибудь полчаса.

Вообще-то, начальные занятия у-шу принято проводить без предметов. Но я осваивал китайские премудрости нерегулярно и довольно-таки бессистемно, привлечённый именно практиками владения шестом, посохом бо и китайским мечом дао. Собственно гимнастика меня интересовала мало, в то время я увлекался сценическим фехтованием – вот и решил немного расширить свой кругозор. Так что освоение нескольких базовых связок стало всего лишь побочным эффектом, ну а потом я попросту пристрастился к оздоровительным, как говорили в то время, комплексам, с успехом заменяя ими обычную зарядку.

Шесты же я решил вытащить на первое же занятие именно потому, что знал, что неплохо владею эффектными связками и способен сразу поразить воображение «учеников». Скорее, конечно, «учениц» – Марк был в данном случае не более, чем необязательным приложением.

Встретились мы, как и договорились, через час после обеда, возле указателя с буквами «М» и «Ж». К самому озеру не пошли – Таня сказала, что знает недалеко подходящую полянку, где нам никто не будет мешать. Туда мы и направились впятером, причём Марк, как и при прошлой встрече, старательно отводил глаза, встречаясь взглядами с Марусей.

Начали с короткой разминки. Потом серия простых упражнений на растяжки и мой коронный номер, вращения шеста с переменой стоек, прыжками, имитацией ударов и уколов. Бурные аплодисменты, радостные взвизги – «что, и мы так сможем?..» Сможете, красавицы, куда ж вы денетесь, попав в руки такого опытного тренера?..

Начали с простейших стоек и восьмёрок; к концу занятия Маруся и Татьяна уже выполняли вращения с переменой рук и даже с шагами вперёд. У Оли получалось несколько хуже, из-за чего она шипела, ныла и расстраивалась. Марк же вообще ухитрился залепить себе палкой по лбу – и так крепко, что на месте удара немедленно вздулась багровая шишка, и пришлось бежать к озерку, мочить в холодной воде полотенце и прикладывать к пострадавшему месту. Марка эту нелёгкую обязанность взяла на себя Маруся, что с лихвой искупило в глазах моего напарника все неудобства от полученной травмы.

Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается – закончилась и наша первая тренировка. Я припрятал четыре шеста в кустиках, и мы пошли назад. Пятый я прихватил с собой, имея в виду встать за четверть часа до горна на побудку и размяться с шестом во дворе. Как ни странно, утренние зарядки здесь были не в ходу, а физическая форма нового тела меня категорически не устраивала. Не то, чтобы Алёша Давыдов был хлюпиком, но мышцы можно было бы и подкачать, поработав заодно над дыхалкой, растяжкой и реакцией.

Ну, да это всё потом. А сейчас мы, наскоро окунувшись в озерке (на разных пляжах, разумеется) – бодро рысили к главному корпусу, на ходу подшучивая над Марком: как-то он объяснит соседям по спальне свежеприобретённое украшение на лбу? Попадающиеся коммунары недоумённо косились и на шишку и на палку в моих руках, кое-кто оборачивался и хихикал нам вслед. Так-то, девочки и мальчики, учитесь завидовать молча…

– Таня? Макарьева? Ты откуда? Я тебя везде искал после обеда…

За жизнерадостной болтовнёй я не обратил внимания на идущую навстречу компанию из четверых ребят, все высокие, крепкие старше нас с Марком – видимо, из первого или второго отрядов, куда зачисляли коммунаров старше шестнадцати. Среди них ростом и шириной плеч выделялся круглолицый, стриженный под машинку парень с решительным и очень недовольным лицом – это он и окликнул мою спутницу.

Та, впрочем, не растерялась.

– Здравствуй, Илья. И вовсе незачем было меня искать, я же предупреждала, что буду занята!

И Татьяна проследовала мимо, гордо вскинув голову и не удостоив здоровяка даже прощальным взглядом.

«Да это же Гоменюк, – с опозданием сообразил я, – тот самый, насчёт которого меня предупреждал Олег Копытин: «имей в виду, он по Таньке давно сохнет. Обещал, что если кого с ней увидит, голову оторвёт!» Но Танька, то Танька – королева, и только! Да, похоже, взаимностью здесь не пахнет. Хотя мне от этого не легче – только шекспировских страстей сейчас не хватало, тем более, на глазах у всей коммуны…

Умом я понимал, что как бы не ревновал Гоменюк очаровательную Татьяну, но вряд ли решится затевать драку при всех. Тем не менее, ладонь, сжимающая палку, вспотела, и я поймал себя на том, что прикидываю, куда нанести первый удар – с размаху по коленям, или уж сразу тычком в зубы? Такого лося иначе не остановить… Видимо, в моих глазах мелькнуло что-то эдакое, потому что «Отелло» злобно ощерился, буркнул под нос «Ещё встретимся, сопляк!» – и проследовал мимо. Татьяна с подружками была уже далеко; Марк стоял рядом, и глаза у него были испуганные.

– Ты, Лёха того… осторожнее, ладно? – сказал он. – Вон, Гоменюк какой здоровенный!

– Ничего, как-нибудь переживу…

Я хотел, было сплюнуть, но вовремя сдержался. В коммуне это считалось не комильфо, тем более, на дорожку, которую сам же сегодня утром приводил в порядок. Даже присказка особая имелась на эту тему: «раз плюнешь, два дня моешь».

– Было бы из-за кого дёргаться! И не с такими разбирались, знаешь ли.

– Ну, смотри… – он покачал головой. – Моё дело предупредить.

– Да не бери ты в голову, Марк! – Я улыбнулся, хотя ухмылка получилась несколько вымученной. Где наша не пропадала? Побежали лучше, а то девчата уже вон уже, где!

До сигнала на ужин оставалось не меньше получаса. Солнце уже клонилось к горизонту; тёплый ветерок приятно ласкал лицо, и мы с Марком устроились на скамейке перед крыльцом главного корпуса. Марк сделал попытку утащить меня в «вечерний клуб» – давай пока партию в «Чапаева» сгоняем! Но я только вяло отбрёхивался: в кои-то веки торопиться некуда, можно посидеть и вволю попредаваться размышлениям.

Итак, нарисовалась проблема и она, как и большинство проблем, имеет имя и фамилию – Илья Гоменюк. До сих пор мне не случалось ни наблюдать, ни самому участвовать в стычках между здешними обитателями – словесные перепалки, разумеется, не в счёт. А это, согласитесь, не вполне типично для мальчишечьего коллектива, лишённого, к тому же, постоянного присмотра взрослых. Или я недооцениваю достижения макаренковской педагогики, и коммунары действительно зажаты в такие тиски дисциплины и неписаных правил и традиций, что даже помыслить не могут о мордобое? Ох, сомнительно – тот же Макаренко, описывая поздние, благополучные годы колонии имени Дзержинского, не раз упоминал и о драках, и о случаях затяжной вражды, и даже об избиениях отдельных воспитанников. Правда, в большинстве случаев, это как раз и было вызвано злостным нарушением правил – к примеру, воровством или чрезмерной тяге к сплетням.

А с другой стороны, глядя на Гоменюка трудно поверить во всеобщее, пусть и вынужденное миролюбие коммунаров. Вон, какой лось – в самом деле, может и покалечить, если войдёт в раж. И я ему не соперник, несмотря на весь жизненный опыт пожилого, много в жизни повидавшего мужика. Здешние «ветераны» попали в коммуну из среды беспризорников, а то и блатных, а там быстро учатся рвать противника зубами. С другой стороны – не бегать же мне от него? Стыдно, да и глупо, рано или поздно встреча всё равно состоится. Единственный вариант – в самом деле, оставить даже мысли о симпатичной Тане, но на это я «пойтить не могу». Просто-напросто утрачу уважение к себе, не говоря уж о полной и окончательной потере лица в глазах окружающих. Такие вещи не скроешь, клеймо труса и слабака придётся потом смывать долго, и никакое у-шу тут не поможет. Разве что, вызвать Гоменюка на поединок на шестах – но вряд ли подобная экзотическая идея встретит у того понимание…

В общем, что-то нужно с этим решать. И дело даже не в Татьяниных прекрасных глазах и столь же прекрасной фигурке – хотя и тут юношеские гормоны не собирались давать мне передышки. Да и сам «Отелло» вряд ли оставит в покое неожиданно нарисовавшегося соперника. И зловещее обещание «ещё встретиться» – отнюдь не фигура речи…

Я, конечно, ожидал неприятностей – но чтобы так скоро? Перед сном, уже после вечернего горна, я задержался в умывальне, когда вдруг обнаружил, что я тут совершенно один. Нет, не один – в дверном проёме, опираясь на косяк, стоит Гоменюк. Физиономия мрачная, решительная, кулаки сжаты – я ясно видел побелевшие костяшки и рыжеватые волоски на пальцах и запястьях.

…так он ещё и рыжий? А я и не заметил…

– Ну что, Давыдов, поговорим? – он сделал шаг вперёд. Я попятился, шаря взглядом по углам умывальни. Что там? Ведро, веник… всё не то. Ага, швабра! Если дотянуться и сбить ногой поперечину, на которую дежурный перед влажной уборкой наматывает мокрую тряпку, то получится удобная, хотя, чересчур лёгкая, палка.

Гоменюк истолковал это по-своему.

– Трусишь? – он неприятно ухмыльнулся. – Предупреждали же тебя, сопляка, не ходи с Танькой! Ну, уж теперь не жалуйся!..

– И он стал картинно закатывать рукава. Руки, и правда, оказались все покрыты рыжим волосом.

…Кто это, интересно, меня предупреждал? Копытин? Или предполагается, что это здесь известно всем и каждому – так сказать, по умолчанию?..

Маленький шажок в сторону швабры. Если бросится, я, пожалуй, успею отскочить. А там – будь, что будет. Любопытно только – он случайно застал меня одного в умывальне, или нарочно так устроил?

– Гоменюк! А ну, оставь его в покое!

Мой визави подскочил как ужаленный и обернулся. В дверях умывальни стоял Марк Гринберг. Я открыл рот, хотел крикнуть «Уйди, я сам разберусь!» – и тут из распахнутого окна долетел серебряный звук горна. Это остановило Гоменюка – правда, всего на несколько секунд.

– А если не оставлю? – Выражение мрачной злобы сменила ухмылка. – Что будешь делать?

Лучше момента, пока он отвлёкся на Марка, уже не будет, понял я, и прыгнул. Удачно – сцапал ручку швабры, пинком сбил прочь поперечину, она заскакала по кафельным плиткам пола – и крутанулся на месте, перехватывая импровизированный шест для классического «длинным коли». Сейчас не время для изысков – меткий тычок в гортань, и моему противнику долго будет не до выяснения отношений.

Но этого не потребовалось. Гоменюк замер, как-то нелепо скособочась, и глядел Марку прямо в глаза. Тот не шевелился – только что-то беззвучно шептал своими мясистыми, вывернутыми еврейскими губами.

Я не могу сказать, сколько продолжалась эта немая сцена – несколько секунд, минуты, четверть часа? В какой-то момент Гоменюк дернулся всем телом, покачнулся, едва не упав с ног, и сильно наклонившись вперёд, так, что безвольно разжавшиеся кулаки покачивались чуть ли не на уровне коленей, пошёл к выходу. Что-то неправильное, нечеловеческое было в этой походке – наверное, так ходят лунатики или загипнотизированные.

…Никогда, ни в той жизни, ни в этой, не видел лунатиков, подумал я, когда Марк шагнул в сторону, пропуская Гоменюка в дверь. Тот не остановился – казалось, он вовсе не видит Гринберга – и вышел из умывальни прочь. До моего слуха ещё несколько секунд доносились шаркающие, словно старческие шаги, удаляющиеся по коридору.

Я пришёл в себя от деревянного стука – пальцы сами собой разжались, и ручка швабры покатилась по полу. Я перевёл дух (оказывается, всё это время я не дышал) и посмотрел на своего спасителя. Марк стоял у двери, провалившись к стене – глаза его были закрыты, и крупные капли пота стекали с бледного, как бумага, лба.

Я подошёл к нему. Ноги, внезапно сделавшиеся ватными, отказывались держать – не хватало ещё растянуться прямо тут, на мокром кафеле!

– Это ведь ты, да? Ну, с Гоменюком – твоя работа? Как ты это сделал?

Гортань чувствовала себя ничуть не лучше ног. Слова протискивались наружу с хрипом, сипеньем и какими-то взвизгами.

Гринберг отлепился от стены. Его пошатывало.

– Погоди, Лёх. Я, кажется…

И стал медленно оседать на пол, мягко, как тряпичная кукла, которой обрезали ниточки. Я едва успел его подхватить, подвёл к раковине и плеснул в лицо холодной водой из-под крана. Марк захрипел, закашлялся, потом припал к крану и долго, жадно пил.

– Честное слово всё расскажу, только помоги мне дойти до спальни, ладно? А то я сейчас, кажется, упаду.

Я подставил плечо – он обнял меня за шею и повис кулём с тряпьём, – и потащился к выходу, молясь об одном: чтобы никто не выглянул из ближайшей двери в коридор и не увидел это жалкое шествие двух калек. Не отстанут ведь, вызовут дежурного, тот немедленно поднимет кипиш, и пожалте в медпункт! А оно нам надо?

Я не заснул – вместо этого долго лежал в постели, дожидаясь, когда отпустит нервная трясучка. Соседи по спальне давно сопели в две дырочки, Олейник храпел, выводя сочные рулады, и только из дальнего угла доносилось осторожное мышиное копошение. Похоже, Марк оклемался, и, подобно мне, возжелал осмысления произошедшего.

Койка моя стояла под окном, приоткрытым по случаю тёплой майской – да уже почти летней, на календаре-то двадцать шестое число! – ночи. Я выбрался из-под одеяла, вскарабкался на широченный каменный подоконник и сделал знак Гринбергу. Он осторожно, на цыпочках, чтобы не потревожить спящих, пересёк комнату и устроился рядом со мной.