Текст книги "Ученик лоцмана"

– Куда мне… – я помотал головой, затягивая узлы, крепящие якорь на полубаке. Сейчас в нём необходимости не было – «Штральзунд» стоял возле низкого, длинного пирса, почти упираясь бушпритом в зелёную облупленную корму парусной шхуны. – Поэт один, только он давно умер. У него много такого, про моря, войны, Империи… всякого, одним словом.

– Ясно. – он снял фуражку и поскрёб пятернёй в шевелюре, и я заметил, что она вся серебряно-седая, с редкими тёмными прядками. – А я-то решил, что ты, раз название судна то же самое.

– Так отсюда и взяли. Есть и второе такое же, оно «Сполох» называется – третья котиколовная шхуна из этой баллады[3]3
  Речь о стихотворении Р. Киплинга «Баллада о трёх котиколовах».


[Закрыть]. А вот «Балтики» у нас пока нет… и теперь, наверное, не будет.

Он покосился на меня с насмешкой.

– Ты что, вообразил, что больше не сможешь вернуться домой? Брось, парень, не такой уж я злодей! Просто выхода другого не было. Если верить третьему и седьмому лимбам, время у меня оставалось всего ничего, а там Фарватер закрылся бы, и я застрял бы у вас надолго. А оно мне надо?

– Мне тоже не надо. – согласился я. – В смысле, незачем торчать здесь, у вас, хотя погода, вроде хорошая, солнышко вон… Так что насчёт возвращения, обсудим? Меня, если не забыли, там люди ждут…

Первое, что сделал «пират» после того, как я выполняя его указания, направил «Штральзунд» к брандвахтенному судну – это многословно и витиевато попросил прощения за учинённое надо мной насилие. С тех пор он повторил свои извинения раза три, не меньше, и каждый раз в новых вариациях.

– Может, тебе ещё и за перевоз заплатить? – ухмыльнулся попутчик. – А что, и заплачу – и за работу, и за беспокойство. А вот чем и как – это мы с тобой, парень, обсудим. А сейчас, давай-ка поторопимся, мы и так вон сколько провозились… Кора, пошли!

Он с кряхтеньем встал на ноги. Собака, которую, оказывается, звали Корой, одним прыжком преодолела узкий просвет между бортом и дощатой кромкой пирса и встала, весело помахивая хвостиком-колечком. Морда у неё при этом была улыбающаяся, широкий розовый язык свешивался из пасти, в карих глазах светилось неподдельное собачье дружелюбие.

– Сходни на корме принайтовлены. – сказал я. – Спустить, или?..

– Обойдусь. – буркнул он и прыгнул вслед за своей хвостатой напарницей. Плащ его при этом распахнулся, и я увидел торчащую из-за пояса рукоятку знакомого револьвера – как раз рядом с сумочкой, в которой, надо полагать, скрывалась таинственная астролябия. Дорка от толчка слегка качнулась, кранцы заскрипели о доски. – Ну что, долго будешь ещё копаться? Нас ждут, не забыл? И, кстати… – он поскрёб пальцами, но на этот раз не в шевелюре, а в короткой шкиперской бородке, тоже седой, с редкими тёмными прядками. – Может, пора уже познакомиться? Тебя как звать?

– Вообще-то гостям положено представляться первыми. – не удержался я. – Но, учитывая наш способ знакомства, придётся мне. Баранцев, Сергей Дмитриевич, шкипер этого вот корыта. – я похлопал рукой по планширю, – По совместительству ещё и литературный редактор, но это вам вряд ли интересно…

– Не интересно. – с готовностью согласился «пират». – Кстати, Серж… можно ведь тебя называть Серж?

Я кивнул. Отчего бы и нет? Спасибо, не какой-нибудь «Серхио», «Серёнька», или, хуже того, «Гуня», «Гунька». Тоже, между прочим, вариант имени «Сергей» – хотя мало кто его встречал где-нибудь, кроме носовского «Незнайки и его друзей».

– Меня можешь называть… ну, скажем, мастер Валу. Вообще-то меня зовут Валуэр, Эсмен дорр Валуэр – но ко мне так редко обращаются, разве что по совсем уж официальным поводам, и лишь на собраниях Ложи или когда мне случается забрести по каким-то делам в Магистрат или в Гильдию Лоцманов. И зря ты так уничижительно о своём «Штральзунде», Серж. Дырявое корыто, надо же! Это доброе судёнышко, не всякое вот так, без подготовки смогло бы миновать Фарватер. Ты мне верь, я знаю, что говорю. Корабли, даже маленькие – у них ведь живая душа есть, и не стоит их обижать, тем более, незаслуженно?

– Верю вам на слово, мастер… Балу?

…Ну, невозможно же удержаться!..

– Валу. – он покосился на меня с нескрываемым подозрением. – Это сокращение от имени «Валуэр» – Валу, мастер Валу. Несложно запомнить, верно?

– Хорошо-хорошо, извините… мастер Валу. Я запомню.

Я снова склонился к якорю, пропустил под лапой репшнур и принялся затягивать его, хотя особой необходимости в дополнительном креплении и не было. На самом деле, я просто старался выиграть несколько лишних секунд, чтобы обдумать услышанное. Магистрат, Гильдия какая-то, Ложа они тут что, масоны? Сплошь загадки, возможно и содержащие подсказки, но расшифровать их я пока не мог. Вот и имя нового знакомого – Валуэр, и не просто, а ещё и «Эсмен дорр…» Голландское? Не шибко похоже и непривычно слуху. Что-то такое мелькало в памяти – где то я уже встречал это «Валуэр»… в какой-то книге? Наверняка так, но вот в какой именно – нет, вот так, с ходу, не вспомнить.

Всё, последний узел готов, затянут, якорь закреплён надёжно, и возиться с ним дальше не стоит, это уже начинает выглядеть подозрительно. Вон как старательно Кора наблюдает за моими руками, прямо ни единого движения не упускает, зверюга…

Я поднялся, отряхнул колени.

– Ну вот, я в полном вашем распоряжении, мастер Валу. Пойдёмте?

– Пошли. – кивнул он. – Кора, сторожи!

Собака понятливо тявкнула и перелетела назад, на «Штральзунд», где и уселась на крыше каюты неподвижной точёной статуэткой. Я удивлённо поднял бровь – не доверят мне, что ли, подозревает в намерении устроить побег? Нет, вряд ли – это было бы уж совсем глупо, куда я денусь отсюда? А собака – что ж, пусть сидит, барахло на дорке целее будет. Откуда знать, что на нравы тут у них в порту?

Валуэр повернулся зашагал вслед за ним по пирсу. Над пристанями, над бухтой вздымался лес мачт в паутинах снастей; кое-где с перекошенных реев тряпками свисали паруса, и крошеные чёрные фигурки копошились на их фоне. За всем этим портовым великолепием проглядывали на фоне густоголубого, крымского какого-то неба и зелёных холмов красные черепичные крыши близлежащего городка. Я шагал себе с независимым видом, заложив руки в карманы штормовки, и мурлыкал под нос:

 
…По рыбам, по звёздам, проносит шаланду,
Три грека в Одессу везут контрабанду,
На правом борту, что над пропастью вырос,
Енакий, Ставракис и Папасатырос.
А ветер как гикнет, как мимо просвищет,
Как двинет барашком под звонкое днище,
Чтоб гвозди звенели,
Чтоб мачта гудела:
«Доброе дело! Хорошее дело!»…
 

Провожатый обернулся на моё пение, и состроил ухмылку – на его обветренной коричневой физиономии она выглядела, пожалуй, одобрительной.

…может, ему тоже случалось возить контрабанду в Одессу? После событий последних часов – честное слово, не удивлюсь! Или всё проще, и новый знакомый просто любит, как и я, Багрицкого?..

– Между прочим, а как называется этот город, мастер Валу? – осведомился я. Походя осведомился, между делом – других, куда более актуальных, нежели географические названия, вопросов, было море, но надо же с чего-то начинать?

– А я разве не сказал? – «пират» изобразил удивление. – Ну, извини, парень, из головы вылетело. Город, как и порт, называется Зурбаган.

V

Я споткнулся на ровном месте и едва не приложился носом о доски пристани – чтобы удержаться на ногах пришлось бы совершить унизительную пробежку, не подхвати меня спутник вовремя под локоть. Конечно, я сразу вспомнил, где встречал его имя – Валуэр, главный герой рассказа «Зурбаганский стрелок» Александра Грина, от чьего имени ведётся повествование. Правда, насчёт «Эсман доор» не уверен, но вот остальное…

– Что-то не так? – забеспокоился провожатый.

Нет-нет… я постарался, чтобы голос мой звучал безразлично. – Название и название, не хуже любого другого. А вот остальное – труба… тоннель этот, фарватеры, маяк – что всё это значит?

Мастер Валу посмотрел на меня с интересом.

– Я всё гадал, дождёшься ты, когда мы дойдём до гостиницы, или примешься расспрашивать прямо на ходу?

– Так мы идём в гостиницу? – ответил я вопросом на вопрос. – Я-то думал, вы хотите представить меня кому-то… официальному?

– Не такая уж ты важная птица, парень. – хмыкнул он, не скрывая иронии. – Чего-чего, а чужаков всякого рода в Зурбагане хоть пруд пруди, и представлять каждого членам Магистрата – никакого времени не хватит. Нет, нас с тобой дожидается тётушка Гвинкль – тот малый, с которым я договаривался её племянник. Гостиницы в городе переполнены, а он сказал, что в «Белом Дельфине» есть парочка комнат, и надо поторопиться, пока их не заняли!

Действительно, когда «Штральзунд» проходил мимо брандвахтенного фрегата (обшарпанная деревянная посудина с обрубками мачт, торчащих из плоской палубы, и наглухо запечатанными орудийными портами, часть их которых были застеклены и превращены в окна) мастер Валу обменялся несколькими фразами со стоящим на палубе матросом. Судя по карабину, на который тот небрежно опирался, это был часовой; после короткой беседы, из которой я не понял ни слова, матрос махнул рукой в сторону пирсов; мой попутчик в ответ приподнял капитанскую фуражку, и на этом таможенный досмотр зхакончился.

– А что, здесь действительно приходит так много кораблей… не отсюда? – спросил я. – Вопрос был скорее риторическим – мы как раз шагали вдоль улицы, с одной стороны которой тесно, без единого просвета между узкими фасадами, выстроились трёх-четырёх этажные дома, а с другой, превращённой в пристань, бок к боку стояли разномастные суда. За ними, на внутреннем рейде теснились бесчисленные шхуны, барки, бриги, баркентины, пароходы, в том числе и колёсные, с огромными горбатыми кожухами по бортам. А ещё дальше, у самого волнолома угрюмо чернел на воде плоский утюг двухмачтового броненосца – с парусной оснасткой на двух мачтах, короткой, словно обрезанной, трубой, двумя огромными пушками в открытых барбетах и безжизненно обвисшим на корме флагом неразличимой с такой дистанции расцветки.

– Флот, как всегда, бдит. – прокомментировал не без оттенка иронии мастер Валу. – Это «Хассавер», флагман гросс-адмирала Брена ван Кишлерра. Он только вчера пришёл в Зурбаган. Официально – с инспекцией, но все в городе отличнейше знают, что прибыл он, чтобы поприсутствовать на выпускном балу дочери своей родной сестры, баронессы ван Кишлерр, который состоится завтра в Морском Лицее. Что до остальных судов – да, почти все оттуда, из Внешних Миров. Кто берёт груз, кто, наоборот привёз что-то, а кто отстаивается перед дальней дорогой. Да ты вокруг посмотри, неужели ничего не замечаешь?

Я огляделся – и сразу понял, что имел в виду мой спутник. В глазах рябило от разнообразия головных уборов, матросских курток разных фасонов и расцветок – как и от цветов шевелюр и кожи их обладателей. Что почти все встречные явились в Зурбаган на одном из этих кораблей, было понятно и без объяснений – даже мне, впервые здесь оказавшемуся, нетрудно было выделить среди местных жителей. Через пёструю толпу то здесь, то там пробирались экипажи, пароконные фургоны, повозки, ломовые платформы, нагруженные пирамидами бочек, тюков, ящиков. Из открытых дверей многочисленных заведений, выходящих прямо на пирс, доносилась музыка, пьяные крики, кое-где дрались или били посуду, рядом пели что-то застольное, отстукивая ритм по столешницам кружками – наверное, тяжёлыми, оловянными, вмещающими не меньше пинты…

– Ладно, уговорили, гостиница, так гостиница. – согласился я. – Но учтите, мастер Валу: когда мы туда придём, я насяду на вас с расспросами и не отстану, пока не выясню всё, что нужно!

– Договорились. – он довольно осклабился. – Надеюсь, Серж, ты не против пинты-другой чёрного эля и двух-трёх дорадо в хрустящей корочке, с картофелем, базиликом и розмарином, которые так замечательно запекает тётушка Гвинкль?

– ВЫ так вкусно рассказываете, что у меня аж слюнки текут. – честно признался я. – Тем более, что в последний раз я что-то съел… часов семь-восемь? Да, примерно восемь часов назад. Так что не ждите, и не подумаю отказываться.

– Вот и хорошо. – кивнул он. – Разговор нам предстоит долгий, и вести его на пустой желудок, да ещё и всухомятку – дело негодящее, уж поверь старому мореходу, который знает толк в простых человеческих радостях на берегу!

В обеденном зале таверны «Белый дельфин» было всё, что только могла вообразить моя романтическая натура, истосковавшаяся по романтике натура потомственного московского интеллигента: низкие, из цельных дубовых досок столы и скамьи; кружки – разнообразные, глиняные, оловянные, стеклянные, полные пенящимся пивом, сидром или рубиновокрасным вином. В огромном, в половину стены, очаге на жаровнях и в глиняных горшочках жарятся, запекаются, тушились на угольях присмотром шустрых поварят разнообразные деликатесы, по большей части морского происхождения, выловленные из естественной своей среды не далее, как сегодня утром. Низкий потолок поддерживают закопченные балки, похожие на бимсы старинных кораблей; с них свисают рыболовные сети и масляные светильники. Публика, в таверне под стать обстановке – рыбаки, матросы, молодые люди в форме с якорьками и золочёными шевронами (курсанты Морского Лицея, как пояснил мне спутник), и даже скрипач, будто сошедший со страниц купринского «Гамбринуса». На печально-трогательного еврея Сашку он, правда, не слишком похож, скорее, на чернявого грека – зато мелодии из-под его смычка вылетают очень даже узнаваемые, такие с удовольствием послушали бы и на Молдаванке, и в тавернах Неаполя, где звучат палумеллы и тарантеллы, и даже на концертах американского дуэта «Сёстры Бэрри». То печальные, хватающие за душу, то весёлые заводные, дёргающие за руки и ноги так, что невозможно удержаться и не пуститься в пляс…

На стенах, тоже тёмных, закопченных дымом масляных ламп, трубок и очага, несколько морских пейзажей. На самом же видном месте висит в простенькой раме портрет мужчины с длинным лицом из разряда тех, которые принято называть лошадиными, и в капитанской фуражке. Я узнал его с первого взгляда – Александр Гриневский, литературный псевдоним «Александр Грин», – и не слишком удивился: с тех пор, как прозвучало название города, «Зурбаган», я ожидал чего-то подобного. Ожидания эти, видимо, были написаны у меня на физиономии, потому что мой провожатый, стоило нам усесться за столик в углу, подозвал хозяйку заведения, и, договорившись о комнате для меня, стал расспрашивать её о человеке, с которого этот портрет был написан.

Тётушка Гвинкль, румяная, дебелая, в крахмальном фартуке поверх весёленького голубого платья и чепце, не обманула моих ожиданий. Послав поварёнка за нашим заказом (обещанные мастером Валу запечённые дорадо с картошкой и два кувшина «Капитанского» эля) она уселась к нашему столику и принялась рассказывать. Сама она его не застала, дело было давно, ещё когда её мать состояла в «Белом дельфине» девчонкой-посудомойкой – она-то и рассказала дочери о госте из-за Внешних Миров, который то ли год, то ли два прожил в Зурбагане, и частенько бывал здесь в таверне. По словам тётушки Гвинкль он был замечательным рассказчиком – послушать его повествования каждый вечер собиралось множество народа, и гостю, как она образно выразилась, «нечасто приходилось платить за свой эль». Рассказы его были простые, но берущие за душу завсегдатаев таверны – про таких же, как они, рыбаков, грузчиков, судовых плотников и прочих тружеников моря, про моряков с кораблей, прибывающих в Маячную гавань (так здесь называют огромный залив, на берегах которогостоит Зурбаган и с полдюжины других городков и рыбацких деревушек), про далёкие страны, откуда эти корабли прибыли и куда отправятся, когда придёт срок.

Говорила хозяйка на незнакомом мне языке, и если бы не мастер Валу, взявший на себя роль переводчика – я не понял из всего этого повествования ни единого слова. Чего никак не скажешь о посетителях «Белого дельфина» – видимо, рассказ свой тётушка Гвинкль повторяла не один раз, но уже после первых её слов от соседних столов к нашему стали перекочёвывать слушатели. Кто-то выставил кувшин эля, кто-то принялся дополнять рассказ трактирщицы подробностями, о содержании которых я мог только догадываться, поскольку «переводчик» неизменно их игнорировал. В итоге, когда трактирщица, наконец, выдохлась, а мы с мастером Валу – сам он, если не считать перевода, за всё это время не вставил и пары фраз – покончили с заказанными блюдами, вокруг нашего стола собралось не меньше двух дюжин человек. Они спорили, галдели, перебивали друг друга, размахивали руками, и мне оставалось только пожалеть, что я по-прежнему не понимаю ни слова – наверняка из этого многоголосья можно было бы вычленить немало полезного, позволившего бы разобраться: где я оказался, и что, чёрт возьми, со мной приключилось за этот безумный день? И так бы оно всё и закончилось – усталостью, восхитительно полным желудком, гулом в ушах, то ли от выпивки, то ли от непонятного многоголосья – если бы мастер Валу не вытащил меня из-за стола, вокруг которого к тому времени творилось уже что-то среднее между бурно развивающейся кабацкой склокой и вечером ностальгических воспоминаний. Отыскав уголок поукромнее, он заказал пару пинт «Капитанский», большую тарелку мелких, восхитительно хрустящих обжаренных рыбёшек, вроде черноморских барабулек, и устроился на скамье поудобнее. Я последовал его примеру – разговор, судя по всему, предстоял долгий.

– Только учти, Серж, подробного рассказа не получится. – мастер Валу отхлебнул эля из большой оловянной кружки и предупреждающе поднял палец. – Нет, я не собираюсь ничего от тебя скрывать, только… очень уж всё сложно. Наши ученики, только на то, чтобы постичь самые азы мироустройства и структуры Фарватеров, тратят по нескольку месяцев – и не каждому, заметь, эти материи даются с первого раза!

Я последовал его примеру, приложившись к кружке. На этот раз тётушка Гвинкль подала эль подогретым, сдобрив щепоткой разнообразных пряностей, среди которых угадывались мускатный орех и корица.

– Ничего, разберусь. Подготовка какая-никакая у меня имеется, случалось интересоваться подобными… хм… материями. Насколько я успел понять, вы – вот вы конкретно, и ваши коллеги, что ходят на тех кораблях, – совершаете путешествия между… назовём их «параллельными мирами», вполне подходяще… А маяки каким-то образом служат вам ориентирами?

– Приятно иметь дело с образованным человеком. – собеседник довольно крякнул и снова отхлебнул эля. – В общем, так оно и есть, но… не совсем. Представь себе колесо. Обычное такое, от телеги, с ободом, спицами и ступицей. Представил?

Для убедительности он стал что-то чертить рукояткой ножа на столешнице. Следа на тёмном потрескавшемся дубе не оставалось, но рассказчика этот факт нисколько не смущал.

Мы сейчас здесь, – он ткнул ножом в центр воображаемого круга, – в ступице этого колеса. Попали мы сюда из мира, откуда я тебя забрал, – ну хорошо-хорошо, похитил, я ведь уже попросил извинения! – вот отсюда, с обода…

Ещё один тычок кончиком лезвия в безответную столешницу.

– …а здесь мы оказались, пройдя по Фарватеру, то есть по спице – вот так, смотри…

Острие прочертило линию между воображаемой ступицей и точкой на ободе, где, по словам мастера Валу, находится мой родной мир, Земля.

– Все миры, те, которые ты назвал «параллельными» – мы-то называем их Внешними – расположены на ободе воображаемого колеса. Некоторые из них соседствуют, некоторые разделяют один-два мира, другие находятся на противоположном краю обода. Но все объединяет одно: попасть из одного мира в другой, где бы они не находились, можно только пройдя по спице-фарватеру, миновав по пути ступицу. Вот этот самый центральный, или Маячный Мир, в котором мы с тобой сейчас и находимся. Это понятно?

И он с размаху воткнул нож в центр воображаемого «мирового колеса». Устроившиеся за соседним столом посетители таверны покосились, услыхав звук удара, но больше никак не отреагировали.

– Понятно. – кивнул я. – Примерно так я себе всё и представлял, с некоторыми расхождениями, разумеется. Значит, корабли путешествуют между мирами… надо полагать, торговля? А ваш мир, центральный, ступица, с этой торговли и живёт, предоставляя проходящим, транзитникам, разные услуги, верно?

– Всё-то ты понимаешь… – буркнул мастер Валу. – Удивительно прямо!

– А какую роль во всём этом играют маяки? – я сделал вид, что пропустил его комментарий мимо ушей. – Как я успел заметить, у вас к ним, к маякам, особая склонность?

Маяк только один! – указующий коричневый, с обгрызенным ногтем, в заусенцах перст уставился в потолок. – Истинный, главный Маяк, который ведёт моряков, странствующих по Фарватерам, не давая им сбиться с курса. Да ты сам его сегодня видел, на мысу, не забыл?

– Такое забудешь… – я покачал головой, припомнив гигантскую башню маяка, возносящуюся над гаванью, казалось, до самого зенита. – И что же, это его огонь мы видели в тоннеле?

– На Фарватере. – поправил меня мастер Валу. – Приучайся к правильным терминам, парень. Любой маячный фонарь в любом, самом занюханном, окраинном мире светит его отражённым светом, и неважно, где стоят эти фонари – на каменных башнях, на плавучих маячных буях, или вовсе на конце жерди, воткнутой в землю на верхушке прибрежного холма. Любой из маяков может послужить ориентиром для входа на Фарватер. Некоторые из них специально настроены так, чтобы как можно сильнее отражать свет Истинного Маяка – их смотрители знают о своей роли и поддерживают фонари в нужном состоянии. Такие маяки занесены в Реестр, известный всякому Лоцману, проходить через них на Фарватеры просто и безопасно. Другие же, и их огромное большинство, сами по себе – вроде того буя, которым воспользовались мы с тобой. И делать это, как ты, полагаю, заметил, порой весьма рискованно и всегда очень непросто. Помнишь, какая свистопляска встретила «Штральзунд» на входе в Фарватер?

– Ещё бы! – хмыкнул я. – До сих пор не могу понять, как нас не разнесло в щепки?

– Могло бы и разнести. С «дикими» маяками – так мы называем те, что не занесены в Реестр – никогда не знаешь, чем дело закончится. И, тем не менее, их свет тоже содержит отражённые лучи Истинного Маяка, того, на который ориентируются Лоцмана, ведя корабли по Фарватерам между мирами!

Окончание фразы прозвучало особенно торжественно. Гул голосов в таверне стих, взгляды сидящих за соседними столиками обратились к нам, кружки застыли в руках, а разговоры смолкли сами собой. Продолжалось это недолго, не больше пяти секунд – снова оловянные донца застучали о столешницы, снова заскрипели скамьи, зазвучали со всех сторон обрывки фраз на незнакомом языке. Я помотал головой, отгоняя наваждение.

– Ну, хорошо, допустим. И вы, насколько я понял, и есть один из таких Лоцманов?

Я постарался, чтобы это слово, «Лоцмана», прозвучало в моём исполнении так же, как и у собеседника – подчёркнутопафосно, с большой как бы буквы. Мастер Валу кивнул.

– Верно. Только мы знаем, как вывести судно на Фарватер и как управлять им, чтобы не оказаться выброшенным прочь.

– Эта ваша бронзовая штучка, вроде астролябии? – припомнил я. – Я так и подумал, что это какой-то навигационный инструмент, связанный с такими перемещениями!

– Правильно подумал. – кивнул собеседник. – Астролябии – они, кстати, именно так и называются, – есть у каждого Лоцмана.

Он похлопал себя по боку, где под полой плаща, рядом с заткнутым за пояс револьвером висела узорчатая сумочка.

– И у тебя, парень, будет такая же – если ты примешь моё предложение.

Я откинулся на спинку скамьи и поиграл в пальцах двузубой вилкой с насаженной на ней жареной рыбёшкой.

– Видимо, сейчас я должен заорать от восторга и вскочить со словами «Да! Да! Согласен! Давайте поскорее?..»

Он посмотрел на меня с интересом.

– А ты что, не согласен? Стать Лоцманом – настоящим Лоцманом, которому могут открыться все тайны Фарватеров и маяков – может далеко не каждый, а в тебе я вижу нужные способности.

…опаньки! Вот это новость!..

– Какие именно, не секрет?

– Не секрет. Но сейчас объяснять бесполезно, пока ты слишком мало знаешь, да и не всё можно объяснить, надо почувствовать. Если согласишься – сам всё поймёшь. Учти, такие предложения…

– …да-да, знаю, делаются один раз в жизни. – я сжевал остатки рыбёшки и глотнул эля. – Но у меня вообще-то свой дом, своя жизнь, родители, друзья – с ними как? Предлагаете забыть и начать всё с чистого листа?

Он со стуком положил нож на воображаемый рисунок «мирового колеса» – от него на столешнице осталась лишь крошечная зарубка на месте ступицы, куда он, разгорячившись, воткнул острие.

– Я понимаю, всё это несколько…м-м-м… неожиданно. Ты устал, потрясён, тебе надо всё обдумать, переварить… погоди! – он вскинул ладони, увидев, что я собираюсь возразить. – отправляйся сейчас в свою комнату, тётушка Гвинкль уже всё приготовила, а завтра с утра я за тобой зайду. Отправимся в Гильдию Лоцманов и там закончим наш разговор.

И, не слушая больше возражений, мастер Валу встал из-за стола и жестом подозвал хозяйку трактира. А я вдруг ощутил колоссальную усталость, оставившую мне единственное желание: прямо сейчас наскоро ополоснуться хоть холодной водой из кувшина, если здесь не найдётся нормального душа, а потом завалиться в постель. А там, и правда, видно будет – утро вечера мудренее, не зря ведь предки сочинили эту поговорку?

Ночь. Жаркая, душная – от накинутого ею горячего, влажного одеяла не спасает даже вливающаяся в окно морская свежесть, сдобренная запахами солёной рыбы, угольной копоти, смолы и прочими ароматами порта. В маленькое окошко заглядывает большая масляно-жёлтая луна; я лежу в крошечной комнате, где из всей меблировки только узкая кровать с высокими деревянными спинками, хромоногий табурет да кувшин с водой – прочие удобства в коридоре.

Когда я поднимался по узкой лестничке на второй этаж, казалось, что провалюсь в сон, стоит только прикоснуться ухом к подушке. Но нет, не получается: сколько ни пытался, сколько не ворочался с боку на бок – сон никак не шёл, и мысли упорно возвращались, к тому, что я узнал за этот безумный, самый, наверное, безумный за всю мою не такую уж и короткую жизнь. А потому, когда дверь комнаты начала с лёгким скрипом приоткрываться – подскочил, словно подброшенный пружиной, сел на кровати и зашарил рукой по спинке стула, где на продетом в джинсы ремне висел нож в перехваченных узким ремешком ножнах.

VI

Не то, чтобы я ожидал нападения – просто не мог забыть гранёного ствола его револьвера, уставленного мне между глаз, а так же отвратительное чувство беспомощности, зависимости от чужой воли, охватившее меня в тот момент. Да, потом мастер Валу извинялся и проявлял, как мог, дружелюбие и всяческое расположение по моему адресу, охотно отвечал вопросы, и даже сунул на прощание увесистый, глухо звякнувший мешочек с монетами – но осадочек, как говорится, остался. Кстати, перед тем, как лечь, я высыпал его содержимое на ладонь – не меньше трёх десятков увесистых кругляшей, тускло блеснувших в свете свечи тёмным жёлтым металлом. Я едва удержался, чтобы не попробовать одну на зуб – золото, конечно, что ж ещё? Изображения на аверсах и реверсах монет были мне, по большей части, незнакомы, разве что на полудюжине встречались арабские и римские цифры. Размеры монет впечатляли – мне приходилось держать в руках николаевские червонцы, и самая мелкая из этих была больше как минимум, вдвое. Солидная плата за беспокойство, ничего не скажешь, не обманул «пират». Вот, кстати, ещё причина, чтобы кто-то настроенный не слишком дружелюбно побеспокоил меня ночью…

Но дело, конечно, было не в опасении грабителя – я не допускал такой возможности всерьёз. Я был один, в незнакомом, совершенно невозможном с точки зрения имевшихся у меня представлений об устройстве Мироздания месте, и рассчитывать мне было не на кого, кроме как на самого себя. И на этот вот нож, купленный в Москве, в магазине «Охота», привлёкший меня претензией на знаменитый «Ка-бар». На рыжих кожаных ножнах, как и на чёрном оксидированном клинке даже маркировка соответствующая имелась – «USMS», сирень «Корпус Морской пехоты США» – чтобы легковерный покупатель вроде меня не заподозрил китайскую подделку. Впрочем, заточку нож держал неплохо, ладони сидел удобно, и вид имел достаточно грозный – а что ещё, если подумать, нужно владельцу подобного холодняка?

Но не об этом я думал, конечно, нащупывая в темноте рубчатую рукоять. Дверь всё скрипела, открываясь с неестественной какой-то медлительностью, и я успел не только высвободить нож из ножен, но и перевернуть его лезвием вверх, так, чтобы плоское стальное навершие легло в пальцы, а сам клинок полностью скрылся за предплечьем. Я люблю ножи, успел вволю поупражняться с приобретением, и теперь был уверен, что сумею одним движением перехватить ка-бар, неважно, прямым или обратным хватом. И даже, если понадобится, метнуть, не вставая с койки – резким взмахом, на пол-оборота клинка.

Дверь тем временем распахнулась почти наполовину, но в комнату никто входить не торопился. В коридоре, в самом конце горела масляная лампа, её свет пробивался в комнату под дверью узкой полоской – и теперь, когда дверь чуть приоткрылась, я угадывал фигуру, притаившуюся сбоку, за косяком. Да, так и есть – вот тень на стене шевельнулась, и мне стало ясно, что роста визитёр небольшого, сложение имеет субтильное, и вообще…

…да, так и есть – короткая фраза с вопросительными интонациями, прозвучавшая из-за двери, была произнесена женским голосом, тихо, почти шёпотом. Слов я, разумеется, не понял, но и без перевода было ясно, что ночной гость – вернее гостья – просит позволения войти. Я торопливо прикрыл голые ноги свисающим с койки одеялом, покосился на окошко – не ждать ли и оттуда каких-нибудь сюрпризов? – и лишь тогда на чистейшем русском языке, стараясь, чтобы голос звучал, по возможности, непринуждённо и не выдал бы меня невольной дрожью, сказал: «Войдите!»

Дверь ещё приоткрылась, в образовавшуюся щель проскользнула тёмная фигура – и замерла в шаге от порога. Тусклый свет из коридора падал на стену узким прямоугольником, и на его фоне я не мог различить ни цвета волос, глаз, ни даже черт лица визитёра. Однако, очертания силуэта вместе с лёгкой, почти неслышной поступью давали понять, что я не ошибся. Незваный гость – женщина, причём молодая.

– Чему обязан удовольствием видеть вас, сударыня? – осведомился я, и тут же выругал себя за очевидный идиотизм вопроса. Во-первых, таверна «Белого дельфина» мало походит на великосветский салон, а во-вторых – ночная посетительница наверняка ни слова не поняла из сказанного.