Текст книги "Врата в Сатурн"

За спиной тренькнул электронный замок – кто-то снаружи приложил к нему карточку-ключ. Я обернулся, и увидел в проёме люка Юрку-Кащея. Старый друг был, как и я, облачён в станционный комбинезон; щёку украшали две свежие царапины, за спиной он старательно прятал что-то вроде чемодана или саквояжа.

– Лёха, привет! А мы ждали тебя только завтра. «Тихо Браге» запаздывает, вот я и подумал: чего тебе тут торчать, наверняка тоже задержишься!

– Юрка! – Я вскочил, ухитрившись одновременно нажать клавишу отключения экрана и выдернуть дискету из дисковода. – Так нас с тобой вдвоём тут поселили?

– Ну… не совсем вдвоём. – Он вытащил из-за спины пластиковый ящик с решётчатыми стенками, из-за которых на меня угрюмо смотрел полосатый кот. – Это Дася, новый член экипажа «Зари». Дася, это Лёшка Монахов, знакомьтесь!

– Алиса, это пудинг, пудинг, это Алиса… – пробормотал я, несколько ошарашенно. Потом – присел на корточки и начал знакомиться.

III

– Где ты раздобыл это пушистое счастье? – спросил я.

– Мя-а-ау! – ответил новый член экипажа.

Юрка поставил переноску на стол. Видимо, недостаточно аккуратно, потому что внутри возмущённо мявкнуло.

– В «Астре». Я провёл у них полторы недели, работал со стажёрами в рамках юниорской программы. И вот, всучили на прощанье.

«Астрой» именовался подземный тренажёрно-имитационный комплекс, предназначенный для психологической акклиматизации будущих работников Внеземелья. Название это позаимствовали из детского фантастического фильма «Большое космическое путешествие» – там группа юных космонавтов, помещённая в замкнутый «имитатор» межпланетного корабля, пребывает в полной уверенности, что на самом деле они в самом настоящем космосе. Мы все, вся наша группа, в своё время прошли через этот этап подготовки – и сохранили о нём массу разнообразных, и не всегда приятных воспоминаний. С появлением жена орбите большого количества станций необходимость в «Астре» отпала; комплекс передали в распоряжение «юниорской» программы Проекта, и теперь там проходили начальную подготовку группы, прибывавших из филиалов в других городах, и даже из-за границы.

Я заглянул с переноску. Кот сидел, сжавшись в углу, и беззвучно разевал пасть, усаженную острыми зубами. Уши он прижимал к голове так, что их не было видно – что, насколько я мог припомнить, на кошачьем языке означает то ли страх, то ли готовность к драке.

– Не слишком он какой-то дружелюбный… Что с ним там, в «Астре» делали?

– А я знаю? – Юрка пожал плечами. – Говорили: добрый котик, ласковый. Он у них больше года прожил, привык. Может, из-за этого?..

– Ясно… – я отошёл от стола. – Отказаться не думал?

– Хотел, но мне предъявили распоряжение главного психолога Проекта: «В целях оздоровления климата на корабле и психологической разрядки отдельных членов экипажа…» Спорить с И.О.О. сам понимаешь, бессмысленно.

– А ты пробовал?

Он беспомощно развёл руками.

– Всё ясно… – сказал я. – Спасибо Евгению нашему Петровичу за неусыпную заботу. Щёку это он тебе расцарапал? Не Евгений Петрович, кот.

– Он, кто ж ещё? – Юрка заглянул в переноску. Хвостатый пленник ответил из-за никелированных прутьев мрачным взглядом, но на этот раз промолчал.

– Я показал Даську девчонкам из эксплуатационного сектора, так они стали умиляться: «ой, котик, ой, пушистик, дайте сейчас же погладить!» Ну, я сдуру, ящик и открыл.

Я ухмыльнулся.

– Дальнейшее можешь не объяснять. Долго ловили?

– К счастью, дело было у них в каюте, бежать особо некуда – люк-то заперт. Кот тискать себя не позволил – вырвался, забился под койку и стал шипеть оттуда на весь белый свет. А когда я полез его вытаскивать – стал отбиваться так, словно я собираюсь его кастрировать! Все руки мне исцарапал и физиономию тоже, пока не сообразил снять куртку и накинуть на него. Придётся теперь новую выписывать.

Я пригляделся – действительно, обитатель переноски устроился на скомканной форменной куртке.

– Да, коты они такие… злопамятные. Боюсь, остался ты без психологической разрядки – он теперь тебе это нескоро забудет. Видал, как зыркает?

Кот Дася всё так же сверкал из переноски ярко-жёлтыми глазищами, демонстрируя готовность дорого продать свою жизнь.

– Обойдусь как-нибудь… – отмахнулся Юрка. – Я вообще с котами не очень, другое дело твоя Бритти. А с этим пушистым бандитом пусть Юлька отношения налаживает, у неё это получится!

Я кивнул. Юлька – она же Лида Травкина, ещё один член нашей команды и моя близкая (ну очень близкая!) подруга-неизменно демонстрировала способность находить общий язык с любыми представителями собачьего, кошачьего и даже лошадиного племени. После возращения с орбиты мы, получив двухнедельный отпуск, отправились на одну из подмосковных баз отдыха Проекта, где она чуть ли не силой заставила меня обучаться верховой езде, причём сама ухитрялась договариваться с самыми буйными и непослушными жеребцами на конюшне. Как она это делала – понятия не имею, а только и рыжий кот Том, Даськин предшественник на «Астре», и уж тем более, Бритька, были от неё без ума.

– И что же теперь с ним делать?

Юрка замялся.

– Ну… до отлёта поживёт здесь, с нами. Я ему лоток в гальюне поставлю, – мне его в «Астре» выдали. Вентиляция там мощная, пахнуть не будет… надеюсь.

– А опилки? – спросил я, подумав мельком, что здесь, наверное, ещё не продают наполнитель для кошачьих туалетов, и уж тем более, ему неоткуда взяться на станции. Или, наоборот, есть откуда – раз уж такие важные персоны самолично пристраивают мурлык на орбиту.

– Песок… – он ткнул пальцем в укол, где действительно стоял полиэтиленовый пакет с чем-то жёлтым. – Взял у ботаников, в рекреационном секторе станции Они, кстати, сказали, что… хм… использованный песок к ним можно носить, в качестве удобрения.

…ну конечно: самое разумное решение для корабля с его замкнутым циклом. На «Заре ведь тоже будет рекреационный сектор с газончиками и кустиками, и неудивительно, что Юрке уже сейчас приходится практиковаться.

– Ну, это уж ты сам… – сказал я. – Раз тебе кота поручили – ты и возись с его… отходами жизнедеятельности. Кормить-то чем собираешься?

Юрка продемонстрировал пакетик из серебристой фольги с надписью «Мясо куриное, консервированное» – такие присылали на внеземные объекты вместе с прочими полуфабрикатами. Узнику переноски этот предмет явно был знаком, потому что он закопошился и просительно мяукнул.

– А если опять куда-нибудь забьётся?

– Да сколько угодно. Главное – в коридор не выпустить, а то лови потом по всей станции.

Я представил, как мы с Юркой носимся за хвостатым беглецом по кольцевому коридору, загоняем его… ну, скажем, в лабораторию спектрометрии, где Дася начинает скакать по столам и полкам, сбрасывая хрупкие приборы под аккомпанемент испуганных возгласов сотрудников.

– Да уж, не хотелось бы. Ладно, пусть посидит в своём ящике, а мы пока прогуляемся по станции. Надо бы повидать кое-кого… и вообще.

– Ага! – Похоже, моего Кащея не слишком привлекала перспектива возни с хвостатым членом экипажа. – Только водички ему оставлю…

– Выпустить хочешь? – я с опаской покосился на переноску. Её обитатель подозрительно затих, даже перестал шуршать трофейной курткой. Может, строит какие-то свои, кошачьи, но непременно коварные планы?

– Не. – Юрка помотал головой. – Там поилка встроенная. Сейчас налью, и пошли!

– Уже проголодался? – спросил Юрка, когда мы повернули по кольцевому коридору в сторону столовой. – Учти, ужин только через час.

– Я ещё даже не обедал. А завтракал дома, на Земле. Но дело не в еде.

– Нина Ветрова? – понимающе прищурился он.

Я кивнул. Жена нашего артековского вожатого, а впоследствии куратора «юниорской» группы, в которой состояла половина нынешнего экипажа «Зари», работала на «Гагарине» инженером-кулинаром. Около года назад её переманили на «Джемини-Хилтон», роскошный орбитальный отель, один из трёх (или уже пяти?) туристических, действующих на данный момент во Внеземелье. Я встречал её там, когда вместе с Юлькой посещал соревнования по сайберфайтингу, новому, невиданному ранее виду спорта, заключающемуся в групповой схватке в невесомости на светящихся «лазерных мечах», имитирующих оружие джедаев из «Звёздных войн». Финал турнира спонсировал сам Джордж Лукас, а мне, как одному из основателей сайберфайтинга (мы с ребятами ещё до выхода в свет «Новой надежды» упражнялись в невесомости с мечами из вспененного пластика, восполняя, таким образом, недостаток движения на орбитальной станции), прислали приглашение на два лица. С Ниной же мы увиделись на банкете, устроенной организаторами в честь победителей, команды станции «Гагарин» – и как раз тогда по внутренней трансляции прозвучало: «Связь с космической станцией «Лагранж» потеряна, все попытки восстановить её к успеху не привели.» Нина побелела как бумага, пошатнулась и схватилась за стену: на «Лагранже» находился её муж. Дима Ветров должен был прибыть назад после долгой «вахты» на этой самой удалённой от Земли станции, но по роковому стечению обстоятельств отложил возвращение. Теперь он с горсткой товарищей по несчастью ожидал спасения на орбите одного из спутников Сатурна, в такой дали, что радиоволна добирается туда больше часа с четвертью.

Конечно, Нине сочувствовали все – и коллеги, и администрация орбитального отеля. Именно руководство «Джемини-Хилтон» и допустило ошибку: предложило ей, как «вдове погибшего в Внеземелье героя», крупные выплаты. Это привело женщину в бешенство – она-то ни на миг не позволила себе усомниться, что Дима, как и прочие пленники «Лагранжа», жив и ждёт спасательной экспедиции, которая обязательно прибудет вовремя. Допустивший неловкость менеджер орбитального отеля кинулся извиняться, заглаживать свою бестактность, но было уже поздно: Нина психанула всерьёз, и в тот же день разорвала контракт с «Джереми-Хилтон», оставив знаменитый орбитальный отель без лучшего шеф-повара. Сама же вернулась на «Гагарин», где заняла прежнюю должность – к вящей радости обитателей станции, получивших возможность наслаждаться кардинально обновлённым меню.

Сейчас Нина работала в пищеблоке жилой секции «С» (от должности главного инженера-кулинара, как и места преподавателя в техникуме, готовящем вспомогательный персонал для Внеземелья, она отказалась), и как раз туда мы направлялись с Юркой-Кащеем, оставив в каюте нового хвостатого члена экипажа «Зари».

С Ниной встретиться не удалось – меньше, чем за сутки до моего прибытия на станцию, она отбыла на корабле межорбитальных сообщений к «Волкову», и должна вернуться только через неделю. Станция эта была совсем новая, размерами втрое больше «Гагарина». Её сдали в эксплуатацию полгода назад; многие системы требовали отладки, население едва дотягивавшее до четверти расчётного, обходилось минимум бытовых удобств, словно вахтовики на сибирской стройке – вот Нину и откомандировали налаживать на станции общественное питание.

Признаюсь: узнав об этом, я испытал облегчение. Не то, чтобы я был не раз предстоящей встрече – просто слабо представлял, что стану ей говорить. Набор стандартный успокоительно-бодрых фраз о том, что всё будет хорошо, и спасательная экспедиция прибудет вовремя? Сообщить, что новой информации о «Лагранже» и его экипаже пока нет, но она обязательно появятся в самом скором времени? Или, наоборот, сурово-мужественные призывы держаться и верить, несмотря ни на что? Всё это она слышала тысячу раз, в том числе и от меня – так стоит ли повторяться? Юрка-Кащей, насколько я смог понять, испытывал схожие чувства – так что мы, поболтав с девчонками из столовой, оставили для Нины записку вполне жизнеутверждающего содержания: «Привет, уходим к Сатурну, жаль, что не застали, жди добрых новостей…». Я пририсовал в конце улыбающийся смайлик (здесь этот термин пока не в ходу, во всяком случае, у русскоязычного населения станции) и мы покинули пищеблок, не забыв взять в стоящих у входа автоматах запечатанные стаканчики с кофе, булочки и бутерброды, завёрнутые в тонкую хрустящую бумагу. Культура «фастфуда» цвела на крупных внеземных станциях пышным цветом, несмотря на протесты медиков, утверждавших что автоматы, выдающие напитки и вкусности, пагубно влияют на строго рассчитанный график питания, а посему должны быть безусловно ликвидированы. А как их ликвидируешь, если на любом совещании любого уровня перед половиной участников стоят знакомые картонные стаканчики, а контейнеры для мусора забиты смятыми упаковками от сэндвичей?

Со всей этой снедью мы устроились в обсервационном холле – ещё одной новинке, появившейся на «Гагарине» совсем недавно. Холл представлял из себя отсек, поверх которого был надстроен большой прозрачный купол. Отсюда открывался роскошный вид на Землю и окружающее Пространство, включая и «орбитальный батут» – всякий раз, когда ожидалось прибытие или отправление очередного контейнера или корабля, обсервационный холл заполняли желающие полюбоваться действующим тахионным зеркалом.

Толстое стекло купола содержало свинец в пропорции, достаточной, чтобы сделать безопасным четвертьчасовое пребывание «под открытым небом». Дольше тут задерживаться не рекомендовалось, о чём сообщали развешенные всюду предупреждающие таблички; тем же, кто собирался превысить этот срок, предлагалось устраиваться на особых лавочках, прикрытых сверху зонтиками из золотистой светоотражающей фольги. Так мы с Юркой и поступили: разложили на предусмотрительно прихваченных из столовки бумажных салфетках снедь, устроились поудобнее, и стали обсуждать ближайшие планы. До прибытия «Тихо Браге» оставалось ещё не меньше полутора суток, и потратить это время следовало с пользой.

– Может, к монтажникам заглянем? – предложил Кащей. – Там сейчас Зурлов на орбитальной практике, после первого семестра.

Я задумался. Володя Зурлов, мой однокашник по Школе Космодесантников. Вообще-то мы с ним не слишком близко знакомы – так, обычное общение в рамках учебной программы. Володя рапорт, чтобы его включили в экипаж «Зари» (а кто из нашей группы его не подавал такое?), но по результатам тестов не смог попасть даже в дублирующий состав, и с тех пор косо на меня поглядывает. Меня это не задевало – насильно мил не будешь, – скорее, несколько удивляло. В среде будущих космодесантников не принято завидовать друг другу – даже тем из нас, кто получал по неким административным (а может и иным) соображениям преимущество над товарищами. Как вот, к примеру, я и другие члены нашей «юниорской» группы, включённые в экипаж «Зари», что называется, по умолчанию.

Хотя – может, это лишь игра моего воображения, и никакой зависти у Володьки и в помине нет? Ну, характер у человека такой, тяжело переживает поражения…

– Ладно, пошли… – кивнул я. – У них там, кажется, новые «Омары»? Я с ними до сих пор дела почти не имел, хотелось бы увидеть…

– Есть, точно! – подтвердил мой спутник. – Я позавчера к ним заходил – так всё показали, и даже позволили покувыркаться в учебной зоне. Они и тебе позволят – если захочешь, конечно.

ОМБМ-3, «орбитальный монтажно-буксирный модуль, модель третья», совместное творение инженеров подмосковной «звезды» и французских конструкторов, появился во Внеземелье меньше года назад, на смену старому доброму «крабу». И, хотя ОМБМ-3 был прямым развитием предыдущей модели, хорошо известной всем, работающим в открытом Пространстве, внешне он мало походил на своего предшественника. В «крабе» пилот, облачённый в «Кондор-ОМ» («ОМ» – «орбитальный монтаж», одна из модификаций этого исключительно удачного скафандра, предназначенного для наружных работ) висел, пристёгнутый к металлической раме, на которой, кроме ложемента, крепились блок двигателей, манипуляторы и прочее оборудование. Новую модель конструкторы оснастили собственной мини-кабиной, капсулой жизнеобеспечения, с расположенными внутри органами управления. Переднюю и верхнюю части капсулы сделали прозрачными; от ударов при возможных столкновениях её защищали гнутые, вроде «кенгурятников» на внедорожниках, решётки, сваренные их дюралевых труб. При необходимости капсулу можно отстрелить, наподобие кабину у некоторых моделей сверхзвуковых истребителей – и некоторое время перемещаться и маневрировать в ней при помощи микродвигателей, работающих от баллонов со сжатым СО₂. При этом автоматически включаются проблесковые маячки, а так же «крикун» горланящий на всю околоземную орбиту «я здесь! спасайте-выручайте!» За говорил пластинчатую нижнюю часть капсулы (между собой монтажники называют её «коконом»), а так же за пару массивных клешней-манипуляторов, аппарат получил прозвище «омар», быстро ставшее общеупотребительным.

До сих пор я не имел дела с «омарами» (изучение препарированного макета в аудитории и занятия на тренажёрах не в счёт) и обрадовался возможности познакомиться поближе с этим новейшим образчиком вспомогательного орбитального транспорта. В списке оборудования «Зари» значились четыре таких «омара», и мне всё равно придётся их осваивать – так почему бы не сделать это сейчас, когда имеется и свободное время, люди, способные квалифицированно ответить на любые вопросы, и даже организовать для меня учебный полёт на модной новинке?

Мигнули зелёным индикаторы готовности, в наушниках раздалось диспетчерское «Башня – Третьему, старт разрешён!» – и я привычно толкнул от себя джойстик тяги. Звёздный купол дрогнул и сдвинулся, закручиваясь влево, и я поспешил скомпенсировать вращение маневровыми соплами. «Омар» выровнялся, и я замер, следя краем глаза за уплывающими назад створовыми огнями.

Цифры на табло, обозначающие дистанцию до шлюза, быстро мигали. Что-то я разогнался – по условиям учебного задания, максимальная скорость не должна превышать десяти метров в секунду, а у меня все двенадцать… Шевельнув пальцами левой руки, я дал короткий импульс тормозными дюзами – беззвучные струйки пара, цифры послушно замедляют бег, порядок!

Что ж, теперь можно и оглядеться… Голова пилота «Омара» помещалась в прозрачном пузыре диаметром раза в три больше обычного гермошлема; прозрачной была и часть передней панели, так что обзор отсюда открывался превосходный. Качество особого ударопрочного, стойкого к радиации и ультрафиолету стекла тоже было на высоте, моментами я попросту не видел его – особенно, если выключить проблесковые маячки по бортам буксировщика. Именно это я и проделал – и задохнулся от пронзительного ощущения отсутствия преграды между ледяной пустотой Пространства и собственным телом, защищённым одним рабочим комбинезоном. Длилось это считанные секунды – потом на «омар» упал луч прожектора, установленного на броне служебного кольца станции, но я ещё какое-то время не мог заставить себя пошевелиться, чувствуя, как спина покрывается холодным потом. Опыт, который не приобретёшь ни на каком симуляторе – а ведь об этом инструктора в Центре Подготовки не предупреждали…

В остальном управление «омаром» практически не отличалось от пилотирования «краба» – разве что, инерция массивного агрегата была побольше, и это следовало учитывать при выполнении особо тонких манёвров. Но как раз с этим я освоился ещё на Земле, на тренажёрах – а потому без помарок подошёл к тренировочному объекту (его роль играл вынесенный на длиннющей телескопической штанге списанный «краб»), захватил раму клешнями-манипуляторами, проверил ориентацию относительно станции. Дважды, как того требовала инструкция, дал тяговый импульс, следя, чтобы вектор и мощность не выходили за предписанные значения – и отрапортовал: «Третий – Башне, выполнение учебного задания закончил!» Но вместо ожидаемого «Третий, возвращайтесь к причалу», руководитель полётов (в этой роли выступал Зурлов, наблюдавший за мной из прозрачного пузыря диспетчерской) скомандовал: «Третий, отойти на триста метров и затормозить. Через девяносто секунд внеплановое прибытие, ждите распоряжений».

Что ж, обычное дело: на Земле (а может, и на другой орбитальной станции) что-то пошло не по плану, и диспетчеры, распоряжающиеся перемещением кораблей, грузовых контейнеров, пассажирских лихтеров и прочей «полезной нагрузки» сочли необходимым внести изменения в график работы «батута». Инструкция строго предписывала на момент срабатывания тахионного зеркала прекратить все манёвры вблизи станции и перейти в режим ожидания – а инструкции, как известно, пишутся не на пустом месте. Я заставил «омар» попятиться, проконтролировал дистанцию, положение относительно реперных буёв, обозначающих границы «учебной зоны» (порядок, в допустимых пределах) и доложил о готовности.

Не успел я договорить «Третий-башне, предписанную позицию занял…», как в наушниках взвыл тревожный ревун. По глазам хлестнула лиловая вспышка, и внутри станционного «бублика» возникла вспыхнула и повисла светящаяся мембрана. Её лилово-фиолетовые отсветы сделали всё вокруг – части конструкции «Гагарина», распотрошённый «краб» на штанге, клешни моего «омара» – каким-то призрачным, нереальным. Я, как это случалось всякий раз, когда приходилось присутствовать при срабатывании «орбитального батута», не мог оторвать глаз от поверхности тахионного зеркала, по которому, словно от брошенного в воду камешка, медленно расплывались круги. Вот они стали чаще, мембрана зарябила – и лопнула, пропуская сквозь себя нечто тёмное, массивное, угловатое. Новая вспышка, сияние исчезло, сменившись иллюминацией проблесковых маячков и габаритных огней. Я пригляделся и присвистнул от удивления. Медленно вращаясь, от «Гагарина» удалялся «Тихо Браге», старый знакомый, прибытие которого ожидалось не раньше, чем через тридцать два часа – и которому предстояло доставить нас с Юркой-Кащеем котом Дасей к станции «Звезда КЭЦ» и дальше, к ожидающему на лунной орбите планетолёту «Заря».

IV

– Планы опять меняются… – я щёлкнул клавишей внутренней связи и откинулся на спинку стула. – Только не спрашивай в чём дело.

Юрка не хуже меня слышал сообщение, прочитанное мягким женским голосом: «Отправление вашего рейса откладывается». За дополнительной информацией обращайтесь в информационную службу, которая находится…»

И так далее. Никуда мы, конечно, обращаться не собирались, поскольку точно знали ответ: «Имейте терпение, товарищи, всё, что нужно, до вас доведут. А пока отдыхайте, набирайтесь сил.»

Слова эти мы слышали, по меньшей мере, трижды. В первый раз, когда «Тихо Браге» вынырнул из тахионного зеркала «Звезды КЭЦ», но, вместе того, чтобы отойти на положенные пять километров, развернуться и снова погрузиться в светящуюся мембрану, которая перенесёт его к «Заре», висящей где-то над Заливом Радуги, выстрелил белыми струйками из маневровых дюз и неспешно поплыл к служебному причалу. Второй раз они прозвучали, когда диспетчер по персоналу, встретившая нас у шлюза, вручила ключ-карточку с номером двухместной каюты и предложила располагаться со всеми удобствами. В третий раз мы имели удовольствие насладиться ими в кабинете замначальника начальника станции, к которому я отправился, надеясь разобраться наконец, что происходит. Все три раза – с одним и тем же околонулевым результатом.

– Сколько можно, а? – поинтересовался я у окружающего пространства. – На «Гагарине полдня мариновали, и вот опять… хоть бы объяснили толком!

Даська сочувственно мявкнул из своего угла. Заселившись в каюту (двухместную, не отличимую от той, что была на «Гагарине»), мы с Кащеем решили, что вторые сутки в переноске – это перебор даже для самого невозмутимого и психологически устойчивого кота, и после некоторых колебаний открыли дверку. Дася полосатой молнией, выскочил из узилища, пометался по каюте – и обнаружил, что здесь не имеется ни диванов, под которые можно забиться на всю оставшуюся жизнь, ни высоко расположенных полок, где можно затаиться на тот же примерно срок. Заглянул в гальюн, где мы предусмотрительно разместили миску, полную консервированной курятины и лоток с опилками, пошуршал там, и вышел почти умиротворённым. Огляделся, мяукнул пару раз – после чего без церемоний запрыгнул на мою койку и устроился в углу, свернувшись уютным калачиком.

– Так я пойду? – спросил Юрка. – Если что, ай знать по браслету, отвечу.

И продемонстрировал запястье, украшенное массивным, тускло поблёскивающим кольцом серого металла со вставками из тёмно-синего пластика. Такой же был у меня, как и у прочих обитателей «звезды КЭЦ», любой другой станции, корабля или иного объекта «Внеземелья». Браслеты эти играли роль универсального медицинского датчика, передающего в контрольный центр данные о состоянии владельца – кровяное давление, температура тела и другие показатели. Так же они транслировали сигнал, благодаря которому местоположение обладателя девайса фиксировалось на электронной схеме в диспетчерской. Браслеты эти индивидуальные; когда носитель оказывается на новой станции или корабле, он перво-наперво должен «зарегистрировать» его в местной сети.

Между прочим, такой же браслет (вернее, ошейник) полагается и Дасе – но он ждёт владельца на «Заре», так что пушистому космонавту приходится пока обходиться без этого сугубо профессионального аксессуара.

Всё это до чрезвычайности напоминает мне оставленные мной времена, где подобные устройства можно было встретить повсюду. Увы, здесь микроэлектроника ещё не достигла высот, позволяющих встроить в браслет достаточно компактный и удобный в использовании переговорник. Чтобы передать что-то его носителю, нужно было связаться со станционной диспетчерской и надиктовать сообщение, после чего браслет «абонента» издавал электронный писк, сигнализируя владельцу, что нужно добраться до ближайшего терминала внутристанционной связи и узнать, что и кому от него понадобилось.

– Ну, так я пошёл? – повторил Кащей. Я согласно кивнул. Чего торчать в каюте – тем более, что ему-то, в отличие от меня, есть куда спешить. Я, конечно, тоже мог найти на станции знакомых (Внеземелье – как большая деревня, все со всеми так или иначе, встречались, учились, работали), но это совсем не то. Проходя по кольцевому коридору мимо кают-компании (она на «Звезде КЭЦ» располагается там же, где и на «Гагарине») я заметил рядом с доской объявлений красочную афишу. На ней красовались три девушки, скрипачки в длинных, до пола, концертных платьях, а подпись сообщала, что на станции гастролирует скрипичное трио Московской Консерватории. Второй в списке значилась Мира Гольдбах, альтистка, студентка второго курса, и я узнал её не сразу – профиль, неясно очерченный, словно летящий на невидимых крыльях, разительно отличался от симпатичного личика моей соседки снизу.

Удивительное дело: всего три года прошло с тех пор, как космические полёты были уделом единиц. А теперь – во Внеземелье посылают с гастролями студенческие коллективы! Того гляди, и стройотряды во Внеземелье появятся, – уже идут разговоры о сводной группе студентов из МЭИ и Бауманки, которая будет работать на строительстве новой орбитальной станции. Пока стройотрядовцы будут заниматься только внутренними, отделочными работами – но ведь и это надо кому-то делать, а там, как говорится, лиха беда начало!

Я собрался было, спросить, почему он ни словом не обмолвился о том, что на «Звезде Кэц» его ждут – но вовремя сообразил, что изначально «Тихо Браге» и не должен был стыковаться со станцией – а значит, шанса увидеться с Мирой перед стартом к Сатурну у Юрки не было. Что ж, завидовать, как известно, дурно; пусть он со своей разлюбезной скрипачкой могут вволю насладиться выпавшей им толикой счастья – а я тем временем найду, чем заняться. Например – доберусь до секции астрофизиков и перекинусь десятком слов с Гарнье. Мы были знакомы ещё со времён моей практики на лунной станции «Ловелл», где Гарнье состоял старшим астрономом. Тогда отношения у нас не сложились – по большей части из-за того, что я приревновал Юльку к этому красавцу и блестящему (как она, во всяком случае, уверяла) учёному. Зря приревновал, как выяснилось – с Гарнье они только работали, и Юлька даже ухитрилась сделать через его голову весьма существенное открытие, установив связь между спонтанной активностью «обруча» в кратере близ «Ловелла» и срабатыванием «батута» на лунной орбите. Дело тогда закончилось появлением из тахионного зеркала артефакта олгой-хорхоев, инопланетных электрических червей, с которыми мне пришлось вступить в схватку с применением лазерного пистолета и взрывчатки…

С Гарнье я позже встречался и на Земле, на семинаре, посвящённом исследованию лунного «обруча» – и имел с ним весьма любопытную беседу. Француз и сейчас занимался изучением инопланетный артефакта и добился, чтобы его выкопали из реголита и, прицепив к «Тихо Браге» подняли на орбиту. Там он сейчас и висел – и как раз об этом я собирался расспросить астрофизика.

Я связался с лабораторией Гарнье и договорился о встрече. До назначенного времени оставалось ещё часа полтора; я погладил Даську (к моему удивлению он не попытался увернуться или как-то ещё продемонстрировать неудовольствие), уселся за стол и вытащил из чемодана футляр с дискетами. Пока есть время, стоит заняться дневником, а то что-то забросил я его в последнее время.

Из записок

Алексея Монахова

«…По сути, удивительный мир, в котором я оказался – без нет холодной войны, безумной гонки вооружений, где не полыхают по всему миру локальные войны, а слетать на Луну не сложнее, чем на курорт в Сочи. Мир, где я в свои неполные восемнадцать собираюсь отправиться не куда-нибудь, а в систему Сатурна, – в общем, весь этот «прекрасный новый мир» (говорю это без всякой иронии!) обязан своим существованием всего двум расхождениям с оставленной мной реальностью. Первое: здесь Сталин умер не в марте пятьдесят третьего года, а в декабре пятьдесят шестого – и за эти лишние почти четыре года успел довести до конца многие начинания, которые в «том, другом» варианте истории были похоронены его преемниками и, прежде всего, пришедшим к власти Хрущёвым. Здесь же Никита Сергеевич в сентябре пятьдесят третьего (по иронии судьбы – седьмого сентября, в тот самый день, когда он должен был быть избран первым секретарём ЦК) отправился решением усатого батьки поднимать хлопковую отрасль Узбекистана. Берия же, которого тому полагалось пустить в распыл, тоже дожил до пятьдесят шестого – успел отрапортовать на двадцатом съезде о завершении основных работ на Трансполярной магистрали и Сахалинском тоннеле, и всего через месяц погиб в авиакатастрофе.

С личностью Лаврентия Палыча связано и второе расхождение, куда более фундаментальное, нежели политические коллизии, сотрясавшие одну шестую часть суши. Своим появлением оно обязано двум событиям, произошедшим в сильно удалённых друг от друга уголках планеты. Первое: в сорок третьем, в самый разгар Второй Мировой в США проводились работы, известные специалистам как «проект Рейнбоу», а широкой публике – как «Филадельфийский эксперимент». Суть его предположительно заключалась в том, чтобы сделать крупный объект, например, корабль, невидимым для радаров, которые к тому моменту вовсю применялись и на море, и в воздухе. Почему, спросите «предположительно»? Дело в том, что решающий опыт, произведённый с эсминцем «Элдридж», на котором специально для этого были смонтированы устройства, напоминающие огромные катушки Тесла, при включении экспериментальной установки бесследно исчез с якорной стоянки и объявился в трёхстах двадцати километрах, в Норфолке. Из команды численностью в сто восемьдесят один человек невредимыми остались не больше двадцати, остальные получили несовместимые с жизнью ожоги и поражения электричеством. Некоторые обезумели; тела других были буквально впечатаны в переборки и палубы. Отмечается ещё такая деталь – у всех выживших часы отставали на одно и то же время.