Текст книги "Врата в Сатурн"

Часть вторая. «На пыльных тропинках далёких планет…»

I

В недолгие периоды забытья, на которые соглашался его организм, Дима видел один и тот же сон. Не жену Нину, не Землю над куполом обзорной площадки «Гагарина», не грузовой контейнер сминающий его «краб» (памятная авария на станции «Гагарин», едва не стоившая ему жизни), и даже не «звёздный обруч» на фоне звёздной бездны, забросивший его и прочих обитателей станции «Лагранж» в такую даль. Во сне к нему раз за разом приходили картинки из «космической» артековской смены: Пушкинский грот у подножия утёса, волны, плещущие таинственном полумраке, привязанная к скале лодка – и мальчишеские физиономии в жёлтом свете карманного фонарика.

Тогда он помог проштрафившимся пацанам избежать наказания – и ни разу об этом не пожалел. И вот теперь он сам, Дмитрий Олегович Ветров, бывший артековский вожатый, а ныне, опытный космонавт, ждёт помощи от бывшего своего подопечного – только на кону сейчас не скандал, пусть и шумный, а жизни людей.

Конечно, Лёшка Монахов не единственный из его третьего отряда дружины «Лазурная», кто торопится сейчас на помощь «Лагранжу» – кроме него в экипаж «Зари» входят четверо его бывших подопечных. Лида Травкина – однокашники по «юниорской» группе называют её «Юлькой», в честь девочки из «Москвы-Кассиопеи»; Витя Середа (настоящее имя, не прозвище!) Юрка-Кащей, Лёшкин товарищ по кружку юных космонавтов Московского Дворца пионеров. Замыкает список француз Шарль д'Иври, и Дима не уставал удивляться: насколько плодотворной оказалась та «космическая» смена, если пять её участников не просто связали свою жизнь со Внеземельем, а прямо сейчас, в этот самый момент летят на выручку горстке отважных людей, угодивших в переделку, равную которой не знает недолгая история космонавтики.

Зажужжал зуммер электронных часов, встроенных в переборку над изголовьем койки. Димка потянулся, хрустнув суставами – пора вставать, начинается ещё один день его космического плена. Какой он по счёту, он не вспомнил – да и зачем? Этот день вряд ли не будет отличаться от вчерашнего… и от позавчерашнего… да и от завтрашнего тоже. Новые дни давно уже не приносят людям на «Лагранже» ничего, кроме однообразия и тоскливого, порой безнадёжного ожидания.

Зуммер снова подал голос – всё, хватит валяться, пора вставать! Дима отстегнул ремни, удерживающие его на койке – излишняя предосторожность, вращение станции до сих пор не останавливалось ни на миг. Очень хотелось принять душ. Раньше, пока «крабы» были в строю, можно было позволить себе сколько угодно этого удовольствия – но сейчас об этом не может быть и речи. Воду для гигиенических процедур старались не расходовать, каждая капля была на учёте, и это не изменится, пока не прибудет «Заря». Такой же режим строжайшей экономии касался и пищи. Он был введён с первого дня их «космической робинзонады» – если воду и кислород и станция могла получать, то пополнить запасы провизии здесь, в десяти с лишним астрономических единицах от Земли, (что составляет около миллиарда трёхсот миллионов километров) не представляется возможным. От слова «совсем» – так, помнится, говорил Лёшка Монахов, а за ним и остальные члены «юниорской» группы.

Что ж как бы не был скуден завтрак – пренебрегать им не стоило. Дима, как мог, почистил зубы, привёл себя в порядок и направился в кают-компанию. В это время суток (станция жила по московскому времени) народу в коридорах почти не было – кто спал, кто торчал в лабораториях, кто возился с разного рода починками, которых день ото дня становилось всё больше.

Первое, что он увидел, войдя в кают-компанию, была «доска памяти» с шестью фотографиями тех, кто погиб с момента катаклизма, забросившего станцию сюда, в систему Сатурна. Доску повесили по распоряжению начальника станции Алексея Леонова – один из королёвского отряда космонавтов, первый человек, вышедший в открытый космос, дважды герой СССР, держал коллектив станции в ежовых рукавицах. Кто-то из медиков «Лагранжа» предложил убрать фотографии погибших – они, мол, угнетающе действуют на людей, но Леонов и слушать об этом не захотел. «Мы все должны держаться, пока есть силы, и даже когда их не останется – и в этом поможет память о товарищах, отдавших жизни для того, чтобы мы могли дождаться спасения. А заодно – напомнит о необходимости строжайшей дисциплины, без которой мы тут и недели не протянем…»

Дима, как делал это всегда, остановился перед доской. Татьяна и Константин Панюшкины – супруги-планетологи, погибшие, когда шальной метеорит пробил служебный отсек. Рядом Толя Привалов – он был с ними, помогая монтировать аппаратуру, с помощью которой астрономы собирались сканировать атмосферу Сатурна. Следующий крайний в верхнем ряду, Тимоти Сандерс, американец, техник по обслуживанию внешнего оборудования. Когда на девятнадцатый день «космической ссылки» сработали датчики контроля герметичности служебного кольца «Лагранжа», он, не дожидаясь команды диспетчера, облачился в «Кондор» и вышел наружу – один, не дожидаясь напарника. Повреждение оказалось пустяковым, но Тимоти об этом не знал. Он был уверен, что от гибели станцию отделяют считанные секунды – и, экономя время, не стал пристёгивать страховочный фал. Опытный монтажник, Тимоти потратил не больше пяти минут на то, чтобы поставить временную заплату из полимерной смолы – но на обратном пути к шлюзу сорвался и улетел прочь от станции. Стартовавшие спустя пять минут «крабы» старательно, но увы, безрезультатно обшарили близлежащее Пространство. Лучи станционных радаров ещё много часов ощупывали пустоту в поисках металлической пылинки скафандра; всем было ясно, что инженер уже мёртв, запас кислорода в ранце скафандра давно закончился, но и тела его найти не удалось.

Шестой жертвой, с чьего портрета начинался второй ряд фотоснимков, стал Клод Леклерк, внук прославленного генерала Второй Мировой – чьим танкам в сорок четвёртом рукоплескал восставший Париж. Он тоже погиб за пределами станции – распорол свой скафандр дисковой пилой, и умер, прежде чем товарищи успели доставить его к шлюзу. Дима был в их числе – и на всю жизнь запомнил, как кровь, хлеставшая из пробитого «Кондора», разлеталась фонтаном крошечных алых шариков, застывавшими в ледяной пустоте.

Замыкал скорбную экспозицию Леонид Мартынов, техник систем жизнеобеспечения заменивший Васю Гонтарева, постоянного Диминого напарника, виртуозно управлявшего буксировщиками-«крабами». Сейчас Вася был на Земле – он избежал путешествия к Сатурну», но и оставил станцию без второго водителя «крабов». Конечно, никто и не думал винить его за это – кто же знал, что так оно обернётся? – но замену нужно было готовить, причём срочно. Такой заменой и стал Лёня. Дима научил парня управлять «крабом», и с тех пор они не раз они вместе занимались делом, от которого зависела жизнь всех и каждого на станции – пополняли запасы воды.

Для этого «крабы» опускались на ледяную поверхность спутника Сатурна, и Дима с напарником электрическими пилами вырезали большие бруски льда, которые крепили потом к рамам буксировщиков. Работа была не слишком сложной – тяготение у небольшого, диаметром чуть больше пятисот километров, планетоида почти отсутствовало, и лишь скромные габариты «крабов» ограничивали размер груза, который можно было доставить на станцию одним рейсом. В результате вылазки за водой приходилось повторять довольно часто, и всегда вдвоём. Это продолжалось, пока один из «крабов» не получил при швартовке к «Лагранжу» повреждения настолько сильные, что о ремонте не могло быть и речи, и волей-неволей пришлось летать на Энцелад в одиночку, по очереди. Это нарушало все инструкции и наставления, категорически запрещающие работать в Пространстве без напарника и подстраховки, но выбора у обитателей станции не было: либо погибать от жажды и недостатка воздуха (кислород тоже добывали из воды), либо рисковать.

В тот раз была очередь Димы, но инженер-энергетик «Лагранжа» попросил его задержаться, помочь с проверкой системы охлаждения реактора. Дело это было не менее важным, чем добыча воды – без энергии обитатели станции погибли бы в течение считанных часов – и Дима остался. Вместо него на Энцелад отправился Леонид – и погиб. Виной тому стал отнюдь не недостаток опыта; каждый из них знал о работе на поверхности планетоида не больше и не меньше напарника и хорошо представлял себе опасности, которые подстерегают там незваных гостей, – а одна из тех случайностей, предвидеть и уж тем более, предотвратить которые не в силах человеческих.

Раньше учёные могли наблюдать Энцелад лишь в самые мощные телескопы, не имея иных способов собрать сколько-нибудь внятные данные об этом крошечном спутнике Сатурна. Но теперь, когда появилась возможность рассмотреть планетоид с орбиты высотой в три с половиной десятка километров – и не только осмотреть, а сделать анализ доставленных «крабами» проб – выяснилась масса интереснейших подробностей. Поверхность Энцелада покрывал сплошной ледяной панцирь, испещрённый разломами, следами метеоритных ударов и нагромождениями ледяных глыб, и это дарило людям на «Лагранже» надежду выжить, дождаться спасательной экспедиции, которую, конечно, уже готовит Земля.

Первые же исследования показали, что ледяным панцирем планетоида скрывается океан, состоящий из жидкой воды. Глубина этого океана, согласно данным ультразвуковой эхолокации могла достигать многих километров. Изрядную часть этой толщи составлял слой льда, защищающий жидкую воду от мертвенной пустоты Пространства, а невероятно высокая для такого скромного космического тела геологическая активность подогревала океан изнутри, не давая промёрзнуть до самого дна. Время от времени лед лопался, выпуская наружу столбы водяного пара, азота и углекислоты. Учёные «Лагранжа» ухитрились взять пробы из облака, порождённого одним из таких гейзеров – и пришли в восторг, обнаружив там следы некоторых солей, органические соединения и даже мелкие песчинки.

Это открытие породило массу споров о возможности жизни в подлёдном океане, но Диму и его напарника интересовало совсем другое. Предсказать возникновение гейзеров никто не мог – то есть, можно было бы, наверное, расставить какие-нибудь сейсмические датчики, улавливающие возникающие в толще океанской воды вибрации и по ним составить прогнозы, но на «Лагранже» подобного оборудования не имелось, и изготовить его было не из чего. Так что оставалось полагаться на удачу – и статистику, закон больших чисел, ведь гейзеры прорывались сквозь лёд не так уж и часто. Со временем вокруг этого явления сложился даже своеобразный фольклор в виде анекдотов и баек. Их сочиняли те, кому не доводилось поставить ногу на поверхность планетоида; Диме же с Леонидом было не до шуток.

Дважды им случилось оказаться вблизи внезапно ожившего гейзера, и только страховочные фалы, привязанные к вбитым в лёд стальным прутьям, не позволили струям пара и разлетающимся во все стороны глыбам льда сдуть и людей и «крабы» с поверхности Энцелада, словно пылинки. Тем не менее, они научились жить с этой угрозой, и даже подшучивать над ней – исключительно между собой, – пока очередной гейзер не прорвался прямо под ногами Леонида. Дима наблюдал за катаклизмом с орбиты, из обсервационного купола «Лагранжа», и на миг ему показалось, что он увидел крошечную фигурку, кувыркающуюся в устремившейся к звёздам белым клубам пара. Но это, конечно, было не так: расстояние до станции превышало сорок километров, и разглядеть такие мелкие объекты, как «краб» или человек в скафандре без мощной оптики, не смог бы самый зоркий наблюдатель…

В кают-компании было всего трое, и среди них – Валера Леднёв. Увидав Диму, он помахал ему рукой; тот в свою очередь кивнул в знак приветствия, взял поднос с завтраком и присоединился к астрофизику за его столиком.

– Что у вас на сегодня? – осведомился Валера. – Снова охладители?

Дима кивнул.

– Да, выйдем наружу, надо проверить теплообменники.

Может, и я с вами? – предложил Леднёв. – А то у меня спектрометр сдох окончательно, делать ну совершенно нечего.

– Иди к Михалычу… – посоветовал Дима. – Он тебе подыщет работу, а нам экскурсанты ни к чему, уж извини.

«Михалычем» на «Лагранже» звали старшего инженера систем жизнеобеспечения, и Дима примерно догадывался, куда тот отправит страдающего от безделья астрофизика. Установка по переработке отходов и «серых стоков» (так именовалось содержимое канализационных труб) нуждалась в постоянной чистке, и добровольцев для этой работы постоянно не хватало. Сам же Дима, с тех пор как станция лишилась последнего «краба», занимался исключительно обслуживанием систем внешнего теплообмена. Вот и сегодня планировался выход наружу для проверки решёток-теплообменников – эти нехитрые устройства служили для того, чтобы отводить избыточное тепло из внутреннего объёма станции в бункер, набитый ледяными брусками. Лёт таял, превращаясь в воду, а потом и в пар – и в таком виде рассеивался в окружающем пространстве. Так было раньше, когда недостатка в ледяных брусках не было – до постигшей станцию катастрофы лёд доставляли с Земли грузовыми контейнерами в любом потребном количестве – но здесь, на орбите Энцелада, воду приходилось экономить. Пришлось кардинально переделать всю систему отвода тепла, и теперь горячий пар из неё поступал в пластинчатые теплообменники, установленные на внешней поверхности «Лагранжа» – а те, нагреваясь, излучали избыточное тепло в окружающее пространство. Не слишком эффективная система; теплообменных пластин требовалось много, делали их здесь же, на станции, из подручного материала. В результате теплообменники постоянно текли и, чтобы свести к минимуму потери драгоценной воды, приходилось всё время контролировать их состояние, оперативно устраняя течи. Благо, найти их несложно – белая струйка пара из прохудившейся панели сразу бросается в глаза на фоне черноты Пространства…

– Ну нет, так нет… – покладисто согласился Леднёв. С некоторых пор он избегал возражать Диме. Это было необычно для ершистого, настырного астрофизика – если не вспоминать о том, что это именно из-за него Дима задержался на «Лагранже». Леднёв планировал исследования отбуксированного к станции «звёздного обруча», и для этого ему необходим был именно Ветров – в качестве водителя «краба» и испытанного, опытного напарника по работе в открытом космосе. Леднёв долго уговаривал Диму задержаться – и тот в итоге согласился, отложить на неделю встречу с Землёй и Ниной, уступив своё место на отправлявшемся к Земле «Резолюшне» Васе Гонтареву. Чем это закончилось известно; астрофизик же, чувствуя себя до некоторой степени виноватым перед Димой, стал вести себя с ним чуть ли не заискивающе. Это немного раздражало – в конце концов, Леднёв никоим образом не мог предвидеть подобную коллизию, – но Дима старался ничего не замечать. Если Валере от этого легче – пусть его, душевное спокойствие сейчас ненамного менее важно для выживания, чем вода и кислород.

Дима допивал воду – крошечными глоточками, растягивая скудную пайку, – когда под потолком кают-компании взвыл ревун, замигала тревожная лампа. Леднёв вскочил. Дима последовал его примеру, опрокинув с грохотом стул, но тут ревун затих, и вместо него из динамика внутреннего вещания раздалось:

– Начальник станции «Лагранж» экипажу… – в голосе Леонова звучали плохо скрываемые нотки торжества. – На орбите Энцелада обнаружен неопознанный космический объект, предположительно, корабль, с Земли. Тип установить не удалось, но кое-какие признаки указывают на то, что это орбитальный грузовик, вроде тех, что обслуживают наши лунные станции. Также не удалось засечь корабль на траектории сближения – вероятно, это случилось из-за неполадок нашей аппаратуры…

– Лунный грузовик? – Леднёв удивлённо приподнял бровь. – Мне случалось летать на таких – на «Ломоносове», «Тихо Браге», «Лавуазье», «Франклине»… Но как он попал в систему Сатурна?

Дима пожал плечами. Вопрос был не праздный – корабли межорбитальных сообщений не могли нести тахионные торпеды, подобно готовящейся сейчас к старту «Заре». Вот если бы поблизости имелся функционирующий «батут» – тогда да, тогда конечно.

– И как можно было их не обнаружить? – продолжал удивляться астрофизик. – Я понимаю, обзорный радар барахлит, но в оптике-то могли разглядеть?

– Да помолчи ты! – Дима не глядя ткнул Леднёва локтем. – Сейчас всё объяснят, имей терпение!

– Связь с кораблём пока не установлена, попытки предпринимаются, и в скором времени мы сможем с ним поговорить… – продолжал Леонов, и Диме показалось, что голос его дрогнул. – Поздравляю вас, товарищи! Мы, несмотря ни на что, дождались!

II

– Без паники, парни! – гремело из динамиков. – Всем осмотреться в отсеках, доложить о повреждениях. Повторяю, без паники, научная группа уже работает. Надеюсь, скоро ситуация проясниться, а пока – сохранять спокойствие!

Голос кэпа Сернана звучал мужественно, но и в меру тревожно, на зависть любому фильму-катастрофе. Вот только обращение подкачало – на борту есть и женщины, а это уже чистой воды сексизм. Хотя – здесь до такого идиотизма ещё не додумались.

Обращение капитана застало нас в коридоре, когда Юрка-Кащей буксировал мою малоподвижную тушку в медотсек. Как «омар» втянули обратно в шлюз, как выковыряли меня из прозрачной скорлупы – это в моей памяти не отложилось. Стоял только перед глазами стоящий над непривычно близким горизонтом титанический горб Сатурна, перечерченный пополам линией колец. Погодите, постучалась в мозг очередная мысль – раз кольца видны в таким вот виде, значит, корабль находится практически в их плоскости, над поверхностью одного из спутников газового гиганта?

Мысль постучалась, и ушла, никого не застав – адресату сейчас было не до астрономических изысканий, тем более, что коридор снова огласился героическим баритоном кэпа Сернана. На этот раз он читал список тех, кому надлежит, не медля ни секунды, явиться в ходовую рубку. Моё имя значилось в нём на пятом месте, и я ухватился за торчащий из стены поручень, останавливая движение Кащея.

– Пошли в рубку, слышал, меня вызывают!

– А медотсек?

– Наплевать. Тем более, Зинаида Фёдоровна тоже там будет.

Зинаида Фёдоровна Огаркова – корабельный врач «Тихо Браге», милая, очень строгая дама лет сорока, не дающая спуску всякому, кто предпримет попытку скрыть свои болячки или травмы от всевидящего ока космической медицины. И что-то подсказывало мне, что даже такая вот чрезвычайная ситуация не смягчит её твердокаменность…

– Нет, погоди, давай сначала заглянем к нам в каюту… – поправился я. – Надо выяснить, как там Мира?

– Да в порядке она… – отозвался Кащей. – Я, пока тебя из «омара» вынимали, связался с ней по интеркому. Она ничего не поняла, только испугалась очень. Ну и Даська, говорит, словно почуял неладное: за полминуты до прыжка начал орать, шипеть, шерсть дыбом, мечется по своей переноске…

– Коты – они такие, неприятности заранее чуют… – заметил я… – ладно, пошли тогда в рубку, капитан ждёт.

– Так меня же не вызывали! – удивился Юрка.

– Подождёшь снаружи.

В ходовую рубку, и без того тесную, набилось столько народу, что некоторым пришлось устроиться под потолком, благо, невесомость. Мне, как пострадавшему (добравшись до места, я обнаружил, что голова у меня перевязана) уступили место в углу, справа от ложемента второго пилота, в которое уселась корабельный врач Зинаида Федоровна. Законный же владелец ложемента Сансар (он же Жугдэрдэмидийн Гуррагча) висел у неё над головой, и «космоврачиха» то и дело косилась на подошвы монгола, парящие в опасной близости от её причёски. Юрка в компании ещё троих неприглашённых маялся снаружи, жадно ловя обрывки доносившихся из приоткрытого люка фразы.

– Итак, мы, похоже, легко отделались… – начал Сернан. – Пока у нас данные только первичного осмотра – но уже ясно, что корпус корабля цел, герметичность не нарушена; часть электроники, правда, вышла из строя, но это поправимо. Главное – реактор исправен и работает штатно. А сейчас… – он поискал глазами Гарнье. – …а сейчас слово руководителю научной группы.

– Первые результаты таковы… – заговорил Гарнье, занимавший центральный из трёх ложементов. – «Тихо Браге» вышел из прыжка вблизи планеты Сатурн – каждый может убедиться в этом, посмотрев в иллюминатор. В данный момент корабль находится на орбите Энцелада – это шестой спутник Сатурна, открытый в 1789-м году астрономом Уильямом Гершелем. Период обращения составляет.

– К чёрту историю, проф! – перебил кэп Сернан. – Скажите лучше: это тот Энцелад, возле которого должен сейчас болтаться «Лагранж»?

Француз покосился на капитана с неудовольствием.

– Тот самый. Более того: мы и саму станцию обнаружили. Пока только в оптическом диапазоне, поскольку радиолокационное оборудование разлажено электромагнитным импульсом, возникшим при прыжке. Но это, вне всяких сомнений «Лагранж» – в телескоп мы отчётливо его разглядели, как и пристыкованный корабль-энергостанцию «Тихо Браге», и антенну дальней связи. На первый взгляд у них всё в порядке, даже жилой отсек вращается.

– Если «бублик» крутится – значит экипаж жив… – сделал оптимистический вывод Сернан. – Лиллье, что у нас со связью?

Камилл Лиллье, инженер-электронщик, развёл руками.

– Чиним. Возни ещё часа на полтора, многие схемы сгорели, ищем, чем заменить.

– Если нужно, вынимайте исправные схемы из радиолокатора… – посоветовал капитан. Гарнье, дёрнулся, собираясь возразить, но Сернан успокоил его жестом ладони.

– Я всё понимаю, проф, но связь сейчас необходима в первую очередь, а без радара пока обойдёмся.

Француз спорить не стал – пожал плечами и провалился в пилотское кресло.

– Сейчас мы пробуем установить связь в оптическом диапазоне… – сказал Лиллье. – Подаём сигналы морзянкой, прожектором.

– С «Лагранжа» отвечают?

– Пока нет. Видимо, они нас ещё не заметили.

– Это как? – удивился висящий головой вниз монгол. – Простите, Камилл, что перебиваю, но «Энцелад» совсем маленький, и любой крупный объект, тем более корабль, на его орбите – как на ладони. Должны были заметить, если, конечно, ведут наблюдение!

– Вот именно – если ведут… – буркнул из своего кресла Гарнье. – И если там ещё есть, кому замечать. Вращение ведь может продолжаться и автоматически, без участия людей…

– «Bite your tongue»[1]1
  (англ.) Аналог нашего «Типун тебе на язык», буквально – «прикуси язык».


[Закрыть], проф! – отреагировал на родном языке капитан. – Связь с «Лагранжем» у Земли есть, хоть и крайне неустойчивая – за сутки до нашего вылета поймали их сообщение, все, вроде, были живы!

– Мы не знаем, как на них сказался наш прыжок… – глухо отозвался француз. – После такого я уже ничему не удивлюсь.

– Вот и не удивляйтесь! – Сернан начинал терять терпение. – А пока вкратце доложите соображения насчёт случившегося. Они ведь у вас имеются, надеюсь?

Гарнье к моему удивлению колкость капитана проглотил. Он извлёк откуда-то пластиковый планшет с листками, сплошь исчёрканными какими-то символами и математическими формулами.

– На нашем корабле установлена аппаратура для наблюдения за тахионными зеркалами… – начал он. – Она использовалась при работе с лунным «обручем», и на время буксировки мы не стали её отключать. Конечно, в момент прыжка многие приборы пострадали, и виной тому всё тот же электромагнитный импульс, но кое-какие данные телеметрии были зафиксированы, и я наскоро их просмотрел.

Он обвёл присутствующих взглядом из-под густых бровей, под конец вперив взор в капитана. Тот стоически выдержал это испытание, не дрогнув ни единым мускулом своей англосаксонской физиономии.

– Итак, я наскоро проглядел ленты с телеметрией… – продолжил Гарнье. На капитана он больше не смотрел. – И могу с полной ответственностью утверждать, что это был не свободный прыжок, а типичное перемещение «от двери к двери»!

По рубке пронеслись шепотки, удивлённые вздохи, обрывки фраз, сказанных вполголоса. Как известно, существует два способа совершать прыжки при помощи тахионных зеркал. К первому, который Гарнье назвал «свободным», прибегали в случаях, когда в финиш-точке не было действующего «батута». Тот же способ использовали тахионные торпеды, установленные на «Заре», которой предстояло как раз с их помощью отправиться к Сатурну. Увы – без нас с Юркой на борту.

Что касается второго способа, так называемого «от двери к двери» – он, наоборот, широко распространён и заключается в том, что корабль, контейнер, или иной объект «полезной нагрузки», пройдя через стартовое тахионное зеркало, появляется из другого, удалённого порой на многие миллионы километров. При этом подпространственная «червоточина», соединяющая «батуты», фиксированная, подобно тоннелю, соединяющему вход и выход, ни на йоту не отклоняясь от заданной «траектории». В первом же случае «червоточина» устанавливается к расчётной точке с некоторой погрешностью, тем более значительной, чем больше дистанция прыжка. В одном из писем Дима Ветров описывал прыжок с орбиты Земли к засолнечной точке «Лагранжа. Станции там тогда не было, её только предстояло построить – зато там находился только корабль-разведчик «Эндевор», и к нему-то и направился пассажирский лихтер с Димой и его спутниками на борту. «Промах» при этом прыжке оказался так велик, что лихтер обнаружили и выловили только через две недели.

Оба эти способа хорошо известны всякому, кто хоть немного интересуется космонавтикой – и вот Гарнье заявляет, что в системе Сатурна имеется по меньшей мере одно действующее тахионное зеркало – и мы угодили сюда именно через него!

– Иначе говоря… – медленно произнёс кэп Сернан, – вы, проф, утверждаете, что и нас забросило сюда не случайно, а, так сказать, целенаправленно?

– Так говорят приборы! – Гарнье высокомерно вздёрнул подбородок. – А я привык им доверять.

Капитан недоверчиво покачал головой.

– Хорошо, допустим… Тогда, может ваши приборы объяснят, где именно принявшее нас тахионное зеркало? А то я пока вижу поблизости только батут «Лагранжа». Но его, насколько нам известно, отключили от трубопроводов жидкого гелия и токопроводящих шин сразу после того, как станция оказалась в системе Сатурна – а значит, сработать на приём он никак не мог!

На этот раз тон Сернана был откровенно издевательским, и Гарнье с каждой его фразой багровел, наливаясь кровью.

– Или вы, проф, полагаете, – продолжил капитан, словно наслаждаясь унижением астрофизика, – что «Тихо Браге» каким-то неведомым образом просочился сквозь недействующий «батут» без ведома тех, кто находится на «Лагранже», – а потом ещё и ухитрился за долю секунды отдалиться от станции на несколько сотен километров? В таком случае поздравляю – вы сделали крупное открытие, наука вас не забудет!

– Бросьте ваши шуточки, капитан! – не выдержал астрофизик. – Я не хуже вас понимаю, что это объяснение не стоит ломаного гроша, но другого у меня попросту нет!

Интерком снова зашипел. Капитан нажал кнопку на пульте, зелёным цветом загорелась табличка «Шлюз I».

– Есть ответ! – доложил слегка задыхающийся голос, в котором я узнал техника систем жизнеобеспечения и, по совместительству, кока Семёна Булыгу. – «Лагранж» мигает прожектором. Это морзянка, кэп!

– «Овсянка… то есть морзянка, сэр…» – пробормотал я под нос. Сериал о приключениях знаменитого лондонского сыщика ещё только снимается на «Мосфильме», а до выхода в свет серий о собаке Баскервилей, откуда и позаимствована эта фраза, не меньше пяти лет.

– Что передают? – оживился Сернан.

– Пока неясно. Гонят одну и ту же последовательность точек и тире, но у нас тут никто не знает азбуку Морзе. Если найдётся таблица – можно будет прочесть, а пока просто записываем.

Я вспомнил, что шлюз оборудован выдвижным блистером – и если устроиться там с мощным бинокуляром, то можно, управляя одним из внешних прожекторов, беседовать с «Лагранжем» при помощи световых сигналов, обычной азбукой Морзе – при условии что кто-нибудь её знает. И этот «кто-то» точно не Семён – с его специализацией подобные навыки ни к чему.

– Астронавты!.. – Сернан постарался вложить в это слово максимум презрения. – И чему вас только учат? Парни, тут кто-нибудь знаком с морзянкой?

Вопрос был адресован всем, находящимся в каюте. Вверх (или вниз, в зависимости от положения в пространстве) взлетели четыре или пять рук, в том числе и моя. Азбуку Морзе я неплохо знал ещё с «той, прошлой» жизни, а позже, во время практики по сварочным работам в Пространстве, ещё лучше набил руку. Руководитель нашей учебной группы, инженер-инструктор Павел Васильевич Папанцев по прозвищу «Попандопуло» обожал имитировать аварийные ситуации, во время которых отрубал связь, заставляя своих подопечных общаться исключительно перемигиванием наплечных фар их «Кондоров».

– Ну, хоть кто-то… – буркнул Сернан. – Сансар, ступайте, помогите этим болванам, И поскорее, мы все ждём вашего доклада!

Второй пилот кивнул, развернулся под потолком и поплыл к выходному люку, перебирая руками по какой-то трубе. Я глядел ему вслед с лёгкой завистью – ну разумеется, капитан выбрал не пассажира, пусть и достаточно опытного, а кого-то из экипажа. Хотя – я и сам на его месте поступил бы так же.

Ждать долго не пришлось. Через пару минут динамик снова ожил, и голос с монгольским акцентом отрапортовал:

– Кэп, отчётливо наблюдаю сигналы, подаваемые прожектором. Это действительно морзянка, повторяют одно и то же обращение, Семён не ошибся!

– Разобрать сможете?

– Конечно. Читаю: «Каково состояние вашего корабля? Есть погибшие или раненые? Сблизиться с вами не можем, прислать спасательную партию тоже. Если сумеете подойти к нам – шлюзы в порядке, можно состыковаться. Прошу сообщить о решении. Начальник станции Алексей Леонов».

– Можете ответить?

– Сейчас выясню… – в динамике зашуршало. – Да, здесь есть пульт управления прожектором. Что передавать?

– Оставайтесь на связи, сейчас сообщу… – капитан щёлкнул тумблером, динамик умолк. – Проф, дистанция до «Лагранжа»?

– Триста двадцать километров… – отозвался Гарнье. – Их орбита почти вдвое выше нашей, наклонена под углом в тридцать два градуса.

– Что с двигателями? – этот вопрос был адресован инженеру двигательной установки, носившему редкое имя Кир в сочетании с вполне распространённой фамилией Авдеев.

– Маршевый проверяют, кэп… – мгновенно отозвался тот. – А маневровые в порядке.

– Маршевый нам и не понадобится. Затормозим маневровыми, скорректируем курс так, чтобы совместить нашу орбиту с орбитой «Лагранжа», и начнём нагонять станцию.

Кир кивнул.

– Сделаем, кэп, легко.

– Тогда не будем терять времени. Я рассчитаю курс сближения и вектор тормозного импульса. К «Лагранжу» будем подходить снизу. Пилотам буксировщиков занять свои места, поможете при швартовке.