Текст книги "Скрытая сила"

Борис Батыршин
Скрытая сила

© Борис Батыршин 2025

Часть первая
Студент

I

Вагон был почти пустой – на узких скамейках, набранных из деревянных дощечек, выкрашенных в легкомысленный травяной цвет, скамейках сидели всего трое – не считая самого Виллима. Фермер, крепкий мужчина лет сорока, с простецкой физиономией, в суконной шляпе зелёном жилете, застёгнутом поверх рубахи из грубого полотна – из рукавов высовываются корявые, широкие руки, тёмные от въевшейся в кожу земли. Под ногтями, потрескавшимися, неровными, жёлтыми, от табака, красовались траурные каёмки – интересно, подумал Виллим, он их вообще когда-нибудь чистит?

Сомнительно – ведь если постоянно копаешься в земле, то поневоле будет до маникюра. А вот у супруги фермера, дебелой, улыбчивой тётки в отделанном кружевной тесьмой платье и соломенной шляпке руки чистые, розовые, какие-то даже… молочные, что ли – словно она только делает, что возится со сливками и прочим творогом. Так, наверное, он и есть – север Побережья славился своими молочными стадами, и фермерская семейка наверняка направляется в столицу провинции, чтобы договориться о сбыте масла, сыра или что они там у себя производят…

Барон фон Дервиц, провожавший Виллима на вокзал (по такому случаю блестящий конногренадер облачился в штатское платье) упомянул, что по случаю войны поезда формируют не как положено, из классных вагонов, строго соблюдая пропорции, положенные для разных типов поездов – почтовых, скорых, пассажирский и прочих, – а из чего попало, что имелось в данный момент в наличии в вагонных депо. Вот и этот состав, обозначенный в расписании, как «почтовый», на треть был составлен из узких, открытых всем ветрам дачных вагончиков, до войны встречавшихся только на пригородных линиях. Имелись, правда, и другие, классные – хрусталь, бронза, бархат, полированное дорогое дерево скамеек, словом всё, что может скрасить время в пути для солидной, богатой публики. В один из таких фон Дервиц, и хотел его усадить Виллима, и даже купил билет, но молодой человек неожиданно для самого себя воспротивился – «мне нужно с прямо сейчас начинать привыкать к неудобствам, которые испытывают обычные люди!» – и теперь жалел о своём упрямстве. Открытый вагончик продувало насквозь, и юноша совсем было собрался надеть кожаную куртку (камердинер, упаковывавший его багаж, положил её на самый верх чемодана) – но сдержался. Если фермер, одетый ненамного основательнее его самого, терпит – то неужели уступит он, потомок многих поколений воспитанных на войне предков? Их изображали многочисленные картины – верхом, пешими, в окружении многочисленной свиты, сна палубах боевых кораблей, с падающими за спиной мачтами, но чаше всего верхом – на фоне гор и взятых штурмом крепостей, взмахами руки посылающих в бой солдат в высоких киверах, ощетинившихся штыками, в нарядной амуниции, усатых, как на подбор, высокорослых и широкоплечих – каким и подобает быть имперским гренадерам…

Только вот почему-то ни на одном из этих полотен не было таких дачных развалюх, вроде той, в которой он ёжился сейчас под стылым ветром, борясь с желанием вытащить-таки из чемодана куртку и закутаться в неё, наплевав на фамильную гордость. Гонор, как говорил отец, всякий раз, когда речь заходит об офицерах недавно созданного лейб-уланского полка, единственного в Гвардии, сохранившего обычных, живых лошадей. Эти выходцы из маленького северного городка, где обитали потомки занесённых на Теллус поляков, готовы терпеть любые неудобства – лишь бы не показать свою слабость хоть в ничтожной мелочи. Но он-то слава Создателю, не пшек (так поляков именуют в простонародье) и ему незачем тешить своё самолюбие!

Виллим поёжился, обхватил себя руками за плечи – не хватало ещё и простудиться в первый же день на новом месте… нет, даже не прибыв на место! В Академии наверняка найдётся доброхот, который поспешит сообщить об этом отцу, и тогда – прощайте надежды на учёбу под чужим именем, вместе обычными парнями и девушками, а не с отпрысками аристократических семейств Империи, от мелочного лицемерия и лицемерной чопорности которых у него скулы сводит…

– Ты бы оделся потеплее, что ли? – сидящий напротив парень, на глаз лет пятнадцати, явно уловил мысли, одолевающие спутника. – Ежели не во что – могу выручить, у меня есть запасная куртка, суконная. Дальше чугунка идёт через отроги Опалового Хребта, ледник близко, озябнешь!

Виллим хотел, было, возмутиться: как это, ему – и смеет давать советы тип, у которого не нашлось нескольких марок на классный вагон? – но вовремя вспомнил о своем инкогнито. К тому же, совет был вполне по делу – ветер, стекающий с Опалового Хребта, был напоен промозглой стылостью, и он только сейчас всей кожей ощутил мелкую дрожь.

Блестящие замочки щёлкнули, открывая взорам содержимое чемодана. А взоры были, и любопытные – юноша уловил боковым зрением, как советчик вытянул шею, стараясь через плечо заглянуть внутрь. Виллим порадовался, что не забыл напомнить командиру спороть со всех предметов гардероба гербовые метки, и тут же покрылся холодным потом, увидав точно такой же герб, на внутренней стороне крышки.

– Солидно… прокомментировал попутчик. – На барахолке брал? Там сейчас много чего можно купить, особенно у приезжих из Столицы и центральных районов. Оно и понятно – люди убежали от войны, вот и распродают всякое барахло, чтобы на жизнь хватало…

У Виллима отлегло на душе – сам бы он нипочём не додумался до такого простого и логичного объяснения! Он вытащил из чемодана кожаную куртку, не забыв прикрыть сложенной сорочкой рукоятку любимого фехтовального кинжала, прихваченного вопреки отцовскому запрету с собой. Движение получилось вороватым, недостойно торопливым, и он ещё раз подумал, что придётся привыкать ко множеству не самых приятных вещей. Что ж, как говорил его учитель по рукопашному бою, выходец из Новой Онеги, назвался грибом – полезай в корзину. По-русски это, звучало, несколько иначе, но основной смысл соответствовал.

Кстати, о языках…

– Прошу меня извинить, вы, случайно, не из Архангельской губернии? – спросил Виллим, попадая руками в негнущиеся, словно жестяные трубы, рукава. Чемодан он предусмотрительно защёлкнул на все три замочка, дабы не давать лишней пищи любопытству спутника. – Акцент характерный, как у выходцев из тех мест…

Вопрос был задан по-русски – Виллим, разумеется, владел этим языком, весьма распространённым в КайзерРайхе. Ему даже приходилось говорить на нём с гросс-адмиралом Найдёноффым, получившим высший имперский чин как раз за отражение налёта на Туманную Гавань. Найдёнофф, тогда ещё штандарт-адмирал, командовал Вторым Воздушным флотом Империи, и под его началом служило немало выходцев из северных провинций, где говорили по преимуществу на русском.

– Точно, оттуда! – парень обрадовался. – Из самой Новой Онеги и есть. И совсем даже не случайно – коренной уроженец, и батя мой, и матушка тоже. Семён меня звать!

И протянул руку. Виллим после неуловимо-краткого колебания пожал ладонь, оказавшуюся твёрдой, как дощечка, и шершавой, как сыромятная кожа, что идёт на амуницию имперских панцергренадеров.

– Виллим фон Мёверс. – представился он.

– Цельный фон, гляди ты! – восхитился попутчик. – Из аристократов? Батя, надо полагать, военный, офицер?

Юноша собрался, было ответить, но тут состав обогнул высокую скалу, открывая взорам горную долину, зажатую между парой узких отрогов. Но не горный пейзаж привлёк внимание пассажиров – внизу, на каменистой осыпи лежал имперский корвет класса «Рейтар». Обтекаемый корпус воздушного корабля не выдержал встречи с земной твердью – плоскости, под которыми крепились маховые перепонки, переломаны, обшивка зияет дырами, часть отсутствует вовсе. Возле разбитого корабля копошились люди, попыхивал трубой паровой гусеничный трактор, по журавлиному кивала ажурная стрела подъёмного крана.

– «Гусар» – сказал парень. – Его сбили в первый день боёв за Туманную Гавань. Наши казачки из Ново-Онежского панцер– дивизиона провались к месту падения корвета, разогнали инри и выручили экипаж. А то, к гадалке не ходи, всех уцелевших похватали бы и в обрубки переделали – за синерожими не заржавеет…

– Ваши? – Виллим недоумённо нахмурился. – так вы, что же, служили, воевали в этих краях?

Третий панцер-дивизион Ново-Онежского казачьего войска был прославленным боевым соединением, отличившимся в боях за побережье и Столицу КайзерРайха. Виллиму приходилось слышать, что ново-онежцы уже в ходе военной кампании стали формировать разведывательные отряды из подростков. Эти отряды отлично проявили себя в деле – может, его нынешний попутчик из их числа? В таком случае, он заслуживает больше внимания, чем обычный подросток из провинции, отправившийся на поиски счастья в большом городе. Внимания – и уважения разумеется. Виллиму стало стыдно за свою заминку при рукопожатии.

– Не… Семён помотал головой. – Мы с Витькой попали в «попрыгунчики» позже, перед наступлением на Столицу. А до того…

Окончание фразы заглушил протяжный паровозный гудок. Состав, миновав ущелье, нырнул в тоннель, прорезающий скальный отрог, и им сразу стало не до разговоров – уши заложило от лязга колёс по рельсам, горячий дым заполнил тоннель, в горле запершило от золы и угольной копоти, от которого некуда было деться на открытой платформе дачного вагончика, Собеседники поторопились укрыться под полотняным навесом, дававшим хотя бы иллюзорную защиту, и принялись терпеливо ждать. За тоннелем железная дорога сбегала в узкую приморскую долину, где раскинулся город Туманная Гавань – цель их путешествия.

****

– А я-то думал, тут одни руины! – сказал Виллим. – А на самом деле особых разрушений не видно, на улицах чисто, опрятно. И не скажешь, что всего полгода назад здесь сражались!

Сёмка покачал головой.

– Ну, положим, Верхний город бои не особо затронули – разве что, Латинский Квартал —, да и то лишь в самом начале, когда студенты подняли мятеж и вместе с инрийскими арахнидами полезли наружу, в город. Да и там особых разрушений не было – обходились стрелковым оружием да кое– где огнемётами. Дома там по большей части каменные, загораются плохо, а что стёкла побили да фасады пошкрябали – так это давно уже исправили. Вот как люди вернулись в город, так сразу и принялись за дело…

Виллим перегнулся через ограждение вагонной площадки, силясь рассмотреть проплывающую внизу мостовую. Эстакада, по которой были проложены рельсы, возвышалась на добрый десяток футов над самыми высокими домами, и прохожие внизу казались крошечными, кукольными – не больше кошки, греющейся на карнизе верхнего, третьего этажа. Кони, запряжённые в экипажи, напоминали детские деревянные лошадки, а проезжающие изредка по улицам дымящие, плюющиеся паром дампфвагены размерами вряд ли превосходили мягкие пуфы вроде того, что стоял у него в спальне.

– Вот Нижнему Городу – тому да, досталось всерьёз. – продолжал попутчик. – При первом налёте «виверны» вдребезги разнесли химические заводы, и из их раскуроченных газгольдеров в Овраги хлынул Мета-газ. Что там началось – кошмар! Я, правда, сам не видел, но у нас в роте был парнишка– пшек – так он в те дни как раз был в Туманной гавани, торговал пахитосами, и застал самый ужас. Мета-газ вообще-то не ядовит, но он тяжелее воздуха и скапливается в низких местах. Городские власти успели дать предупреждение о налёте – ну, правильно, так оно и полагается, – да только ничего хорошего из этого не вышло. Люди попрятались по подвалам – в них же и остались, все задохнулись. А которые попытались спастись, выбраться на возвышенные места, попали под вторую волну ударных инсектов, которые залили весь Нижний город огнестуднем. Говорили – несколько тысяч человек тогда погибло, все овраги дотла выгорели, их ещё даже восстанавливать не начинали. Да и потом, когда наши освобождали город, Оврагам тоже досталось. Там закрепилась свежая часть инри с боевыми арахнидами, и пришлось выкуривать их из каждого квартала, из каждого дома. Да вот, сам видишь…

Эстакада, миновав благополучные кварталы, тянулась теперь над широкой, прихотливо изрезанной низменностью, именуемой, как успел понять Виллим, Оврагами. Здесь и раскинулся Нижний Город, служивший когда-то обиталищем городской бедноты, фабричных мастеровых да работавших с порту. Дома здесь строили из кирпича и известняковых плит, так что огонь их пощадил – и теперь пустые, испятнанные застарелой копотью, исковырянные пулями и осколками коробки пялились на окружающий мир чёрными провалами окон. Кое-где над проваленными крышами высились фабричные трубы, да мелькали внизу огромные клёпаные из листового железа бочки с торчащими из них перекрученными, искорёженными трубопроводами – всё, что осталось от мета– газовых заводов.

Он покосился вправо – фермер с супругой тоже перегнулись через перила и рассматривали царящую внизу разруху. На лице фермера было написано острое любопытство, смешанное с чем-то вроде удовлетворения, а то и злорадства – ведь это не их собственность лежала внизу в руинах, и кости не их близких гнили в подвалах мертвых домов…

Овраги, наконец, остались позади, и под эстакадой снова потянулись ряды черепичных крыш – кое-где внимательный взгляд мог различить на них ощетинившиеся переломанными стропилами провалы. Но с Нижним Городом, конечно, не сравнить, признал Виллим – любопытно, будут заново застраивать это гиблое место, или власти предпочтут построить для городских пролетариев новые кварталы в другом месте – а здесь разобьют, скажем, парк? А что, было бы разумно – чем воссоздавать на старом месте трущобы, которые вскоре наверняка станут рассадником нищеты, воровства и прочих общественных язв, без которых не обходится ни один, даже самый благополучный город.

– А вы куда едете? – спросил Виллим. Вопрос следовало задать давно, когда они со спутником только представились друг другу, и теперь юноша торопился наверстать упущенное. – Я буду учиться Имперской Академии, отец послал…

Сказал – и едва не скривился, словно лимон надкусил. Не хотелось начинать знакомство с вранья, однако, ничего не поделаешь… Тем более, что сказанное не было совсем уж неправдой, он действительно направлялся в Туманную Гавань с этой самой целью. Другое дело, что отец собирался отдать отпрыска в иное, более подходящее по статусу учебное заведение.

– Так и я туда же! – обрадовался попутчик. – Правда, батя прочил меня в Военно-Механическую Школу, хотел, чтобы я пошёл по его стопам – он у меня ротмистр Ново-Онежских драгун, водитель боевых шагоходов, до войны заведовал ремонтными мастерскими. Но недавно выяснилось, что у меня есть способности к этой… ну, ты понимаешь, к чему… вот я и решил пойти в Военный Колледж при Академии….

Виллим кивнул. Академия была одним из двух учебных заведений Империи, где готовили специалистов с навыками использования ТриЭс, Третьей Силы. В повседневном обиходе её предпочитали называть магией, волшебством и к людям, ею владеющим, относились с некоторым подозрением. И неудивительно – инри, извечные враги владели этим искусством в совершенстве, куда лучше, чем люди, и всякому, кто собирался приобщиться к ТриЭс, неизбежно приходилось черпать из источника их знаний. Недаром среди студентов Академии Натурфилософии где тоже изучали ТриЭс, оказалось столько сторонников инри…

Раньше Имперская Академия, как и входивший в её состав Военный Колледж располагалась в Столице, тогда как Академия Натурфилософии давно и прочно обосновалась в Туманной Гавани. Но после недавних прискорбных событий, когда студенты-натурфилософы едва ли не в полном составе поддержали синелицых агрессоров и подняли мятеж, нанеся гарнизону удар в спину, было решено произвести рокировку. Академию Натурфилософии со всем персоналом и преподавателями, теми, кто догадался вовремя сбежать, не запятнав себя сотрудничеством с врагом, было решено переместить в Столицу – там, рядом со средоточием высшей Имперской власти, по соседству с блестящими гвардейскими полками и под присмотром корпуса жандармов, не очень-то и забалуешь. Имперская же Академия, её студенты и преподаватели должны были оздоровить атмосферу в столице Побережья, где ещё до войны были сильны симпатии к синелицым…

Паровоз издал протяжный гудок и замедлил ход. Фермер и его супружница поднялись с лавки и принялись вытаскивать из– под неё свой багаж.

– Прибываем. – сказал Семён. – Хватай вещи и пошли к выходу. Спуск с платформы на мостовую узкий, так что лучше поторопиться, если не хотим, чтобы нам ноги отдавили…

Виллим подхватил свой чемодан и послушно направился вслед за попутчиком, отметив попутно его рассудительность. Хотя – чему тут удивляться? Парень прошёл войну, служил в броневых частях, да ещё и вырос на русском Севере, где народ вообще отличается здравым смыслом – тут поневоле станешь рассудительным…

Поезд остановился у платформы, расположенной высоко над мостовой, на решётчатых чугунных опорах. Чтобы покинуть её, пришлось миновать пять пролётов узкой, крутой лестницы. Особой толчеи тут, вопреки опасениям виллимова попутчика, не наблюдалось, поезд пришёл полупустым, и молодые люди даже помогли фермерской парочке с багажом, за что были вознаграждены благодарным квохтанием фермерши.

Вокзальная площадь встретила гостей толпами, гудками составов, прибывающих на нижние, наземные платформы, угольным дымом, шумом. Посреди всего этого, словно статуя какого-то военачальника или государственного деятеля (такие в Столице торчали на каждом перекрёстке) стоял шагоход с круглым, как тыква, клёпаным из броневых листов корпусом и парой клешней вместо навесного вооружения.

Спутник Виллима заявил, что это не армейская, а полицейская машина, и стоит она тут для того, чтобы вовремя реагировать на столкновения дампфвагенов и сходы с рельсов парового трамвая. Айнбан, излюбленный вид местного городского транспорта до сих не восстановлен, объяснил он, рельсы покалечены опорами боевых машин и всякие коллизии случаются с завидной регулярностью. К тому же из рубки, возвышающейся над головами прохожих, удобно наблюдать за порядком.

Виллиму, которому ноша успела изрядно оттянуть руку, не улыбалось толкаться в переполненном трамвайном вагоне, и он предложил нанять фиакр или дампфваген – они стояли в ожидании пассажиров на особой площадке по краю площади. Но Семён эту идею зарубил – до Латинского Квартала (так в Туманной гавани именовали район города, занятый постройками Академии, студенческими общежитиями и домиками профессорско-преподавательского состава) пешком не более получаса, тогда как любой транспорт вынужден будет сделать изрядный крюк, миную не расчищенные от завалов улицы. Обогнув шагоход, перейдя через рельсовые пути и миновав ряды лотков со всякой снедью, они добрались до края площади, спутники пересекли примыкающую к площади улицу и нырнули в проулок между домами.

II

– Здесь тоже были бои? – спросил, озираясь, Виллим. Улица, по которой они шли, носила следы упорных схваток – обрушенные стены домов, проломы в крышах, чёрные провалы окон без стёкол и рам, выщербленная пулями штукатурка… Редкие дампфвагены осторожно огибали груды битого кирпича; прохожие старались держаться подальше от фасадов и то и дело задирали головы вверх, опасаясь падающих сверху обломков. А в другой улице, куда они свернули – таблички на домах сообщали её название, «Малая Сиреневая» – разрушений не было вовсе, словно противоборствующие стороны не удостоили её своего внимания.

– Были, конечно. – отозвался попутчик. – Тогда дрались по всему городу, где сильнее, где слабее… Ремер рассказывал, что его взвод зацепился за перекрёсток Адмиралль-штрассе и Тополиной, но дальше повстанцев не пустили – соорудили баррикады из опрокинутых трамвайных вагонов и встретили арахнидов станковыми огнемётами. Там такое творилось – чисто доменная печь, брусчатка на мостовой плавилась!

– Ремер – это офицер? – поинтересовался Виллим. Семён то и дело упоминал разных людей, забывая пояснять, о ком идёт речь. – Вы служили под его командой?

– Нет, тогда я вообще нигде не служил, жил в родительском доме, в Новой Онеге. – парень помотал головой. – а что до Ремера – он получил офицерский чин он получил уже потом, после рейда «Баргузина». А тогда был зауряд-прапорщиком пограничной службы. Когда начался мятеж, он оказался в городе и получил под своё начало взвод, набранный в гарнизонной комендатуре – сплошь штабные, писаря и связисты… Хорошо хоть снаряжение выдали, кожаные кирасы, стальные каски, противогазы, и вооружили нормальное, как панцергренадеров, хотя куда им до этих отборных бойцов… Но ничего, справились – сначала задержали мятежников у стен Латинского Квартала, а после отступали по переулкам, до того перекрёстка. Ничего, выстояли – а из города ушли потом, уже когда инри высадились с моря, со своих плавучих островов. Ну а в этих кварталах, бои, если и были, то не слишком интенсивные – так, перестрелки на баррикадах, да редкие стычки… Ремер рассказывал, что его взвод попал в ловушку где-то здесь, в переулках, и не ударь тогда с тыла коннопионеры – все бы там и полегли. Но домам, конечно, досталось, куда ж без того? Ремер говорил – он сам одних только ручных бомбочек дюжины две разбросал, а они, между прочим, взрываются…

– Хорошо, что обстрела с моря не было. – сказал Виллим, разглядывая выщербленную пулями штукатурку на фасаде двухэтажного домика. – Тогда побитыми стёклами не отделались бы. Посмотрите на Столицу – там целые кварталы лежат в руинах после обстрела из осадных орудий…

– Инри артиллерию не применяют. – отозвался Сёмка. – Они вообще огнестрельное оружие не жалуют, у них другие средства – ножи, режущие диски и ручные метатели кислотной пены, тоже пакость преизрядная…. А наши, когда освобождали Туманную гавань, наступали со стороны гор, и основной удар пришёлся опять-таки по Нижнему городу. А потом инри сбежали, так что в самом городе боёв, считай, вовсе не было. И вообще, – он широко улыбнулся собеседнику, – хватит уже «выкать», а? Лет тебе не больше моего, учиться нам предстоит вместе, а что папаня твой дворянин – так и мой не пальцем деланный, цельный ротмистр, при Железном Кресте второй степени! Может, пора уже перейти на «ты»?

– Решено, на «ты»! – Виллим с готовностью пожал протянутую руку, обойдясь на этот раз без заминки, даже мимолётной. Сын боевого офицера, закалённый в сражениях ветеран в свои неполные пятнадцать лет, недурно, если судить по манере изъясняться, образованный – никто, даже сам камер– юнкер барон фон Тринкеншух, славящийся непробиваемым консерватизмом в вопросах этикета, не усмотрит тут отступления от правил!

Спутники повернули за угол, и Виллим застыл на месте, поражённый. Один из домов на правой стороне улицы был разрушен почти до основания. Груды строительного мусора – кирпича, черепицы, деревянных балок – перегородили тротуар и часть мостовой, и поверх этого безобразия, высунувшись из пролома в стене, лежал, раскинув суставчатые конечности, боевой инрийский арахнид.

Хитиновый панцирь был проломлен во многих местах, составляющие его пластины разошлись, в щелях между ними чернела пустота. Огромные шарообразные глаза пялились на окружающий мир угольно-чёрными провалами зрачков. Ноги– опоры, вывернутые из суставов, увязли в грудах битого кирпича, вытянутая вперёд клешня с неровными зазубренными кромками фута на три ушла в мостовую, словно чудовищное создание в предсмертной конвульсии с размаху всадило её между серыми каменными плитами. Редкие прохожие обходили арахнида, обращая на него не больше внимания, чем на афишную тумбу или чугунный пожарный гидрант, какие украшали городские тротуары.

На Семёна Сёмку, как он потребовал себя называть после рукопожатия, – тварь тоже не произвела особого впечатления. Он пнул носком ботинка клешню, наклонился, заглянув в один из проломов, украшавших грудную пластину.

– Здорово его уделали! – сообщил он. – Похоже, проломился через дом, чтобы зайти в тыл защитникам перекрёстка, но не успел, расстреляли в упор из револьверной пушки, митральезы то есть. Ремер рассказывал – была у них такая, на колёсном станке, панцири арахнидов только так дырявила! А потом для верности залили из огнемётов – видел, как он изнутри выгорел?

Действительно, края пробоин и щелей были сильно обожжены и закопчены.

– А почему его до сих пор не убрали? – осведомился Виллим. Он успел прийти в себя и теперь рассматривал арахнида, торопливо вспоминая всё, что знал об этих боевых инрийских тварях. – Бои когда ещё закончились – что же, он тут с тех пор так и валяется?

Сёмка пожал плечами.

– Видать, руки не дошли. Их тут знаешь, сколько валяется? Ремер говорил – они только за первый день боёв штук пять сожгли, а потом и вовсе счёт потеряли. С арахнидом главное – не попасть под плевок кислотной пены. Эта едкая дрянь вмиг разъедает мясо до костей, и даже панцергренадерские доспехи из выдубленной кожи не очень-то помогают – а ведь они вот такой толщины!

И он продемонстрировал собеседнику два пальца, разведённые примерно на дюйм.

– А вам… тебе приходилось иметь с ними дело? – спросил Виллим, рассматривая шипастые жвала. Между ними торчала пара костяных трубок – надо полагать, те самые кислотные метателеи.

– А как же! – кивнул Сёмка. – Правда, не в городе, а в чистом поле, а это совсем другое дело. Кислотная пена, конечно, та ещё дрянь, но плюются они ею недалеко, всего футов на сотню, а «громовые трубы» прицельно бьют втрое дальше. Тут, главное перебить погонщиков. Они сидят на спинных панцирях, прикрытые только с боков, и если их оттуда снять, то дальше с арахнидом справиться совсем легко – твари они тупые, теряются, начинают топтаться на месте и палить во все стороны. Могут и по своим врезать …

Следующего арахнида они увидели, пройдя половину квартала – многоногое, похожее на паука-переростка создание застряло в узком проулке между домами да так там и осталось, придавленное куском обрушенной стены.

– А правда, что арахнидами управляли студенты? – Виллим привстал на цыпочки, стараясь рассмотреть спину чудовища, где выступы панциря образовывали нечто вроде сидений, прикрытых по бокам хитиновыми пластинами. В пластинах зияли дыры с неровными краями – результаты работы митральез, о которых упомянул его спутник. – Я-то думал, они только своим хозяевам подчиняются…

– Чистая правда. – Сёмка уверенно кивнул. – Я сам, правда, не видел, но Ремер рассказывал, что на тех, что вылезли из Латинского Квартала, действительно сидели люди. Самих тварей переправили в город по подземным тоннелям – их тут полным– полно, особенно под зданием Гросс-Ложи. Оно стоит на месте старой инрийской крепости, вот синелицые и воспользовались тайными ходами. Самих-то синелицых тут почти не было, они появились уже потом – пришли с моря на своих плавучих островах и высадились в районе порта. Вот где была мясорубка!

– Твой отец тут тоже был во время мятежа?

– Нет, Ново-Онежские драгуны стояли тогда на Севере, в отражении Вторжения не участвовали, на Побережье их перебросили позже, когда начались бои за Столицу. А вот Ремеру пришлось повоевать здесь, в Туманной гавани с самого первого дня. У меня есть карточки – хочешь, покажу? Заодно отдохнём, идти-то ещё о-го-го сколько!

Он присел на каменную скамейку, приткнувшуюся к краю тротуара, приглашающе похлопал рядом с собой и, положив на колени свой чемодан, щёлкнул блестящими замочками.

Крышка распахнулась, и на свет появилась тонкая пачка фотографических карточек. На верхней улыбался бородатый широколицый мужчина в офицерской фуражке, с погонами ротмистра и нарукавным шевроном, на котором скалил зубы бурый медведь. Ещё один хозяин тайги (так, кажется этого зверя называют на русском Севере?) красовался на лобовом бронелисте шагохода – из его верхнего люка и выглядывал запечатлённый на снимке человек. На заднем плане вырисовывался горный хребет, у подножия которого чернели какие-то развалины.

– Отец. – сказал Сёмка. Виллим и сам догадался – в форме носа и скул изображённого на фотографии явственно улавливалось несомненное сходство с собеседником.

– Снято в разгар наступления на Столицу. – продолжал тот. – А это «Карачун», так он назвал свой шагоход. Хорошая была машина…

– Почему была? – спросил Виллим. – Сожгли, что ли?

– Не… – Сёмка отрицательно мотнул головой. – Он возглавил фланговую атаку через заболоченную низинку, ну и угодил в грязевую яму. Увяз по самую рубку, а тут сверху «виверны», стали поливать огнестуднем… Времени вытаскивать шагоход не было, пришлось перебраться на другую машину и уже на ней выводить роту из-под удара. А потом и вовсе не до того стало – инри откатились назад, драгуны за два дня продвинулись вёрст на двадцать, а «Карачун» так и остался в трясине. Отец посылал за ним механиков с гусеничным дампфвагеном – двое суток провозились, но так и не вытащили. Сняли всё, что можно, наверное, так до сих пор там торчит…

Запечатлённая на снимке боевая машина мало напоминала агрегат, который они видели на привокзальной площади. Угловатая, склёпанная из броневых листов рубка, украшенная чёрным имперским орлом, зубчатый диск пилы в левой конечности, револьверная пушка – в правой, закреплённая поверх предплечья руки-манипулятора. Виллим представил, как её снаряды дырявят хитин панцирей, как в один взмах располовинивают его бешено вращающиеся зубья циркулярной пилы – и подумал, что готов отдать всё, чтобы хоть ненадолго оказаться в рубке, за рычагами этой грозной машины, увидеть в смотровой щели боевых инрийских монстров, вдохнуть угольную копоть, пороховую гарь, ощутить кислотную вонь едкой пены налипшей на броню…

…впрочем, это ещё успеется – ведь именно за этим он и направляется сейчас в Академию, верно?..

Массивные стальные опоры «Карачуна» были по-птичьи выгнуты коленями назад – в отличие от человекообразных «ног» полицейского агрегата. Юноша определил, что машина относится к классу штурмовых шагоходов, составляющих основную ударную мощь сухопутных сил Империи.

– А это Ремер и его бойцы. – Семён протянул ещё две карточки. На верхней был изображён усатый черноволосый мужчина в панцергренадерской броне, с паровым ранцем мех– анцуга за спиной и воинственно вскинутым ручным огнемётом. Снимок был сделан на фоне дымящихся руин с увязшим в них арахнидом – точь-в-точь как те, мимо которых они недавно проходили. – Снято где-то здесь, в первые дни мятежа…

Виллим кивнул и стал рассматривать следующий снимок. Неведомый фотограф снял подчинённых зауряд-прапорщика марширующими вдоль ряда домов с островерхими крышами – после недолгих колебаний молодой человек узнал в них один из переулков, которые они миновали несколько минут назад.