Текст книги "Пирамида"

31

Недели через две Дубровин позвонил им и, как обычно, спросил Дмитрия. Не отвечая на приветствие, он сухо сказал:

– Пожалуйста, прошу ко мне вместе со всем багажом. И побыстрее.

Когда они пришли, Дубровин заперся изнутри, чего никогда раньше не делал, и быстро прошел к столу.

– Садитесь. Вот вам статья, пожалуйста, читайте как можно внимательнее.

Он положил перед ними свежий номер «Physical Review». Пока они читали, Дубровин быстро ходил по кабинету, припадая на больную ногу.

Через несколько минут Ольф выругался, перевернул страницу, чтобы посмотреть фамилии авторов, и сказал:

– Кэннон и Брук… Надо запомнить.

– Не мешай, – досадливо поморщился Дмитрий, а Дубровин на секунду остановился, посмотрел на них и снова забегал по кабинету.

Ольф читал стоя, навалившись на плечо Дмитрия, и возбужденно крутил в руках крышку от чернильного прибора. Дмитрий читал как будто спокойно, но пальцы его сжимали журнал так, словно хотели разорвать его. Он уже понял, что это катастрофа, и оставалось только определить размеры бедствия. Сначала ему показалось, что катастрофа полная, в статье излагались основные выводы их работы. Совпадали даже незначительные детали. И когда он кончил читать, Дубровин забежал вперед и отрывисто спросил:

– Ну?

Дмитрий промолчал и потянулся за сигаретой. Закурив, он снова начал читать.

– Чего ты молчишь? – закричал Ольф.

– Перестань, – резко сказал Дмитрий. – Иди побегай по коридору, успокойся. И не мешай мне. Алексей Станиславович, дайте ему воды.

– Вот гад, – пробормотал Ольф и отошел от него.

А Дмитрий еще раз внимательно просмотрел статью и сказал почти спокойно:

– Да, подсидели нас… Одна треть работы уцелела – не больше.

– И то ладно, – буркнул Дубровин. – Я уж было подумал, что дело совсем плохо. Можешь ты выделить все, что не входит в их работу?

– Конечно.

– Сколько тебе понадобится времени?

– День.

– Тогда давай завтра прямо с утра. И разумеется, все соображения по поводу дальнейших поисков. Идите.

В коридоре Ольф разразился ругательствами. Дмитрий молча слушал его и наконец разозлился:

– Замолчи ты, ей-богу… Лаешься как извозчик. Лучше давай подумаем, что еще можно сделать.

– Ну уж, дудки! – огрызнулся Ольф. – С меня на сегодня хватит. Можешь сам этим заниматься.

И Ольф, круто повернувшись на каблуках, отошел от него. Дмитрий проводил его взглядом и пошел к себе в лабораторию. Ольф так и не появился на работе, и дома его тоже не было. Дмитрий работал, почти не вставая из-за стола, и даже не поднял головы, когда ввалился пьяный Ольф.

Он выставил на стол бутылку водки, кусок колбасы и, не снимая плаща, бухнулся на кровать. Через несколько минут он поднялся, разделся и поставил стаканы на стол. С размаху налил водку в стаканы и пододвинул один Дмитрию:

– Пей.

– Не хочу, – сказал Дмитрий, не глядя на него.

– Да брось ты эти бумажки! – взорвался Ольф. – Не успеешь, что ли?

Дмитрий поднялся, молча собрал бумаги и надел пиджак.

– Куда ты? – угрюмо спросил Ольф, глядя на него исподлобья.

Дмитрий промолчал.

– Ну и черт с тобой, – буркнул Ольф и выпил.

Дмитрий взялся за ручку двери и сказал:

– Ложись, спать, завтра нам надо быть в форме.

Ольф зло посмотрел на него и отвернулся.

Дмитрий пошел к Жанне, коротко рассказал ей, в чем дело, и попросил:

– Если можно, я посижу у тебя, поработаю.

– Ну конечно, – сказала Жанна. – Располагайся.

Работы оказалось больше, чем он думал. В двенадцать часов Жанна сварила ему кофе, и потом Дмитрий перебрался в красный уголок. Два раза он подходил к своей комнате и прислушивался. За дверью было тихо, но свет горел, и Дмитрий не заходил, докуривал сигарету и возвращался в красный уголок.

Он только усмехнулся, вспомнив, какие надежды они возлагали на эту работу. Как никогда, они были близки к удаче, и вот на самом финише удача отвернулась от них. Было ясно, что в любом, даже самом благоприятном случае их работа будет всего лишь дополнением к работе американцев. Почти готовое здание мгновенно превратилось в развалины, и ему очень не хотелось копаться в обломках, но он знал, что это нужно сделать, и работал сосредоточенно и спокойно. Наконец он закончил, собрал бумаги и пошел по коридору. Свет в их комнате все еще горел. Дмитрий осторожно открыл дверь. Ольф спал не раздеваясь, повернувшись лицом к стене. Дмитрий сходил на кухню, сварил кофе, побрился и стал будить Ольфа. Тот долго не мог проснуться и наконец сел на кровати, с отвращением передернул плечами и виновато взглянул на Дмитрия:

– Не сердись, старик.

– Ладно, – сказал Дмитрий.

Когда они утром пришли к Дубровину, тот молча взял папку из рук Дмитрия, бегло просмотрел ее и сказал:

– Ясно.

И, внимательно оглядев их, остановился взглядом на помятом лице Ольфа:

– Пил, что ли?

– Был грех, – хмуро сказал Ольф, не глядя на него.

Дубровин кашлянул и повернулся к Дмитрию:

– Отправляйся-ка спать. А ты – останься, – приказал он Ольфу и, подождав, пока за Дмитрием закрылась дверь, сердито захромал к столу. – Что, нервишки подвели?

Ольф промолчал.

– Ты, кажется, летчиком был? – язвительно спросил Дубровин.

– Вроде этого, – уныло ответил Ольф, уставившись взглядом в стенку.

– Тогда тем более непростительно, – жестко сказал Дубровин. – Значит, нервы у тебя должны быть крепкие, и нечего ссылаться на них. Распускаешь себя, друг мой. Нравится тебе жалеть себя. Помолчи-ка, – повысил голос Дубровин, заметив, что Ольф хочет возразить. – У всех у нас нервы, и, между прочим, я думаю, что на Дмитрии эта история тоже не сладко сказывается. Думаю, что ему похуже, чем тебе, – с расстановкой сказал Дубровин. – Я думаю, – продолжал он, напирая на «думаю», – не сделаю открытия и не слишком оскорблю тебя, если скажу, что в этой работе ты не на первых ролях…

Ольф дернулся и промолчал.

– Что, не прав я?

– Да нет, почему же…

– Вы, я вижу, действительно хорошие друзья, с чем от души поздравляю обоих. Тебя в особенности, – расчетливо бросил Дубровин. – Но из этого, между прочим, не следует, что с друзьями можно обращаться по-хамски, как ты вчера, и полагать, что в дружбе все позволено. Это, разумеется, всего лишь мое частное мнение, совершенно не обязательное для тебя, но я считаю своим долгом высказать его, – отрезал Дубровин. – Может быть, я и преувеличиваю, но это потому, что Дмитрий выглядит сейчас гораздо хуже тебя, несмотря на твое похмельное состояние. И если ты сообразишь, что его нужно щадить и помнить не только о своих нервах, но и о нем, это будет очень неплохо.

Он помолчал, ожидая, что скажет Ольф, но тот не произнес ни звука.

– Ладно, иди, – сказал Дубровин.

Через три дня Дубровин вызвал их к себе.

– Ну-с, прошу внимания. Я посоветовался с Александром Яковлевичем, и мы решили вот что…

Александр Яковлевич – директор института, всемирно известный ученый, один из создателей современной физики. Для большинства физиков он фигура почти легендарная, авторитет непререкаемый. Дубровин – один из самых любимых его учеников и постоянно встречается с ним, но предпочитает умалчивать об этом и ссылается на Александра Яковлевича в редчайших случаях.

Дубровин помолчал, давая им время переварить эту новость, и продолжал:

– Решили так. Во-первых, вы напишете статью на основе этого материала, – он положил руку на папку. – В очень корректной и до предела объективной форме изложите то, что не вошло в работу Кэннона и Брука. Статья, конечно, будет не бог весть какая, но сделать это необходимо, чтобы хотя бы в этом опередить их. Статью следует написать архисрочно, и она будет немедленно опубликована в ЖЭТФ. Ясно?

– Да, – сказал Дмитрий.

– Второе. Бросить все дела, переключиться только на эту работу и закончить ее как можно скорее. Все необходимое для этого – ускоритель, машинное время, мои консультации и прочее – к вашим услугам. Александр Яковлевич в принципе одобрил план вашей дальнейшей работы, мы еще вместе уточним его, а посему – с богом. Шумилов, разумеется, освободит вас от всех обязанностей – об этом я уже позаботился. Теперь все зависит только от вас. Подумайте, какая вам нужна помощь, и сообщите мне. Вопросы есть?

– Пока нет, – сказал Дмитрий.

– И советую не очень расстраиваться, – добавил Дубровин, – не все еще потеряно. It could be worse[1]1
  могло быть хуже (англ.)


[Закрыть], как говорят ирландцы. – Он улыбнулся. – Если у ирландца сдохла корова, он невозмутимо размышляет: ничего страшного, могла заболеть жена, мог заболеть я сам, мог в конце концов и умереть, но ведь ничего этого не случилось. Короче говоря, it could be worse. В этом что-то есть, не так ли?

– Конечно, – улыбнулся Дмитрий.

32

Эту работу они закончили через восемь месяцев. Вскоре после разговора с Дубровиным они провели несколько экспериментов, и стало ясно, что дела их не так уж и плохи – работа пошла по новому пути, казавшемуся многообещающим. Но точно так же этот путь могли нащупать Кэннон и Брук. Дубровин, выслушав их и одобрив, заметил:

– А ведь вам надо поторапливаться, а?

– Придется, – пробурчал Дмитрий.

И они поторапливались, то есть работали с утра до вечера, боясь дать себе хоть небольшую передышку, и жадно, набрасывались на свежие номера американских журналов – нет ли новостей от Кэннона и Брука? Ничего не было.

Ольф добровольно взвалил на себя всю черновую работу, предоставив Дмитрию заниматься «высокими материями». А когда Дмитрий попробовал было заговорить о том, что и он мог бы заняться этой черновой работой, Ольф решительно сказал:

– Брось, Димыч. Конечно, мне не очень-то приятно возиться с этим одному, но сейчас не до церемоний. Каждый делает, что может. Не забивай себе голову мелочами, это моя забота. А ты – мысли. И не набивайся на комплименты – ты же сам знаешь, что делаешь это лучше меня. А с мелочами мне легче справиться.

И действительно, Ольф всюду завел знакомства – на ускорителе, в вычислительном центре, в библиотеке – и беспощадно эксплуатировал их. Но он и сам успевал «мыслить» – разделавшись с расчетами, набрасывался на выкладки Дмитрия и с каким-то остервенением принимался за настоящую работу.

Где-то посередине работа, по выражению Ольфа, «закачалась», и показалось им, что это не бог весть что, и ни к чему эта заочная дуэль с американцами, и вообще – надо послать все к черту, чтобы не потерять еще больше времени, и поискать что-нибудь настоящее. И тут же это, как они думали, настоящее – какие-то полузабытые идеи, казавшиеся блестящими, грандиозные проекты, когда-то набросанные на клочках бумаги, и еще какие-то совершенно новые, сверхоригинальные идеи – сразу всплыло, и рядом с этим великолепием и захватывающими дух перспективами их работа показалась вдруг ненужной и жалкой. И они полдня на все лады обсуждали новые блестящие возможности и прикидывали, нельзя ли как-нибудь тут же приняться за их осуществление.

– В конце концов, – решительно сказал Ольф, – вовремя осознать свои ошибки – это и есть настоящее мужество.

– А кроме того, – вслух подумал Дмитрий, заложив руки за голову, – какая разница, кто это сделает – мы или американцы? Лишь бы было сделано.

– Если только они наткнулись на это, – скептически заметил Ольф.

– Ты думаешь, нет?

– Ничего я не думаю. – Ольф тоскливо посмотрел на яркое солнце за окном, заснеженные сосны, покачал головой, глубоко вздохнул и бесстрастно сказал: – Мне тоже не нравится эта гонка, но все-таки придется довести ее до конца.

Дмитрий усмехнулся:

– Побаловались – и хватит?

– Вот имений. Вообрази, что мы решим заняться одной из этих блестящих идей. А как мы объясним, почему на полпути бросаем работу? Что скажем Дубровину? Что нам стало скучно? Представляю, что он нам выдаст… А кроме того, не забывай, что есть еще и Шумилов. Не вечно же будет длиться наш творческий отпуск. Нет, Матильда, придется нам поскучать. Мы уже не студенты – это тогда мы могли заниматься чем вздумается. Так что давай, это самое… дальше поехали. А может, для начала на лыжах прокатиться? Денек-то уж больно хорош.

– Тоже идея, – согласился Дмитрий и поднялся. – Не удалось украсть миллион, так хоть грошиком попользуемся.

И они до вечера бродили на лыжах по лесу, а на следующее утро, как обычно, сели за работу. Только вечером Ольф вспомнил о вчерашнем разговоре и вздохнул:

– Кончить-то мы кончим, да если бы знать наверняка, что не изобретаем велосипеды.

– Ишь чего захотел, – ухмыльнулся Дмитрий. – Может быть, ты не прочь бы узнать, что ты гений?

– И это неплохо было бы, – серьезно сказал Ольф и склонился над столом.

И когда они сделали последние эксперименты, обработали результаты и увидели, что это действительно конец – самый что ни на есть настоящий, долгожданный, – они с каким-то недоумением переглянулись. Ольф засмеялся, поднялся из-за стола и с наслаждением потянулся.

– Все, Матильда, конец. Ася! – заорал Ольф. – Конец!

Это было в воскресенье вечером, они сидели у Дмитрия – квартиры, как и обещал Дубровин, они получили еще осенью, – Ася возилась на кухне и с испуганным лицом выглянула оттуда:

– Что конец?

– Работе конец! – Ольф обнял ее и чмокнул в щеку. – Совсем, понимаешь?

Ася взглянула на Дмитрия, тот улыбнулся и кивнул, и она облегченно вздохнула, оттолкнула Ольфа:

– Фу ты, психопат. Я уж думала, случилось что.

– Случилось, Асенька, случилось, – засмеялся Ольф. – По этому случайно случившемуся случаю не мешало бы случайно выпить. Субсидируй, доцентша! Ты же у нас самая богатая! – по привычке поддразнил он ее.

– Тебе бы только выпить, – заворчала Ася.

– Асенька, да ведь случай-то какой, а? И опять же, случившийся совершенно случайно! – продолжал дурачиться Ольф.

Они, конечно, на радостях «поддали» в этот вечер, а на следующее утро пошли к Дубровину.

Дубровин молча просмотрел результаты и довольно хмыкнул:

– Недурно, весьма недурно. А что вы такие кислые? Перебрали, что ли?

– Есть маленько, – нехотя сказал Ольф, – да не в этом дело.

– А в чем же? Работой недовольны?

– Относительно, – буркнул Дмитрий.

– А-а… Тоже правильно. Подкузьмили вас американцы, да что делать, друзья мои, такова сэ ля ви.

Дубровин перенял это выражение от Ольфа и с удовольствием употреблял его, особенно когда хотел поддеть их.

– Не журитесь, у вас все впереди. А кроме того, это действительно неплохо сделано, честно говорю. Сами знаете, на комплименты я не слишком щедр, так что оцените. Ну-с, а теперь быстренько, но не спеша сработайте статью, и чтобы через неделю она лежала у меня на столе.

И через неделю статья лежала на столе Дубровина. Он торопился и, не читая, сунул ее в портфель.

– Мне некогда, голубчики, завтра уезжаю на две недели в Швейцарию, а потому – коротенько. Неделю вам на похмелье, на отсыпание, на догуляние, а потом будьте добры за работу.

– За какую работу? – с отчаянием спросил Ольф.

Дубровин, не обращая на него внимания, продолжал:

– Составьте подробнейший отчет со всеми причиндалами – графиками, таблицами, диаграммами и прочей дребеденью – и отпечатайте в трех экземплярах, на отличной бумажке. В общем, все как полагается, чтобы получился приличный кирпич в приличном переплете. Приложите все свои публикации, месячишка через два и эта появится, так что капиталец у вас будет. В начале июля намечено остепенить вас, – значит, за месяц до этого бумажки должны быть в порядке.

– Как это остепенить? – опешил Ольф.

– Обыкновенно, – невозмутимо сказал Дубровин, убирая со стола бумаги. – Докторов вы не заслужили, а кандидатов – в самый раз.

– Да разве кандидатов дают без официальной защиты? – удивился Дмитрий.

– Вообще-то нет, но у нас, в виде исключения, это можно.

– И мы, стало быть, и есть эти исключительные личности? – повеселел Ольф.

– Вроде того… Понимаю, что скучно такой работенкой заниматься, от души сочувствую вам, да что делать, надо. Ну, будьте здоровы, мне некогда. – И он тряхнул им руки, выпроводил из кабинета и захлопнул дверь.

– Алексей Станиславович! – попытался остановить его Дмитрий, но Дубровин даже руками замахал:

– Потом, потом, некогда…

И им пришлось засесть за эту скучную и неблагодарную работу. Делали они ее, как нерадивые школьники, с постной физиономией зубрящие заданный урок, – с утра намечали, что надо сделать за день, и, кое-как разделавшись с «барщиной», больше не возвращались к ней.

Дубровин только посмеивался, глядя на их героические усилия:

– Заставить бы вас годиков пять каким-нибудь чиновником четырнадцатого класса в канцелярии поработать – вот тогда запели бы!

– Боже упаси! – с ужасом сказал Дмитрий.

Они уже намекали, что неплохо было бы перенести «остепенение», но Дубровин только отмахивался:

– Работайте, работайте.

Но однажды они дружно взмолились.

– Алексей Станиславович, давайте перенесем месяца на два! – сказал Дмитрий. – Мочи моей больше нет.

Дубровин внимательно посмотрел на них:

– Что, совсем плохо?

– Плохо! – почти с радостью сказал Дмитрий, уже решив, что Дубровин согласен. Но тот только покачал головой:

– Терпите, друзья, месяц всего осталось.

– Алексей Станиславович, да что будет, если перенесем? Почему обязательно в июле?

– Потому что у меня и других дел хватает, кроме ваших, – напомнил Дубровин. – В августе симпозиум, а я член оргкомитета. А в сентябре поеду в отпуск.

– А на октябрь?

– А вдруг я до октября умру? – отшутился Дубровин, но, заметив, что они по-прежнему серьезны, сказал: – Понимаю, что надоело, но все-таки придется закончить сейчас.

Они еще пытались выклянчить у него отсрочку, но Дубровин был непреклонен.

Когда они вышли, Ольф с недоумением потер подбородок.

– Что-то химичит наш шеф, а? Почему он так торопится?

– Ну вот, пошел, – недовольно сказал Дмитрий. – Тебе с твоей подозрительностью только в угрозыске служить.

– Посмотрим, – неопределенно сказал Ольф.

Но у Дмитрия и самого закралось подозрение, что Дубровин чего-то недоговаривает. Да и зачем ему, в самом деле, так торопиться?

И им пришлось снова сесть за опостылевшую работу и срочно заканчивать ее.

Все сильнее раздражал их Шумилов, его салонная вежливость. Он по-прежнему не упускал случая похвалить их, хотя они давно уже ничего не делали для него и просто не представляли, в каком состоянии его работа. Дмитрий как-то спросил у Жанны:

– Как ваши дела? Продвигаетесь?

– Кажется, да, – не очень уверенно сказала Жанна. – Моя работа, во всяком случае, идет неплохо, – поправилась она. – У других тоже как будто ничего. А как в общем – понятия не имею. Ведь у каждого из нас какая-то частная проблема. Николай Владимирович ставит их перед нами, мы выполняем, а дальше уже его дело. Это вы, корифеи, можете позволить себе работать по-своему, – с завистью сказала Жанна. – А мы что…

– Ну, пошла прибедняться… Но неужели он не держит вас в курсе дела?

– Он не балует нас своим вниманием, – насмешливо сказала Жанна.

Дмитрий рассказал об этом разговоре Ольфу, тот присвистнул:

– Если уж его собственная любовница так отзывается о нем…

– Ну вот, – разозлился Дмитрий, – я так и знал, что ты это ляпнешь. Любовница не любовница – какое это имеет значение?

– Не кипятись. В принципе – никакого, конечно, да ведь все мы люди, все мы человеки.

– А потом, – проворчал Дмитрий, – еще неизвестно, так ли это.

– Вот те на, – удивился Ольф. – Всему институту известно, а ему неизвестно.

– Мало ли что болтают…

– А ты спроси у нее самой, – поддразнил его Ольф. – Вы же друзья.

– Перестань, – сказал Дмитрий.

– Да чего ты злишься, не понимаю? – удивился Ольф. – Я же ничего плохого о Жанке не говорю. Наоборот, это только делает ей честь. Она оказалась умнее, чем я думал, – и слава богу.

– Ладно, хватит, – оборвал его Дмитрий. Ему нравилась Жанна, и неприятно было думать, что она так связана с Шумиловым.

– Все, не буду, – покладисто сказал Ольф. – Но каков все-таки Шумилов, а? Нет, вряд ли мы с ним хорошо сработаемся. Это не Дубровин… Слушай, давай все-таки поговорим с Дубровиным, пусть он возьмет нас к себе.

Они уже давно подумывали об этом и откладывали разговор до окончания работы. И на этот раз Дмитрий сказал:

– Вот закончим с этим барахлом, – он с ненавистью взглянул на разложенные бумаги, – тогда и скажем.

– Лады, – согласился Ольф.

Так они и сделали.

Ольф, притворно сгибаясь под тяжестью трех довольно увесистых томов, боком протиснулся в кабинет Дубровина, мелкими шажками дошел до стола, всем своим видом показывая, что вот-вот свалится от изнеможения, и потом долго отдувался и обмахивался платком.

Дубровин улыбнулся, глядя на него:

– Может быть, ты не только летчиком, но и клоуном был?

– Еще нет, – серьезно ответил Ольф.

Дубровин просмотрел материалы и небрежно сказал:

– Могло быть и лучше, но тоже сойдет. Ну, не умерли?

– Еще нет, – повторил Ольф тем же тоном.

– Стало быть, уже и не умрете… Можете отправляться на все четыре стороны. Заседание Ученого совета одиннадцатого июля в два часа дня. Без четверти два извольте быть в конференц-зале. Разумеется, волноваться по этому поводу нет никакой необходимости – вся процедура будет чистейшей воды формальностью. Так что спокойненько отдыхайте.

– Будет сделано, – сказал Ольф. – Кстати, Алексей Станиславович, мы слышали, что у вас предвидятся какие-то вакансии.

Ни о каких вакансиях они не слышали, но Дубровин и глазом не моргнул.

– Ну и что?

– Может быть, вы возьмете нас к себе?

– Зачем? – спросил Дубровин, ничуть не удивившись.

– Ну как зачем? – опешил Ольф. – Работать.

– А чем вам плохо у Шумилова?

– Да ничем… До сих пор, по крайней мере, – уточнил Ольф. – Но ведь мы фактически работаем не у него, а у вас.

– Ну и что же? Теперь поработаете у него. Вы забыли наш уговор?

– Не забыли, конечно, – обиженно сказал Ольф – он не ожидал такого поворота. – Но мы думаем, что так будет лучше и для нас, и для работы, конечно… Может быть, и для вас, ведь мы неплохо сработались с вами. Или мы ошибаемся? – с вызовом спросил Ольф.

– Нет, не ошибаетесь, – спокойно сказал Дубровин, не обращая внимания на тон Ольфа. – Вы очень милые и симпатичные люди, и мне приятно было работать с вами. Но и с Шумиловым вы отлично сработаетесь – он человек очень приятный.

– Ну, еще бы.

– Не перебивай. А кроме того, у него интересная тема, и вы, кстати, можете во многом помочь ему. Во многом, – подчеркнул Дубровин. – И он, между прочим, надеется на вашу помощь и ждет ее.

– Он сам говорил это? – удивился Ольф.

– Да. Так что прошу вас – отдохните и принимайтесь за работу. И работайте так, как вы умеете. А ты что молчишь? – обратился Дубровин к Дмитрию.

Тот неохотно ответил:

– А что тут говорить…

И все трое замолчали.

– Я вижу, вы обиделись на меня, – мягко сказал Дубровин.

– Да нет, что вы, – кислым тоном возразил Ольф, избегая его взгляда.

Дубровин помолчал. Ольф уже собрался было встать, но Дубровин остановил его:

– Сиди. Я вижу, придется все-таки объясниться… Конечно, я мог бы со временем взять вас к себе. Это, кстати, можно было и раньше сделать. Но я не хочу.

Они угрюмо молчали. Дубровин неожиданно спросил:

– Вам кто-нибудь говорил, что я эгоист?

– Эгоист? – удивился Ольф. – Вы? Нет, разумеется.

– Ну, так я вам сейчас это говорю, – почему-то рассердился Дубровин и встал из-за стола. – Сидите, сидите… Да, я самый настоящий эгоист, точно такой же, как и вы, как и всякий другой ученый. Почему вы так удивляетесь, что я не хочу вас брать к себе? Разумеется, мне нужны люди неглупые, работоспособные, умеющие оригинально мыслить и все такое прочее…

Он остановился перед ними и отчеканил:

– Но мне не нужны люди, у которых то и дело вспыхивают в голове всякие гениальные идеи. Гениальных идей у меня самого предостаточно. Их у меня столько, что и всей моей жизни не хватит, чтобы осуществить хотя бы десятую долю. Будь мои воля и власть, я заставил бы весь институт работать только над моими идеями. И разумеется, мои идеи представляются мне значительнее всех прочих… Не понимайте мои слова слишком буквально. Это идет не от разума, а от чувства, и я не думаю, что это так плохо. Больше того, я убежден, что каждый ученый должен верить в исключительность своих идей, это непременнейшее условие того, что они наиболее полно будут воплощены в жизнь. Вот почему все прочие идеи, какими бы блестящими они ни были, интересуют меня постольку, поскольку не мешают осуществлению моих собственных планов. Самостоятельность, оригинальность мышления – бога ради, я всегда готов приветствовать это. Но в определенных пределах, пока это идет мне на пользу. Ну, а вы, на ваше счастье, не из такой породы, поэтому и не нужны мне. Я слишком высокого мнения о вас, чтобы брать вас к себе, – сказал Дубровин и сел. – Вы понимаете меня?

– Приблизительно, – пробормотал ошеломленный Ольф.

– Уже кое-что, – улыбнулся Дубровин. – А теперь представьте, что вы начнете работать у меня. Самое большее через полгода кто-нибудь из вас вообразит, что моя работа никуда не годится, и предложит свой вариант. Может быть, в конце концов вы и окажетесь правы, но мне-то что от этого? Вы думаете, я позволю вам работать над этим своим вариантом? Черта с два! – энергично сказал Дубровин, и Дмитрий невольно улыбнулся. – Я заставлю вас работать так, как это мне будет нужно, а так как вы наверняка не согласитесь, я выгоню вас и возьму на ваше место людей более покладистых. И не сомневайтесь, так оно и будет, несмотря на все мое хорошее отношение к вам… Ты что смеешься? – посмотрел он на Дмитрия. – Думаешь, я не сделаю это?

– Сделаете, – с улыбкой согласился Дмитрий.

– Очень рад, что вы это понимаете. Ну, а с Шумиловым вам такая перспектива не грозит. Он очень милый, обаятельный человек, но от души желаю вам не быть похожими на него. А впрочем, вы уже не похожи. Годика через полтора-два его работа будет закончена, а там я постараюсь сделать так, чтобы вам предоставили полную самостоятельность. Устраивает вас такой вариант?

– Вполне, – сказал повеселевший Ольф.

– Ну и… – Дубровин сделал жест рукой, выпроваживая их из кабинета, – гуляйте. Когда Светлана будет рожать?

– В сентябре, – сказал Ольф.

– Тебе особенно надо отдохнуть. Готовься к тому, что потом целый год будешь недосыпать.

– Бу сделано, – ухмыльнулся Ольф, он еще не привык к тому, что скоро станет отцом.

Когда они уже уходили, Ольф остановился и с невинным видом спросил:

– Кстати, Алексей Станиславович, а почему же, если вы такой эгоист, вы возитесь с нами? Время из-за нас теряете, нервы себе треплете, уму-разуму учите?

– А вы не знаете?

– Нет.

– И я не знаю, – серьезно сказал Дубровин. – Наверно, просто потому, что вы нравитесь мне. Вы ведь неплохие люди.

– Вообще-то да, – скромно согласился Ольф.